Приватизация земли: выжить или преуспеть?

Реализация Программы приватизации земли и реорганизации сельскохозяйственных предприятий стала важным компонентом аграрной реформы 1990-х годов. Механизм приватизации был выработан и отлажен в ходе осуществления Земельного проекта[1], спонсором которого выступила Международная финансовая
корпорация (IFC). Программа создавала предпосылки для развития рынка земли, которое, по замыслу реформаторов, должно было привести к концентрации
ресурсов у наиболее эффективных собственников — тех, кто получает наиболее
высокие доходы на единицу ресурсов. Эффективное хозяйствование в рыночных
условиях должно было способствовать повышению уровня доходов работников
и предпринимателей. Ориентация на частную собственность роднила Программу со столыпинской аграрной реформой начала ХХ века, а непосредственное
участие в ее осуществлении сотрудников IFC обеспечило особенно внимательное
отношение к разработке необходимых нормативно-правовых документов.

Мотивы участников реорганизации

Непосредственные участники Программы руководствовались различными
мотивами. Они стремились:

1) повысить свой доход, используя возможность самостоятельного хозяйствования на собственной земле;

2) сохранить доступ к ресурсам предприятия, обеспечивающий получение
дохода на уровне прожиточного минимума;

3) сохранить сложившуюся в колхозе и вокруг него инфраструктуру, риск разрушения которой возрастал при разделении реорганизуемых предприятий.

В первом случае можно было говорить о стремлении к успеху, во втором и третьем — о простом желании выжить. В ходе осуществления Программы условия
жизни сельского населения постепенно менялись, и, соответственно, менялась
значимость перечисленных мотивов. Это оказывало влияние и на способ реорганизации, который выбирали предприятия.

Механизм реорганизации

Сельскохозяйственное предприятие, принявшее решение о реорганизации на
общем собрании (в случае кооператива — на собрании его членов), в дальнейшем следовало упорядоченной процедуре, начиная с инвентаризации и оценки активов и заканчивая распределением земли и имущества между вновь образованными предприятиями. Не следует представлять этот процесс как раздачу земли
и имущества бывшим колхозникам: последние получали не колесо от трактора,
а долю в уставном капитале. Если кто-то хотел выделиться и создать свое фермерское хозяйство или возглавить предприятие, то реорганизация предоставляла
ему такую возможность, но если все желали и дальше работать единым коллективом, то разделения не происходило. Если принималось решение о разделении, то
земля и имущество материнского предприятия распределялись между новыми
предприятиями на аукционах, где платежными средствами служили земельные
доли и имущественные паи. Все земельные доли в реорганизуемом предприятии
были равны: работники предприятия, его пенсионеры и работники учреждений
социальной сферы, находящихся на его территории, получали равные доли
в сельскохозяйственных угодьях реорганизуемого предприятия (правда, без выделения соответствующих земельных участков). Имущественные паи не были
равными: величина каждого пая определялась, как правило, уровнем заработной
платы и трудовым стажем работника.

В результате аукционов и земля, и имущество распределялись между новыми
предприятиями. Трудовые ресурсы последних также формировались на базе реорганизованного предприятия.

Типовая модель реорганизации, разработанная в Нижнем Новгороде, была
позже реализована в 16 других регионах России.

Способы реорганизации

Применялись две схемы реорганизации колхозов и совхозов: «разделение» и «преобразование». В случае «разделения», означавшего выделение из материнского
хозяйства нескольких предприятий, имело место моделирование рыночных отношений на уровне сельского сообщества. Руководители новых предприятий конкурировали, стремясь привлечь земельные доли и имущественные паи, чтобы обеспечить создаваемые предприятия лучшей землей и техникой; работники
конкурировали, стремясь получить рабочие места на более перспективных предприятиях. Результатами такой реорганизации стали: 1) рост предпринимательской
активности; 2) повышение трудовой активности; 3) более неравномерное, по сравнению с материнским хозяйством, распределение ресурсов (включение рыночного механизма обязательно приводило к дифференциации: более успешный руководитель привлекал самых способных и дисциплинированных работников, а на
аукционах, как правило, скупал лучшие лоты). Многие реорганизуемые предприятия были в свое время образованы из нескольких мелких колхозов, и в результате
преобразований эти бывшие колхозы проиграли дважды: сначала при концентрации ресурсов в центральном отделении большого предприятия, потом при выделении этого отделения в самостоятельное предприятие. Жители отдаленных отделений реорганизуемого предприятия воспринимали такое выделение, отрезавшее им
доступ к ресурсам, сконцентрированным в центральной усадьбе, как несправедливое. В свою очередь работники центральных отделений, прежде всего ведущие специалисты, считали, что в рыночных условиях отдаленные бригады становятся экономическим балластом, от которого реорганизация дает шанс избавиться.

