Правоверно-советская Чечня

На вопросы Виталия КУРЕННОГО отвечает
профессор Высшей школы экономики Сергей ХАЙКИН.

Существует расхожее представление о том, что драматические события, связанные с Чечней, во многом обусловлены исламской спецификой этого региона. Вы
недавно проводили в Чечне первые за много лет корректные социологические опросы.
Какова действительная степень религиозности чеченцев?

Начну с небольшой исторической преамбулы. Даже в советские времена подавляющее большинство чеченцев были религиозными людьми и исповедовали
ислам. Мне говорили, что секретарь обкома не смел публично признаться в своем атеизме. Исламская религиозность пронизывала чеченское общество, там это
было нормой. Что касается нынешнего состояния, то на основании тех опросов,
которые мы проводили в августе и сентябре 2003 года, выяснилось, что 99 процентов чеченцев считают себя верующими людьми. В том числе, «глубоко верующими» назвали себя 61 процент, а 38 процентов определяют себя просто как
«верующий». Атеистами или «не религиозными» себя никто не называет. Оставшийся один процент респондентов отказался отвечать на этот вопрос.

Следовательно, мы имеем дело с народом, для которого ислам — это не просто слова, и степень его религиозности действительно очень высока. Рискну
предположить, что она намного выше, чем среди других мусульманских народов
России.

Есть какая-то объективная граница между просто верующим и «глубоко верующим чеченцем»?

Это очень условное и субъективное деление. Интервьюеры рассказывали
мне, что по-настоящему глубоко верующим может назвать себя только мулла, человек, являющий знатоком Корана. Поэтому даже человек действительно глубоко верующий из скромности мог назвать себя просто верующим. Чтобы понять
настоящую степень религиозности, следовало бы задавать другие вопросы: об исполнении обрядов, совершении хаджа, курении, употреблении алкоголя и т. д.
Наверное, это очень важные вопросы, чтобы понять чеченское общество, но мы
просто стеснялись задавать такие вопросы.

Насколько исторически глубоко простирается исламская религиозность Чечни?

Ислам пришел в Чечню довольно поздно. Одной из целей восстания шейха
Мансура, антироссийского по форме и антиколониального по сути, продолжавшегося с 1785 по 1791 год, было распространение ислама. И это очень важный
момент, так как исторически это уже новое время и у чеченского народа к этому
периоду были сложившиеся и устойчивые национальные традиции. Поэтому
ислам в Чечне имеет очень много специфических национальных особенностей.
Мои респонденты, люди, с которыми я беседовал во время исследований, говорили, что особенность «ортодоксального», как они говорят, ислама заключается
в том, что он очень легко принимает национальные формы. Он не унифицирует
те или иные народы. Есть нечто общее, но остается и множество особенного.
Можно даже сказать, что ключевой момент противостояния между ваххабистским и суфийским направлением, отличающего нынешнюю ситуацию в Чечне,
лежит именно в плоскости противостояния «чистого» и традиционного, национально-адаптированного ислама.

В Чечне существует довольно сложная структура устоявшихся социальных
и религиозных отношений. Могли бы Вы их вкратце описать?

К важнейшим из них относятся тейпы, адаты и вирды. О тейпах сейчас говорят все. С одной стороны, сами чеченцы считают, что тейпы уже не имеют прежнего значения. С другой — когда они рассуждают о том, что кто-то придет к власти, то говорят: конечно, он своих однотейповиков потащит с собой. То есть
существует двойственное отношение к тейпам.

Начнем с самого простого. Тейп — это община, организация, складывавшаяся в процессе совместной хозяйственной деятельности. Но чеченцы вытеснялись
с равнин в горы, осуществлялись большие переезды, наконец, были эти страшные депортации, перемешавшие весь народ. Все это сильно запутало и ослабило
тейповую структуру. Однако и сейчас всякий чеченец точно знает, к какому тейпу он принадлежит.

Тейп — это хозяйственная организация или же в ее основе лежат кровнородственные связи? В какой мере тейп является управляемой структурой?

