Стратегии решения аграрного вопроса в России

Почему аграрный вопрос не существовал в древности, но проявился в Новое время? Почему одна и та же программа его решения дает неодинаковый эффект
в разных странах при сходстве их аграрных институтов или наоборот — один
и тот же результат возникает независимо от различия исходных условий? Почему
одни страны оказались ввергнуты в пучину аграрной революции, а другие решили эту проблему путем реформ? Наконец, какова специфика аграрных отношений в России?

В основе предложенной нами интерпретации аграрного вопроса находится
осознание обществом проблемы легитимности существующих прав на владение
землей. Там, где присутствует осознание несправедливости существующей системы распределения земельных ресурсов, независимо от реальной ситуации в экономике страны, — существует аграрный вопрос. Там, где такое осознание отсутствует, — аграрного вопроса, во всяком случае как социального феномена, не
существует даже при наличии экономически неэффективной и политически необоснованной правовой системы земельной собственности. Данный подход,
концентрируя внимание на общественных представлениях, обнаруживает существо проблемы там, где предшествующая историография видела лишь ее следствие. Он показывает, что степень социальной артикуляции аграрного вопроса
и выдвигаемые в обществе программы его решения определяют масштаб конфликта и конкурирующие стратегии его разрешения.

Категория легитимности в современной социологии означает не только и не
столько соответствие данных социальных институтов действующему закону,
сколько принятие этих институтов массовым общественным сознанием. Понятия легитимности и законности могут совпадать, когда правовые нормы соответствуют представлениям о справедливости, но могут и не совпадать или даже
находиться в остром конфликте между собой. Иначе говоря, социальные институты могут быть законными (опирающимися на действующее позитивное право), но не легитимными и, наоборот, они могут быть легитимными (в глазах населения), но незаконными. Легитимность (или нелегитимность) собственности
повсюду в мире определяется тремя измерениями — порядком ее распределения
в обществе, способами ее приобретения в прошлом и средствами ее защиты
в настоящем.

Представления общества о справедливом или несправедливом порядке распределения собственности определяются во многом статусом права собственности в общественном сознании. Вопрос о том, является ли право собственности
фундаментальным и естественным правом (наряду с высшими ценностями демократического общества и другими основными конституционными правами, такими как жизнь, свобода и личная безопасность), остается предметом острой
дискуссии в современной правовой литературе. Этот спор стал особенно интенсивным в странах, где необходимость решения аграрного вопроса совпала с переходом к демократии и необходимостью принять новую конституцию[1].

Второе измерение легитимности собственности — время (историческая давность) и характер (правовой или неправовой) ее приобретения. В условиях аграрного перенаселения этот мотив способен (как показали, в частности, обстоятельства
начала войны в Югославии) стать решающей предпосылкой для формирования этнонационального конфликта и даже привести к этническим чисткам. Такие конфликты связаны с противопоставлением различных национальных историй и мифов, общая цель которых — легитимировать существование данного народа на
определенной территории и доказать его «историческое право» на владение занимаемой землей (в особенности если ее перестает хватать на всех).

Третье измерение легитимности — применяемые способы защиты земельной
собственности. Основу правовой реальности современного мира составляют понятия собственность и договор. Социальная реальность, выражаемая этими понятиями, рассматривается как находящаяся вне сферы вмешательства государства, однако защита со стороны последнего необходима для их существования. В развитом
гражданском обществе данные правовые институты составляют часть, причем наиболее важную, частного права, в которое государство вмешиваться не должно,
по крайней мере без веских на то причин. Но в традиционном аграрном обществе,
где гражданско-правовые институты не укоренились, понятие собственности
по большей части лишено правового смысла, а модернизация требует целенаправленного административного вмешательства и правового регулирования.

Определение трех основных измерений легитимности земельной собственности позволяет выявить возможные альтернативные стратегии решения аграрного вопроса.

Источниковую базу исследования составляет достаточно компактный комплекс документов — проектов решения аграрного вопроса, как опубликованных,
так и неопубликованных, а также материалов центральных архивов, отражающих
историю их подготовки, авторство, характер функционирования в ходе реформ
(РГАДА, ГАРФ, ОР РГБ, РГАЛИ, РГАСПИ, Национальный архив Франции, архив российского Института права и публичной политики и проч.). В результате
исследования стало возможным реконструировать девять моделей аграрных преобразований, различающихся той конструкцией собственности на землю, которую они вводят, а также планируемыми методами ее реализации и возможными
социальными последствиями.

Первая модель представляет ту исходную конструкцию соединения земли
и власти в рамках крепостного права, которая составляла сердцевину служилого
государства вплоть до начала его реформирования в XVIII столетии. Политическая стабильность Российского государства исторически была связана с экономическим и социальным могуществом владения земельными ресурсами. В коллективных представлениях общества государство, власть (персонифицированная
в монархе) воплощала в себе одновременно и единство территории, и верховное
управление, и верховное распоряжение земельными ресурсами. Во второй половине XVII века обозначились важные для дальнейшего развития страны процессы: геополитическая обстановка, составлявшая один из факторов общественного консенсуса, стала более стабильной; создалась возможность широкого
колонизационного освоения новых перспективных для земледелия территорий.

В свою очередь, власть получила возможность положить предел перетеканию населения в незанятые землевладением регионы: Соборное уложение 1649 года
окончательно прикрепило крестьян к той земле и, соответственно, к тем землевладельцам, у которых они были зафиксированы учетной документацией (писцовые и переписные книги).

Другим важным условием последующего развития стало вхождение страны
в мировую (для того времени — европейскую) систему, обозначив начало эпохи
модернизации. Сохранение стабильности существования и в перспективе — процветания страны стало необходимо соотносить с общей мировой системой европейских держав. Одновременно это вхождение в европейскую систему произвело
мощный информационный сдвиг в сознании населения: новое информационное
пространство сделало возможным для населения идентифицировать себя в кругу
других европейских стран, изменить качество жизни и культуру правящих верхов, изменить национальное самосознание. Именно тогда и возникло определенное противоречивое представление о самоидентификации страны: возник естественный, но ранее неактуальный вопрос о том, почему государство, столь богатое ресурсами (по европейским масштабам), оказывается в то же время столь
скудным для собственного населения[2].

На этом фоне понятен процесс изменения форм собственности — от власти
над землей как территорией, как резервом национального богатства и как источником средств (через использование ее ресурсов населением) — к узкой интерпретации землевладения как сословной привилегии. Первоначальная власть государства над землей выражает в теории своего рода общественный договор,
очень напоминающий его трактовку Томасом Гоббсом, где государственная
власть получает исключительную прерогативу на поддержание внутренней
и внешней стабильности. Отсюда трактовка отношений общества и власти, в задачу которой входит оборона, организация армии, обеспечение управления, государственного аппарата (поместная система). Макс Вебер определял этот тип
отношений как «литургическое государство»[3]. В русской историко-правовой науке оно традиционно определялось как «служилое государство»[4]. Функционирование данной системы основывалось на систематическом учете земель и их налогообложении (три типа земель — служилые, церковные, государственные или
черные), а важнейшей функцией государства становилось обеспечение учета
и контроля над распределением земельных ресурсов, что требовало функционирования соответствующего аппарата.

Вхождение в систему европейских государств, необходимость предотвратить
отставание от более развитых государств Европы и обеспечить осуществление общегосударственных (национальных) задач стали фактором, определившим изменения социальной структуры общества. Власть оказывается не в состоянии более
удерживать под своим контролем весь земельный ресурс. Традиционалистская
интерпретация понятия «земля» (как триединства территории, народа и власти)
длительное время выражала формулу социального консенсуса, нашедшего зримое выражение в период преодоления Смуты и утверждения новой династии
в начале XVII века. Она нашла свое правовое закрепление и законодательное выражение в Уложении 1649 года. Закрепление крестьянских дворов на земле, лишившее крестьян возможности выбора, сделало владение населенными землями
целью служилого сословия. Наряду с перераспределением наследственно-вотчинных ресурсов в центре борьбы оказался находившийся под контролем власти
земельный ресурс условного поместного владения, который на протяжении исторически короткого промежутка времени был вне государственного контроля.
На месте служилого условного формируется частное (безусловное) землевладение[5]. Социальный слой, завладевший землей, изменил конфигурацию сословного строя и отношения власти и общества. Весь земельный ресурс оказался в распоряжении дворянства, оказывающего мощное давление на власть с целью
сосредоточения всех возможных прав и привилегий в руках дворянской корпорации. Раскрепощение дворянской корпорации усугубляет закрепощение владельческой части крестьянства.

