Китай как страна победившей русской идеи

В. В. Попов. Три капельки воды: Заметки
некитаиста о Китае. М.: Дело, 2002. 184 с.

Небольшая книжка Владимира Попова производит несколько обманчивое впечатление: туристические виды на обложке и ни к чему не
обязывающее название на первый взгляд наводят на мысль о заметках журналиста. Однако
помещенный в конце книги солидный список
последних публикаций автора в основном на
английском, но также и на русском языках позволяет откорректировать подзаголовок книги.
Скорее это все же «Заметки
экономиста о Китае, адресованные неспециалисту». Выполненная в публицистическом жанре работа нацелена
на решение двух задач. Первая состоит в том, чтобы привлечь внимание к феномену
китайской экономики. Это
нужно затем, что «…России,
размышляющей над тем, как
бы побыстрее догнать западные страны, надо смотреть не
только на запад, но и на восток: именно там, где восходит
Cолнце, находятся реальные
и единственные примеры успешного догоняющего развития» (с. 11–12). Во-вторых,
автор предлагает некоторые
объяснения этого феномена,
правда, «скорее не на аналитическом, а на интуитивном уровне» (с. 12).

Первая задача решается путем сообщения
читателю экономических показателей, характеризующих развитие Китая за период реформ
(начавшихся в 1978 году), которые чередуются с
некоторыми личными впечатлениями автора от
поездок в Китай. Не будем подробно останавливаться на приводимых разнообразных сведениях об экономике и культуре Китая — они
простираются от количества производимых телевизоров[1] до динамики сокращения населения, живущего за чертой бедности[2]. В книге
приводится множество такого рода фактов, но
можно все же заметить, что подобраны они с
прицелом на достижение соответствующего
риторического эффекта: где нужно, даны общие цифры, в других случаях — только относительные. Например, сравнение по числу мобильных телефонов применительно к России
проводится в показателях на душу населения[3],
а применительно к США — в показателях совокупной численности[4]. Для
большей объективности хотелось бы, конечно, видеть сравнения по одному основанию,
а не подбор наиболее броских
цифр. Впрочем, своей цели
автор достигает: Китай действительно предстает «азиатским тигром», совершившим
колоссальный прорыв в сфере
экономического развития,
страной, имеющей не менее
впечатляющие перспективы и
избежавшей при этом серьезных социальных потрясений.
И если по основным макроэкономическим показателям,
из которых особый акцент делается на размере ВВП на душу населения, Китай и Россия
сейчас находятся примерно
на одном уровне[5], то их динамика выглядит прямо противоположной[6]. Поскольку задача «удвоения ВВП» очерчивает теперь в России горизонт цивилизационных
амбиций, то можно сказать, что Китай — это
страна победившей новой русской идеи. Согласно приводимым автором данным (с. 16),
производство в Китае, доход и потребление
в расчете на душу населения удваивались за период реформ каждые 10 лет (а согласно официальной китайской статистике — еще быстрее).

Итак, факт роста китайской экономики
вне сомнений. Осталось разобраться с его
причинами, что позволит ответить и на вопрос, так или иначе возникающий на протяжении всей книги: «Почему в Китае удалось,
а у нас нет?» Ближайший напрашивающийся
ответ: в Китае, в отличие от России, реформы
производились и производятся постепенно.
Однако, по мысли автора, пример других азиатских стран показывает, что дело здесь не
в темпах перехода к рынку. Вьетнам, в частности, в 1989 году запустил у себя образцовую
программу «шокотерапии» (опередив в этом
даже Польшу). Но никакого спада за этим не
последовало, напротив, экономический рост
ускорился. Из этого делается вывод, что «темпы либерализации — это третьестепенный
фактор экономической динамики, есть более
важные факторы, которые исследователи
упустили, зациклившись на споре “шокотерапия или градуализм”» (с. 81). «Несколько
огрубляя», автор указывает три таких более
важных фактора: 1) исходные условия (степень деформированности экономики плановой системой); 2) макроэкономическая
и промышленная политика (стимулирующая
или, напротив, тормозящая экономический
рост); 3) «способность государства обеспечить сильные работающие институты» (с. 81).

Если в Китае все три фактора были сравнительно благоприятными, то в России —
ровно наоборот. Почему «исходные условия»
были в России хуже? В силу более высокого
уровня развития СССР экономические диспропорции «материализовались» здесь в виде
деформированных основных фондов, и «чтобы преодолеть эти диспропорции и перевести
ресурсы из одних отраслей в другие, нужно
было затратить больше инвестиций в сравнении с ВВП, а коль скоро этих инвестиций
не было, падение оказалось неизбежным»
(с. 82). В результате Китай выиграл на вновь
создаваемых мелких и средних предприятиях,
тогда как крупные капиталоемкие госпредприятия до сих пор остаются здесь проблемным сегментом экономики. Что касается второго фактора, то в Китае он выражается
в политике поощрения экспорта (причем особенность китайского рынка такова, что тот,
кто добивается успеха на внутреннем рынке,
автоматически является конкурентоспособным и на внешнем)[7]. Второй возможный вариант промышленной политики — импортзамещающий — практиковался всеми бывшими
социалистическими странами, ориентированными на автономное существование. В конечном итоге он ведет к приоритетной поддержке
слабых и неконкурентоспособных отраслей.
В России эта политика продолжается в силу
сдерживания роста внутренних цен на наши
главные экспортные товары — нефть, газ, металлы, ее же стимулировало и поддержание
завышенного курса рубля до кризиса 1998 года. Как оптимальная характеризуется также
и финансовая политика Китая (например,
скупка валюты Центробанком в размерах,
превышающих ее предложение, ведет к накоплению государственного валютного резерва,
тогда как заниженный в результате этих операций курс местной денежной единицы позволяет стимулировать экспорт).