Реорганизация по схеме «преобразование», не включавшая механизм конкуренции, сводилась к приведению учредительных документов предприятия в соответствие с действующим законодательством и реализации прав собственников
земельных долей, заключавших с предприятием договоры аренды.

Выбор способа реорганизации

Решение о реорганизации принималось общим собранием. Выделение нескольких предприятий означало, что в сельском сообществе стремление повысить доход преобладает над боязнью его потерять. Этот способ, оценивавшийся как более перспективный самими реформаторами, избрало большинство хозяйств,
реорганизованных в первый год осуществления Программы. В дальнейшем ситуация принципиально изменилась. Сельские предприятия все чаще отказывались
от конкуренции, ограничиваясь формальным преобразованием: если в первый
год реформирования разделились четыре хозяйства из пяти, то в пятый год —
только каждое пятое. Почему же рыночные отношения утрачивали привлекательность в глазах селян?

Эффективный собственник, на которого делали ставку П. А. Столыпин в начале ХХ века и его последователи в конце столетия, — тот, кто получает больший
доход на единицу собственности. Именно через дифференциацию доходов проявляется эффективность собственности. При равномерном распределении дохода о ней не приходится и говорить. Общая среда существования и относительная
прозрачность процессов распределения и потребления предохраняют сельские сообщества от такой дифференциации доходов, при которой обогащение одних
сопровождается обнищанием других. Поляризация возможна только при разрушении сельского сообщества, существование которого оказывается под угрозой,
когда большинство его членов лишаются доступа к жизненно необходимым
ресурсам. Количественно охарактеризовать жизненно необходимые ресурсы
на душу населения позволяет понятие прожиточного минимума (ПМ), представляющего собой стоимостную оценку продовольственной корзины (набора
продуктов питания, необходимых для сохранения здоровья человека и обеспечения его жизнедеятельности), а также расходов на непродовольственные товары,
услуги и налоги. Хотя ПМ включает весьма скудный набор товаров и услуг,
он должен обеспечивать не только физиологическое, но и социальное выживание индивида.

Можно предположить, что выбор сельским сообществом способа реорганизации в значительной мере определялся соотношением величины прожиточного
минимума и уровня доходов большинства сельских жителей. Рассмотрим различные варианты этого соотношения. Если среднедушевой доход совпадает с ПМ
или близок к нему (ситуация отнюдь не фантастическая: в 1999 году соотношение
среднедушевых располагаемых ресурсов и величины ПМ составило в сельской
местности 0,98), равномерное распределение дохода максимизирует шансы выживания для большинства (рис. 1). В этих условиях дифференциация доходов, не
сопровождающаяся инвестициями в производство или значительной внешней
материальной поддержкой уязвимых групп, выталкивает все большее число членов сообщества за черту бедности. Сельское сообщество стремится избежать этой
угрозы, сохраняя более равномерное распределение доходов. Чтобы людям захотелось рискнуть, они должны располагать чем-то сверх жизненно необходимого.
Бедные не хотят конкурировать: они стремятся «выжить одним колхозом», а не преуспеть. Этика выживания в сельском сообществе, по Дж. Скотту, получает
вполне реальное экономическое обоснование[2].

На схеме доходы жителей упорядочены по возрастанию. К — число жителей,
имеющих доходы меньше прожиточного минимума (ПМ), N — общее число членов сообщества, ПК (продовольственная корзина) — часть ПМ, предназначенная для продуктов питания и обеспечивающая физиологическое выживание (как
правило, составляет примерно половину ПМ).

Равномерное распределение дохода максимизирует шансы выживания для большинства членов сообщества; напротив, чем значительнее дифференциация дохода, тем
больше работников может оказаться за чертой бедности (уровень бедности К/N > 0,5).

Характер распределения таков, что без дополнительных инвестиций или
внешней поддержки относительное обогащение даже одного работника (доход,
в m раз превышающий ПМ) может породить нищету многих: доход 2 (m — 1) жителей сокращается до уровня продовольственной корзины (ПК), и они оказываются на грани выживания.

Снижение среднего дохода сельских жителей до уровня ПМ показывает, что все
факторы производства на селе работают плохо. Это лишает земельную собственность привлекательности в глазах селян. Можно иметь несколько гектаров земли,
но если у хозяина нет технических и финансовых ресурсов для ее обработки и никто не стремится ее купить или взять в аренду, владение этой собственностью для
него совершенно бесперспективно — дохода она не приносит, а платить земельный налог все равно необходимо.