Общегосударственные интересы отождествляются с интересами привилегированного корпоративного сословия. Дворянство становится звеном связи власти и прикрепленного к земле населения. Оно обеспечивает тяглые повинности
крестьян, на него ложится контроль за их осуществлением (сбором налогов). Периодически производимые переписи тяглого населения — ревизии — позволяли
получать общие данные о численности тяглого населения и возможности контролировать выполнение тяглых обязанностей перед государством. Все остальное становится внутренним делом помещика, зависит от его благоусмотрения
и регулируется государством лишь опосредованно. Естественно, что это производит угнетающее влияние на развитие сельского хозяйства, на положение владельческих крестьян. Приобретение недвижимой собственности в уезде и городе
было запрещено крестьянам (1730), равно как занятие откупами и подрядами (1731), за ними предполагалось право собственно лишь на движимое имущество. В результате происходит беспрепятственный отрыв крестьян от земли и их
продажа отдельно от семей. Продажа людей по отдельности была запрещена уже
в иное время (1843). Превращение крестьян в дворовых, перемещение на другие
земли и фактически решение вопроса брачного выбора также принадлежало помещику[6]. В его распоряжении не только находилось все имущество крестьян, но
и такие действенные средства репрессивного воздействия, как право ссылки на
поселение (в Сибирь), отдача в рекруты, различные допустимые законом формы
наказаний. Ограничение принудительного труда путем введения трехдневной
барщины было формально провозглашено лишь в 1797 году, но не имело реального значения. Экономические результаты данной модели социального развития — хозяйственный застой, отсутствие и сознательное подавление всякой инициативы со стороны крестьян, коллективистские предрассудки, тормозящие
развитие предпринимательской этики и духа капитализма в веберовском смысле.
Интерпретируя данный феномен путем сравнения Америки и России, Алексис де
Токвиль говорил о существовании демократии в обеих странах, однако подчеркивал, что в первом случае демократия основана на синтезе равенства и индивидуальной свободы, во втором — равенства и рабства[7].

На протяжении XVIII века прослеживается вхождение российского общества
и государства в углубляющийся социальный конфликт, который и завершается
к концу эпохи стагнацией и острым отчуждением общества от государства, политической власти. Мера его осознания и способы проявления в различных сословиях и их социальных группах, естественно, различны. Осознание России как
страны европейской ставит в тупик тех мыслящих людей, которые пытаются соотнести социальный идеал и политическую реальность. Этот диссонанс становится отправной точкой проектов реформ, направленных на модернизацию страны.

Вторая модель — введение наследственной аренды на землю для крестьян
(А. Я. Поленова), которая определила контуры последующих реформационных
инициатив (от М. М. Сперанского и Н. С. Мордвинова вплоть до реформы управления государственными крестьянами П. Д. Киселева). Ее появление ознаменовало поиск выхода из жесткой формулы служилого государства. Модель решения
аграрного вопроса, предложенная проектом А. Я. Поленова, — одна из наиболее
цельных и значительных в истории страны. Записка Алексея Яковлевича Поленова была написана в рамках конкурса, объявленного Вольным экономическим обществом в 1767 году по теме о поземельной собственности крестьян. Это произошло по инициативе императрицы Екатерины II в условиях созыва депутатов для
сочинения Нового Уложения и начала активных дебатов по данной проблеме в обществе. Назначенная премия была дана малоизвестному иностранному автору —
Беарде-де-л’Абею (ум. 1771), который в своем сочинении выступал против сохранения рабства и за преимущества свободы, однако приходил к выводу о необходимости отложить решение проблемы: «должно приуготовить рабов к принятию
вольности прежде, нежели дана будет им какая собственность».

На этом фоне вклад А. Я. Поленова очень значителен, поскольку практически за столетие до освобождения крестьян он сформулировал решение проблемы.
Предложенная им концепция решения аграрного вопроса очень близка к той,
которая появляется в либеральных проектах — К. Д. Кавелина и других, выдвинутых в период подготовки реформы 1861 года. При анализе записки Поленова
обращает на себя внимание прежде всего внутреннее противоречие между теоретической частью, где доказывается необходимость частной собственности для
всякого гражданского общества, и прикладной, где дается концепция передачи
крестьянам земли на условиях наследственной аренды. Это противоречие, бывшее выражением конфликта между социальным идеалом и реальностью традиционного общества, снимается в концепции переходного периода, для которого
конструируется особый тип договорных отношений между помещиками и крестьянами и особый тип землепользования. Аналоги этому типу права земельного
пользования трудно найти в рациональных правовых нормах гражданских кодексов Нового и Новейшего времени. Поэтому принципиальное значение имеет вопрос о генезисе этих идей Поленова, которые были сформированы им прежде
всего в категориях римского права[8].

Предложенная Поленовым модель решения может быть определена как условное наследственное владение крестьянами землей без права собственности и при сохранении их ограниченной зависимости от помещика. Данное решение трудно интерпретировать в понятиях современного гражданского права, которое в принципе
знает только понятие собственности (частной или публичной). Поленов пишет об
«определении крестьянам собственности в землях с надлежащим ограничением и об
уступлении им полной власти над движимым имением и другими выгодами». Земля
остается в собственности помещика, но крестьянин получает право на ее наследственную аренду с целью сельскохозяйственного производства (ближе всего к этому
подходит понятие эмфитевзиса[*]). Поленов, предлагая свою модель, хочет, с одной
стороны, обеспечить интересы крестьянского хозяйства, а с другой — предотвратить
произвол в отношении земли со стороны самих крестьян.

Для достижения первой цели «каждый крестьянин должен иметь довольно
земли, для сеяния хлеба и паствы скота и владеть оною наследственным образом так, чтобы помещик ни малой не имел власти угнетать каким-нибудь образом,
или совсем оную отнимать». Для достижения второй цели — гарантий прав владельца земли (помещика) от ее нецелевого использования крестьянами, которое
может привести к «великому их разорению», наследственное право крестьянского землепользования подвергается существенным ограничениям. Полную
«власть и волю» предлагалось предоставить крестьянам только на «движимое
имение» (под которым понимались скот и урожай). За крестьянами сохранялась
обязанность ежегодной выплаты господину «уложенной» части урожая (к сожалению, о величине и форме этого оброка ничего не говорится). Крестьянин ставился таким образом в положение колона, эмфитеота, арендатора, но не фермера. Поэтому вполне понятно введение Поленовым (как позднее Кавелиным)
существенных ограничений в применении норм гражданского (частного) права:
крестьянину не дозволяется ни под каким видом «продавать свою землю, или дарить, или закладывать, или разделять между многими детьми, но по смерти отца
один из сынов будет оною владеть» (принцип майоратного владения, который
Петр ранее безуспешно пытался реализовать в отношении дворянских усадеб).

В целом модель Поленова носила компромиссный характер, стремясь на правовой, договорной основе уравновесить интересы крестьян и помещиков: «…Таким образом, — заключал он, — помещик всегда удержит свое право, а крестьянин
свободно будет пользоваться дозволенными ему выгодами». Тем не менее проект
Поленова, по существу адекватный идеям екатерининского «Наказа», был отвергнут Вольным экономическим обществом, а Екатерина, предприняв еще одну неудачную попытку постановки крестьянского вопроса в заседаниях Уложенной комиссии, где идеи «Наказа» встретили решительный отпор большинства депутатов,
более не предпринимала практических шагов в решении этой проблемы.

В чем же причина, с одной стороны, постоянного возрождения этой дискуссии
и, с другой стороны, пассивности власти в ее решении? Проблема состоит отнюдь
не только в сословном эгоизме дворянства, но имеет более глубокие основания.

Достаточно ясно проблема очерчена М. М. Щербатовым в известном сочинении —
«О неудобстве в России дать свободу крестьянам», где разъяснялось, что разрушение сложившейся зависимости приведет к необратимым деструктивным процессам[9]. Щербатов, естественно, не был сторонником освобождения крестьян с землей, но обращал внимание на то, что свобода передвижения по собственной воле
сама разрушит российское земледелие и приведет к разрушению административной системы. Щербатов, разумеется, был ярким выразителем собственно дворянской позиции, но и его единомышленник — Н. М. Карамзин в своей «Записке
о древней и новой России» — вновь обращает внимание власти на то, что попытки
изменить положение крестьян грозят выходом системы из-под контроля, потерей
ею управляемости[10]. На таком фоне Радищев (в отличие от этих двух мыслителей)
вообще не ставит вопрос о последствиях реформ и характере будущего социального устройства. Именно эта слабость его позиции оказывается в центре суждений
А. С. Пушкина о Радищеве. Отмечая его «полуобразованность», акцентирование
негативных, разрушительных идей, он упрекает его в пренебрежении к роли государства в ходе проведения реформ. С одной стороны, Радищев обращается к власти, а не к народу, с другой — не рассматривает ни возможности, ни последствий реализации своего призыва. В отзывах Пушкина о Радищеве очень четко проходит
идея о том, что при несомненной (для Пушкина) необходимости крестьянского освобождения реформа может быть осуществлена в результате осторожных и последовательных шагов государства, и, возможно, это займет длительное время. Он обращает внимание на то, что Радищев, вместо того чтобы побуждать власть к началу
этого реформационного процесса, своими инвективами провоцирует негативное
отношение к реформе. Скорее всего, эта идея Пушкина относилась не к историческому противостоянию Радищева и власти, но была иносказательной формой выражения его собственной позиции — побуждать власть к реформам, поскольку
кроме власти в России не существует силы, способной контролировать деструктивную составляющую начавшихся перемен[11]. Опытный политик Н. И. Панин хорошо понимал, в чем главная суть проблемы: шаг к реформам в одночасье может разрушить государственную систему[12].

