Русская православная церковь и постсоветские мусульмане

Взаимоотношения с исламом и мусульманами — важнейший элемент межконфессиональных контактов РПЦ, по значимости уступающий разве что ее взаимоотношениям с католической церковью. Народы, традиционно исповедовавшие
ислам, населяют целый ряд регионов внутри России и на ее южной границе. После 70 лет ударного строительства коммунизма влияние ислама ослабло, однако
и сейчас в этих регионах существуют развитые мусульманские структуры (порой
даже более мощные, чем епархии РПЦ). В некоторых автономных республиках
и областях представители местной власти считают себя мусульманами и заявляют о необходимости поддержки ислама. Постоянно увеличивающаяся трудовая
миграция мусульман из стран бывшего СССР так или иначе затронула всю Россию: в ней возникла сеть новых исламских общин. Кроме того, в бывших «мусульманских» республиках СССР существует пять епархий РПЦ (три в Казахстане, Среднеазиатская и Бакинская). Хотя общее число приходов в них не очень
велико (менее 300)[1], церковным администраторам важно чувствовать, что РПЦ
сохраняет свое влияние на всей «канонической территории» бывшего СССР.

Партнеры и противники РПЦ в исламской среде

Мусульмане в бывшем СССР представлены преимущественно тюрками-суннитами, хотя имеется и один тюркский народ, преимущественно исповедующий
шиитское направление ислама (азербайджанцы).

В России наиболее многочисленным мусульманским народом (и вообще вторым по численности после русских) являются татары. Большая группа татар, насчитывающая не менее 500 тысяч, живет в Москве и Санкт-Петербурге, однако
главным образом этот этнос сосредоточен в центральной и нижней частях бассейна Волги и на южном Урале. Там же расселены и родственные татарам башкиры.
Меньшие, но все же значительные группы татар (имеющие самостоятельные названия) живут в Сибири, украинском Крыму, Белоруссии, Литве. Хотя в бассейне
Волги тюркское население в значительной степени перемешано с русским и другими народами, именно здесь существуют две квазимусульманские автономные
республики — Татарстан и Башкортостан. Еще один российский мусульманский
регион — Северный Кавказ, где проживают в основном малочисленные, по российским масштабам, горские народы. Самый крупный из них — чеченцы (около
одного миллиона человек). Из шести северокавказских автономных республик —
Дагестана, Ингушетии, Чечни, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии
и Адыгеи — реальное влияние ислама испытывают только три первые.

Центральная Азия также в основном заселена тюркскими народами, исповедующими ислам (кроме Таджикистана, где проживают таджики — народ индоевропейского происхождения). Уровень мусульманской религиозности здесь
в среднем выше, чем в России, хотя и весьма дифференцирован по отдельным
регионам. Развитая мусульманская культура в Ферганской долине Узбекистана
и некоторых районах Таджикистана контрастирует с очень слабой религиозностью туркмен, северных киргизов и язычеством части западных казахов.

Суннитский ислам, доминирующий на всей территории бывшего СССР, неоднороден, однако в нем преобладают последователи суфийского тариката накшбандийа. К этому мистическому ордену принадлежит, по нашей оценке, более 70 процентов мусульманского духовенства, получившего систематическое религиозное
образование. В конце XIX — начале XX века сторонники накшбандийи пережили период модернизации, тесно связанный с появлением тюркского национализма. Религиозные деятели этого направления приняли решение отказаться от вмешательства
в текущую политику и в любых обстоятельствах поддерживать действия властей.
Они согласились признавать светское законодательство, ограничив применение
законов шариата бытовой сферой. Со своей стороны, власти Российской империи
перестали вмешиваться в молитвенную практику и обряды накшбандийи, которые
были для ее приверженцев более важным делом, чем участие в актуальной политике.
Даже советская власть, преследовавшая любые закрытые сообщества, сквозь пальцы
смотрела на деятельность этого мусульманского ордена. В целом та же ситуация
сохраняется и сейчас во всем постсоветском тюркском ареале. Формула «ислам —
религия мира», использовавшаяся советской пропагандой, вполне адекватно отражает понимание целей религии мусульманами этого ареала. Ислам не имеет ничего
общего с войной и не может служить идейной основой войны — вот главное отличие
учения накшбандийа от идеологии бородачей с автоматами в руках[2].

