Два несхожих ренессанса

Исламское возрождение в России состоялось. Ислам «обрел легитимность»,
в чем нет ничего удивительного, ибо в условиях новой России так и должно было случиться. Ислам — часть социокультурного бытия российского общества.
Открылись тысячи мечетей, создается система религиозного обучения, налажены устойчивые контакты с зарубежными единоверцами. Изменилось сознание
этнических мусульман. Их ментальность реализуется на трех уровнях — этнонациональном, российском (гражданском) и религиозном.

Многое удалось совершить в ходе исламского ренессанса. Но, как ни обидно
для последователей пророка, единой мусульманской уммы России так и не сложилось. Существует два крупных мусульманских ареала — кавказский и собственно
российский, который условно, но можно было бы назвать по имени второго по
численности народа Федерации — татарским. Честно говоря, оба термина неудачны. Сказать российский — значит исключить из России Северный Кавказ. Татарский — тоже некорректно, ибо кроме татар в Москве, Поволжье, на Урале, в Сибири живут миллионы мусульман, принадлежащих к иным этносам. Для простоты
назовем его российским, держа в уме, что этот условный, «рабочий» термин обнимает весь российский ислам за исключением Северного Кавказа. Следовало бы,
разумеется, придумать термин более ясный, но боязно уподобляться тем изощренным выдумщикам, которые изобрели недавно «русский ислам».

Каждый из двух ареалов самодостаточен с точки зрения культурной и собственно религиозной традиции, склонен к внутренней консолидации, занят решением собственных проблем, в том числе политических, и прежде всего — отношениями с властью.

Оба ареала, несмотря на спорадические попытки продемонстрировать желание к интеграции, живут своими отдельными мирами. Мусульманские лидеры из
столицы или Татарстана принимаются в Махачкале или Нальчике как дорогие
гости, но к ним там относятся прежде всего как к москвичу и казанцу. Слава богу, ни тот ни другой никогда не претендовали на роль пастырей кавказцев. И это
стало главной основой взаимного уважения. Хотя в той же Чечне есть и обиженные на единоверцев из других российских регионов, не выказавших должной
исламской солидарности во время обеих чеченских войн. По правде сказать,
особенно на нее рассчитывать и не приходилось.

* * *

«Российское» мусульманство в свою очередь также нельзя признать монолитным. Есть Казань, Уфа, Поволжье, Сибирь. Есть и Москва — самый крупный мусульманский город уже не только в России, но и во всей Европе (по разным данным в первопрестольной от 800 до 1 500 тысяч магометан). Есть региональные
лидеры, есть и амбиции. Тем не менее интеграционистские тенденции набирают
силу. Похоже, подходит к концу глубокий организационный раскол среди мусульманского духовенства. Претендовавший на роль «первого мусульманина»
глава Центрального духовного управления Талгат Таджутдин проигрывает —
Совету муфтиев России. Незаурядная личность, амбициозный человек с изломанной психикой, возглавлявший в годы советской власти Духовное управление
мусульман европейской части России и Сибири, Таджутдин утрачивает свои позиции как в мусульманском сообществе, так и в глазах несколько подуставшей
от его непредсказуемой энергии власти. «Кавалерийское» объявление им во время иракской кампании джихада Соединенным Штатам было расценено в Кремле как более чем неудачная шутка.

Глава Омского муфтията Зулькарнай Шахирзянов считает, что выходом
из «склоки между муфтиями» было бы «выстраивание единой властной вертикали и окончательное разграничение полномочий между духовными управлениями». Выстроить таковую вертикаль пока что не получается даже у самого президента. А вот добиться большего взаимодействия исламских структур вполне
возможно. Да и нужно.

Совет муфтиев России, возникнув как оппонент Таджутдину со товарищи,
стал самодостаточной организацией, на сегодняшний день, пожалуй, самой влиятельной. Похоже, это поняли и в Кремле. Авторитет председателя СМР
Равиля Гайнутдина признан религиозной элитой. Которая в своем большинстве
оказалась стабильной. Ключевые ее фигуры — саратовский имам Мукаддас Бибарсов, нижегородский — Омар Идрисов, муфтий Татарстана Гусман Исхаков,
муфтий азиатской части России Нафигулла Аширов и некоторые другие за десяток последних лет набрались опыта не только в собственно религиозной, но и общественной сферах и продолжают укреплять свой авторитет. Имам не светский
политик: одного «президентского срока» может и не хватить для того, чтобы состояться в качестве авторитетного духовного лидера.