Освобождение крестьян немедленно создает в стране категорию людей, лишенных занятий, возможности себя содержать и, следовательно, становящихся
разрушительной силой. Вопрос состоит, по-видимому, в том, какую долю в обществе составляет этот вырвавшийся вперед деструктивный компонент. Он может
быть подавлен, разрушен или рассеян. Что-то подобное вспоминается в связи
с английским огораживанием, когда оставшиеся без земли крестьяне заполняют
страну бродягами, Робин Гудами и людьми без определенных занятий. В России,
где это сословие составляло основную долю населения, данный вариант (по мнению авторов проектов) исключается. Наиболее опасным следствием срыва реформ становилась угроза аграрной революции — «бунта бессмысленного и беспощадного». Альтернативой ему является, как хорошо показал Август
Гакстгаузен, изменение статуса этого сословия, его просвещение, рационализация сельскохозяйственного производства[13].

При проведении аграрных реформ в традиционных обществах движущим
конфликтом становится противоречие основной массы земельных собственников (выступающих за сохранение существующего положения) и государства (точнее, просвещенной бюрократии), отстаивающей курс на модернизацию страны.
Данный конфликт реализуется в проектах аграрных реформ, последовательно
выдвигавшихся наиболее дальновидными представителями правящей элиты
и бюрократии. В первой половине XIX века к их числу относятся проекты
М. М. Сперанского, Е. Ф. Канкрина и особенно П. Д. Киселева. Идеи Сперанского следует интерпретировать в контексте споров о кодификации российских
законов. Эта проблема была сформулирована еще в проектах Уложенных комиссий XVIII века. Но особую актуальность она приобрела после Французской революции и издания в 1804 году Кодекса Наполеона, представлявшегося моделью
для аналогичных попыток в других странах Европы. Основная дилемма всех традиционных обществ очень четко формулировалась именно в рамках кодификационных комиссий: следует ли при сведении национального права исходить из
западных рациональных принципов гражданского права (в основе которых лежали концепции римского права и французского Гражданского кодекса) или следует идти по пути выявления и систематизации действующего позитивного права.
Первый из этих подходов был представлен сторонниками школы естественного
права, второй — германской исторической школой. Эти два представления оказали существенное влияние на кодификацию российских законов М. М. Сперанским, определив различие подходов к решению проблемы на двух этапах его деятельности[14]. Обращение к аграрным проектам второй половины XVIII — первой
половины XIX века вообще показывает, что они не могут быть интерпретированы вне широкого исторического контекста, без учета социальной структуры общества, фазы социального конфликта, в который это аграрное общество вовлечено, и особенно государственных структур и резервов.

«Цена вопроса», поставленного в проектах, — освобождать крестьян с землей или без земли. Мыслители, рассматривавшие вопрос в рамках правовых
проектов, вообще не обсуждали возможность второго варианта (обозначая его
только как угрозу) и сразу переходили к аргументированному анализу реализации первого варианта (количество передаваемой земли, формы собственности
или пользования, варианты выкупа, финансовых операций). В целом предлагались решения, уже намеченные законодательством и выражавшиеся в формуле
освобождения крестьян с землей. Эти тенденции проявились уже в указах 20 февраля 1803 года о «вольных хлебопашцах», 2 апреля 1842 года — об
«обязанных крестьянах» и 26 мая 1847 года о введении «инвентарей», ограничивавших произвол помещиков в Юго-Западном крае. При всем различии
в объеме прав, предоставленных законодательством крестьянам на отведенные
им земли, они исходили из единого принципа наделения крестьян землей в той
или иной форме. Это позволяет установить преемственность законодательства
и проектов таких мыслителей, как Поленов, Киселев и Кавелин.

Третья модель — постепенное освобождение крепостных с сохранением традиционных форм собственности и традиционных общинных институтов и наделения крестьян землей в течение длительного переходного периода. В данном
контексте информативны прежде всего основные проекты осуществления освобождения крестьян, оказавшие реальное влияние на ход и результаты реформы. Это проекты либеральных сторонников реформы (прежде всего проект
К. Д. Кавелина и его реализация в ходе Крестьянской реформы), проекты дворянских комитетов, история их рассмотрения в Редакционных комиссиях. Рассмотрение данной модели позволяет проследить весь путь реализации Крестьянской реформы — от ее проекта до воплощения[15]. Проект Кавелина не только
представляет несомненный интерес для исследователя, но может рассматриваться как реализованный научный прогноз. Общественные науки вообще
сталкиваются с дефицитом успешных научных прогнозов. Как правило, реформаторы, замышляя преобразования, имеют лишь общую, достаточно неопределенную картину будущего социального устройства, которая многократно изменяется и корректируется в ходе самих реформ. С этим связаны постоянные
дискуссии в историографии о соотношении спонтанности и планомерности тех
или иных реформ (например, петровских). Обычно имеет место негативная,
а не позитивная мотивация реформ, что ведет к механическому отрицанию
существующих институтов и отношений (уже по определению признаваемых
неэффективными). Общее направление реформ задается, исходя из этого, не
позитивным научным прогнозом, а скорее ретроспективной критикой предшествующих порядков. Этот способ мотивации как раз и ведет к спонтанности
и отсутствию рационального контроля за проведением реформ.

Проект Кавелина, напротив, принадлежит к редкой категории прогнозов,
осуществившихся с высокой степенью точности. Простое сопоставление его положений с нормами законодательства Крестьянской реформы и принятыми процедурами ее проведения делает констатацию этого факта очевидной. Речь идет
о сходстве как фундаментальных принципов, так и технологических параметров:
содержания реформы как компромисса двух сословий; определения масштаба
этого компромисса; четкой юридической фиксации взаимных уступок; порядка
реализации реформы во времени (введение института «временно обязанных крестьян»); расчета экономической и финансовой возможности реализации (определения количества и качества передаваемой земли; порядка проведения выкупной
операции); наконец, определения институтов, ответственных за проведение реформы и даже порядка их комплектования. Кавелиным был сделан точный прогноз положения различных социальных слоев по отношению к реформе и даже их
возможной реакции на нее, от различных групп крестьянства, дворянства и городского населения до чиновничества и придворных сфер. Это позволило еще в канун
Крестьянской реформы наметить целый ряд других конкретных преобразований,
ставших реальностью на последующем этапе. Конечно, можно предположить, что
эффективность прогноза Кавелина определялась знанием аналогичных реформ
в Центральной и Восточной Европе, а также Российской империи предшествующего времени. Но это предположение является лишь частичным объяснением, поскольку принятая концепция крестьянской реформы в России принципиально отличалась от них. Фактом остается то, что Кавелин в 1855 году изложил положения
реформы, провозглашенной Александром II 19 февраля 1861 года[16].

Проект Кавелина был целостной программой избежания аграрной революции
в России. Он актуализировал поэтому те компоненты социальной реальности, проецирование которых в будущее позволяло добиться такого результата. К ним
относится, прежде всего, тезис об объективной неприемлемости западной модели
решения аграрного вопроса, результатом которой стал революционный кризис,
а его негативными проявлениями — капитализм (новый классовый конфликт),
конституционализм (как мнимые правовые гарантии в условиях установления
диктатур бонапартистского типа) и социализм как крайняя форма социальной демагогии с ее «необузданными теориями равенства». В качестве антитезиса выступает утверждение об особых национальных основах русского исторического процесса, развитие которого «не похоже ни на какую другую историю». Наконец,
синтез представлен концепцией особого, третьего пути, позволяющего воплотить
социальный идеал правового государства, последовательно реализуя технологию
модернизации традиционного общества. Особая направляющая роль отводится
при этом конструктивным силам — монархическому государству, рационализированной бюрократии и дворянству, представляющему собой необходимое в условиях реформ «консервативное аристократическое начало».

