Интеллектуальный радикализм на фоне либерального консенсуса

Этьен Балибар, Иммануил Валлерстайн. Раса,
нация, класс: Двусмысленные идентичности.
М.: Логос-Альтера; Ecce Homo, 2003.

Подобные книги не умещаются в когнитивные
рамки, в которых мы сегодня находимся.
В России последних полутора десятилетий
марксистская фразеология, а вместе с ней
и марксистская методология подверглись
столь основательной дискредитации, что сознание читателя к марксизму стало совершенно
невосприимчиво. Так что если авторы без иронического отстранения рассуждают о классовой борьбе, эксплуатации и
империализме, то с ними,
надо полагать, не все в порядке. Однако Этьен Балибар и Иммануил Валлерстайн — слишком крупные
фигуры, чтобы от них
можно было попросту отмахнуться. В результате
вырабатывается занятная
стратегия чтения. Один
пласт текста продумывается
или, по крайней мере, принимается к сведению, другой игнорируется (по формуле: у каждого свои
странности).

Российский читатель
наверняка оценит способ,
каким авторы обращаются
с проблематикой национализма и расизма. В их подходе нет места ни психологизму, ни морализаторству, не говоря уже об апологетике.

Капиталистическая экономика по определению является мировой экономикой. Ее
внутренняя логика толкает к экспансии, постоянному расширению зон, вовлеченных
в процесс накопления капитала. В результате
в масштабах планеты складывается особая
система отношений — миросистема, в которой всегда есть центр и периферия. Места
центра и периферии не закреплены раз и навсегда, они относительно подвижны, изменчивы. Неизменен лишь их антагонизм. Выражением этого антагонизма является иерархия
государств. Миросистема организована как
система наций-государств, которые, будучи
формально суверенными политическими образованиями, обладают принципиально неодинаковым статусом. Внутреннее единство
и независимость государств периферии всегда находятся под вопросом. Их стремление
изменить свой статус ведет к появлению
идеологий, называемых националистическими. Государства центра считаются от национализма свободными. Они могут позволить
себе роскошь исповедовать идеи либеральной
демократии, поскольку задача изменения
статуса перед ними не стоит.

Что касается расизма, то его существование неотделимо от попыток закрепить иерархию, сложившуюся в мировой социальной
структуре. Стремление накопителей капитала
к максимизации прибыли предполагает минимизацию издержек, в том числе минимизацию оплаты труда. Но трудящиеся отвечают на это
протестом. Здесь и возникает «волшебная формула
расизма». Дозированный
допуск в страны центра рабочих мигрантов с периферии позволяет решить
сразу несколько задач. Вопервых, снизить уровень
притязаний местных рабочих. Поскольку мигранты
готовы делать ту же работу
за меньшие деньги, местные работники, дабы не
лишиться работы, идут
на подписание навязанного им социального контракта. Во-вторых, добиться
«сплочения нации». Все
из-за той же боязни конкуренции с мигрантами местные трудящиеся выражают желание пожертвовать классовой солидарностью ради
национальной (культурной, цивилизационной). Страх перед голодными ордами
чужеземцев способствует «социальной
интеграции» — объединению подчиненных с властвующими. Наконец, в-третьих,
институциализировать международное разделение труда и связанное с ним неравенство
в международной социальной структуре.
Стремление сохранить привилегированный
статус вообще свойственно человеку. Свойственно оно и низшим классам в государствах
центра. Они пытаются удержать свою привилегированность по сравнению с низшими
классами государств периферии. Господствующие группы в государствах центра (предприниматели, чиновники) во многом сознательно формируют рынок труда таким образом, чтобы социальная стратификация совпадала с этнической. Относительно более
престижные рабочие места резервируются
для «своих», непрестижные и плохо оплачиваемые — для «чужих». Историческая случайность — то, что в миросистемном центре
«своими» являются белые, а «чужими» —
небелые, — выступает в результате как закономерность. Как естественное выражение
цивилизационной иерархии.

Итак, расизм — разумеется, в сублимированной, небиологической форме — встроен в саму логику современного капитализма.
Расизм обусловлен устройством миросистемы, а именно ее поляризацией. На экономическом уровне последняя означает, что для
того, чтобы на одном полюсе могло сосредоточиваться богатство, на другом должна сосредоточиваться бедность. Бедность — не
случайность, которую можно устранить «развитием». (Скорее, концепт «развития» —
удачное изобретение, позволяющее удерживать и углублять разрыв между центром и периферией системы.) На политическом уровне
поляризация находит выражение в мифологии противостояния двух сил. Мир делится на
светлую и темную стороны. Демократический
мир vs авторитаризм, свободные нации vs
«ось зла». Как бы враг ни назывался — коммунизмом, тоталитаризмом, терроризмом, — он
необходим для существования системы.
Можно сказать сильнее: он образует ее конститутивный момент. Поэтому если бы исламского фундаментализма не было, его бы
выдумали.

Впрочем, мы сильно погрешим против
истины, если поставим знак равенства между
Валлерстайном, идеи которого несколько
вольно попытались здесь изложить, и Балибаром. Дело в том, что, будучи единомышленниками в главном, авторы тем не менее во
многих пунктах расходятся. В результате их
тексты резонируют, придавая чтению особую
интригу. Так, если Валлерстайн сосредоточен
на логике (экономического и политического)
исключения, то Балибар скорее занят логикой
(культурно-политического) господства. Для
Валлерстайна социальное исключение в конечном итоге вытекает из экономического.
Культурные и идеологические отношения
производны от политико-экономических отношений. По Балибару же, политическое господство не может быть объяснено исходя
из одной только экономики. Социальные
общности не совпадают с экономическими
общностями. Согласно Балибару, для того
чтобы понять идеологию, недостаточно исследовать лишь институциональные параметры миросистемы. Необходимо обратиться
к историческим обстоятельствам, социальным институтам и культурным формам,
обусловившим появление и функционирование той или иной идеологии. Иными словами, помимо миросистемного контекста,
важен и страновой, внутригосударственный
контекст.