Тейпы были слишком большими, чтобы сводиться только к одному роду. Существуют разные тейпы — большие или маленькие. Я просил людей, с которыми
мне приходилось встречаться, просто перечислить наиболее известные тейпы. Возможно, специалисты вам назовут десятки. Но чеченцы называют 11 или 12 наиболее известных тейпов. Например, бенойский тейп, к которому принадлежат Кадыров и Сайдуллаев, что не мешает им конкурировать на выборах. Это означает, что
тейп не в состоянии выделить единого лидера за счет внутренней какой-то своей
структуры или организации. Чеченцы говорят о тейпе примерно так, как у нас говорят: «Тянет питерских или свердловчан». Понятно, что более преданных людей
вероятнее встретить среди людей своего тейпа. Но это далеко не общее правило,
современная жизнь сложнее. Например, в Грозном живут выходцы из множества
тейпов, они хотя и помнят, из какого тейпа они произошли, однако система их взаимодействия не может быть организована по тейповому принципу.

Иначе говоря, тейп хотя и присутствует на уровне общественного сознания,
однако не является действенной социальной структурой?

Я бы сказал, что они неоднозначно действенны. Среди чеченской политической элиты, мне кажется, есть ощущение, что тейпы играют намного большую
роль, чем я, например, мог наблюдать на практике. Когда говорят о том, что Хасбулатов отказался от участия в выборах, то рассуждают следующим образом:
значит, его голоса достанутся Бугаеву, ведь они же земляки. Но мы проводим исследование, и оказывается, что 41 процент голосов достался южанину Аслаханову, а вовсе не Бугаеву. Это только кажется, что голоса кому-то можно «передать».
Наверное, какая-то часть электората готова прислушиваться к мнению человека,
которому она симпатизирует, но только устойчивая его часть, остальные же составляют лишь некоторый фон. Проводя опрос в следующий раз, я могу попытаться отследить, зависят ли политические реакции от принадлежности к определенному тейпу. Во всяком случае сейчас у меня нет наблюдений, что люди,
например, голосуют в соответствии с тейповой принадлежностью. Мне кажется,
что мы недооцениваем степень атомизированности чеченского общества — это
все же обычные, «советские» люди. И эти люди самостоятельно принимают решения по многим вопросам, без оглядки на традицию. Если муж выбирает одного кандидата, то совсем не обязательно, что так же поступит и его жена. На примере нынешних президентских выборов можно было заметить, например, что
Малику Сайдулаеву симпатизируют женщины и молодежь, потому что он симпатичный молодой человек. И это очень похоже на обычную реакцию российских
женщин на политические фигуры. То же касается и молодежи. Ее политические
пристрастия не определяются только тем, что так отец сказал.

Расскажите, что из себя представляет чеченский вирд.

Вирд — это бытовое название религиозной общины, и возникновение вирдовой структуры чеченского общества объясняется некоторыми особенностями
распространения суфизма в Чечне, хорошо описанного в работах Вахита Акаева.[1]

Вообще нужно обратить внимание на то, что собственная чеченская письменность появляется только в XX веке. В значительной степени история Чечни —
это история документов, которые есть в Грузии, в России, в Дагестане, тогда как
своих письменных источников Чечня знает мало. Собственно чеченские источники — это легенды. Легенды фантастически точно передаются из поколения
в поколение. Чеченец вам назовет 15 своих праотцов, они у него обязательно записаны, но все это непроверяемые сведения.

Изначально распространение ислама на Северном Кавказе шло в рамках различных направлений суфизма — тарикатов. Наибольшее распространение получили при этом два суфийских тариката — накшбандийа и кадирийа. Тарикат — это
мистический путь, по которому учитель (муршид) ведет ученика (мюрида) к познанию Бога. Есть глухие упоминания о существовании суфизма в Дагестане уже
в XI веке, но только к XVII веку относятся определенные свидетельства о распространении среди народов Северного Кавказа сторонников тариката накшбандийа. Шейх Мансур, о котором я уже упоминал, проповедовал, по всей видимости, именно накшбандийский вариант суфизма. Он, кстати говоря, стремился
также к устранению традиционных горских адатов, составлявших преграду для
объединения различных тейпов и этносов, путем замены их на нормы шариата.

Суфийское учение является, вообще говоря, миролюбивым, мистическиориентированным по своей природе, что сказалось в развитии двух линий мюридизма на Северном Кавказе. Исследователи называют одно направление «мюридизмом по тарикату», другое — «наибским», или «кавказским мюридизмом».
Именно последний был источником идеологии «священной войны» — газавата — на Кавказе. А мистики — мюриды тариката, по словам самого Шамиля, не
имели никакого отношения к газавату.