На Северном Кавказе ситуация изначально была несколько иной. Там преобладали другие суфийские ордена, которые до середины XX века сохраняли внутреннюю оппозиционную настроенность по отношению к русской оккупации и считали любую назначенную из Москвы местную власть своим врагом. После
прекращения гонений со стороны властей ситуация в основном изменилась
(за исключением Чечни), однако мусульманские священнослужители, в том числе
учителя суфийских орденов (пиры), сохранили традиционное влияние на местную
политику, особенно в Дагестане[3]. Ныне, в отличие от имамов в тюркских регионах,
они могут входить в аппарат власти (яркий пример — карьера бывшего муфтия Чечни Ахмада Кадырова, ставшего в 2000 году главой этой республики). Как правило,
сторонники суфийской традиции сейчас декларируют свою приверженность «традиционному исламу», тем самым отделяя себя от новичков-«ваххабитов».

Суфийское духовенство, сосредоточенное на своих мистических практиках
и не склонное к миссионерской деятельности, оказалось идеальным партнером
для священников РПЦ. За многие десятилетия совместного существования на периферии общественной жизни, куда их оттеснила власть, священнослужители этих
конфессий сумели разделить сферы полномочий и наладить уважительные взаимоотношения. Однако в 1990-е годы в исламской среде произошел раскол. Часть
духовенства сочла, что дружба с властями и отказ от миссионерства не отвечают духу ислама, и призвала не ограничивать применимость законов шариата бытовыми
проблемами. Предлагалось видеть в шариате универсальный кодекс поведения мусульманина и строить на его основе законодательство государства. Эти же группы
священнослужителей выдвинули длинный список претензий к суфиям, которые,
по их мнению, исказили ислам чуждыми спиритуалистическими практиками
и племенными языческими обрядами, а также занимались денежными поборами
с верующих. Подобные группы, которые в специальной религиоведческой литературе принято называть салафитскими, а в популярной — политизированным термином «ваххабиты», вообще-то сложились уже во второй половине 1970-х годов на базе подпольных исламских школ в Ферганской долине, где граничат Узбекистан,
Таджикистан и Киргизстан. На рубеже 1980–1990-х годов они сумели существенно
укрепить свои позиции, увеличить количество общин и нарастить кадровый потенциал. «Ваххабитские» общины появились не только в Центральной Азии, но
и в некоторых российских регионах (Дагестане, Чечне, Татарстане, Астраханской
области, Москве). В то же время размах салафитского движения, как правило, преувеличивают. Жесткие внутренние правила, регулирующие жизнь этих общин, не
позволили им завоевать симпатии большого числа верующих. Даже в момент своего высшего влияния (1992–1993 годы) салафитские мечети Ферганской долины
созывали на еженедельный пятничный намаз не более пяти процентов общего числа верующих[4]. В других регионах им не удалось добиться и этого.

Лидеры салафитов не имели желания и не испытывали необходимости договариваться с православным духовенством, хотя, с другой стороны, и не предпринимали против него никаких активных действий. Священнослужители РПЦ восприняли салафитов как откровенных врагов и «исламских фанатиков», или, по
выражению архиепископа Среднеазиатского Владимира (Икима), как «тоталитарную секту ваххабитов, попирающую основы мусульманской религии»[5]. На рубеже 1990-х годов и нового века благодаря совместным усилиям властей России,
Узбекистана и других государств Центральной Азии движение салафитов было
основательно подорвано. Оно потеряло прежнее значение и вряд ли восстановится в прежних масштабах, однако для духовенства РПЦ еще долго будет служить
поводом для разговоров об «исламской угрозе».