Четвертая модель — преодоление правового дуализма путем распространения
гражданского права на сферу действия обычного крестьянского права (проект
Гражданского Уложения Российской империи, разработка которого завершилась
к 1904 году)[17]. Она выражает кризис легитимности той концепции земельной собственности, которая была зафиксирована в позитивном праве, и в то же время — попытку ее модернизации на основе западных образцов. Выражением правового
дуализма являлось сосуществование в пореформенной России двух правовых систем — позитивного права (все больше находившего выражение в рецепции норм
западного происхождения) и обычного (в основном, норм неписаного крестьянского права), которое лишь частично было отражено в действующем законодательстве, но составляло реальную основу правового самосознания подавляющей
части населения страны. На этой основе (сопоставления двух типов права) возможно раскрытие конфликта старого и нового права; выясняются причины и параметры кризиса легитимности той концепции земельной собственности, которая была зафиксирована в позитивном праве (Своде законов гражданских).
В центре внимания находится попытка преодоления правового дуализма, связанная с модернизацией правовой системы страны, рационализацией и модернизацией традиционных норм российского поземельного права. Она нашла выражение в проекте Гражданского Уложения Российской империи. Особое внимание
было уделено проблеме правового регулирования традиционных форм земельной
собственности в новых условиях, а также переходных форм собственности, владения и пользования землей[18]. Данная постановка вопроса позволяет по-новому интерпретировать научные дискуссии рассматриваемого периода, в частности смысл
использования ряда категорий римского и западного права для выражения сложной реальности поземельных отношений пореформенной России.

Проект Гражданского Уложения представлял собой серьезную инициативу
в направлении модернизации российского частного права вообще и земельного
права в частности. Он был закономерным результатом движения Российской империи от служилого государства к гражданскому обществу и правовому государству, начавшегося с Великих реформ 1860-х годов. Фактически он может рассматриваться как важнейшая правительственная инициатива по преодолению правового
дуализма в стране. В результате исследования самого проекта, его западных источников, а также дискуссий в правовой и исторической литературе того времени
становится возможным преодолеть одностороннее представление о причинах, по
которым данная инициатива не была реализована. Разумеется, консерватизм дворянства и правящих кругов сыграл в этом важную роль. Имел значение и фактор
времени (проект был подготовлен реально к началу революции).

Однако наиболее фундаментальной причиной невозможности реализовать
в России положения западного гражданского права было фактическое сохранение
традиционалистских представлений о земельном праве, исходившее из возможности конвертировать по существу феодальные институты в институты гражданского общества. С этим связана апелляция к принципу частной собственности,
который реально означал в российских условиях неприкосновенность тех форм
землевладения, которые возникли в период служилого государства и были связаны с сохранением (если не юридическим, то фактическим) сословных привилегий. В то же время проект Уложения содержал представление об инструментах
разрешения конфликта правовым путем — через осуществление направляемой государством судебной и административной реформы.

Пятая модель — перераспределение земельных ресурсов с гарантией имущественных прав землевладельцев (проект Конституционно-демократической
партии). В данной неолиберальной модели прослеживается выработка формулы социальных функций права и социального государства с целью конституционного решения аграрного вопроса. Рассмотрение данной модели (особенно важной в перспективе современных преобразований) включает три основных блока проблем: теоретический подход либерализма к разрешению
фундаментального социального конфликта; программа разрешения аграрного
вопроса, ее содержание и разработка; политическая стратегия, вытекающая из
этой программы.

В начале ХХ века доминирующими тенденциями в развитии европейского
общества стали быстрый (и во многом вынужденный) переход от традиционалистского общества, характеризующегося значительными сословными пережитками, к демократии, основанной на всеобщем избирательном праве; связанная с этим растущая дифференциация формирующегося гражданского общества
по идеологическим и партийным критериям (эпоха «партийной демократии»);
наконец, кризис традиционной монархической легитимности и замена ее демократической легитимностью власти. Резкий рост политического участия масс,
с одной стороны, и неадекватность старых форм государственной организации — с другой, составили существо конституционных кризисов во многих государствах Европы. Этот конфликт приобретал особенно острые формы в империях Восточной Европы, прежде всего — России, где переход к политической
демократии столкнулся с неподготовленностью традиционного аграрного общества и государственной власти к новым формам политической организации.
Повсюду в мире эти революционные изменения приводили к корректировке положений классических идеологий, сформировавшихся еще в XIX веке, применительно к условиям быстрой социально-политической модернизации. Этот
процесс нашел выражение в формировании двух основных стратегий модернизации — реформационной (т. е. осуществляемой с сохранением преемственности правового развития) и революционной (отрицающий такую преемственность). В условиях политической конкуренции этих двух направлений
классический западноевропейский либерализм эпохи парламентской демократии XVIII–XIX веков претерпел существенные модификации, трансформируясь
в неолиберализм. Его главной особенностью стал учет новых факторов социального развития, прежде всего — необходимости решения социального и аграрного вопросов, признания роли государства в процессе социальной трансформации. В России процесс генезиса неолиберализма, связанный прежде всего
с позицией П. Н. Милюкова, до последнего времени не рассматривался специально. Важность проблемы определяется перспективностью концепции неолиберализма в условиях современных социально-политических преобразований.
Реконструкция неолиберальной модели конституционного кризиса в России
начала ХХ века становится возможной путем ее сопоставления, во-первых, с теориями радикальной социальной революции и, с другой, — с воззрениями сторонников классического либерализма. Будучи модификацией классического европейского либерализма в новых условиях социальной (аграрной) революции
и ускоренной модернизации, неолиберализм предложил новую стратегию политических преобразований[19]. Радикальной доктрине социальной перманентной
революции, отрицающей право как инструмент социального регулирования, неолиберализм противопоставил разрешение социального конфликта правовым
путем, отстаивая классические постулаты гражданского общества и правового государства[20]. Представлениям классического либерализма об эволюционном,
бесконфликтном развитии общества путем минимальных политических реформ — тезис о конституционной революции, осуществляемой государством
под давлением широких социальных слоев.

В целом, рассмотрев три этапа развития кадетской аграрной программы,
можно прийти к выводу, что она неуклонно эволюционировала влево. На первом
этапе преобладали представления о незыблемости права частной собственности
на землю и возможности ее отчуждения лишь за справедливое возмещение; на
втором — возникла идея принудительного отчуждения с минимальной компенсацией, а то и вовсе без нее (о чем говорят различные трактовки таких понятий,
как «национализация» и «экспроприация»)[20]. Этот поворот уже можно рассматривать как определенный дрейф в сторону принятия социал-демократической
идеологии правового релятивизма. Наконец, третий этап в наибольшей мере характеризовался внутренней противоречивостью: разделяя общую идеологию
правительственного курса на укрепление частной собственности (принцип, лежащий в основе программы конституционных демократов), партия, однако, отказывалась принять авторитарные методы столыпинской «революции сверху»[22].

Для реализации этого бонапартистского курса в России социальных предпосылок было недостаточно, но он мог быть осуществлен в случае активного стремления государственной власти и либеральной оппозиции к диалогу. В дальнейшем подобные реформы реализовались в развивающихся странах. Они были
основаны на преодолении крайностей, лавировании, централизации управления, жестком и последовательном проведении курса преобразований (отрыв технологических параметров реформ от социальных). Данная возможность реализовалась в Германии, других странах, но не в России. Как ранее Римская империя,
Российская империя не смогла противопоставить аграрному вызову в Новое время целостной программы реформ.

Данный подход позволяет интерпретировать неолиберальную концепцию
конституционных кризисов и стратегию выхода из них. Конституционный кризис предстает как закономерная фаза развития при переходе от традиционного
аграрного общества к индустриальному гражданскому и от абсолютизма к парламентской демократии. Этот переход осуществляется в ходе радикальных правовых реформ или (в случае их невозможности) путем конституционной революции, формирующей новые политические институты. Отсутствие развитого
гражданского общества и демократической политической традиции практически
исключает линейный характер данного процесса. Он имеет поэтому циклический характер, выражающийся в последовательной смене конституционных и авторитарных периодов. Этим объясняется тот факт, что наибольшие достижения
конституционализма в начале ХХ века завершились возвратом к жесткому авторитарному режиму. Разрыв цикличности и поступательное движение к конституционализму возможны лишь при активной поддержке со стороны общества,
прежде всего его интеллигентной части.

Отсюда вытекает желательная модель конституционного устройства. Ее основные компоненты предстают в следующем виде: широкая социальная поддержка преобразованиям (принцип всеобщего, равного и прямого избирательного права); создание новой правовой системы Учредительным собранием,
компетенция которого, однако, должна быть ограничена функциями конституирующей власти; последовательное проведение принципа ответственного министерства. В качестве приемлемой формы правления выступала парламентарная
монархия, которая в перспективе уступала место президентской, а затем и парламентской республике[23]. Эта модель была призвана создать единое и сильное государство, способное правовым путем разрешить социальные конфликты эпохи,
прежде всего — проблему перестройки аграрных отношений.