Да и светской власти удобнее иметь дело с проверенными, не склонными
к эксцентричным выходкам людьми. Например, в Саратовской области связка
«губернатор Аяцков — имам Бибарсов» — безусловный фактор стабильности
межэтнических, а значит и политических отношений.

А межэтнические отношения в Российской Федерации хоть в целом и спокойные, но далеко не безоблачные. Интересно посмотреть, каким образом складываются отношения между мигрантами-кавказцами и коренными мусульманами. Как правило, отношения эти ровные. Хотя порой и возникает
напряженность, как это имело место в Астраханской области, куда переселились
последователя ваххабита Айюба Омарова, или в Волгоградской области. Но и там
до «рукоприкладства» дело не доходило.

Верующие посещают одни и те же мечети, хотя порою случались попытки
организовать молельные дома по этническому принципу. Кстати, «кавказская
мечеть», т. е. мечеть, особо посещаемая выходцами с Кавказа, существует и в Москве. Считается, что проживающие в Центральной России кавказцы более религиозны, чем татары. Однако можно допустить, что и их повышенная религиозность по большей части объяснима желанием сохранить в чужеродном
окружении свою этнокультурную идентичность.

Не стали мечети и очагами религиозно-политической оппозиции, хотя вокруг некоторых из них и сложились кружки (малочисленные) радикально настроенной молодежи.

У российских мусульман оказался весьма стойкий иммунитет к нетрадиционным для них богословским течениям — мазхабам и идеологиям. Так, интерес к ваххабизму, который наши политики и некоторые суперконформисты-имамы пыта
ются отлучить от ислама, носил, если можно так выразиться, инфантильный характер (напоминаю, речь не о Кавказе). Им увлеклись отдельные молодые люди,
о ваххабизме рассказывали в нескольких мечетях. Но в России ему не было дано
трансформироваться в устойчивое, тем более массовое идеологическое движение.
Он не прошел испытания. И здесь, помимо его несовместимости с ханафизмом,
помимо доставшейся в наследство от советской эпохи религиозной апатии определенную (хотя, возможно и не решающую) роль сыграли меры противодействия
со стороны суннитского духовенства и, да-да, угадали — спецслужб.

Рискну сделать парадоксальное предположение, что в каком-то смысле «ваххабитская прививка» даже пошла на пользу российскому исламу, показав бесперспективность его дальнейшей индоктринации.

Покуда решался вопрос, что делать с неофитами-ваххабитами, в Казани не
на шутку увлеклись исламской реформацией, неоджадидизмом, явив миру новое
словосочетание «евроислам». Авторство принадлежало политическому советнику президента Шаймиева Рафаэлю Хакимову, который сразу подвергся жесткой,
подчас некорректной критике. Думаю, оппонентам Хакимова следует взять
в толк, что евроислам — это покуда не концепция, не идеология и тем более не
богословие. Это всего лишь реплика, но реплика продуктивная, способная оказать позитивное влияние на модернизационные процессы в мусульманстве.
В Европе, а теперь и в Штатах об этом ох как крепко задумались.

Евроислам стимулировал развитие богословской и одновременно идейной
полемики, например, о соотношении в исламе иджтихада (права на самостоятельное суждение) и таклида (следования чужому авторитету). Так что в России
постепенно, пока еще в упрощенных формах, но все же реанимируется искусство теологической дискуссии. Что свидетельствует о том, что исламская культура
в России обретает нормативные черты.

Еще более о «нормализации» ислама говорит тот факт, что на мусульманских
мероприятиях меньше рассуждают о политике и больше о делах религиозно-житейских — на какие средства содержать мечети (только в Татарстане на это требуется один миллион рублей), из чего платить жалование имамам, как воссоздать
вакуфную систему, как готовить квалифицированные кадры для преподавания
в медресе.