Особая ситуация сложилась в Крыму, куда в конце 1980-х — начале 1990-х годов начали возвращаться из среднеазиатского изгнания высланные при Сталине
крымские татары. Это привело к резкому росту межэтнической напряженности.
Проживавшие в Крыму славяне (в основном русские) опасались, отчасти не без
оснований, реставрационных настроений крымских татар и встретили пришельцев в штыки. Когда Украина обрела независимость, крымские татары поддержали центральную власть в Киеве и выступили противниками передачи Крыма России, на чем настаивало большинство населения полуострова. Как следствие,
и в настоящее время конфронтация между русским и крымско-татарским населением полуострова в значительной мере сохраняется. Особенно острый характер она носит в религиозной сфере.

Крымские татары — единственная компактная группа мусульман, проживающих на Украине. Их мечети объединяет отдельный муфтиат. Православная
епархия выступает как защитник интересов славянского населения. При этом
местный архиерей митрополит Лазарь (Швец), имеющий в биографии «политическое пятно» (поддержал митрополита Филарета (Денисенко), создававшего УПЦ КП), старается загладить свою вину, занимая особенно жесткую позицию по отношению к «идейным врагам». Напряженность отношений между
православными и мусульманами в Крыму довольно велика и совершенно не отвечает общей ситуации в СНГ. Православные при поддержке казаков воздвигли
кресты на полюбившихся им возвышенностях, а также при въезде и выезде из населенных пунктов (этого, кстати, не происходит ни в одной другой епархии восточной и даже центральной Украины), мусульмане же, усмотрев в этих акциях претензии на «захват» Крыма, некоторые кресты спилили. Благодаря посредничеству местных властей была достигнута договоренность о моратории на установку новых крестов, но в целом обстановка остается тревожной. Последний инцидент этого рода был отмечен под Бахчисараем в мае 2003 года. Ситуация в Крыму
явно требует целенаправленных усилий митрополии УПЦ в Киеве, которая
должна устранить конфронтацию между политическими лидерами общин. Рано
или поздно с мусульманскими лидерами Крыма будет вынуждена договариваться именно митрополия, а не втянутое в конфликт Симферопольское епархиальное управление.

«Мусульманские регионы»: перед лицом общего врага

Этатистский дух, внутренне присущий РПЦ, помогает ей сохранять дружественные отношения с «мусульманскими» властями внутри России и за ее пределами.
Поскольку бывшие партийные чиновники, ставшие независимыми президентами и главами администраций, соблюдают установления ислама лишь формально
и уж во всяком случае крайне отрицательно относятся к исламскому экстремизму, РПЦ не сталкивается в «мусульманских» регионах с серьезным сопротивлением. Наоборот, власть ей нередко помогает, не желая конфликтовать с Москвой
и видя в РПЦ легитимного выразителя интересов русскоязычного населения.

Любопытно, что во многих «мусульманских регионах» число местных православных, хотя бы раз в год посещающих церковь, заметно уступает числу протестантов, регулярно — раз в месяц или чаще — посещающих молитвенные дома[6]. Однако в последних региональная власть видит идейных и даже цивилизационных
противников. Как уверяют ее представители, активная миссионерская позиция
протестантов чревата всяческими неприятностями, в том числе и массовыми беспорядками на религиозной почве, вспышками гнева мусульман. Хотя за последние
пятнадцать лет в мусульманских регионах отмечены всего два случая насилия по
отношению к протестантам[7], священники РПЦ чрезвычайно боятся подобных событий. Буквально все опрошенные мною священники из Центрально-Азиатского
региона утверждали, что «сектанты скроются, а толпа придет громить нашу церковь». Панический страх перед возможными погромами в значительной мере определяет политику РПЦ в мусульманской среде. (Заметим: ни один из трех десятков опрошенных православных священников в Среднеазиатской епархии,
Дагестане, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Адыгее, охотно и долго
рассказывавших о камнях, которые соседские дети время от времени бросают
в стены церкви, или фруктах, украденных из церковного сада, не выразил готовности в случае подлинного конфликта умереть за веру.)

