Цивилизация бедных

Вероятно, ни одна религия в наши дни не привлекает такого внимания и не вызывает столько споров, как ислам. Его можно назвать самой сильной и жизнеспособной религией современности. В то же время несомненная и постоянно
растущая угроза, которую принято именовать «исламским терроризмом»,
заставляет все большее число людей во всем мире взирать на ислам со страхом
и непониманием. Отнюдь не соглашаясь с квалификацией ислама как «религии
вражды и ненависти», нельзя в то же время игнорировать тот неоспоримый
факт, что большинство актов международного террора в последнее время совершается мусульманами, и то, что в качестве обоснования или приводится необходимость защиты ислама. Что-то явно неладно — если не с самим исламом
как религией, то во всяком случае с отношением его «защитников» к современному миру.

Почему же ислам воспринимается многими людьми как зловещая и угрожающая сила? Начать рассмотрение этого вопроса следует с повторения того, что
уже было сказано, а именно с констатации огромной мощи и жизнеспособности
ислама. Ни в одной другой религии нет такого количества верующих, страстно
и самозабвенно преданных своей вере. Ислам ощущается ими как основа жизни
и мерило всех вещей. Он привлекает все больше сторонников, многочисленные
случаи перехода в ислам контрастируют с практически ничтожным числом перехода из него в другие конфессии. В Соединенных Штатах ислам вскоре станет
второй религией после христианства, оттеснив иудаизм. Простота и непротиворечивость устоев этой религии, ее способность дать верующим целостную и понятную картину мира, общества и устройства вселенной — все это делает ислам
притягательным для новых приверженцев.

Ничто, кроме религии, не связывает столь разные во всех отношениях народы, как, например, курды и индонезийцы, марокканцы и афганцы. Весь образ жизни мусульман основан на религии до такой степени, что сами термины
«ислам» и «исламская цивилизация» могут звучать почти как синонимы.
Но поскольку ислам «больше, чем религия», мусульманская цивилизация объединяет людей, которые при всем различии менталитета и обычаев сознают
свою принадлежность к некоей не только религиозной общности. Это сознание, в отличие от того, каким обладают этнические группы, не отражает общности исторической судьбы (какие воспоминания о совместно пережитом прошлом могут быть, скажем, у жителей Египта и Бангладеш?) и не объясняется
этнической и языковой близостью — оно связано с духовной и культурной традицией. Принадлежность к мусульманскому сообществу порождает особую
солидарность, которая опирается не только на единое вероисповедание,
но и на вытекающее из самих устоев ислама мироощущение, отношение как
к отдельным людям, так и к обществу в целом, к идеям, вещам и природе.
Именно это, а не сама по себе религия, позволяет говорить о существовании
исламской цивилизации.

И эта цивилизационная солидарность является сегодня несомненным фактом. Бесчисленные конфликты и войны между мусульманами ничего в этом
смысле не меняют. Цивилизации не бывают монолитными и бесконфликтными:
в двух мировых войнах прошлого столетия большинство жертв составляли люди
одной и той же цивилизации, называемой иудео-христианской.

Причины так называемого «исламского возрождения» (подъема, политизации, радикализации и т. д.) подробно описаны. Это, прежде всего, глубокое разочарование и фрустрация, вызванные тем, что мусульманское «сообщество
избранных», приверженцев единственно верного учения, оказалось в современном мире на обочине, переживает упадок, вынуждено бессильно смотреть,
как неверные определяют судьбы человечества и правят миром. В первую очередь, это относится к арабским странам. Нельзя уйти от сравнения былой славы и могущества арабов с их теперешним положением. Фиаско всех без
исключения форм правления, «заимствованных у неверных», — начиная от карикатурной демократии, имитировавшей «западную модель», и кончая насеровско-баасистским «государственным социализмом» — неизбежно должно
было привести мусульманских активистов к выводу о том, что первопричина
бед — отступление от принципов первоначального ислама, а ключ к решению
многочисленных проблем — в восстановлении этих принципов под девизом:
«Ислам — вот ответ». Так возник исламский фундаментализм, занявший доминирующее положение в той части спектра мусульманской мысли, которая
не довольствуется нынешним безрадостным положением вещей и активно
ищет пути преодоления упадка.