В некоторых муфтиятах сложились свои сплоченные «команды». Многие
имамы оказались отличными хозяйственниками. (Один из муфтиев как-то
признался автору, что «по жизни он строитель».) В мае в Булгарах на пленуме
Духовного управления мусульман Республики Татарстан награждали отличившихся имамов. Главный приз — «девятка». Словом, российские имамы погружаются в трудовые будни. Благополучие религии зависит от ее материальнотехнической базы, создание которой можно смело отнести по ведомству
исламского ренессанса.

В самом начале 1990-х ислам пришел в политику (или политика пришла
в ислам). Создавались партии и движения. Некоторые из них (Партия исламского возрождения, движение «Нур», Союз мусульман России, «Рефах») претендовали на статус общероссийских. Политический ислам вдохновлял газетчиков и экспертов на публикации о религиозном радикализме, об окопавшихся в мечетях
полчищах ваххабитов.

Тогда у мусульман был-таки шанс создать централизованное общественнополитическое движение, а там, по примеру единоверцев начала ХХ века, — свою
фракцию в Государственной думе. Шанс был упущен.

Одни исламские политики, поднимаясь по ступеням политической лестницы, время от времени выступая с дозволенно-дозированной критикой, перешли
на стезю изысканного сервилизма. Другие, как, например, бывший глава Союза
мусульман Надир Хачилаев, сошли с дистанции, так и не сумев овладеть навыками московско-византийской интриги.

Ни одному из них не удалось ясно и прагматично сформулировать социокультурные, конфессиональные интересы российского мусульманства. Да и есть
ли вообще такие интересы? Вопрос не праздный. Мусульмане задумываются
и будут над ним задумываться.

В 2003–2004-м грядут очередные выборы — думские, президентские. Именно в эти критические периоды претенденты на высокие посты вспоминают о мусульманских голосах. А исламские политики озабочены тем, как эти голоса обменять на... собственное благополучие. У тех и у других раньше неплохо
получалось.

Окажется ли мусульманский электорат всерьез востребован на избирательных
дерби? Или таким гигантам, как «Единая Россия» и коммунисты, «исламский довесок» больше не нужен? Во всяком случае, по мнению самих религиозных авторитетов, роль подведомственных им структур, как и в целом конфессиональный
фактор, будет несущественным.

Характерный штрих: недавно на политическом горизонте объявилась Исламская партия России. Случись это лет 10 назад, она привлекла бы к себе всеобщий
интерес. Ныне же партию если и заметят, то разве что подивятся поразительной
хлестаковщине ее вождей. Судите сами. По словам лидера партии Магомеда Раджабова, мусульман в России 25 миллионов, в ИПР — три миллиона членов[1] (держись, КПРФ!). Правда, большинство мусульман о ее существовании пока не
осведомлены. Впрочем, наша недавняя история знает случаи внезапного явления
партий, даже президентов прямо из самого небытия.

Но, что ни говори, политический ислам в масштабах всей России по большому счету не состоялся. Во всяком случае, не был он востребован мусульманами Федерации в качестве эффективного инструмента достижения своих целей. «Мусульман России, — отмечают сведущие московские аналитики
Гульнур Газиева и Сергей Мельков, — характеризует низкая степень интереса к
политике»[2].

Показательно, что будничное спокойствие российского мусульманства наблюдается в тот момент, когда в мире заговорили об исламо-христианской (точнее, исламо-западной) конфронтации, о том, что «с исламом надо что-то делать»,
что мусульманам следует изменить свое отношение к происходящему процессу
глобализации, и т. д.

В связи с 11 сентября, войной в Афганистане и полувойной в Ираке много
писали о неизбежном росте в России межконфессиональной напряженности.
В некотором смысле такого рода материалы, при всей их объективности, носили
провокативный характер. Но обвинять здесь почти некого: в самом деле повод
для беспокойства был. К тому же конец 2002-го — начало 2003 года был ознаменован феминизацией джихада. Я далек от разделяемой многими мысли, что женские теракты в первую очередь служат созданию государства ваххабитов. А вот
исламу понадобится еще большая «защита» от негативного его восприятия в обществе.

И все-таки даже чрезвычайные обстоятельства не разрушили этноконфессионального консенсуса. (Отметим, что не вызвали они среди мусульман роста радикальных настроений.)

* * *

На фоне будничного спокойствия мусульман центральной части России, Поволжья, Урала, Сибири ситуация с исламом на Северном Кавказе выглядит более напряженной.