Второй широко распространенный в Чечне тарикат — кадирийа — связан
с деятельностью чеченского шейха Кунта-Хаджи Киниева (родился в 1830 году).
Это течение также называют «зикризм», так как его представители отличаются
громким, экстатическим исполнением зикра. Существует определенная история
конфронтации между Шамилем и Кунта-Хаджи, деятельность которого была даже запрещена воинственным имамом. Общую направленность учения КунтаХаджи характеризует одно его высказывание: «Мюрид должен иметь при себе
четки, а не оружие». Однако после ареста и ссылки Кунта-Хаджи царскими властями в 1864 году с зикризмом стала происходить та же трансформация, что
и с накшбандийским суфизмом: вопреки изначально миролюбивой и аполитичной сути одно его крыло политизируется и склоняется к газавату.

Подавление ряда массовых выступлений кунтахаджинцев и приводит к образованию в начале 80-х годов XIX века вирдов — скрытых и узкогрупповых форм проповеди и исполнения религиозных обрядов. Вахит Акаев пишет, что причина
их образования — это отсутствие единого религиозного руководства и запрет, наложенный на их открытую деятельность. Некоторые вирды распространялись
и за пределы Чечни, например, в Ингушетию. Интересно, что в это же время
происходит и расцвет так называемого «абречества».

Вирды довольно сильно отличались по размеру — в зависимости от влиятельности и инициативности проповедников. Но самое интересное в том, что границы вирдов не совпадали с границами тейпов. Один вирд мог распространяться на
два села, которые относились к двум разных тейпам. Вирд один, а тейпы разные.
Последние вирды, говорят, возникали в ссылке в Казахстане уже в XX веке.

В чем состоит социальная роль вирдов?

Принадлежность к тому или иному вирду сказывается главным образом в различных ритуалах. Похороны, свадьбы, просто молитвы — всё это имело свои определенные правила и чуть отличалось в разных вирдах. Конечно, все это остается исламом, его суннитским направлением, но каждый вирд имел свои
особенности. Можно сказать, что вирды как раз и формировали «народный ислам», который органично включал в себя в себя народные традиции.

В случае с вирдами все также знают, к какому вирду они принадлежат?

Совершенно точно, любой чеченец знает, к какому вирду он принадлежит. Но
вирды не слишком расходятся друг с другом, и заметных конфликтов на этой
почве теперь не происходит.

А война тейпов существует?

Не могу точно сказать. Я никогда не слышал о том, что когда-нибудь шла
война между тейпами. Хотя в некоторых исследованиях по Чечне иногда говорится о «вражде» между тейпами и между вирдами.

Какова организационная структура вирда, существует ли там авторитет в последней инстанции?

В вирдах власть передавалась главным образом по наследству. Когда умирал
учитель, то власть передавалась его сыну. Но в 20–30-е годы, когда многих убили,
а других сослали, эта преемственность была прервана. Так что сейчас у многих
вирдов глава является легендарной фигурой.

Но в каких-то вирдах он сохранился?

Да, кое-где сохранился. Я так заключаю потому, что в настоящее время высказывается идея использовать влияние вирдов в политических целях. Например, одному из нынешних кандидатов в президенты его политические советники
рекомендовали использовать вирды для повышения своего статуса. Но есть большие сомнения в том, что это эффективный способ. Наибольшими возможностями здесь обладают, по-видимому, лишь небольшие вирды, такие как арсановский. Но то, что скажет его руководитель, не произведет впечатления на
представителей других вирдов. И хотя люди, с которыми я разговариваю в Чечне,
считают, что вирды — это значимый элемент национальной культуры, но как механизм влияния на общественное мнение он не эффективен. У вирда свои задачи: когда человек родился или умер, нужно правильно исполнить обряд, а для чего-то другого он просто не приспособлен.

Каким образом муфтий взаимодействует с вирдами?

Насколько я понимаю, кроме муфтия, существует еще довольно много людей, которые помогают людям отправить религиозные обряды. Вне мечети также
идет активная религиозная и общественная жизнь, в которой муфтий просто может быть не задействован. Даже учить Корану не обязательно должен номинальный муфтий. Недавно я был на свадьбе в Закан-Юрте, и мне сказали, что эта свадьба муллы, то есть знатока религии. Я спросил по наивности: «Он главный
вот в этой мечети?» Оказалось, что нет. В мечети — совсем другие люди. Но в то
же время значение муллы, руководителя религиозной общины очень велико. Если имам мечети после пятничной молитвы скажет: «Земляки, так-то и так-то»,
это будет весьма серьезно. И тут никаких нет сомнений. При всем разном отношении к Кадырову, которое сейчас можно встретить, я крайне редко слышал чтонибудь скептическое по поводу его прошлой деятельности как муфтия, религиозного руководителя республики.