Шестая модель — уравнительное распределение государственного земельного фонда в соответствии с единой трудовой нормой (проекты партии социалистов-революционеров и их реализация в законодательстве постреволюционного периода). Она выражает революционный коллапс системы позитивного
права российского «Старого порядка» и стремление решить проблему в соответствии с доминирующими утопическими представлениями крестьянства.
Проведенное исследование позволило выявить чрезвычайно важный комплекс
источников — аграрные проекты эпохи Учредительного собрания в России, который до настоящего времени не становился предметом специального систематического изучения[24].

Проблема правового дуализма, существовавшая в России со времен Крестьянской реформы 1861 года и достигшая наивысшего развития в предреволюционный
период в ходе столыпинских аграрных реформ, определила динамику аграрной революции начала ХХ века, представлявшую собой стремление крестьян реализовать
свое видение справедливого решения земельного вопроса. Это справедливое решение русские крестьяне (как и вообще крестьяне традиционных аграрных обществ)
усматривали в безвозмездном отчуждении всех земель и их последующем перераспределении между крестьянскими хозяйствами в соответствии с некоей трудовой
нормой. Фактически эта утопическая модель представляла собой абстрактное выражение порядков крестьянской общины в масштабах государства. Программа
партии социалистов-революционеров представляла собой наиболее адекватное
выражение этой крестьянской утопии.

Утопический характер данной программы (как и других аналогичных программ, основанных на идее уравнительного распределения) определялся представлением о том, что земли, полученной в результате отчуждения, хватит на
всех; что достигнутое исходное равенство между наделами будет сохраняться
и в дальнейшем (например, с помощью механизма систематических уравнительных переделов); а главное, что не будет существовать иных факторов (кроме крестьянского труда), определяющих возможность возникновения новой дифференциации (влияния финансового капитала, новых научных достижений,
производительности труда и т. д.). Крестьянская утопия — это, следовательно, такая модель решения земельного вопроса, которая характеризуется апологией
представлений о справедливости (коллективистская этика) в условиях, когда эти
представления перестают соответствовать действительности. В этом состоит,
с одной стороны, причина мощи аграрных движений (лозунги которых оказываются привлекательными для огромных масс населения) и, с другой, — их общая
обреченность в силу ретроспективности их идеалов.

Аграрные революции во всех странах вели к существенной ретрадиционализации социальных отношений. В одних случаях, однако, они заканчивались непосредственно переходом к коммерческому использованию земли, непосредственному включению ее в гражданско-правовую сферу отношений (как было
в результате Французской революции и принятия Кодекса Наполеона). В других
случаях аграрная революция, ликвидировав правовой дуализм, навязывала обществу тот или иной вариант коммунистической идеологии, основанный на принципах всеобщего равенства. Именно эта модель реализовалась первоначально
в постреволюционной России, уничтожив прежнее позитивное право.

Действительно, та линия проектов решения аграрного вопроса, которая доминировала в России начиная с XVIII века и достигла наивысшего развития
в XIX веке, определенно связывала решение проблемы с укреплением прав собственности на землю, во всяком случае в перспективе. В условиях аграрной революции 1905 года (не считая крестьянских войн предшествующего времени)
впервые получила массовое распространение идея решения аграрного вопроса
на иной основе. Перелом в этом отношении четко прослеживается в дебатах
внутри кадетской партии по вопросу об интерпретации национализации и отношении к таким понятиям, как «отчуждение земли». Отказ от этого требования в программе либеральной партии был связан не столько с правовой трудностью
(национализация могла быть осуществлена государством), сколько с опасением
торжества коллективизма и утраты свободы личности. Последующие попытки
найти средний путь между двумя этими решениями — не более как попытки
с негодными средствами. Проекты Временного правительства (Главного земельного комитета) определялись стремлением обеспечить социальную базу, сохранив в то же время по возможности определенный уровень правового контроля
над ситуацией[25].

В период мировой войны и начавшегося фактически возврата к натуральному
хозяйству дилемма была уже иной: она определялась соотношением не правовых,
но социальных и политических трактовок понятий социализации и национализации. Первое понятие (и выражающие его проекты) означало создание парцеллярных хозяйств на основе уравнительно-распределительной системы; второе — переход к литургическому государству в новой модификации. Нельзя сказать, что
проекты социализации земли вовсе не оказали никакого влияния на практику. Они
нашли частичное воплощение в двух важных документах постреволюционного периода — Основном законе о земле 1918 года и Земельном кодексе РСФСР 1922 года. Их реализации, однако, мешал утопический и противоречивый характер этих
документов, стремившихся совместить социальные идеалы аграрной революции
(в принципе нереализуемые) с практической эффективностью и мерами рационального правового контроля. Главной проблемой, определившей конфликт двух
линий, стал вопрос о взимании земельной ренты — в пользу крестьян (становившихся основным субъектом права в рамках эсеровских проектов) или в пользу государства (в последующем советском законодательстве). Установив условный характер крестьянского землепользования (в соответствии с абстрактной трудовой
нормой), это законодательство противоречило себе, давая крестьянам определенный иммунитет от вмешательства государства. Возобладавшая тенденция к отчуждению крестьянства от земли и созданию однородных коллективных хозяйств под
контролем государства не нуждалась и в этих спорных с правовой точки зрения актах. Условный характер землепользования был дополнен безусловным контролем
за его осуществлением. Декларировавшееся право на землю обернулось обязанностью работать на ней и отсутствием свободы выбора. Концепция государственной
школы, объяснявшая развитие российского общества как смену периодов закрепощения и раскрепощения сословий государством, вполне работает при объяснении
данного феномена.

Выбор между уравнительно-распределительной системой с постоянными переделами (в стиле Гракхов) и восстановлением литургического (служилого) государства (в стиле восточных деспотий древности) был сделан в пользу второй тенденции. Возобладавшая линия решала проблему путем возвращения ситуации
вспять к тому типу служилого государства, который существовал до начала формирования элементов гражданского общества (по существу, до Крестьянской реформы и других либеральных реформ 60-х годов XIX века). Крестьяне вновь прикреплялись к земле и сами становились основным средством производства,
а максимизация ренты обусловливалась внеэкономической (принудительной)
эксплуатацией со стороны государства, фактически оказавшегося очень сходным
с деспотиями древности.

Вообще в рассмотренных проектах (и законодательстве революционного
и постреволюционного периода) мы не найдем аналога юридическим формам
развитого гражданского права. Если очистить их терминологию от идеологической риторики и попытаться реконструировать их правовое содержание, то оно
вполне вписывается в круг привычных норм аграрного общества. Эти аналоги
следует искать в категориях традиционного общества или, скорее, в тех категориях классического римского права, которые были востребованы (и наполнены
новым содержанием) в феодальный период.

Если сформулировать цели аграрных реформаторов периода аграрной революции, то можно указать три предлагавшихся решения. Первое — идея фермерского
хозяйства как результата разрушения общины (в либеральной и столыпинской
программах аграрных реформ). Второе — идея публичного сервитута — возможности для крестьянских хозяйств использовать землю, находящуюся в собственности
государства. Данная концепция (в эсеровских проектах социализации) включала
в себя внутреннюю трансформацию общины (превращение ее в кооператив),
а также установление различных форм долговременной аренды как основной формы землепользования (нечто вроде эмфитевзиса периода феодализма)[26]. Наконец,
третья идея (определявшаяся как «социалистическая национализация») представляла собой попытку возрождения института государственных крестьян как особого сословия. Эта последняя модель (реализованная в период коллективизации)
очень напоминает правовой статус колоната — фактическое восстановление крепостничества без его формальной юридической фиксации. Имело место восстановление прикрепления крестьян к земле, отчуждение земли и передача ее в собственность государства, когда отношения между собственником (государством)
и пользователем (колхозным и совхозным крестьянством) строятся на основе административного принуждения и подавления личных прав (при фактическом отсутствии возможности свободного передвижения).

Седьмая модель — экспорт аграрной революции (которую можно определить
как проект Коминтерна) — есть не что иное, как попытка компенсировать отсутствие позитивной стратегии преобразования аграрных отношений распространением их экстенсивной формы на другие страны. Ранее были показаны основные
стратегии решения аграрного вопроса путем революции и реформы. Выбор одной из двух стратегий определяется, однако, не только внутренними, но и внешними — геополитическими — причинами. В данном контексте несомненный интерес представляет такая модель решения аграрного вопроса, которая связана
с перенесением конфликта во внешний мир. В мировой истории решение аграрного вопроса часто достигалось именно таким образом — выведением избыточного аграрного населения путем колонизации новых территорий; экономической эмиграцией новых бедных в колонии (Великобритания); началом военной
экспансии, в особенности после крупных внутренних социальных потрясений
(наполеоновские войны). Эти процессы стали особенно заметны с ростом населения земного шара и переходом от традиционного аграрного общества к промышленному во всемирном масштабе в Новое и Новейшее время. Хотя процессы
миграции населения были известны и древней истории, в Новейшее время (в условиях мировых войн) они приобрели особенно деструктивный характер. Ряд исследователей справедливо указывает на явление аграрного перенаселения, появление новой бедности и увеличение миграционных потоков как основные социальные причины деструктивных движений эпохи глобализации.