Ведущий американский специалист по проблемам ислама Джон Эспозито
писал в своей книге «Исламская угроза», что «исламские политические активисты считают ислам совершенным и целостным образом жизни — это в их представлении обусловлено Кораном, Божиим откровением, подкреплено примером
Мухаммада и реализовано во всеобъемлющей природе шариата. А если так, вдохнуть жизнь в мусульманские правящие учреждения и в общество можно лишь одним способом: вновь утвердить исламский закон, сделать его основой государства и общества, которые должны руководствоваться исламом и опираться
на социальную справедливость... Современное национальное государство потерпело катастрофу... Слабость и подчиненное положение мусульманских государств — это следствие безбожия мусульман, которые уклонились от пути, начертанного Богом, и предпочли ему светские, материалистические идеологии
и ценности Запада или Востока — капитализм или марксизм».[1] Здесь описан
именно мусульманский фундаментализм. Разумеется, фундаментализм нельзя
отождествлять с политическим радикализмом, исламизмом и тем более с терроризмом, но та система мышления, которая начинается с фундаментализма, вполне способна привести к экстремизму и террору.

Отставание мусульманского мира, особенно арабской его части, действительно ощущается во многом, не только в провалах политических режимов. Среди ученых в мире насчитывается всего один процент мусульман (в одном Израиле живет больше ученых, чем во всех мусульманских странах вместе взятых).
В арабских странах ежегодно переводятся лишь около 300 иностранных книг —
в пять раз меньше, чем в Греции. Капиталовложения в научные исследования
здесь составляют одну седьмую от среднемирового уровня. В 56 странах-членах Организации «Исламская конференция» проживает пятая часть населения земли, но они совместно производят меньший валовой национальный продукт, чем
Франция.[2]

Причины такого отставания некоторые исследователи видят в экономической системе Османской империи, с ее засильем государственной власти, подавлением частной инициативы, отсутствием правовых гарантий для предпринимательства и т.д. Другие объясняют его особой культурной и интеллектуальной
традицией, которая препятствовала становлению гражданского общества.
На протяжении столетий в мусульманском мире доминировали богословы-юристы (улемы), заботившиеся главным образом о том, чтобы не допустить нововведений (бида). Их ригидность и узколобость, одержимость сохранением традиционных исламских устоев мешали как притоку новых общественных идей
(гражданских свобод, прав человека, демократии), так и техническому прогрессу — всему, что шло с Запада и уже поэтому было неприемлемым.

Если определено, что причина всех несчастий — забвение основ ислама, то
остается лишь уяснить, кто препятствует восстановлению этих основ. Ответ
прост — это Дар аль-Куфр, мир неверия, в сегодняшнем мире представленный
исконным врагом, обществом западной иудео-христианской цивилизации. К нему относятся, прежде всего, развитые страны, и особенно Америка — средоточие
западного неверия и враждебности к исламу. Но не только они, Россия тоже.
Не случайно девиз Хомейни гласил: «Смерть Америке, смерть Израилю, смерть
Советскому Союзу!»

Исламский радикализм питается жгучим ощущением несправедливости, которое постоянно испытывают люди в Азии и Африке, особенно в арабском мире.
Низкий жизненный уровень, нищета, безработица — все это порождает комплекс неполноценности, сознания своей незаслуженной «второсортности»
по сравнению с Западом, вчерашним колонизатором и хозяином, империалистическим хищником, стремящимся уничтожить традиционные ценности мусульманского мира, растворить их в безбожном материализме. Мусульмане гордятся
своей древней и богатой цивилизацией, но понимают, что в мировой иерархии их
страны стоят на низшей ступени. Убежденные в превосходстве своей культуры
и в том, что только ислам содержит абсолютную истину, они с горечью видят, что
в мире властвуют, задают тон другие.