Основой взаимоотношений православного и исламского духовенства служит
жесткая и строго соблюдаемая договоренность о разделе верующих по этническому принципу и совместной борьбе с «сектантами» (как христианскими, так и исламскими), которые эту договоренность будут нарушать. Православные и мусульмане избегают прозелитизма в отношении друг друга. От представителя традиционно «православной» или традиционно «мусульманской» этнической
группы нередко требуются значительные личные усилия, чтобы перейти в другую
веру[8]. Именно поэтому мне не удалось найти в Центрально-Азиатском регионе
и на Северном Кавказе ни одной православной общины, которая хотя бы наполовину состояла из представителей неславянского населения. В то же время в Центральной Азии, несмотря на давление властей, во второй половине 1990-х годов
сложились протестантские общины (преимущественно пятидесятников), полностью состоящие из представителей тюркского и таджикского населения и ведущие богослужение на родном языке.

В случае появления нарушителей негласной конвенции с той или иной стороны православные и мусульманские священнослужители координируют свои
действия, прибегая к помощи властей. Предельное выражение такой политики
можно видеть в Туркменистане, где с 1998 года запрещены все конфессии, кроме суннитского варианта ислама и православия. Государственное ведомство
по делам религий здесь возглавил лидер местных мусульман, а его заместителем
был назначен чиновник РПЦ (благочинный приходов Туркменистана Среднеазиатской епархии). Двенадцать других конфессий не были перерегистрированы, хотя прежде, даже в царское и советское время, часть из них существовала
вполне легально. Затем последовали административные меры: массовое закрытие и частичный снос «неправильных» храмов (в том числе адвентистов
седьмого дня и кришнаитов), депортация проповедников и разгон молитвенных собраний. А ведь во всех регионах Туркмении (кроме, может быть, столицы) общее число протестантов и свидетелей Иеговы превышало число православных[9].

Архиепископ Владимир (Иким), глава Среднеазиатской епархии, в которую
входят и приходы Туркменистана, создал теоретическую концепцию, оправдывающую действия властей и собственное поведение: «Первый клин… в отношениях между исламским и христианским мирами был вбит отнюдь не мусульманами, — а средневековыми военными авантюрами Римских пап, так называемыми
“крестовыми походами”. Вторым ударом по межрелигиозному миру стал “желтый крестовый поход” монгольских несториан»[10]. Согласно историософским
изысканиям архиепископа Владимира (вдохновляемого, по всей видимости, идеями Л. Гумилева), отношения между христианским и мусульманским мирами
в раннем Средневековье были безоблачны. Однако несториане (сектанты с точки зрения православных), контролировавшие в ту пору все христианские общины Центральной Азии, сумели направить мощь монгольской империи против
мусульман. Тем самым они не только на многие века разрушили межконфессиональную идиллию, но и погубили христианство в этом регионе[11]. Проводя аналогию между несторианами и современными протестантами, в другом своем тексте
Владимир утверждает: «Необходимо разоблачать сектантскую ложь, предостерегать людей от “волков в овечьих шкурах”, несущих с собою вечную гибель. В отличие от лжехристиан-сектантов, мусульманские народы Средней Азии всегда
были дружественны к православию. <...> В наши дни мы знаем, какую щедрую
помощь оказывают не только мусульманству, но и православной епархии президенты Ислам Каримов, Сапармурат Ниязов, Аскар Акаев»[12].

