«От земли уродиться да в землю ложиться…»

[1]

В русском крестьянском сознании земля всегда занимала особое место. Мифологические сюжеты и образы, пронизывавшие все сферы жизнедеятельности крестьянина: труд, быт, право, сформировали специфическое отношение к земле, которое можно было бы определить одновременно и как почти религиозное,
исполненное страха, трепета, преклонения, и как сугубо прагматическое, основанное на стремлении получить от нее максимум материальной выгоды.

В данной статье мы попытаемся проследить, какие из народных «земельных»
представлений, верований и обрядов, систематически описанных этнографической наукой XIX–XX веков, остались актуальными в современной русской крестьянской жизни.

Вплоть до начала ХХ века земельная собственность крестьянской семьи определялась количеством мужчин в ней: при общинном землевладении земельные
участки выделялись только на членов семьи мужского пола. Земледельческим
трудом (за исключением жатвы) также занимались в основном мужчины. Земледелие имело эротический подтекст, неслучайно один из самых распространенных
способов проверки готовности земли к пахоте состоял в том, что глава семьи
садился на землю голым задом и определял таким образом тепло, исходящее
от поля[2]. Тот же глава семьи и начинал все виды земледельческих работ: пахоту,
боронование, сев, жатву, тем самым как бы подчеркивая не только свою большину — главенство среди родни, но и право на обладание землей.

Женскую сущность земли составляет ее способность родить. Крестьянин, зависящий от ее плодоносящей силы, стремился получить как можно больший урожай,
но при этом опасался полностью исчерпать ее плодородие. Земледелец оставлял бороду — небольшое число колосьев несжатых, связывавшихся вместе наподобие шалашика, внутрь которого следовало положить хлеб, яйца, водку. Принесенные дары
могли предназначаться собственно земле, Богу, Илье-пророку или существам,
от которых зависит благополучие (полевику — духу — обитателю полей, предкам,
мышам и другим животным — подземным обитателям, от которых зависит и целостность урожая). Во время трапезы на поле произносились приговоры или молитвы вроде этой: «Мы тебе даем, Илья, эту бороду, а ты дай нам кучу зерна!»[3]

Это согласуется с общим требованием народной этики: нельзя брать все сразу и безвозмездно, иначе в следующий раз вовсе ничего не получишь. Рыбак, например, отпускал первую пойманную рыбу; и рыбаку, и охотнику не рекомендовалось вылавливать рыбы или убивать дичи сверх определенного предела. При
этом рыбаки вознаграждали реку (озеро) или в ней живущего водяного за улов:
«Когда щуку идешь ловить, нужно хлеб с собой взять. И бросить кусочек хлеба,
так сказать, чтобы река была милостлива. Как щуку поймаешь, надо еще кусочек
бросить»[4].

Появление в таком контексте земли совершенно закономерно: она тоже понимается как одно из воплощений «того света». Неизвестный мир, населенный
умершими, находится непонятно где; путь туда долог и труден, но одновременно
и близок; тот свет расположен за горами, реками, лесами и вместе с тем — просто
под землей. Такая близость загробного мира активно используется в многочисленных обрядах. Достаточно положить на землю, где строится дом, несколько
монет, чтобы выкупить место, — и в доме будет житься счастливо и богато. Предметы, несущие на себе печать смерти, т. е. того света (например, вещи покойного), закапываются. Из земли появляются разнообразные гады — так в народной
традиции называются разные звери, насекомые, которые считаются вредными
или нечистыми, в частности потому, что обитают в непосредственной близости
к земле или под землей: змеи, мыши, крысы, клопы, тараканы и проч.[5]

Земля воспринималась почти как живое существо, у нее есть именины — Духов день. В это время не только строго запрещено работать на земле, но и принято поздравлять ее с праздником. Святость земли — непреложное ее свойство.
С XIV века известен обычай новгородских стригольников, позднее распространившийся и существующий по сей день среди старообрядцев-беспоповцев, исповедать грехи земле. Согласно этому обычаю, исповедник становится на колени, наклоняется к земле и перечисляет грехи, прося у земли прощения. Тем же
обычаем объясняется приводимая Вл. Далем в словаре пословица: «Этого греха
и земля не снесет».