Возрождение ислама в этом регионе развивалось по тем же направлениям,
что и в остальной России. Однако были и существенные отличия, обусловленные
особенностями развития Северного Кавказа и, самое главное, сложившейся
в 1990-е годы политической обстановкой. Этническое сообщество на Северном
Кавказе более традиционно. Здесь ислам не подвергся деструкции, подобной
той, которая совершалась на большей части территории Российской Федерации.
В условиях постоянной напряженности, связанной в том числе и с конфликтом
в Чечне, ислам не мог не приобрести высокой степени политизации, став инструментом как во внутренней борьбе, так и в противостоянии с Центром. Наконец, здесь обозначилось острое противоборство между местным суфийским
исламом (тарикатизмом) и «новым», пришедшим с Ближнего Востока, радикальным исламом — «ваххабизмом».

Ислам стал орудием, которое в своих интересах используют самые разные силы — от светских и умеренно-религиозных до самых радикальных, использующих в своей борьбе террористические методы.

Наиболее исламизированная республика Северного Кавказе — Дагестан,
и здесь роль ислама в политике была и остается сравнительно высокой. Именно
в этой республике кристаллизировались идеи исламской альтернативы и северокавказского исламского фундаментализма — как в его умеренной, так и «ваххабитской» формах. В Дагестане сформировались идеологи исламского фундаментализма, такие как бывший в начале 1990-х амиром Партии исламского
возрождения Ахмедкади Ахтаев (ум. 1998), сторонник создания на Северном Кавказе исламского государства шейх Багаутдин. В 1996–1999 годах по разным оценкам число «ваххабитов» колебалось вокруг четырех тысяч человек. Однако есть основания полагать, что с учетом пассивных сторонников их значительно больше.

Именно в этой республике в 1997 году сложился мощный «ваххабитский»
джамаат в составе сел Карамахи, Чабанмахи, Чанкурбе и Кадар, т. н. «кадарская зона», которую лидеры местных исламистов объявили «исламской территорией». «Ваххабиты» и их сторонники отказывались подчиняться властям,
которых они обвиняли в коррупции, в неспособности решать социальные вопросы и т. п. Имели место попытки установить на «исламской территории» законы шариата. Это вызвало недовольство тех мусульман, которые продолжали
исповедовать традиционный для этой местности тарикатский ислам. Между
обеими группами мусульман стали происходить столкновения. В 1999 году
«ваххабиты» кадарской зоны поддержали вторжение в Дагестан отрядов самого влиятельного чеченского полевого командира Шамиля Басаева. В ответ власти штурмом взяли непокорные села, уничтожив предводителей «ваххабитов»,
разрушив их дома. Впоследствии приверженцы «ваххабизма» были расселены
по территории Дагестана.

Исламские джамааты возникли в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Адыгее, что, по мнению специалистов, является одной из характерных
черт современного исламского движения[3]. Есть информация, что несколько небольших джамаатов сложилось среди мусульман Республики Северная Осетия — Алания. Следует отметить, что полное отождествление членов любого исламского джамаата с последователями исламского радикализма и тем более
террористами, как это зачастую делают российские спецслужбы, некорректно.
Большую часть «джамаатчиков» составляют молодые люди достаточно умеренных взглядов, которые отнюдь не собираются бороться за пресловутое исламское государство, а ратуют за соблюдение исламских традиций и морали. Свою
пропаганду они ведут открыто и ставят в известность власти о готовящихся ими
мероприятиях.

С другой стороны, в республиках Северного Кавказа действительно существуют радикально настроенные группировки, есть лагеря, в которых чеченские и
арабские инструкторы готовят будущих моджахедов. Также известно, что в этих
лагерях прошли обучение некоторые террористы. Уровень обучения в такого рода центрах, как правило, невысок (ниже, чем на Ближнем Востоке), сроки подготовки коротки, и «студенты» обычно имеют возможность покидать лагеря по
своему усмотрению.

Местные власти не делают разницы между умеренными и радикально настроенными членами джамаатов. (Кстати, по данным местных спецслужб, «ваххабитов», которыми именуются все члены джамаатов, в Кабардино-Балкарии насчитывается до 500 человек, а в Карачаево-Черкесии — примерно 300. Правда,
проверить эту информацию по независимым источникам практически невозможно.) В результате по обвинению в совершении терактов заключению подвергаются мусульмане, к ним отношения не имевшие. Известен случай, когда в Кабардино-Балкарии местный министр внутренних дел был вынужден даже
извиниться перед ошибочно задержанным юношей, обвинявшимся в теракте
в Пятигорске, которого он не совершал.