Проблема нехватки земли с ростом населения (так называемого малоземелья
или даже «земельного голода»), которая выдвигалась в качестве основной причины аграрной революции 1905 года в России, могла быть решена в принципе двумя
способами. Первый связан с переходом к коммерческому использованию земли
сельскохозяйственного назначения. Преимущество этого пути (реализованного
в Англии в XVI веке) заключалось в концентрации земельных ресурсов, переходе
на интенсивные методы ведения хозяйства и накоплении капиталов в промышленности. Недостаток — в образовании значительного «сверхкомплектного» населения, составлявшего ресурс массовых протестных движений.

Другой способ состоял в традиционном решении проблемы — обобществлении
земли и ее новом уравнительном переделе (в рамках программы «социализации»).
Преимущество этого пути заключалось в сохранении временной социальной стабильности в постреволюционный период. Очевидный недостаток — в крайней нерациональности и неэффективности такого способа ведения хозяйства (бесконечно
воспроизводящего проблему малоземелья на новом уровне). Давая определенные
единовременные преимущества, данный путь в длительной перспективе безусловно
вел к стагнации и историческому тупику.

Выход из этой тупиковой ситуации мог быть найден только в насильственном
распространении данного решения аграрного вопроса в мировом масштабе.
Именно такова была установка Коминтерна в постреволюционный период. Она
должна рассматриваться как самостоятельный и вполне четко выраженный проект решения аграрного вопроса. Реконструировать основные параметры этого
проекта становится возможным лишь в настоящее время, с открытием архива
Коминтерна и, в частности, таких его аналитических центров, как «Международный аграрный институт», «Китайская комиссия» и проч., где в секретном режиме выстраивалась реальная стратегия экспансии революции[27].

Проведенный анализ позволяет констатировать существование в Советской
России целостного плана решения аграрного вопроса путем экспансии революции. Подлинная концепция мировой или перманентной революции, выдвинутая
Марксом, не только не содержала представления об аграрной революции, но скорее представляла собой антитезу ей. Для классического марксизма разрешение
фундаментального социального конфликта Нового времени виделось в победе
пролетарских революций в наиболее развитых индустриальных странах. Исторический парадокс состоял в том, что революции, совершавшиеся от имени марксизма,
победили (или достигли наибольшего развития) именно в наиболее отсталых странах, имевших к моменту начала революций традиционное аграрное общество.

Теоретической формулой, которой обобщалась эта социальная практика, становился ленинизм, впервые сформулировавший идею использования аграрной
революции для захвата власти. Данная теория впервые обобщила опыт российской аграрной революции 1905–1907 годов. Суть этой теории заключалась в том,
чтобы использовать движение темных крестьянских масс, недовольных своим
изменившимся положением, для ниспровержения существующей политической
системы и установления однопартийной диктатуры.

Концепция мировой революции, положенная в основу деятельности Коминтерна, также претерпела существенные изменения. Конфликт двух направлений
(индустриальной и аграрной тенденций) выражал различные представления
о стратегии движения. Победа «аграрной» стратегии (после провала революции на
Западе) означала перенесение центра деятельности на эксплуатацию темноты
масс в традиционном аграрном обществе с целью направить мощный деструктивный потенциал аграрных революций против ведущих индустриальных держав.

Сложность ситуации определялась нерешенностью аграрного вопроса в постреволюционной России. Ставка Коминтерна на аграрную революцию за границей была сделана как раз в период мощного крестьянского движения внутри
страны. Отсюда важность споров по этой проблеме. Эти споры велись на высоком профессиональном уровне с максимальной мобилизацией всей доступной
тогда информации. Хотя они были идеологически заострены, но обсуждались реальные проблемы.

Главной из них стал вопрос о том, годится ли стратегия большевиков периода
русской революции 1905–1907 годов для осуществления аналогичных переворотов в других аграрных странах — от Мексики до Китая. Постановка этой проблемы стала побудительной причиной к изучению социальной структуры восточных
обществ, нетипичных отношений собственности и власти в них (азиатский способ производства), а главное — поиска того мобильного социального элемента,
который мог (в условиях слабости городов) стать инструментом захвата власти.

Ключевыми параметрами данного плана стали: подготовка крестьянских восстаний с помощью направленной агитации; создание крестьянских советов под
контролем партии в мобилизационных целях; использование уголовного элемента (в городах). Интегрирующими лозунгами становились идеи черного передела
(уравнительно-распределительная модель). Фактически это была попытка экспорта модели российской аграрной революции (причем не до конца понятой в ее
реальных чертах, описывавшихся терминами Французской и других европейских
революций).

Провал этой программы в рассматриваемый период объяснялся неприменимостью российской модели в странах Востока (неразвитость коммуникаций, слабость городов, децентрализация управления, фактическое отсутствие единой государственной власти и роль армии). Не учитывался фактор религиозных
и националистических представлений крестьянства. Только учет этой специфики мог дать ожидаемый эффект (как показывает последующая история ХХ века).

Крушение данной парадигмы решения аграрного вопроса в рассматриваемый период имело не только внешние, но и внутренние последствия. Невозможность навязать другим странам программу уравнительного передела земли вела,
в свою очередь, к отказу от нее внутри страны — переходу к возрождению модифицированной модели литургического государства в новых условиях. Осуществление этого замысла в ходе коллективизации и форсированной индустриализации стало возможным лишь при условии отчуждения земли у производителей
и создания мощного слоя агрономенклатуры.

Восьмая модель — приватизация земли — выражает доминирующую тенденцию постсоветского периода регулирования аграрных отношений. Введение частной собственности на землю — острая проблема, по которой отсутствует консенсус
в обществе — разрешается путем различных моделей интерпретации соответствующих конституционных принципов. Радикальным нововведением Конституции 1993 года стали нормы, регламентирующие эту сферу правового регулирования. Земля и другие природные ресурсы могут (в соответствии со ст. 9, ч. 2)
«находиться в частной, государственной, муниципальной и иных формах собственности». Безоговорочное закрепление права частной собственности на землю,
казалось, завершает длительную и изнурительную борьбу демократических сил
России за один из основных принципов свободы, рыночной экономики и правового государства[28]. Со времени принятия Конституции, закрепившей право частной собственности на землю (п. 1. ст. 36), и до последнего времени реализация этой
нормы была затруднена отсутствием соответствующего правового механизма (предусмотренного конституцией федерального закона, определяющего «условия и порядок пользования землей»). До сих пор в обществе и среди юристов нет единого
мнения по вопросу о содержании и реализации данных конституционных норм.
Введение земли в гражданский оборот путем конституционного признания частной собственности на нее столкнулось с неразработанностью законодательства,
обеспечивающего устойчивость данного права и регламентирующего его реализацию (например, продажу, наследование, аренду земли, не говоря уже о гарантиях
ее рационального хозяйственного использования).

Даже с созданием правительственного большинства в Думе после выборов 1999 года Земельный кодекс на протяжении многих месяцев оставался главным объектом противоречий между коммунистами и правым большинством
в нижней палате, но в итоге был одобрен[29]. Государственная дума приняла Земельный кодекс в окончательном варианте 28 сентября 2001 года года после длительных дебатов и активного противодействия левых фракций. Конфликт, реализовавшийся в Думе, должен был получить свое продолжение в Совете Федерации,
определенная часть которого критически оценивала Земельный кодекс. Более того, свою негативную позицию высказали более трети региональных органов законодательной власти субъектов Российской Федерации, что не могло не влиять на
позицию представителей регионов в Совете Федерации. Однако, как и в случае
с законом о политических партиях (принятие которого означало выбивание почвы из-под ног региональных элит), результат голосования оказался совершенно
иным. Вопреки делавшимся прогнозам, 10 октября 2001 года проект Земельного
кодекса РФ получил поддержку большинства Совета Федерации. Президент подписал Федеральный закон «О введении в действие Земельного кодекса Российской Федерации» 25 октября 2001 года. В своем послании парламенту президент
дал понять, что вопрос о землях сельскохозяйственного назначения скорее всего
также будет решен в пользу свободной купли-продажи (что подтвердилось принятием закона об обороте земель сельскохозяйственного назначения)[30].