Самой надежной клятвой считалась та, при которой упоминалась, а то и держалась в руках или во рту земля. Преступить такую клятву страшно, невозможно, ибо
это значит оскорбить землю. Столь же страшны и проклятия с ее упоминанием:
«Чтоб ты в земле пропал!» или (что еще страшнее) «Чтоб тебя земля не приняла!».

Своя родная земля, в которой похоронены предки, помогает, покровительствует. Неслучайно, отправляя человека в дальний путь, ему давали горсть родной земли. Ее подсыпали в обувь, чтобы все время ходить не по чужой, а по своей земле.
Умерших на чужбине стремились привезти и похоронить рядом с домом — чтоб лежали в своей земле. Чужая же земля опасна. Ее не следует трогать без особой надобности, а в случае необходимости — для колдовства — использовали особую землю, отмеченную сакральной силой места: с перекрестка, с могилы, из-под печи или
угла дома и т. д. Ею наводили порчу, с ее помощью колдовали, лечили болезни.

Архаические представления живут в крестьянской традиции и по сей день.
Многие логические связи, мотивировки, лежащие в основе древних представлений, уже утрачены или видоизменены, однако сами обряды и верования сохранились.

* * *

Ниже приводится обобщенное изложение материалов о «земле» из архива фольклорной экспедиции РГГУ, работающей в Каргопольском районе Архангельской
области с 1993 года по настоящее время[6]. База данных включает материалы, полученные в результате интервью на самые разнообразные темы — от календарных
обрядов до застолья и представлений о насекомых. Из 18 000 записей, составляющих базу данных, по запросу «земля» было найдено около 500.

Сразу бросается в глаза, что одна из основных функций земли — родить —
практически не отражена в современных записях. Лишь в отдельных отрывочных
воспоминаниях стариков о прежней жизни, которая была еще до колхозов, при единоличном хозяйстве, содержатся упоминания о том, как собирались первый раз
пахать или сеять, садились, сняв штаны, на землю, чтобы убедиться, что она уже
готова, и, начиная распахивать, бросали в нее монеты или вареные яйца — чтобы
урожай был богаче. Но все это в прошлом, отделенном от настоящего семью десятками лет. Примечательно, что в сознании современных севернорусских крестьян, выросших при советской власти и воспитанных в советских школах, XX век
включает две эпохи, границу между которыми положила не революция, а коллективизация. Нынешнее время началось во второй половине тридцатах годов, когда отобрали землю и скот (нам рассказывали, как крепкие хозяева специально
ходили к колдунам портить отбираемый скот, перед тем как его уведут). Древние
же старики смутно вспоминают, что году не то в семнадцатом, не то в девятнадцатом «был какой-то переворот», а какой — бог его знает.

Поначалу, пока колхозы были маленькими и объединяли жителей одной небольшой деревни, где все друг другу родня, традиционные земледельческие обычаи сохранялось почти в неизменном виде: так, по-прежнему оставляли несколько несжатых колосьев и хлеб на поле, хотя последний сноп приносили уже не
в дом под икону, а в колхозную контору под портрет Ленина — Сталина. Однако
вскоре, с укрупнением колхозов и переформированием многих из них в совхозы
(т. е. не кооперативные, а государственные предприятия), аграрные традиции
превратились в предмет воспоминаний.

В наше время земледелие на Севере практически умерло. В Каргополье, где
собирались неплохие для сурового климата урожаи ячменя, ржи и льна и которое
когда-то считалось самым хлебным краем в тогдашней Олонецкой губернии, засевается не более 10 процентов пахотных земель, если не считать огородов, с которых и кормится большинство тамошнего населения.

Наиболее развита система представлений о земле в погребальном обрядовом
комплексе. Чуть менее половины всех контекстов, в которых упоминается земля,
связано именно с похоронами и поминками. Здесь сравнительно с XIX веком,
когда были сделаны первые серьезные этнографические записи[7], не произошло
практически никаких изменений. Земля почитается как место пребывания покойников, место их загробной жизни. На могилы ходят в гости: проведать, навестить, посетить родителей. Придя к могиле, живые прикасаются ладонью к земле возле ног покойника (нельзя хватать его за лицо) или к стоящему в ногах же
надгробию — это приветствие, покойники чувствуют прикосновение и вступают
с живыми в контакт. Основной смысл этого контакта — угощение предков.
С этой целью на могилы приносится все то, что едят обычно по праздникам в деревне: разнообразные пироги (в Каргополье это чаще всего рыбник — цельная
рыба, запеченная в хлебном тесте), яйца, сладости, водка. Все это частично съедается пришедшими, частично же кладется на могилу, с тем чтобы птицы или собаки съели (кладется тоже не в изголовье, а то птицы выклюют покойнику глаза).
Тем самым пища передается покойнику.