Доля «разделившихся» предприятий падала с каждым годом, особенно резко — во второй год реорганизации. Именно тогда значительно снизился и уровень жизни селян. Если в первый сезон реорганизации на разделение решались
более богатые предприятия, то уже со второго сезона многие относительно крепкие хозяйства не стали разделяться. Руководители и специалисты опасались разрушить в процессе разделения сложившуюся ранее инфраструктуру. При выборе
организационно-правовой формы все чаще останавливались на сельскохозяйственном производственном кооперативе.

В Вадском районе Нижегородской области старались избегать конкуренции
не только на уровне сельского сообщества, но и между предприятиями района.
Районное управление сельского хозяйства постоянно координировало действия
предприятий, чтобы снизить закупочные цены на необходимые ресурсы, а сельхозпродукцию реализовать по более высоким ценам. Благодаря этой политике
в районе оказался наивысший среди 49 районов области процент рентабельных
предприятий (нерентабельным было всего одно), в то время как по области в целом отрасль стала убыточной. Этот результат был достигнут отнюдь не за счет дотаций из бюджета, а в жесткой полемике с политическими властями.

В случаях, когда среднедушевой доход в несколько раз превышает прожиточный
минимум, рост дифференциации может не приводить к обнищанию значительной части сообщества (рис. 2). Кто лучше управляется со своей собственностью,
тот получает и больший доход, — такой порядок поощряет предпринимательскую
активность и трудовые усилия и выглядит весьма привлекательным для наиболее
активных членов сообщества, так как можно стать более зажиточным, не становясь при этом мироедом (уровень бедности K/N на нашем рисунке не превышает
нескольких процентов). Пассивная (в плане предпринимательства) часть сообщества не лишается при этом средств, достаточных для существования, и потому не
оказывает серьезного сопротивления процессу дифференциации доходов.

Результаты реформирования

Программа приватизации земли была схожа со столыпинской земельной реформой не только по своим ориентирам, но и по результатам. Осуществленное в сельской России изменение собственности в корне отличалось от преобразования системы собственности в США, происходившего под напором грандиозных
поселенческих движений, стремившихся не столько к выживанию, сколько к успеху, — движения скваттеров на американском Среднем Западе и движения старателей после открытия золота в Калифорнии. В этом преобразовании Э. де Сото
видит ответ на сформулированный им же вопрос: почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение в остальном мире[3]. В представлении большинства американцев собственностью на землю справедливо поощрялись те, чья деятельность повышала ценность земли. В понимании россиян справедливость заключается в обеспечении каждому члену сельского сообщества права на жизнь,
что при сокращении ресурсов означает все более равномерное их распределение.
Этот признанный подавляющим большинством ориентир объясняет единство
обычного права в русских крестьянских сообществах от Смоленска до Владивостока, выявленное в 80-х годах XIX века[4]. Во многом он объясняет и живучесть института земельной общины, выработавшего сложные уравнительно-передельные
механизмы[5]. Общинные порядки и действовавшее обычное право являлись эволюционным механизмом, обеспечивавшим выживание крестьян в условиях аграрного перенаселения. Столыпинская реформа, проводимая по обоснованной
программе и включавшая инвестиции в сельское хозяйство, оказывала на общины значительное административное давление, переходящее в прямое насилие.
Реакцией на это внешнее воздействие стало не выделение «сильных и трезвых» по
их собственному почину, не создание широкого слоя «крепких хозяев», которые
могли бы стать опорой режима, а исход из общины «пьяных и слабых»[6]. Эволюционно сложившийся механизм выживания был сломан, деревню покинули массы
бедняков, чья низкая квалификация не позволяла им получить работу в городах.
Агрессия, порожденная безвыходным положением, выплеснулась в годы революции и гражданской войны. В конце концов это противоречие было разрешено
большевиками, аккумулировавшими огромное количество неквалифицированных работников на гигантских стройках и заводах.