Проектируемая реформа, таким образом, решительно ставит проблему частной собственности на землю, через столетие воспроизводя принципы столыпинских аграрных реформ, на которые сознательно ориентируются современные реформаторы. Данная концепция введения земельных ресурсов в сферу рыночных
отношений как тогда, так и теперь имеет целью модернизацию общества и обеспечение стабильной социальной базы политического режима. Ее реализация неизбежно порождает острый социальный конфликт и сопровождается расколом
политической элиты. Методом проведения преобразований в обоих случаях становится бюрократическая реформа, осуществляемая в условиях апатии населения государственной властью вопреки сопротивлению консерваторов и региональной бюрократии, связанной с традиционными аграрными структурами.
Политическим выражением конфликта стали острые противоречия исполнительной и законодательной власти, в обоих случаях разрешенные сходным образом (изменением избирательного права, ограничением законодательной власти
и усилением административного контроля в регионах). Наконец, в обоих случаях основными противниками реформы оказались крайние правые и крайне левые партии. Сила сопротивления реформам прямо пропорциональна степени их
радикальности, а результатом неизбежно становится дестабилизация политической системы или определенная форма политического компромисса. Удастся ли
современным либеральным реформаторам реализовать программу П. А. Столыпина или она станет для них «последним клапаном»?

Земельный кодекс Российской Федерации 2001 года, несомненно, стал одним из важнейших событий в новейшей истории аграрных преобразований.
Целесообразно определить, до какой степени он меняет ситуацию в решении
аграрного вопроса в России. Для этого необходимо решить следующие проблемы: место Кодекса в системе регулирования отношений собственности; структура власти и конфликт интересов, раскрывшиеся в ходе его рассмотрения
и принятия; функция Кодекса в модернизации социально-экономических отношений России.

Данная модель принятия кодекса, которую можно идентифицировать как
«навязанный компромисс», определила его содержательные особенности, отмеченные критиками: общая размытость концепции собственности и составляющих ее понятий (владение, распоряжение и т. д.); несогласованность и противоречия как с нормами отраслевого права (прежде всего гражданского), так
и внутри самого кодекса, что свидетельствует о нестабильности частного права
в целом; обилие изъятий из права частной собственности (прежде всего — земель
сельскохозяйственного назначения и других земельных ресурсов); отсылочный
характер (к несуществующим федеральным законам); отсутствие четких процедур и норм реализации кодекса, что на практике может привести к злоупотреблениям (в частности, в вопросах ограничения и лишения прав собственности); наконец, общая декларативность кодекса.

После принятия Земельного кодекса, считают современные аналитики,
«найти подлинный консенсус, судя по последовавшей реакции в обществе, к сожалению, не удалось. Отношение к документу остается неоднозначным». Причины этого усматриваются в следующих недостатках Кодекса: проблема ответственности за земельные правонарушения практически не получает нового
решения; возможна утрата государственных территорий, земель, где сосредоточены естественные богатства и ресурсы; в частной собственности могут оказаться земли, которые приватизации не подлежат; коренные жители рискуют быть
изгнанными со своих территорий[31].

Чрезвычайно устойчивым в российской истории оказался спонтанно воспроизводящийся конфликт двух социальных сил — правительственной бюрократии
и оппозиционных аграрных структур, которые в России, однако, традиционно
являются более сильными. Развитие конфликта также имеет сходные параметры:
принятие земельного кодекса (подразумевающего приватизацию земли) инициируется правительством как необходимый шаг для нового технологического рывка — привлечения инвестиций. Основным противником реформы оказывается
колхозно-совхозное лобби — своеобразная промежуточная социальная категория между государством и сельским населением. Будучи исторической преемницей класса служилых землевладельцев, она рассматривается многими как своего
рода стабилизатор социальных отношений в условиях перехода к рыночным отношениям, необходимый для ослабления открытых форм социального недовольства и предотвращения пауперизации. На деле она выступает как неофеодальная
структура, наследие советской колхозной системы, являющаяся основой корпоративизма, клиентелизма и даже неопатримониализма в национальных регионах.
Объединяя в одних руках власть и собственность, она выступает как чуждый ингредиент традиционализма в современном гражданском обществе. Отсюда —
объективная неизбежность конфликта аграриев и государства на пути к гражданскому обществу. В социальном плане конфликт выражается в противопоставлении принципов аграрного коллективизма буржуазному индивидуализму, отсталых сельскохозяйственных регионов — индустриальным центрам, титульных
наций в национальных регионах — прочим гражданам, субъектов Федерации —
федеральному центру, наконец, региональной бюрократии — центральной.

В этой перспективе российский Земельный кодекс означает, несомненно, шаг
в направлении гражданского общества, уже хотя бы потому, что открыто формулирует проблему собственности на землю, которая до настоящего времени являлась
табу. Основным противоречием принятой концепции реформ как ранее, так и в настоящее время является имманентный конфликт между целями и средствами их
достижения. Объективной целью реформ является построение гражданского общества сверху, но средствами (в условиях ограниченной социальной поддержки)
неизбежно становятся методы усиления централизации, «направляемой демократии» и бюрократического регулирования, которые прослеживаются по всем основным направлениям современной законодательной политики государства (новая
трактовка федерализма, политических партий, судебной и исполнительной власти). Анализ данного конфликта, связанного с принятием Земельного кодекса, и его
разрешения позволяет констатировать существенную трансформацию российской
политической системы и механизма разделения властей. На каждом этапе его разворачивания происходит последовательная нейтрализация определенной части
политического спектра: на первом этапе — левой оппозиции и аграрной партии; на
втором — региональных элит; на третьем этапе — сложившегося состава верхней
палаты как независимого политического института. Однако, несмотря на достижение поставленной цели — принятие Кодекса, нельзя сказать, что его сторонники
одержали окончательную победу. Она стала возможна не в результате широкого социально-политического консенсуса (необходимого для преобразований такого
масштаба), но благодаря политическим и административным методам, часто граничащим с конституционным релятивизмом. Отсюда — непрочность и обратимость достигнутых результатов, которые теоретически могут быть пересмотрены
в будущем как в результате изменения соотношения сил в парламенте, так и в ходе
трудной практической реализации норм Кодекса на местах. Выявившиеся реальные противоречия между субъектами Федерации и центром, законодательной и исполнительной властью, двумя палатами парламента, а в конечном счете — различными группами политической элиты были разрешены не путем диалога (который оказался невозможен), но путем отстранения оппонентов от процесса принятия решений. Это достигалось благодаря последовательному делегированию
ответственности на вышестоящий уровень вплоть до президента как гаранта Конституции и верховного арбитра. На всех стадиях конфликта решающее значение
имела позиция президентской власти, опирающейся на парламентское большинство. Именно к ней отсылались противостоящие стороны, и именно она, в конечном счете, обеспечила легитимность реформе. Принятие Кодекса создало определенный политико-правовой прецедент в отношении интерпретации норм
Конституции и ее толкования, заставляющий вспомнить практику мнимого конституционализма начала ХХ века. Земельный кодекс есть вынужденный компромисс политической элиты, руководящие элементы которой осознали его необходимость для модернизации страны. На современном этапе Кодекс — скорее
декларация о намерениях, нежели действующий законодательный акт[32].

Девятая — бонапартистская — модель решения аграрного вопроса не реализовалась в России (ввиду слабости среднего класса), однако ее проявления и отдельные элементы присутствовали в периоды всех крупных аграрных реформ.
Содержание модели — проведение интенсивных рыночных реформ с одновременным усилением авторитаризма власти и лавирования ее между силами традиционализма и модернизации.

Сравнительный анализ этих моделей позволяет, на наш взгляд, переосмыслить
российский опыт аграрных отношений и реформ в рациональных категориях частного и публичного права, очистить его от чрезвычайно устойчивых идеологических
стереотипов, постоянно воспроизводимых в историографии, и тем самым освободить для научной дискуссии то пространство, которое ныне прочно удерживают
представители различных направлений исторической романтики (неославянофильства, неонародничества, неокоммунизма).

Результатом данного подхода стало, прежде всего, новое понимание существа аграрного вопроса. Оно состоит для нас в проблеме легитимности существующих форм поземельных отношений. Аграрный конфликт находит выражение
в противоречии сущего (позитивного права) и должного (тех правовых форм земельной собственности, которые рассматриваются преобладающей частью общества как наиболее справедливые и разумные).

Недовольство существующими аграрными отношениями со стороны крестьян может иметь место в любом типе общества и в любую эпоху. Однако это не
значит, что там существует аграрный вопрос. Еще менее правомерно связывать
существование аграрного вопроса с какими-либо чисто экономическими параметрами: так, можно констатировать, что экономические параметры жизни крестьянства в эпоху крепостного права вряд ли были лучше, чем в последующий период, когда возник «аграрный вопрос». Тем более широким может быть выбор
возможностей в разных странах.