Такие визиты совершаются несколько раз в году, в особые календарные периоды, в обед. Приходить поминать в неположенное время не рекомендуется — все
равно не застанешь хозяев. Они там, под землей, тоже живут активной жизнью:
обедают, ходят друг к другу в гости, на гулянки, спят и т. д. Если, например, кого-то привезли хоронить, то бесполезно «заодно» ходить на другие могилы: все
равно никого не застанешь, все выходят встречать «новенького».

Земля, могила становится новым домом покойного, ее и обустраивают, как
дом. Как при строительстве нового жилища под углы дома кладут монеты в качестве платы за место земле или неназванным обитателям потустороннего мира, на похоронах принято бросать вместе с землей в могилу деньги. Это и объясняется
так же: нужно землю окупить. У кого? Да у тех, кто там поселился раньше, у тех,
кто принимает в свое сообщество нового умершего. Впрочем, иногда в качестве
получателя выкупа выступает собственно земля: «Когда зарывают могилку, дак
денюжек медных туда пихнут — могилу окупали. Опустят гроб, туда платок носовой свой, которым плакала, слёзы-то штобы ушли, и окупают могилу. [У кого?]
У земли» (КА). Выкупают участок земли для своего родственника, чтобы не был
он там чужим. Тогда и ему там будет житься хорошо (надо домик окупить). Чужая
земля становится своей, точнее — родовой, принадлежащей семье, роду.

Устройство могилы непосредственно определяет дальнейшую «жизнь» покойника. Ограда могилы не должна быть заперта, а то покойник не сможет за
нее выйти и вынужден будет проводить время в одиночестве, не сможет общаться с соседями, ходить на беседы, встречать вновь прибывших покойников — граница надземная распространяется и на подземный мир. Чтобы земля не слишком тяготила умершего и он лежал под ней спокойно, непосредственно над
гробом в могиле делаются полати (как в избе под потолком, над лавками): на четыре столбика настилаются доски, так чтобы между крышкой гроба и ними было некоторое расстояние. Только затем могила закапывается. «Полати делают,
чтобы на гроб земля не сыпалась, не стукала. У нас, например, дедушка заказывал [отцу:] “Ты, Миша, мне хоть полати сделай, штобы я не слышал, што комок
на гроб упал”» (КА). Так буквально реализуется поминальное пожелание: «Да
будет земля ему пухом!»

Во взаимоотношениях живых и мертвых есть еще одна крайне важная составляющая. Это страх, или тоска по покойному. Речь идет об особом чувстве, которое далеко не всегда понятно человеку, выросшему вне традиционной культуры,
и хорошо знакомо любому ее носителю. В этом чувстве одновременно присутствует скорбь по усопшему и ужас перед его появлением, причем именно чрезмерная скорбь и вызывает покойника: «[Некая женщина в деревне] очень тосковала
по нём [по муже], и он стал к ней по ночам ходить. Ляжет спать, вот он и приходит и ложитца к ней. А потом ходил-ходил, она стала людям-то говорить, что вот
ходит к ней… А там... я не знаю: раньше-то ить чё-то делали, а... Она положила
ребёнка на край [своей кровати], он пришёл, дак говорит: “Догадалась!” И больше не стал ходить» (КА). Покойники приходят по ночам к скорбящим по ним
родственникам, во сне или «наяву», и, поскольку чаще всего это случается между супругами, ложатся в свою постель и добиваются продолжения супружеских
отношений. Тот, к кому приходит визитер, прекрасно понимает, с кем имеет дело, но, не будучи в состоянии перебороть свою тоску по близкому человеку, поддерживает с ним эти отношения. Естественно, продолжение этих отношений
смертельно опасно: «Приснился [покойный муж]. Я сплю, а он от стенки ко мне
вот так придвигается. Иногда кошка [так лезет к спящему], а тут чувствую, что человек. Придвигается, придвигается, а я ничё не испугалась, не вскочила, а он руку накинул. Я-то за руку-то его схватила: “А тебе чёво, — говорю, — надо?” —
а чувствую, что муж мой. А он говорит: ”Чё, не знаш, чёво надо?” За мной, верно, приходил. Всё говорят, покойник заходит, дак уведёт, дак не знаю, уведёт ли,
нет. [Что он может сделать?] Запетать [задавить, задушить]» (КА). Поэтому живым запрещается чрезмерно переживать и плакать о мертвых. Чтобы предотвратить появление мертвеца, живым делают своеобразную «прививку» смерти. Среди множества ее вариантов есть такой: немного земли с могилы только что
похороненного родственника сыплется за шиворот самым близким или кладется
в воду, которой умываются все пришедшие с кладбища. Небольшая «доза» смерти, содержащаяся в земле с могилы, способна вытеснить значительно бoльшую — визиты мертвеца. Подобного рода замены широко встречаются и в других
видах магии. Так, например, при пожаре, чтобы огонь не перекинулся на соседний дом, в нем растапливают печь, объясняя это так: «Огонь на огонь не берёт
[т. е. не идет]» (КА).