Третий фактор в наибольшей степени занимает внимание автора, который возвращается к нему неоднократно на протяжении всей
книги. Критериями «силы» или эффективности государственных институтов автор считает
степень доверия граждан к власти в области защиты экономических прав и свобод, способность поддерживать нормальный инвестиционный климат[8] (по этим показателям у стран
СНГ — устойчиво последнее место), долю государственных расходов в ВВП («финансовая
мощь государства»). Последнее понятие охватывает довольно широкий круг расходов,
включая расходы на оборону и социальные программы. Однако в узком смысле применительно к Китаю речь идет о расходах на
«обычное правительство», систему образования и правоохранительные органы[9]. Так вот,
эти расходы росли в Китае приблизительно тем же темпом, что и ВВП. Сокращение аналогичных расходов в России[10] и привело к подрыву
институционального потенциала государства,
«так что способность государства гарантировать права собственников и исполнение
контрактов, поддерживать закон и порядок
и противодействовать криминализации катастрофически снижается» (с. 85). Автор устанавливает прямую корреляцию между поддержанием высокого уровня госрасходов и темпами
роста ВВП. Если в Узбекистане, Белоруссии
и Эстонии доля госрасходов снижалась менее
резко, чем в других бывших советских республиках, то и динамика ВВП там была более благоприятной: на 2000 год в Узбекистане он составлял 95 процентов от предкризисного
уровня, в Белоруссии и Эстонии — около 80 процентов, во всех других бывших советских республиках — не выше 65 процентов
(только в Туркменистане — 75 процентов),
в России — 60 процентов. Показателем сильных государственных институтов является также способность государства собирать налоги,
что, в свою очередь, влияет на размер теневой
экономики. Однако соотношение этих двух
показателей различно в зрелых и переходных
экономиках. В первом случае чем выше налоги, тем больше сектор теневой экономики,
во втором — чем ниже уровень государственных доходов, тем больше теневая экономика.

Сила или слабость государственных институтов вообще является, по мнению автора,
решающим фактором постсоциалистической
трансформации различных стран. Там, где эти
институты ослабляются, «никакая либерализация, ни моментальная, ни постепенная… не
может привести к улучшению экономики»
(с. 87). Китай в период с середины XIX до середины XX века представлял собой страну, где
как раз не было таких институтов, и только
компартия Китая смогла создать таковые авторитарными методами. В свою очередь, «для
эффективности государственных институтов
в общем-то безразлично, поддерживаются ли
они авторитарным или демократическим
режимом: и те и другие доказали свою принципиальную способность обеспечивать благоприятную институциональную среду для
экономических реформ» (с. 107). Рыночная либерализация — хорошая вещь, но только при
сильных и развитых институтах власти (последние могут быть любой природы). Что касается демократических форм власти, то автор
обращается к их генезису в Европе, различая
при этом либерализм (гарантия прав личности
и экономических агентов, права на защиту
жизни и достоинства личности и на справедливое судебное разбирательство) и демократию
(право на свободу слова и печати, право избирать и быть избранным «и т. п.»). Либерализм
может быть обеспечен только «сильными институтами, прежде всего государственными»
(с. 108). Поэтому нормальный путь развития,
который прошла Европа и которым идут страны Восточной Азии, — сперва обеспечение либеральных прав, а только потом демократизация. Там, где сперва вводится демократия,
а потом либерализм, возникают «нелиберальные демократии» (примером служат, главным
образом, страны Латинской Америки, но также
Индия и, понятно, Россия). Таким образом,
в книге красной нитью проходит мысль о том,
что сильная, но не демократическая государственная власть обеспечивает необходимые условия для роста экономики. По этой причине автор с пониманием повествует о репрессиях,
проводимых Коммунистической партией Китая против инакомыслящих, включая избиение студентов на площади Тяньаньмэнь. Он не
против демократии, но «нелиберальную демократию» явно считает проблематичной ценностью, поскольку «большинство людей, очевидно, не готовы не то что умирать за демократию
и свободу, но и, видимо, не согласились бы даже на серьезные экономические лишения…
если бы их об этом спросили» (с. 112).