Практика приватизации земли в конце ХХ века соответствовала действовавшему законодательству и исключала насильственные методы (это ее несомненное достоинство), но не предусматривала инвестиции в сельскохозяйственное
производство. Экономическая стимуляция осуществлялась только в Нижегородской области, где были выделены скромные бюджетные средства на поддержку
реорганизованных предприятий. Эта мера подтолкнула к реорганизации многие
слабые предприятия, плохо подготовленные к работе в рыночных условиях, —
хозяйства, располагавшие крайне изношенной техникой и отдаленные от рынков
сбыта и ресурсов. Трудовой энтузиазм, вызванный реорганизацией («оказывается, область помнит про нас, мы еще кому-то нужны»), едва ли компенсировал понесенные к тому времени потери в техническом оснащении. Часть таких хозяйств решилась на разделение, но в результате образовались не крепкие
предприятия, а «слабые» и «слабейшие». Процесс отделения слабейших производил тягостное впечатление, поскольку снижал шансы на выживание работников
и их семей, привязанных к единственному предприятию местом своего проживания. В относительно изолированных сообществах конкуренция за последний
трактор сопряжена с моральными потерями, так как ущемляет право слабейшего
на жизнь. В условиях кризиса и резкого падения уровня жизни во многих сельских сообществах возобладало стремление к взаимной поддержке («выживут все
или никто»), к сохранению для каждой семьи какого-то доступа к ресурсам предприятия и снижению риска, связанного с дифференциацией доходов.

Самым важным итогом Программы представляется расширение правового
пространства для сельского населения России. Договоры, заключенные в ходе ее реализации собственниками земельных долей, зачастую представляли собой первые в их жизни правовые документы, в обсуждении которых они участвовали
и которые получили на руки. Этот опыт дал сельским жителям наглядное представление о том, что такое договор. От ситуации, при которой деятельность регулируется занимаемым в обществе положением и субъекты не имеют равных прав
(например, вплоть до 60-х годов колхозники не имели паспортов и не могли свободно передвигаться по стране в поисках работы), был осуществлен переход
к принципиально иному порядку, когда деятельность регулируется соглашениями между равноправными сторонами.

Программа ставила задачу: не просто наделить сельских тружеников правами
на землю и имущество предприятий, но и предоставить им возможность осуществить эти права. О том, насколько эту задачу удалось решить, можно судить, ответив на следующие вопросы:

• знают ли новые собственники о своих правах,
• как они распоряжаются этими правами,
• приносит ли их собственность реальный доход.

Автором совместно с другими сотрудниками Земельного проекта и при участии
зарубежных ученых был проведен ряд социологических исследований, в том числе массовые опросы сельских жителей в 1995–1998 годах[7].

Результаты опроса собственников земельных долей, проведенного осенью 1997 года[8], показали, что в хозяйствах, реорганизованных в рамках Программы, практически все собственники (97 процентов) получили свидетельства на земельные доли и 80 процентов из них — свидетельства на имущественные паи.
В контрольной группе нереорганизованных хозяйств свидетельства на землю получило меньшее число собственников, а свидетельства на имущественный пай не
получило большинство.

Спустя год ситуация заметно ухудшилась: свидетельства на имущественный
пай стали получать еще реже. Руководители предприятий и специалисты из районных управлений сельского хозяйства опасались, что участники могут потребовать
в счет пая имущество или денежную компенсацию, осложнив и без того тяжелое
положение предприятия (в 1998 году изношенность материально-технических ресурсов оценивалась руководителями как важнейшее — после диспаритета цен —
препятствие, мешавшее работе предприятий).

Реорганизация включала в себя информационную работу с сельскими жителями, т. е. разъяснение их прав. Основным источником информации служили общие собрания. Большинство собственников отметили, что информационные собрания проводились. Непосредственно в них участвовали
более 60 процентов собственников земельных долей в реорганизованных хозяйствах и 50 процентов — в нереорганизованных[9]. Чаще в собраниях участвовали работники предприятий, многие пенсионеры отсутствовали. В результате информационной работы собственники узнали о том, какими правами по
распоряжению земельными долями и имущественными паями они располагают, какие существуют виды сделок, каковы преимущества и недостатки каждой из них.

Лучше всего собственники были информированы о праве сдать земельную
долю в аренду и передать по наследству. А вот о возможности вложить земельную
долю или право пользования ею в уставный капитал, обменять земельную долю
на имущественный пай знали далеко не все. О праве получить земельный участок
в счет доли знали около половины респондентов, около 40 процентов затруднились дать ответ на соответствующий вопрос.

В процессе реорганизации собственники не только узнавали о своих правах,
но и реализовали их посредством заключения договоров. Реальный выбор по распоряжению правами собственности в значительной мере определялся экономическими условиями, в частности наличием спроса на землю. Чем большее число
предприятий и крестьянских хозяйств привлекало земельные доли, тем шире был
выбор для собственников, решавших, куда свою долю вложить. За год этот выбор
существенно сократился: если в 1997 году в реорганизованных хозяйствах 52 процента собственников отметили, что земельные доли привлекало не одно предприятие, а двое или более лиц (например, предприятие и два-три фермера), то
в 1998-м году на такую ситуацию указали только 25 процентов. В нереорганизованных же хозяйствах возможность выбора за это время практически не изменилась: в 1997 году ее отметили 11 процентов, в 1998-м — 15 процентов собственников земельных долей. Но даже в том случае, когда земельные доли привлекались
разными лицами, условия, которые они предлагали арендодателям, могли не различаться (на такие различия указали только шесть процентов опрошенных собственников). Поэтому закономерно, что при выяснении мотивов заключения договора по использованию земельной доли около трети собственников ответили,
что у них не было выбора. Основные мотивы при выборе лидера не менялись: это
ориентация на большинство («сделал как все») и стремление сохранить за собой
рабочее место.