Земля с могилы несет заряд смертной силы, поэтому ее используют как терапевтическое средство не только от тоски, но и от болезней. Существует множество способов лечения болезней, которые сводятся к их погребению. Больного или
принадлежащие ему предметы закапывают. Так, широко распространено представление о том, что человека, которого ударила молния, необходимо как можно
скорее зарыть в землю, оставив снаружи лицо, и он поправится и даже оживет, если его убило. Молния из него выйдет в землю. Похожее средство применяется
при лечении эпилепсии: во время припадка больного следует присыпать землей
или снять с него рубаху, белье и т. п. и закопать ее в подполье. «Если он родился
в рубашке, и закапывают ево в подполе в землю, эту же рубашку [чтобы излечить
от эпилепсии]. И потом ищё в которой [рубашке] он заболел, в первый раз. Это
разрывают рубашку и то же самое — в подполье. Тоже закопают. И тоже что-то
она [знахарка] и говорит... какие-то слова надо» (КА). «А бывает у детей ещё такие, как родимки-то называюца. Они делаюца без сознания. Им смерть приходит. Так это снимали с них платье и закапывали в землю. Как только пришло это,
снимают платье, закапывают в землю, чтобы закопать, чтобы больше никогда не
возникло. Можно закопать в подполье» (КА). Такой способ не только может успокоить припадок, но и совершенно вылечить падучую.

Примерно то же делается с бородавками: необходимо сосчитать их, завязать
на нитке такое же количество узелков, после чего закопать нитку в землю. Когда нитка сгниет, все бородавки сойдут: «Вот, сколько бородавок — нать сосчитать и столько этих, узелков... ну вот, нитка, другой раз бородавок-то вить много — на пальцах ли, где ли — вот их сосчитают, эти бородавки, и сколько
бородавок, столько узелков навязать на нитке. И потом эту [нитку] под камень,
под лёжанец — ну камни, больши таки камни... И вот надо под этот камень,
нать, чтоб откопать земельки, и это туда — называется камень лёжанец - ну, он
лёжит, дак... — и под этот камень, от туда и положить. Говорят, соходит всё, дак
не знаю, насколько правда. Хоть где вот камёшок лёжит — ево не поднять — он
большой ведь камень. И вот немножко подкопать земельки, туда подтолкать
и эту земельку обратно положить, как и было» (КА). Можно просто закопать
веревку в землю или в навоз в хлеву: «Во двор унесла, там закопала, куда-то
в землю, в общем, в навоз, где ходит народ, тут и скот ходит. Как эта нитка истлела, вся изгнила, все потерялись» (КА).