Что касается Чечни, то здесь радикальные идеи, связанные со всеобщим введением шариата и строительством исламского государства, так и не получили
широкой поддержки. Первый президент Чеченской республики Джохар Дудаев
неоднократно подчеркивал, что его целью является построение светского, демократического государства. К исламу он апеллировал только в связи с переходом
чеченского кризиса в военную стадию, приняв в качестве идеологии сопротивления центральной власти джихад. Тотальная же исламизации Чечни, к чему призывали местные приверженцы «ваххабизма» и их арабские наставники, практически провалилась.

Особенность ситуации на Северном Кавказе заключалась в том, что в 1990-е годы исламские радикалы преодолевали рамки этнической обособленности и пытались выступать в качестве единой идейно-политической силы. Свидетельством тому стала общая борьба дагестанских и чеченских «ваххабитов» за создание единого
государства от Каспийского до Черного моря, участие в «ваххабитских» терактах
представителей самых разных кавказских этносов и т. д.

Если исламским радикалам в 1990-е годы удалось достичь взаимодействия,
то в целом ислам на Северном Кавказе не стал фактором как внутри-, так
и межэтнической консолидации. Использование его в качестве политического
инструмента в конечном счете приводило и приводит к разобщенности в обществе. Наиболее характерным в этом отношении является противостояние традиционного для Северного Кавказа тарикатизма и «ваххабитов». Нападки
исламских радикалов на традиционный ислам, стремление доказать свое моральное превосходство, «истинность» салафийи и ущербность тарикатизма резко обострили ситуацию в кавказском сообществе, особенно в дагестанском
и чеченском, и привели к целому ряду столкновений, в том числе вооруженных
и кровопролитных.

Духовные управления мусульман всех северокавказских республик предприняли максимум усилий для того, чтобы воспрепятствовать проникновению ваххабизма. Сплоченность антиваххабитских сил привела к небывалому росту влияния суфийских шейхов, в том числе на светских политиков. Как иллюстрацию
приведем тот факт, что глава правительства Дагестана Хисри Шихсаидов для апробации некоторых решений ездил к наиболее авторитетному шейху Саиду Чиркейскому. Местные муфтии, а также тарикатские лидеры действовали в союзе со
светской администрацией, добиваясь запрета деятельности «ваххабитских организаций». Итогом их общих усилий стало принятие в 1999 году в Дагестане закона «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории
Республики Дагестан». Схожие документы были приняты и в некоторых других
республиках. Руководители Северного Кавказа лоббировали принятие аналогичного решения на федеральном уровне, но из этого ничего не вышло. (Несмотря
на резкое неприятие исламского радикализма, в Москве все же сочли неуместным разбираться в том, кого можно, а кого невозможно считать мусульманином
и отлучать от ислама.)

В 1999–2000 годах в борьбе между «ваххабитами» и коалицией, состоящей из
институционного духовенства, тарикатистов и администрации, обозначился перелом. Большая часть «ваххабитских» джамаатов были разогнаны, подчинились
требованиям властей; сократилась пропагандистская деятельность. Кроме того,
после 11 сентября 2001 года российские власти резко ограничили, а то и попросту запретили деятельность на территории РФ большинства исламских организаций, которые, по мнению Кремля, способствовали активизации исламского радикализма.

Таким образом в начале наступившего века «ваххабизм» как политическая сила потерпел поражение, и на Северном Кавказе восторжествовал традиционный
ислам. По мнению специалистов (в частности, одного из крупнейших знатоков
ислама на Северном Кавказе Энвера Кисриева), уровень политизации религии
в регионе снизился, и борьба между партиями, движениями, группами интересов
ведется на сугубо «секулярном поле».