К сожалению, французский философ
больше декларирует эти намерения, чем
реализует их. Переиздавая труд через девять
лет после публикации 1988 года, он лишь
несколькими фразами в предисловии повторяет скупые констатации, содержащиеся
в первом издании, — о существенной роли социально-культурных условий конкретной страны, а также признается в недоработке, сделавшейся со временем явной
для самих авторов: невнимании к религиозному фактору социальных и политических
отношений.

Балибар, по сути, мыслит в том же ключе, что и Фуко (хотя и не пользуется фукольдианской терминологией), когда ставит вопрос о новых формах производства власти.
В частности, о культуре как одном из механизмов регулирования общества. В доминирующей сегодня на Западе культуре общество
интерпретируется в основном в биологических категориях — как «живой организм»,
«тело» и т. д. А организм и тело нуждаются
в воспроизводстве, охране здоровья, лечении
и профилактике болезней. На сегодняшний
день в дискурсе власти все еще преобладает
биологическая метафорика. Ей соответствует
традиционный расизм, построенный на повествованиях генеалогического толка (о тысячелетней истории наций, их корнях,
этногенезе и т. д.). Однако со временем, предсказывает Балибар, расизм сойдет со сцены,
уступив место «пострасизму». Пострасизм
как новая форма социального контроля будет
строиться на таких дискурсах и таких социальных технологиях, которые не нуждаются
в биологических метафорах. Здесь не будет
идти речи о высших и низших популяциях,
о развитых и примитивных народах. Единственное, о чем здесь пойдет речь, — интеллектуальные свойства, присущие «нормальной»
общественной жизни, и свойства, присущие
тем индивидам и группам, которые к этой
жизни не приспособлены. Иначе выражаясь,
о цивилизационной норме и отклонениях
от нее, вызванных некоей врожденной индивидуальной предрасположенностью к девиантному поведению. В результате произойдет
смещение целей теории. Социобиология,
генная инженерия и даже евгеника — весь арсенал теоретических средств будет мобилизован на селекцию индивидов. На научный отбор желательных членов общества и их отделение от нежелательных, а также на совершенствование средств улучшения наследственности, контроля над рождаемостью и т. д.
Иными словами, государство займется социальной профилактикой отклонений. Остальное довершит неравенство в сфере образования. Классовая иерархия уступит место
интеллектуальной[1].

Но вернемся к двухслойности текста,
вернее к той читательской стратегии, которая делит его на два слоя — воспринимаемый и игнорируемый. Последний связан с
интеллектуальным радикализмом авторов.
Если читатель отнесется к этому пласту текста всерьез, он рискует лишиться мировоззрения. Нарушится единство системы представлений, сформированных в рамках
либерального консенсуса. Его величество
рынок, индивидуализм, гражданское общество, права человека — все, что приличному
человеку в наши дни кажется само собой разумеющимся, радикалы Балибар и Валлерстайн дезавуируют как идеологические иллюзии. Они даже Маркса находят
недостаточно радикальным. Маркс, по мнению Валлерстайна, разделял с либерализмом
веру в то, что государство и гражданское общество — разные вещи. Между тем в условиях современного капитализма государство,
позиционируя себя в качестве рыночной демократии и welfare state, стремится к тождеству с гражданским обществом. В стратегию
государства как института господства в наши
дни входит внушение населению мысли о
незыблемости ценностей «гражданского общества». Не сам ли Маркс показал, что классовое господство реализуется как идеологическое господство и что идеология
господствующего класса становится господствующей идеологией? Такой идеологией сегодня является (нео)либерализм.

Конечно, вывод о тотальном господстве
либерализма в российских условиях может
показаться несколько преждевременным.
Особенно учитывая итоги последних думских
выборов. Но мы ведем речь не о политическом, а об интеллектуальном поле. О том, что
вывод о либеральной гегемонии в интеллектуальном поле далеко не столь неуместен, как
может показаться, свидетельствует, среди
прочего, характер перевода рецензируемой
книги. Переводчики, судя по их незнакомству с марксистской терминологией, — сравнительно молодые люди, выросшие в условиях
упомянутой гегемонии. Иначе трудно объяснить, почему прибавочную стоимость они называют «дополнительной», эксплуататорские
отношения — «эксплутационными», а класс
в себе и класс для себя — «направленностью
на себя и для себя».

Появление русского издания книги именно сейчас объясняется, скорее всего, тем же,
чем и ее пятнадцатилетнее отсутствие на нашем книжном рынке (тогда как Сэмюэл Хантингтон и Пэт Бьюкенен выходят едва ли не
одновременно с оригиналом). Наметился легкий сдвиг в восприятии «левизны». В последние год-два слово «левые» у нас перестали ассоциировать с Зюгановым и Лигачевым, хотя
еще не начали связывать с Сартром и Жижеком. Закрепить этот сдвиг, похоже, и намерены издатели, заявившие рецензируемый труд
в рамках проекта «Левая карта». Заметим в заключение, что если участники проекта будут
столь небрежно подходить к издательскому делу (я имею в виду чудовищное количество опечаток), то их карта очень скоро будет бита.

---

[1] Глубокое развитие этих тезисов и богатый иллюстративный материал к ним читатели найдут
в книге: Тищенко П. Био-власть в эпоху биотехнологий. М.: Институт философии РАН, 2001.