Земля поглощает всякие болезни и страхи-испуги — в том числе и перед покойниками. Чтобы изгнать шальные — нехорошие, беспокоящие мысли, рекомендуется плюнуть на землю и сказать: «Шальня слюна на землю — шальня дума
под землю» (КА). Земля не оскорбится тем, что на нее плюнули (просто так этого делать нельзя), поскольку это не собственно плевок — это болезнь отправляется в землю. Особо тяжелые болезни лечатся продеванием больного через земляные ворота: в земле делается подобие небольшого тоннеля, в который
и просовывается или проползает больной. Вылезть с другого конца он должен
уже здоровым, оставив в земле недуг. Так своеобразно имитируется второе рождение человека: он выходит из утробы земли, как прежде вышел из материнской.
Мать-земля не даст человеку болезни, родит его чистым и сильным, как сама она.
Земля лишена страха, неслучайно заговоры от страха апеллируют именно к ней: «Как мать сыра земля не боится ни стуку, ни бряку, так бы раба Божья Марья не
боялась ни стуку, ни переполоху, ни днем, ни ночью, ни утром, ни вечером» (КА).

Особой силой обладает земля с могилы — она умерщвляет болезни лучше любой другой, но она же опасна для живого человека. Такой землей и лечат, и портят: считается, что, подбросив в чужой дом земли с кладбища, можно извести
всех его обитателей. Если хозяева дома заподозрят неладное, дело может дойти до
полной замены слоя земли под домом или хлевом: «У сватьи испорчен был двор,
это тоже наяву было, в городе, так пришлось хлев да на сколько метров земли
сменить» (КА).

В народной магии широко используются следы — земля, взятая из-под ноги
того, на кого направлены магические действия. След, вынутый из-под ноги человека, может использоваться для наведения на него порчи или для приворота.
Сходные действия предпринимаются и со следом из-под ноги коровы — но с другой целью. При покупке коровы, например, покупательница берет землю из-под
ее заднего копыта, когда та делает первый шаг из хлева на улицу, и кидает его через голову животного в ту сторону, куда ведут. То же делается, когда новые хозяева вводят животное в свой хлев: последний оставленный на улице след бросают
через голову коровы внутрь хлева. Тем самым закрывается дорога, по которой корову привели, животное больше не сможет ее найти и по привычке или от тоски
по прежним хозяевам вернуться обратно к ним. Подобные действия совершаются и при первом выгоне скота весной на пастбище: «Дак уж это приметы такие.
У нас вот выходишь, когда коровушка только выходит [первый раз весной на
пастбище], первые вот эти следы коровьи-то, след-от землёй, так во двор, сама
это делала. Ну во двор кинешь, чтобы она домой ходила» (КА). Весь сезон коровы сами, без усилий со стороны хозяев, будут возвращаться вечерами домой, а не
блуждать по пастбищу или по деревне.

Скотоводческая обрядность — третья область современной крестьянской жизни, в которой архаические верования и традиции продолжают активно жить и развиваться. Форма ведения хозяйства в этой области фактически не изменилась, так
что и ритуальная практика, ей соответствующая, осталась прежней. По частотности упоминания в контекстах, посвященных скотоводству, стоит на втором месте,
между похоронно-поминальными обычаями и медициной.

Для севернорусского региона характерна развитая пастушеская магия, направленная на сохранение целостности стада и облегчения работы пастуха. Это
естественно, если учесть, что скот здесь до 1970-х годов пасли в лесах. Севернорусские пастухи совершали (а кое-где и поныне совершают) сложный обряд —
отпуск, смысл которого состоит в заключении своего рода договора с высшими
силами (при этом на помощь призываются и святые, и леший, и сами силы природы). Пастух собирает стадо на открытом огороженном месте, делает ворота,
над которыми вешает икону, а внизу кладет пояс, палку или веревку, а также разомкнутый замок с ключом, затем пропускает стадо через эти ворота внутрь ограды, где скармливает каждому животному стада по куску хлеба, испеченного из
муки, собранной накануне понемногу во всех домах. В этот же хлеб запекается
шерсть, собранная тогда же со всех коров стада. Затем пастух трижды обходит
стадо, держа в руках решето, в котором лежит икона, свеча, все тот же замок
с ключом, воск и сера из ушей всех коров стада, с закатанной в них шерстью, нож
или кусок косы, часть упомянутого хлеба, другие предметы, и читает длинный заговор. Затем сам текст заговора, написанный на бумаге, или предмет, на который
наговаривается этот текст (замок, нож, палка и проч.), закапывается в землю на
лесном пастбище либо кладется в муравейник, куст или в воду. В результате этого обряда стадо как бы окружается невидимой и не ощутимой ни для кого, кроме
животных, границей, ходит компактно, не разбредаясь по лесу. Хищники не видят и не чуют скота — настолько, что могут пройти между коров и не тронуть их.
Работа самого пастуха при этом сводится лишь к тому, чтобы утром собрать стадо, а вечером дать условный сигнал, протрубив в рог, после чего стадо выходит из
леса и идет в деревню.