Это общее чувство горечи усугубляется одним специфическим, но чрезвычайно важным обстоятельством. Иерусалим, третий после Мекки и Медины священный город ислама (по-арабски он называется Аль-Кудс, что и значит «священный»), где находятся две глубоко почитаемые мечети — Масджид аль-Акса
(«отдаленная») и Купол скалы (обе они связаны с преданием о ночном путешествии Мухаммада из Мекки на палестинскую землю, во время которого пророк был
вознесен на небо для встречи с Аллахом), — сейчас оказался под властью Израиля, который в глазах мусульман является форпостом Запада, прежде всего Соединенных Штатов. Американцев обвиняют в том, что по их воле евреи захватили
святую землю. Практически все мусульмане видят в этом трагедию ислама, виновниками которой называют Израиль и Соединенные Штаты. Это дополнительный и очень веский аргумент, обосновывающий необходимость борьбы против Америки. Его также используют радикалы-исламисты, внушая своим
единоверцам мысль, что единственным эффективным оружием в борьбе против
несравненно более сильного врага может стать террор.

Возможно, большинство мусульман в своей повседневной жизни не занято
столь глобальными проблемами, но, судя по всему, они так или иначе одобряют основные тезисы активных исламистов, а также их убежденность в том, что первопричиной всех бед является западный империализм. В этом смысле мусульмане
разделяют взгляды, преобладающие в третьем мире как таковом, — ничего собственно исламского в таких взглядах нет. Они отражают широко распространенный
антиамериканизм, точнее антигегемонизм, вызванный как поведением единственной сверхдержавы, так и устоявшимся представлением, согласно которому Америка стремится не только господствовать над всем миром, но и навязать всем свои
ценности, свой образ жизни, лишив других самобытности и древних традиций.

Но дело не только в этом. Сама по себе сущность ислама как религии, некоторые изначально заложенные в нем положения, равно как и особенности развития
богословско-общественной мысли на протяжении веков — вот что создает благоприятную почву для перерастания обычной «третьемирской» неприязни к Западу
в активное противодействие, ведущее к терроризму. Разумеется, неверно называть
ислам религией, поощряющей насилие и возбуждающей вражду. Как и во всякой
великой религии, в исламском учении можно найти противоречащие друг другу
принципы и призывы. Пресловутая концепция джихада, например, может быть
истолкована в совершенно различных смыслах. И тем не менее в Коране содержатся формулы, которые без всякой натяжки можно интерпретировать как призыв не просто к защите ислама от его врагов, но и к истреблению неверных, если
они выступают против единственно истинной религии. А поскольку при желании
так можно трактовать даже «культурную экспансию» иноверцев, ничто не мешает,
ссылаясь на заповеди Аллаха, провозгласить беспощадную борьбу с ними священным долгом мусульман. Именно это и делают исламисты.

Уже отмечалось, что источник силы и жизненности ислама — тотальная преданность верующих, их безоговорочная готовность следовать за руководителями,
если есть убежденность в том, что последние действительно вдохновляются духом Корана. Поэтому лидерам исламистов приходится доказывать, что Коран учит применять насилие по отношению к врагам ислама. Они ссылаются на послание Мухаммада, в котором мир разделен на Дар аль-Ислам и Дар аль-Куфр
и предсказывается триумф ислама после того, как истинно верующие одолеют
мир неверных.

Джихад всегда считался религиозным долгом мусульманина и одной из главных обязанностей мусульманской общины, хотя улемы никогда не включали его
в число столпов ислама. Это слово чаще всего переводят неточно как «священная
война», но буквально оно означает лишь высшее, максимальное усилие; главное
понимание джихада состоит в том, что верующий борется против зла и искушений в самом себе, путем самодисциплины стремится следовать воле Бога, идти по
указанному им прямому пути, быть добродетельным, совершенным мусульманином. Это — «большой джихад», а «малый джихад» — это борьба за распространение и защиту ислама. Но исламисты делают упор фактически именно на «малый
джихад», и им есть на что сослаться, хотя бы на такие стихи Корана: «И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами... И убивайте их, где встретите,
и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас... Я брошу в сердца тех, которые
не веровали, страх; бейте же их по шеям... избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте!»[3] Конечно, нельзя забывать об историческом контексте: речь здесь идет
не о христианах, а о язычниках, к тому же наряду с призывом убивать есть и ограничение: «не преступайте пределов дозволенного». Но при желании можно интерпретировать эти суры Корана как призыв убивать вообще всех неверных, т. е. немусульман. Именно это и делают воинствующие исламисты, а ваххабиты идут еще
дальше и считают врагами даже мусульман, уклоняющихся от выполнения этого
«священного долга». Как писали о джихаде российские ученые Н. Жданов
и А. Игнатенко, «уйти от силового содержания этого понятия трудно».[4]