В числе важнейших институтов чеченского общества Вы упоминали адат. Это
система обычного права, без специфического религиозного оттенка?

Поведение чеченцев на бытовом уровне очень сильно регламентировано.
Отчасти это связано, видимо, не только с обычным правом, но и с тем, что ислам прописывает нормы поведения гораздо детальнее, чем, например, христианство. Но в значительной мере это старые культурные традиции, сохранение
которых позволяет чеченцам поддерживать свою национальную идентичность.
Как приветствуют друг друга мужчины разного возраста? Они обнимаются,
причем старший накладывает руку сверху, младший руку накладывает снизу
и кладет голову ему на грудь. Это мало кто замечает, и все это происходит как
бы автоматически. Или, скажем, сколько бы раз ни вошел человек, все обязательно приподнимаются. По чеченской пословице: «Даже если ворон подлетит,
вся стая приподнимается».

И вот эта система прав, традиций и обычаев чеченцев входит в противоречие
с канонами ваххабизма, где всего этого нет, где 20-летний юноша может сидеть
и не встать, когда войдет почтенный человек. И чеченцам это глубоко отвратительно. Это совершенно ломает их традиционные устои.

Тем не менее Чечня оказалась под серьезным влиянием и очарованием так называемого «чистого ислама», или ваххабизма. Каков социальный субстрат этого
процесса?

Я не знаю, как люди думали раньше, скажем, в 1997 году, но сейчас они говорят, что ваххабизм пришел не как религиозное направление. Ваххабизм был использован как механизм достижения политических целей. Можно было бы предположить, что ваххабизм мог бы намного лучше прижиться в Дагестане или
Карачаево-Черкесии. Туда ислам пришел гораздо раньше и иным географическим путем.

По опубликованным данным, 67 процентов избирателей в 1997 году проголосовало за Масхадова. Потому что в то время были уверены: только ему удастся
удержать чеченскую самостоятельность. Речь шла, безусловно, о самостоятельной и независимой стране. Но эта страна не должна была отгораживаться частоколом от всего мира. Никто не представлял себе Чечню, воюющую со всем миром, отгороженную от всего мира. Когда голосовали за Масхадова, голосовали за,
безусловно, свою самостоятельность, но дружественную самостоятельность с соседями. Масхадова выбирали в противовес другим популярным в то время, гораздо более радикальным политикам. На Масхадова делали ставку как на человека,
который сумеет договориться с Россией. И разочарование в Масхадове, которое
мы сегодня наблюдаем (согласно нашим опросам рейтинг Масхадова не превышает четырех процентов), связано, во-первых, с тем, что Чечня в хозяйственном
отношении не добилась успехов. Зарплата не платилась, предприятия не строились. Кроме того, был дикий разгул преступности, и в том числе прямо-таки террор ваххабитов. Масхадов воспринимается сегодня как слабый человек, который не смог положить этому конец. И 80 процентов людей сегодня сделали другой
выбор: попробуем пожить в России.

Каким образом воспринимается деятельность шариатских судов в Чечне?

Чеченцы, с которыми я беседовал на эту тему, говорят, что шариатский суд —
хорошая вещь, ничего плохого нет в шариатском суде, потому что шариатский
суд — это нормальный для ислама институт. Но, спрашиваю я, как же так, мы находимся в двух кварталах от той площади, где расстреливали людей, где палками
лупили тех, кто не мог дать взятку той самой «полиции нравов». А мне отвечают:
так это же был неправильный шариатский суд, сам по себе шариатский суд — это
хорошая вещь.

А какое значение для чеченцев имеет возможность отправлять шариатское
правосудие?