Тесное сотрудничество православных и официальных мусульманских лидеров привело к тому, что часть жителей мусульманских регионов бывшего СССР, для которых характерна достаточно размытая религиозная культура,
фактически стала носителем двоеверия. Нередко, продолжая считать себя мусульманами, они ставят свечи в православных храмах или даже принимают
крещение. В смешанных семьях вполне возможно совершение венчания перед мусульманским свадебным обрядом или после него, крещение в православной церкви неправославного супруга или дочери (но не сына). Священники, вроде бы призванные давать отпор столь грубому обрядоверию,
на практике поощряют его, так как заинтересованы в увеличении доходов, —
ведь православные храмы в мусульманских регионах, как правило, бедны.
И это при том, что доля представителей традиционно мусульманских народов
или потомков смешанных браков среди прихожан этих храмов очень невелика — 10, максимум 20 процентов.

Межконфессиональное сотрудничество в мусульманских регионах в целом
имеет очевидные положительные следствия, действительно уменьшая возможность столкновений на религиозной почве. Вместе с тем полный отказ РПЦ
от миссионерской деятельности не сообразуется с одним из фундаментальных
положений христианского вероучения и способствует усилению расистских настроений внутри Церкви.

РПЦ и исламские структуры в «традиционно православных регионах»

В «православных» регионах Центральной России, Русского Севера или Дальнего
Востока взаимоотношения православного и исламского духовенства носят не
столь идиллический характер. Священники РПЦ готовы мириться с существованием мусульманских общин и даже признавать их в качестве «второй традиционной конфессии», но только при условии, что те не проявляют особой активности. Создание новых общин в городах, где их прежде не было, строительство
крупных мечетей часто вызывают резкие протесты духовенства.

Только за последние пять лет по инициативе православных епископов в ряде
областных центров — Петропавловске-Камчатском, Петрозаводске, Вологде,
Ярославле (называем лишь случаи, освещавшиеся в прессе) — мусульмане были
вынуждены остановить строительство мечетей или уменьшить размеры первоначальных архитектурных проектов. В интервью, опубликованном в «НГ-Религии»
в феврале 2003 года, один из признанных лидеров российских мусульман муфтий
Равиль Гайнутдин упомянул новые факты дискриминации: отказ властей передать верующим здание мечети в Ставрополе и запрет на строительство мечетей
в подмосковных Наро-Фоминске и Коломне. И в том, и в другом случае решения были приняты после протестов епархиальных управлений РПЦ[13]. Особенно широкую известность получил запрет властей Московской области на строительство мечети в Сергиевом Посаде. В 2002 году руководители области, в том числе
сторонник свободы совести вице-губернатор Михаил Мень (сын о. Александра
Меня), заявили о невозможности строительства мечети в «православной Мекке».
По сообщению газеты «Известия», в некоторых регионах (Петрозаводске и Вологде) мусульманская общественность, болезненно реагирующая на ограничения
и запреты, стала составлять черные списки причастных к этому государственных
чиновников[14]. Пока в них нет имен православных священников, но со временем
они, несомненно, появятся.

Особое недовольство православного духовенства и верующих вызывает рост
числа шиитских общин, состоящих в основном из этнических азербайджанцев,
мигрировавших в Россию. Это недовольство подпитывается вульгарным бытовым расизмом в отношении новых трудовых мигрантов, которые занимаются
мелкой торговлей, т. е., согласно распространенному мифу, «обирают русских».

Еще одна проблема во взаимоотношениях православного и мусульманского
духовенства обнаружилась в 2002 году во время дискуссии о введении в школах
факультатива «Основы православной культуры» (кстати, не закончившейся
и сейчас). Неожиданно для православных лояльные и признанные ими мусульманские организации заявили протест против принудительного воспитания
в православном духе школьников, среди которых могли оказаться и дети из мусульманских семей. Как говорит тот же Р. Гайнутдин, «нас насторожило то, что
Минобразования подошло к этому вопросу односторонне, рекомендовав всем
школам ввести изучение основ только одной традиционной религии. Ведь это
может вызвать серьезный межрелигиозный конфликт»[15]. Президент Татарстана
М. Шаймиев тогда же публично заявил, что власти введут в местных школах изучение ислама и иудаизма, если Министерство образования будет настаивать на
обязательном изучении «основ православной культуры»[16]. Стоит заметить, что
православные, не возражающие против введения аналогичного исламского
школьного курса в мусульманских регионах, не могут объяснить, как дети из мусульманских семей смогут осуществить свое право на исламский факультатив
в «традиционно православных регионах» — при отсутствии учителей, учебников
и очевидной поддержке властями интересов РПЦ.