Симптоматично, что один из идеологов исламизма, Салих Сиррия, резко
выступал против демократии как «образа жизни, противоречащего исламскому пути. При демократии люди властны издавать законы, разрешать и запрещать то, что они хотят, в то время как ислам не позволяет им решать, что есть
«халяль» (разрешенное Аллахом) и что есть «харам» (запрещенное Аллахом),
даже если между ними по какому-либо вопросу существует полное единодушие. Сочетать ислам с демократией — то же самое, что сочетать, например, иудаизм и ислам; точно так же, как человек не может одновременно быть мусульманином и иудеем, он не может быть в одно и то же время мусульманином
и демократом».[5]

И здесь мы видим, насколько пагубно для исламской цивилизации — как
это ни парадоксально — то обстоятельство, что в ней отсутствует такой институт, как церковь с ее иерархической структурой, увенчанной наверху непререкаемым авторитетом. И католическую, и православную церковь издавна обвиняли в том, что данный тип структуры утверждает моноцентризм, препятствует
свободе мысли. Но вот в рядах мусульман появляется Усама бен Ладен: не имея
на то никаких прав, он издает фетвы и объявляет джихад, и некому его дезавуировать, нет духовного авторитета, который мог бы наложить вето на якобы
исламские и коранические призывы Усамы и других фанатиков. Нет ни папы,
ни патриарха. Особенность ислама в том, что, требуя строжайшего единомыслия по отношению к ядру учения пророка, к устоям веры, он имеет совершенно децентрализованную организацию и структуру. Мазхабы (богословские
школы) признаются равноправными, столетиями существуют секты, которых
никто не мог официально объявить еретическими, и хотя «врата иджтихада»
(истолкования, решения вопросов богословско-правового комплекса) формально были закрыты тысячу лет тому назад, интерпретация многих важнейших проблем является прерогативой различных улемов и факихов (совсем недавно возобновился спор о применении шариата, о моделях государства,
о том, каким сурам Корана — мекканским или мединским — следует отдавать
предпочтение в случае противоречия между ними). Немудрено, что при таком
положении вещей богословские авторитеты, даже отвергающие идеологию бен
Ладена — а в исламском «мейнстриме» таких подавляющее большинство, —
не располагают догматически обоснованным инструментарием воздействия
на умы верующих, который позволил бы опровергнуть человеконенавистнические призывы экстремистов. Да и как они могли бы это сделать, если в одном
из крупнейших мусульманских государств, Саудовской Аравии, официально
господствует ваххабизм, многие идеи и положения которого вполне соответствуют экстремальной идеологии сторонников «Аль-Каиды» и других подобных
организаций.

Но корни проблемы лежат еще глубже. Российский ученый Дмитрий Фурман проницательно отметил, что если в христианских странах громадная сфера
общественной и государственной жизни оставалась свободной, способной
к развитию, поскольку церковь заботилась лишь о том, чтобы все признавали ее
абсолютную власть в вопросах веры и редко вмешивалась в социально-политические процессы, то в мусульманском мире дело обстоит прямо противоположным образом. «Любые социальные формы и любые изменения должны оцениваться с точки зрения одной вечной модели — модели мединского государства
(или протогосударства) пророка, зафиксированной в шариате. Здесь нет колоссальной «светской» сферы жизни, безразличной с точки зрения религии и поэтому — способной к эволюции».6 А из этого вытекает неспособность и нежелание тех людей, которые являются авторитетами для мусульман и определяют
интеллектуальный климат в мире ислама, — богословов-правоведов, проповедников — видоизменить систему своих взглядов таким образом, чтобы она перестала быть основой для состояния вечной напряженности во взаимоотношениях между исламским сообществом и «другими мирами». Краеугольным камнем
идеологии духовных лидеров исламского мира остается, как и тысячу лет тому
назад, концепция перманентного и нескончаемого противостояния Дар альИслам и Дар аль-Хар[6]. Это и есть то поле, на котором так удобно произрастать
идее джихада в его воинственной интерпретации — идее, логически ведущей
к оправданию террора.