Итак, успех экономических реформ
в Китае объясняется благоприятным действием «третьего фактора»: введение рынка не
сопровождалось ослаблением институтов,
партия не допустила демократизации, сохранив возможность осуществления целенаправленной государственной политики. В дополнение к этому китайское общество опирается
на ряд традиционных для китайской культуры неформально-правовых институтов (забота о старших в семье, общинные формы самоорганизации, обычный (не опосредованный
судом) способ разрешения конфликтов
и т. п.), что может быть отчасти объяснено не
только особенностями, но и «беспрецедентной преемственностью китайской культуры»
(с. 176). Впрочем, вполне возможно, что эта
преемственность обманчива, о чем нас, как
можно предположить, и предупреждают критические слова китаеведа Ильи Смирнова,
приведенные автором в конце книги[11].

У внимательного читателя этой безусловно примечательной книги возникает, однако,
ряд вопросов. Например, не вполне ясно, как колоссальный масштаб коррупции в Китае,
которую не может остановить даже расстрельный характер наказаний высших чиновников[12], сочетается с тезисом о сильных
институтах. Следующий простой вопрос:
если авторитаризм так удачно работал и работает на китайскую экономику, то почему,
тем не менее, «все желают и ждут» демократии и почему ориентация на нее является
«официальным курсом китайского руководства» (с. 127)? На какие такие пределы
натолкнулось китайское общество, чтобы
подвергать себя столь рискованному предприятию, как демократизация? Весьма
сомнительным также представляется охарактеризованное выше различие между либерализмом и демократией. Демократия — это
способ управления государством, тогда как
либерализм — довольно сложная идеологическая конструкция, центральными идеями
которой являются все же свобода и индивидуализм. Более того, основной пафос либерализма заключается не в правовом формализме, а в том, что государству и обществу не
позволено определять, что является благом
для отдельного индивида — будь то рост ВВП
или какая-нибудь другая отвлеченная замечательная цель. Возможно, в китайской культуре по стечению исторических обстоятельств идеи свободы и индивидуализма не
имеют никакого значения, но если понимать
заманчиво преподнесенный в книге пример
Китая в качестве некоего косвенного практического совета для России, то как эти рекомендации согласуются с российской культурой? И разве можно питать иллюзию, что при
авторитарном усилении государственного
регулирования институтов при выборе курса
о чем-то «спросят» тех, кого этот курс будет
непосредственно касаться?

---

[1] Соотношение с Россией 43:1 не в пользу последней (с. 29). Причем из производимых
Китаем 43 миллионов телевизоров 20 миллионов идет на экспорт.

[2] С 260 миллионов до 97 миллионов за период с 1978-го по 1985 год, далее автор берет
показатель «абсолютной черты бедности» (число китайцев, находящихся за этой чертой,
сократилось с 94 миллионов до 65 миллионов в 1995–2000 годы) (с. 134–136).

[3] На 2001 год в Китае их число в 3,3 раза больше, чем в России.

[4] На 2001 год в Китае на один миллион больше, чем в США.

[5] В 2000 году — по 15 процентов от американского уровня. По оценкам Всемирного банка,
также приведенным в книге, это соотношение выглядит иначе: 12 процентов в Китае
и 23 процента в России (с. 24).

[6] В России в 1980-е годы, до рыночных реформ, 30 процентов от американского показателя,
в Китае в 1978 году, накануне начала рыночных реформ, пять процентов. При сохранении
такой же динамики (что невероятно) разрыв между США и Китаем будет сокращаться вдвое каждые последующие 15 лет. По прогнозам ЦРУ совокупный ВВП при прогнозируемом
замедлении темпов роста в Китае будет составлять 12 триллионов долларов против 14 в США,
столько же в Евросоюзе и один триллион долларов — в России (с. 17).

[7] Доля экспорта в ВВП Китая за 23 года выросла с пяти до 20 процентов (с. 90).

[8] В Китай до кризисов в Восточной Азии ежегодно поступало 40–50 миллиардов долларов
(примерно 1/4 всех инвестиций в развивающиеся страны), но кризис не повлек за собой отток
капитала, так как все вложения были 1) долгосрочными, 2) прямыми (т. е. в создаваемые
иностранцами предприятия). Динамика роста прямых инвестиций в Китае: 1985 год —
36 процентов, 1999-й — около 80 процентов (в России — менее 10 процентов) (с. 144).

[9] В целом на госпредприятиях Китая занято чрезвычайно небольшая часть населения —
100 миллионов человек при общей его численности 1 миллиард 300 миллионов. Практически
только они охвачены системой социального обеспечения (от пенсий до здравоохранения)
(с. 120). Как существует в этом смысле прочая часть населения — из работы не совсем ясно.

[10] В 1996 году доля расходов на «обычное правительство» снизилась в три раза, а ВВП составлял
лишь половину от предкризисного уровня.

[11] Согласно И. Смирнову, китайская культура «предлагает неофиту соблазнительные обманки,
подменяющие подлинное проникновение в ее суть. Мне представляется, что автор настоящей книги почти всякий раз, когда уходит в сторону от предмета своего профессионального
знания — экономики и берется рассуждать о китайской культуре, оказывается в плену
подобных обманок…» (с. 177).

[12] А в целом в Китае расстреливают ежегодно по приговорам суда более тысячи человек —
больше, чем во всех прочих странах (с. 157).