В рассказах о пастьбе нередко отмечается, что сами пастухи вовсе не ходят
в лес за скотом, а весь день проводят в праздности. Однако пастьба с отпуском
требует от них совершенно иного труда. Вступая в отношения с высшими силами, пастух берет на себя ряд обязательств, соблюдение которых служит залогом
успешной пастьбы. Помимо платы, которую он должен принести лешему (хлеб,
водка, яйца, иногда одежда, а то и одна корова из стада), пастух обязуется в течение всего пастбищного сезона выполнять ряд запретов. Многие из этих запретов
требуют от него сохранения целостности природы, особо бережного к ней отношения — взамен такого же отношения природы к стаду. Пастух не должен собирать грибов и ягод, разорять гнезд, рыбачить, охотиться, ломать веток и проч.
В этом же ряду стоят запреты на действия в отношении земли: в течение всего сезона пастьбы пастух не должен не только работать в огороде, косить траву, т. е. заниматься работой, связанной с землей, но и хлестать по земле кнутом или погонялкой (веткой, при помощи которой он пасет стадо), а нередко даже садиться на
землю. Особо бережное отношение к земле служит залогом такого же отношения
земли и всей природы к пастуху и стаду. Нарушение же этих запретов грозит наказанием вплоть до смерти животных, а иногда и самого пастуха. Впрочем, в последние десятилетия, когда сельские жители постепенно прекратили обрабатывать пахотную землю, сильно поредевшие стада перестали пасти в лесу и гоняют
на незасеянные поля. Отпала и необходимость в обряде отпуска.

Отношение современного крестьянства к земле отражает не только архаические мифологические представления, или «переживания», как говорили в XIX веке, но и современные социальные процессы. Последние, несмотря на закрытость
традиции, ее невосприимчивость к новому, все же оказывают неизбежное влияние
и на жизнь человека, и — опосредованно — на динамику самой традиции. Традиционные формы жизни и ведения хозяйства лишь едва теплятся в вымирающих
севернорусских деревнях. Землю почти перестали воспринимать как кормилицу,
активным в народном сознании осталось в основном представление о ней как
о месте посмертного пребывания.

---

[1] В статье приняты следующие сокращения: КА — Каргопольский архив Лаборатории
фольклористики Российского государственного гуманитарного университета; ПА —
Полесский архив Отдела этнолингвистики и фольклора Института славяноведения
Российской академии наук; ЭССД — Славянские древности: Этнолингвистический словарь /
Под ред. Н. И. Толстого. Т. 1, 2. М., 1995, 1999.

[2] В сидении или лежании на земле в голом виде, как и в катании по полям, «нередко
актуализировался мотив коитуса с землей» (Агапкина Т. А. Катать(ся) // ЭССД. Т. 2.
М., 1999. С. 479). В южнорусских областях и по сей день рекомендуют: «Пакачаца надо на
зямле без штаноў, тада будут гурки [огурцы]» (ПА, Брянская обл.). Вероятно, тут играет роль
и сходство формы огурца и мужских гениталий.

[3] Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 68.

[4] Трофимов А. А. Ритуально-магическая практика рыбаков Каргопольского района
Архангельской области // Мужской сборник. Вып. 1. Мужчина в традиционной культуре.
М., 2001. С. 56.

[5] Гура А. В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997. С. 17–21.

[6] База данных создается при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного
фонда (проекты №№ 99–04–12024в, 02–05–12026в) и Association Henry Durand. Universite
Paris-IV. Sorbonne.

[7] Серьезное собирание и изучение фольклора и вообще народной культуры в России началось
в середине XIX века, когда появилось значительное число исследователей, самостоятельно
или при помощи корреспондентов (большей частью помещиков, живущих в имениях,
деревенских учителей, лекарей и священников) проводивших сбор этнографического
материала с собственно научных позиций: Б. Д. Гринченко, В. Н. Добровольский,
П. С. Ефименко, Н. А. Иваницкий, Н. Я. Никифоровский, Н. и В. Харузины,
П. П. Чубинский, П. В. Шейн и др.