Работники пропагандистского аппарата РПЦ обычно приводят десятки примеров мирного сосуществования православного и мусульманского духовенства
в российских регионах (прежде всего — известный мультирелигиозный комплекс
в московском микрорайоне «Отрадное»). Действительно, отношения между РПЦ
и мусульманскими организациями — в сравнении с ее другими межконфессиональными контактами — сейчас наиболее благополучны, но, как мы убедились,
из этого еще не следует, что они совершенно безоблачны.

---

[1] Около 200 в Казахстане, 60 в Среднеазиатской епархии (Киргизстан, Таджикистан,
Туркменистан, Узбекистан) и четыре в Азербайджане.

[2] Впрочем, надо заметить, что тюркское мусульманское духовенство в постсоветском пространстве,
несмотря на принадлежность к единому тарикату накшбандийа, чрезвычайно разобщено. Только
в России насчитывается около 20 объединений мечетей (муфтиатов); в каждой из стран СНГ есть
свой самостоятельный муфтиат. Видимое единство при этом нередко поддерживается лишь
благодаря усилиям светских властей. Даже внутри одного государства последователи различных
суфийских учителей могут жестко конфронтировать друг с другом.

[3] Влияние суфиев Дагестана на региональную политику изучал в 1999–2001 годах московский
журналист М. Шевченко. Результаты его исследований публиковались в этот период в газете
«НГ-Религии».

[4] Неопубликованные материалы исследований Н. Митрохина и В. Пономарева в Ферганской
долине (1993–2002).

[5] Егоров Ю. Рядом с Исламом: Интервью с архиепископом Владимиром (Икимом) // Восток
свыше. Ташкент, 2001. № 1. С. 44.

[6] Это подтверждают результаты исследования, проведенные автором настоящей статьи
в Таджикистане в 2000–2001 годах. См. также: Mitrokhin N. Tajikistan: Practicing Protestants
Outnumber Orthodox Christians // Keston News Service. 15.08.2000. Примерно такая же картина
характерна сейчас для большинства стран Центральной Азии (возможно, за исключением
столичных городов).

[7] Сожжение двух адвентистов седьмого дня в Дагестане в 1997 году и взрыв молитвенного дома
корейских пятидесятников (церкви «Грейс») в Таджикистане в 2001 году.

[8] Строго говоря, священнослужитель может согласиться совершить обряд крещения
(или обрезания), если понимает, что «новообращенный» в дальнейшем не будет посещать
храм (или мечеть). Но если он видит перед собой потенциального активиста религиозной
общины, который способен нарушить сложившийся в округе межконфессиональный баланс,
то может подвергнуть его ряду серьезных испытаний и лишь после этого дать свое согласие.

[9] Подробнее см.: Митрохин Н. Православие в Туркменистане // Русская мысль. Париж. 1998. № 4223.

[10] Егоров Ю. Указ. соч.

[11] Не оценивая соответствие самой концепции историческим реалиям, мы акцентируем здесь
внимание на практическом аспекте ее применения.

[12] Владимир (Иким), архиепископ. Утверждайтесь во слове и деле благом // Восток свыше.
Ташкент, 2001. № 1. С. 6.

[13] Недумнов О. Мусульмане спасают имидж страны: Интервью с Р. Гайнутдином //
НГ-Религии. 19.02.2003.

[14] Богомолов А., Расов С., Укконе А. В России мусульмане начали составлять черные списки
врагов ислама // Известия. 20.02.2003.

[15] Недумнов О. Указ. соч.

[16] Татарстан может ввести в школах уроки ислама и иудаизма // Росбалт.ру. 21.02.2003.