Аграрный вопрос формируется в новое время и связан с неспособностью основной массы сельского населения перестроить свое сознание и экономическое
поведение в соответствии с быстрыми изменениями, вызванными распространением конкурентных рыночных отношений на сферу сельскохозяйственного производства. Сущность аграрного вопроса в России мы усматриваем в противоречии традиционного крестьянского правосознания (составлявшего основу консенсуса в традиционном служилом государстве) рациональному позитивному
праву (и соответствующей хозяйственной практике), заимствованному из Европы и насаждавшемуся государством в целях модернизации общества. Иначе говоря, аграрный вопрос — новая социально-психологическая реальность, возникающая в условиях модернизации — при переходе от традиционного общества
к рациональному. Об устойчивости исторических стереотипов говорит тот факт,
что даже в настоящее время, когда основу экономики составляет уже не сельскохозяйственное производство (основная масса населения живет в городах), принцип частной собственности на землю отторгается подавляющей частью населения (в сельских районах показатель близок к абсолютному).

Из этого следует вывод о необходимости создания в обществе некоего нового
метаправа — социального консенсуса в отношении проводимых реформ, сознательных усилий для их легитимации. Результатом может стать (как показывает
опыт многих современных аграрных стран) если и не полное снятие аграрного вопроса, то, во всяком случае, минимизация его деструктивных проявлений (в виде,
например, аграрных революций или различных движений аграрного протеста).

Кризис легитимности форм земельной собственности становится, однако, как
было показано, мощным стимулом для возникновения проектов аграрных преобразований. В правильности данного подхода убеждает внимательный анализ мотивировочной части рассмотренных проектов. Они констатируют, в первую очередь, неадекватность российской ситуации — мировой и указывают на угрозу,
которую таит отказ от соответствующих преобразований для сохранения внутренней стабильности. В некоторых проектах специально отмечается неадекватность
восприятия сельским населением социальных порядков и инициатив власти по их
изменению (что прямо отсылает к существу концепции легитимности).

Наиболее деструктивными социальные последствия аграрного вопроса становятся там, где кризис легитимности традиционных форм землевладения не может стать предметом целенаправленного рационального осмысления и политического регулирования. Это имеет место в условиях закрытого общества, где
реализовано фактическое слияние власти и собственности. В этом исторически
обусловленном положении заключается основная причина того, что аграрный
вопрос приобрел в России столь деструктивный характер, а его решение не состоялось на правовой основе, уступив место разрушению общества в ходе аграрной
революции, связанной с огромными бедствиями и воспроизводством отсталости.

---

[1] Конституционное правосудие и социальное государство. М.: ИППП, 2003.

[2] Впервые эта проблема была четко сформулирована в период петровских реформ:
Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве / Под ред. Б. Б. Кафенгауза.
М.: Наука, 1951; Проекты реформ в записках современников Петра Великого / Под ред.
Н. П. Павлова-Сильванского. СПб.,1897.

[3] Вебер М. Аграрная история Древнего мира / Под ред. Д. Петрушевского.
М.: Канон-пресс, 2001.

[4] Медушевский А. Н. Утверждение абсолютизма в России. М.: Текст, 1994.

[5] Динамика этого процесса отражена в законодательстве: Памятники русского права.
М., 1961. Вып. VIII.

[6] Особенно четко отражены корпоративные права дворянства: Проект нового Уложения,
составленного Законодательной комиссией 1754–1766 годов / Текст под ред. В. Н. Латкина.
СПб., 1893.

[7] Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992.

[8] Поленов А. Я. Об уничтожении крепостного состояния крестьян в России // Русский Архив:
Историко-литературный сборник. М., 1865 (Год третий). С. 510–541.

[*] Эмфитевзис, эмфитевсис (греч. emphy.teusis, от emphyteuo — прививаю, насаждаю) — в ряде
античных государств (эллинистический Египет, Греция, Рим) вид долгосрочной аренды
земельных участков, при которой арендатор получал право хозяйственного использования
земли, сбора урожая, передачи участка по наследству, залога и с определенными условиями —
его дарения и продажи и был обязан ежегодно платить собственнику заранее установленную
арендную плату, вносить государственные налоги. На правах эмфитевзиса предоставлялись
обычно необработанные земли, принадлежавшие государственной казне, императорам,
городским общинам. — Примеч. ред.

[9] Щербатов М. М. О неудобстве в России дать свободу крестьянам. СПб., 1873.

[10] Карамзин Н. М. Записка о Древней и Новой России. М.: Мысль, 1989.

[11] Пушкин и демократия // Россия и мировая цивилизация. М.: РАН, 2000.

[12] Проект Н. И. Панина о фундаментальных государственных законах // Конституционные
проекты в России. М.: РАН, 2000.

[13] Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности
сельских учреждений России. М.: Изд-во А. И. Мамонтова, 1870.

[14] План государственного преобразования графа М. М. Сперанского: Введение к Уложению
государственных законов 1809 г. М.: Изд-во И. Д. Сытина, 1905.

[15] Скребицкий А. Крестьянское дело в царствование Александра II: Материалы для истории
освобождения крестьян. По официальным источникам. Бонн-на-Рейне:
Ф. Крюгер, 1862–1868. Т. I–IV.

[16] Кавелин К. Д. Записка об освобождении крестьян в России // Собр. соч. СПб.: Изд-во
М. М. Стасюлевича, 1898. Т. 2; Архив К. Д. Кавелина: ОР РГБ (Ф. 548); РГАЛИ (Ф. 191).

[17] Гражданское Уложение. Книга первая. Положения общие. Проект Высочайше утвержденной
Редакционной комиссии по составлению Гражданского Уложения с объяснениями. СПб.:
Государственная типография, 1903.

[18] Гражданское Уложение. Книга третья. Вотчинное право. Проект Высочайше утвержденной
Редакционной комиссии по составлению Гражданского Уложения. Вторая редакция с
пояснениями. СПб.: Государственная типография, 1905.

[19] Русский либерализм: исторические судьбы и перспективы. М.: РОССПЭН, 1999; Российские
либералы. М.: РОССПЭН, 2001.

[20] Аграрный вопрос / Изд. П. Д. Долгорукова и П. И. Петрункевича. М.: Право, 1906–1907;
Герценштейн М. Земельная реформа в программе партии народной свободы. М., Право, 1906;
Кауфман А. А. Аграрный вопрос в России. М.: Общественная польза, 1912.

[21] Государственная Дума. 1906–1917. Стенографические отчеты. М.: Наука, 1995; Съезды
и конференции конституционно-демократической партии. М.: РОССПЭН, 1997.
Т. 1 (1905–1907).

[22] Столыпин П. А. Нам нужна Великая Россия: Полное собрание речей в Государственной Думе
и Государственном Совете. 1906–1911. М.: Наука, 1991.

[23] Содержательную информацию о деталях этой программы содержат архивы русских
либеральных аграрников: ГАРФ. Ф. 5101 (А. А. Кауфмана); ф. 5102 (А. А. Корнилова)
и их переписка (Письмо Ф. Ф. Кокошкина редактору «Le Temps» о значении кадетских
аграрных проектов в Первой Думе и причинах ее роспуска П. Столыпиным // Archives
Nationales. AJ 62/66).

[24] РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 46 (Проект основного закона о земле).

[25] ГАРФ. Ф. 1796. Оп. 1 (Главный Земельный Комитет Временного правительства. Управление
делами. Отдел юридический). См. также: Труды Комиссии по подготовке земельной
реформы. Пг.: Министерство земледелия, 1917.

[26] Эти идеи получили обоснование в трудах крупнейших российских теоретиков аграрного
вопроса как революционного, так и постреволюционного периода: Кондратьев Н. Д.
Аграрный вопрос. М.: Лига аграрных реформ, 1917; Огановский Н. П. Земельный вопрос
в Учредительном собрании. М.: Задруга, 1917; Чаянов А. В. Избранные труды. М.: Колос, 1993.

[27] О борьбе двух тенденций в Коминтерне: Беседовский Г. На путях к Термидору.
М.: Современник, 1997. Подробнее: Политическая мысль и дискуссии 20-х годов ХХ века //
Политическая наука. 2001. № 1.

[28] Конституция Российской Федерации с комментариями Конституционного суда РФ.
М.: ИНФРА, 2001.

[29] Дебаты о земле в Государственной думе (1994–2000): Документы и материалы.
М.: РОССПЭН, 2000. Кн. 1–2.

[30] Медушевский А. Н. Власть и собственность в современной России: принятие Земельного
кодекса Российской Федерации // Конституционное право: восточноевропейское
обозрение. 2002. № 1 (38). С. 2–13; Он же. Принятие Земельного кодекса РФ (Мониторинг)
// Совет Федерации и конституционные процессы в современной России. М., 2001. № 1.

[31] Собственность на землю в России: история и современность. М.: РОССПЭН, 2002.

[32] Аграрная реформа: трудности реализации земельного законодательства на современном
этапе // Изменение и консолидация рыночного законодательства в контексте развития
конституционного строя и судебной реформы в России: Аналитический доклад.
М.: ИППП, 2003.