Отвечая на поставленный вопрос: «Что же не в порядке с миром ислама?»,
можно утверждать, что дело обстоит неладно прежде всего с духовным руководством мусульман, которое не смогло предотвратить появление в организме своей
религии злокачественной опухоли, поставившей под угрозу само будущее исламской цивилизации.

В настоящее время трудно предвидеть, как именно эта цивилизация будет
развиваться, как она впишется в процессы глобализации, — слишком дисперсным, разнообразным, разделенным представляется мир ислама. Трудно указать
некие «общеисламские» цели для нескольких десятков национальных государств
с их несхожими проблемами, потенциалами, интересами, различным геополитическим положением. Например, исторические судьбы Северной Африки и ЮгоВосточной Азии определяются столь многочисленными локальными факторами,
что любая единая модель развития, предложенная для этих регионов, была бы
искусственной.

Ясно, что мусульманские государства будут страдать от глобализации в ее
нынешнем виде так же, как и другие страны третьего мира. Ведь исламскую
цивилизацию, несмотря на существование горстки стран, богатых нефтью,
в каком-то смысле можно назвать «цивилизацией бедных». Кроме поставок
сырья, исламским странам почти нечего внести в мировую экономику,
хо тя многие из них успешно развивают перерабатывающую и мелкую обрабатывающую промышленность. А скованная догмами исламская общественная
мысль не в состоянии адаптироваться к условиям информационной революции.

Вероятно, молодые и приемлющие модернизацию элементы мусульманского общества станут искать выход из положения на пути приобщения к западным ценностям, приспосабливая их к традиции и тем самым все более отдаляясь от наиболее архаичных форм исламской цивилизации. Чтобы
противодействовать этой тенденции, другие, столь же молодые и образованные
люди будут стремиться вновь утвердить исламские ценности, возродить веру
путем обновления исламской философии и создания новой школы фикха,
т. е. мусульманской юриспруденции и комплекса социальных норм. Если это
удастся, исламская цивилизация выйдет из состояния склероза и окостенения.
В противном случае она окажется в изоляции, и это может привести к хантингтоновскому столкновению цивилизаций с катастрофическими последствиями
для всего человечества.

Потенциально мир ислама с его великими культурными традициями и сотнями миллионов преданных приверженцев обладает огромной мощью и динамизмом; он мог бы внести большой вклад в развитие человеческого общества. Но для
этого он должен преодолеть нынешнюю болезнь, избавиться от разъедающей его
раковой опухоли. Без преувеличения можно сказать, что исламская цивилизация
переживает критический, переломный момент своей истории, и судьба этой великой цивилизации прямо зависит от ее способности справиться с демонами самодовольства, нетерпимости и экстремизма.

---

[1] John L. Esposito, The Islamic Threat: Myth or Reality? (New York: Oxford University Press, 1992), 165.

[2] Bernard Lewis, The Crisis of Islam (London: Weidenfeld & Nicolson, 2003), 88–89.

[3] Коран (перевод И. Ю. Крачковского), 2:190, 191, 8:12, 13, 9: 5.

[4] Жданов Н. В., Игнатенко А. А. Ислам на пороге XXI века, М., 1989. С. 220.

[5] Sadik J. Al-Azm, “Islamic Fundamentalism Reconsidered: A Critical Outline of Problems, Ideas and Approaches”, South Asia Bulletin, Comparative Studies of South Asia/Africa and the Middle East, (vol. XIII, 18, 1993), 18.

[6] Послесловие к книге: Абдуллахи Ахмед ан-Наим. На пути к исламской реформации. М., 1999. С. 275.