Важнейший вопрос всех наших исследований — это вопрос: «Вы с Россией
или без России?» И называется несколько причин, почему все-таки не с Россией.
Первая причина — это так называемая «четырехсотлетняя война». Легенда о том,
что четыреста лет чеченцы воюют. На самом деле, как вы понимаете, никакой непрерывной четырехсотлетней войны не было. Второе — это депортация. И это до
сих пор для чеченцев болезненный вопрос. Перед чеченцами так и не извинились. В мягкой форме это, правда, сделал Путин в своей речи перед референдумом. Чеченцев амнистировали, а не реабилитировали. Никто не сказал: это подлость, это нацизм, это геноцид. Чеченцы — единственный народ, который не
получил за депортацию компенсаций. Не получил, впрочем, потому что Дудаев
отказался, так что формально Россия здесь не виновата, однако для чеченцев это
остается болевой точкой. Эти две причины легко устранимы.

А вот третья причина как раз и заключается в том, что современное гражданское законодательство не вполне соответствует чеченским традициям.

Традициям или шариату?

Они говорят о традиции. «Нашим нормам». Но они понимают эти нормы как
исламские. Например, хотя кровная месть и не исламская традиция, эта норма
адата вошла в ислам органично. В Чечне очень верят в традиционную самоорганизацию общества.

Можно, видимо, сказать, что традиционный, так сказать, адатный и родовой
уклад тесно переплетен в Чечне с собственно исламскими нормами и практиками.
Но есть, например, понятие «джихад». Не будем вдаваться в суфийские тонкости
и предположим, что война с неверными в буквальном смысле все же каким-то образом приписывается правоверному мусульманину. Является ли он значимой чеченской
нормой?

Это сложный вопрос. Хотя я провел ряд интервью со сторонниками суверенитета Чечни, разделяющими взгляды Масхадова, мне не приходилось общаться
непосредственно с моджахедами, «лесными братьями». Но у нас был опрос о том,
как воспринимается мотивация так называемых «шахидов» населением Чеченской республики. Если вы почитаете, что об этом говорят на «Чечен-пресс» (официальном сайте «Чеченской Республики Ичкерии») или на «Кавказ-центре»
(сайте Удугова и Басаева), то вы найдете там трактовку шахидизма как джихада
или как борьбы за независимость Чечне. Но население самой Чечни по большей
части думает иначе. Оно отказывает шахидам в признании идейных мотивов их
поступков.

И это важно и показательно, потому что всю борьбу сопротивление сейчас
пытается перевести из политической в религиозную форму. Даже Масхадова они
сейчас называют не только президентом, но и амиром. И это меняет все представление о возможных механизмах урегулирования ситуации в Чечне.

Если говорить о шахидизме как о жертвенном самоубийстве, то я могу сослаться опять же на Вахита Акаева, который говорит, что даже такого понятия не существует в чеченском языке. Самоубийство запрещается как исламом, так
и чеченскими адатами. Самоубийца даже не может быть похоронен на том кладбище, где захоронены его родственники.

Есть чеченцы, которые продолжают оставаться в лесу, и есть те, кто так или
иначе занял лояльную позицию. На уровне общественного сознания самих чеченцев существует ли граница между теми и другими, пролегающая в религиозной плоскости?

Об этом довольно трудно судить, но мне кажется, что если бы сегодня была
объявлена независимость Чечни, то какая-то часть людей ваххабистского, радикального направления точно так же продолжала бы борьбу, поскольку их цели не
были бы реализованы. Традиционная и независимая Чечня для них так же неприемлема, как и Чечня, которая строит свою государственность в пределах политико-правового пространства России. По нашим опросам, 61 процент из тех, кто
считает, что Чечня должна быть в составе России, говорят: «Нам нужно больше
автономии, чем другим субъектам Федерации». У чеченцев есть такое желание.
Но при этом они хотят, что называется, мирно уживаться. И хотя мне не приходилось беседовать с открытыми ваххабитами, представляется, что их не устроило
бы даже автономное чеченское государство, так как «кафиры» — неверные —
ненамного лучше «мунафиков» — неправильных мусульман. Тем не менее чеченское общество настроено на внутренний диалог. Складывается представление,
возможно иллюзорное, что чеченцы смогли бы договориться. Исламское начало,
пронизывающее все чеченское общество могло бы сыграть конструктивную,
консолидирующую роль в предполагаемом диалоге.

---

[1] См.: Акаев В. Х. Шейх Кунта-Хаджи: жизнь и учение. Грозный, 1994; Акаев В. Х. Суфизм и ваххабизм на Северном Кавказе. М., 1999.