Вместе с тем нынешняя маргинализация «ваххабитов» и «ваххабизма» как исламского политического течения отнюдь не означает его полного исчезновения.
Во-первых, сохраняется недовольство населения низким уровнем жизни, ростом
имущественного неравенства, неспособностью властей изменить социальноэкономическую ситуацию, оголтелой коррупцией, и это недовольство вновь может принять религиозную форму. Во-вторых, несмотря на сильное давление, исламские радикалы сумели частично сохранить свои организационные структуры,
которые законсервированы и пребывают в глубоком подполье. В-третьих, исламский радикализм подпитывается непрекращающимся конфликтом в Чечне.
В-четвертых, потенциальному возрастанию религиозного радикализма способствует негативная реакция значительной части населения на войны в Афганистане
и в Ираке, на непрекращающиеся попытки США и Европы, союзником которых
выступает Россия, оказать давление на мусульманский мир.

Заметим, что мусульмане Центральной России, Поволжья, Сибири относятся к событиям в Ираке, Афганистане, на Ближнем Востоке менее болезненно,
хотя их духовные лидеры и выступили с соответствующими осуждающими давление на ислам и мусульман заявлениями.

В связи с 11 сентября, войнами в Афганистане и Ираке многие предсказывали рост в России межконфессиональной и межэтнической напряженности. К тому же конец 2002-го — 2003 год был ознаменован активизацией деятельности
террористов, феминизацией джихада. Несколько терактов с участием женщин
состоялось в южных регионах России, а также в Москве. Некоторые аналитики
сразу заявили, что «женские теракты» служат созданию государства ваххабитов.
Звучит немного наивно. Тем не менее к подготовке самоубийц могли приложить
руку «специалисты» из исламских экстремистских организаций, да и сам «почерк» террористов все более интернационализируется: некоторые теракты
(на Ближнем Востоке и в России) как будто «сделаны» под копирку.

Следует отметить, что мусульмане России, в том числе на Северном Кавказе,
испытывают дискомфорт от становящегося все более негативным отношения
к исламу. Если вслушаться в выступления мусульманских политиков и имамов,
то зачастую в них присутствует мотив самооправдания, стремление дистанцироваться от своих экстремистски настроенных единоверцев. Все это может привести к двум противоположным результатам — с одной стороны, к росту у мусульман
комплекса неполноценности, зато с другой, напротив, к ощущению некоего гипертрофированного превосходства: боятся — значит уважают. Ходить в главных
врагах Америки — почетно.

И все-таки даже чрезвычайные обстоятельства, в том числе рост «исламского
терроризма», совместная борьба с которым некоторыми исламскими идеологами
отождествляется с борьбой против ислама, реанимация идеи Сэмюэла Хантингтона о столкновении цивилизаций не вызвали среди российских мусульман роста радикальных настроений и не разрушили этноконфессионального консенсуса.

Россия подтверждает свой статус поликонфессионального государства, а ее
руководство при всяком удобном случае подчеркивает, что наличие в России,
находящейся на так называемом мусульмано-христианским пограничье, почти 20-миллионного мусульманского меньшинства, непосредственное соседство
с мусульманскими странами и давние с ними связи позволяют говорить не просто о специфических российско-мусульманских отношениях, но также и о том,
что Россия может быть признана своеобразной частью исламского мира. Свидетельством тому, например, стало сделанное в августе 2003 года российским президентом Владимиром Путиным во время его визита в Малайзию заявление о готовности РФ вступить в качестве наблюдателя в Организацию «Исламская
конференция». Заявление это тотчас же было поддержано Советом муфтиев
России, который рассчитывает, что членство РФ в ОИК будет иметь позитивное
значение для российских мусульман.
Все эти рассуждения покажутся кому-то слишком благодушными. Автору
могут предъявить претензии в том, что, пользуясь выражением времен хрущевской «оттепели», он «лакирует» мусульманскую действительность. Допустим. Но,
во-первых, прежние мои материалы отличались жесткостью, и речь в них в основном шла о конфликтной проблематике. Во-вторых, первые итоги исламского
возрождения действительно в целом позитивны.

[2] Газиева Г., Мельков С. Мусульманская умма в современном российском обществе:
По материалам социологического исследования «Российские мусульмане. Кто они?»,
проведенного в 2001–2002 гг. на территории европейской части России. Москва, 2003. С. 21.

[3] Бабич И., Ярлыкапов А. Исламское возрождение в современной Кабардино-Балкарии.
Москва, 2003. С. 113.