Участие собственников в согласовании условий договоров показывало, насколько активно они включились в реорганизацию. В реорганизованных хозяйствах 41 процент собственников принимали участие в обсуждении положений договора аренды (в нереорганизованных — 35 процентов). Однако участие зачастую
сводилось к присутствию на собраниях, где руководители предприятий предлагали свои условия договоров. Собственников, которые активно вели переговоры,
предлагая и отстаивая свои условия, было крайне мало: об этом заявили три процента в реорганизованных хозяйствах в 1997 году и 0,3 процента — в 1998 году. По
сравнению с первыми годами реорганизации все чаще использовался многосторонний договор аренды, в котором не учитывались индивидуальные интересы
собственников земельных долей. Таким образом, сложившаяся экономическая
ситуация ограничивала реальные возможности собственников распорядиться
правами на землю и имущество.

Заключение договора — важный шаг в реализации прав собственности, но не
менее важно, на каких условиях он заключен и как эти условия соблюдаются.
Уровень арендной платы зависел от экономического положения предприятияарендатора. Относительно сильные предприятия в счет арендной платы не только обрабатывали личные участки, но и выдавали арендодателям по 500 килограммов зерна. Это происходило в тех случаях, когда был спрос на землю и возникала
конкуренция при привлечении земельных долей. В средних предприятиях[10]
арендная плата обычно включала обработку личных участков, транспортные услуги по доставке сена и топлива, а также уплату земельного налога. Слабым хозяйствам было тяжело выплачивать даже скромную арендную плату: часто они
ограничивались лишь уплатой земельного налога, и в этом случае собственники,
можно сказать, ничего не получали — ведь они не платили налог и раньше.

Изменения сельских сообществ в постсоветский период

Было бы ошибкою полагать, что проблему сельской бедности в России породила Программа приватизации земли и реорганизации сельскохозяйственных
предприятий, — хотя бы потому, что реорганизованные в рамках Земельного
проекта предприятия были весьма немногочисленны (несколько сот из двадцати семи тысяч российских сельхозпредприятий), а сельская бедность стала
в стране типичным явлением. Бедность опередила реорганизацию. Более того:
Программа рассматривалась ее сторонниками и инициаторами, в частности нижегородским губернатором Борисом Немцовым, как способ вытянуть сельское
хозяйство из всеобъемлющего кризиса. Но решить в рамках Программы проблему сельской бедности не удалось.

Итак, общий экономический кризис поставил многие сельские сообщества
перед проблемой выживания. Чтобы понять, как они пытаются ее решить, надо
рассмотреть систему жизнеобеспечения села. Основные ее составляющие — личные подсобные хозяйства (ЛПХ), сельхозпредприятие, социальная инфраструктура (в первую очередь учреждения образования и здравоохранения), органы самоуправления. Роль государства в поддержании жизни села обитатели последнего
видели, главным образом, в относительно своевременной выплате пенсий.

В 1970–1980-е годы ведущим звеном системы жизнеобеспечения служило
сельскохозяйственное предприятие. Занятые в нем жители именно там получали
основной доход, хотя большинство из них имели и свои ЛПХ, работа в которых
означала приверженность сельскому образу жизни и, как правило, не была вызвана необходимостью выжить. Предприятия же развивали и инфраструктуру села, хотя в производственной деятельности напрямую зависели от государства.

В 1990-е годы освобождению сельхозпредприятий от партийно-государственной опеки сопутствовала потеря ими экономической поддержки со стороны государства. Объекты социальной сферы и инженерной инфраструктуры постепенно
передавались на баланс местных администраций — тем самым предприятия освобождались от бремени их финансирования. Но недостаток бюджетных средств
привел к упадку сельской инфраструктуры. Рухнуть окончательно ей не позволяли
опять-таки сельскохозяйственные предприятия, остававшиеся центральным звеном в жизнеобеспечении села (хотя условия их деятельности резко изменились).

Реорганизуемые по Программе сельскохозяйственные предприятия отнюдь
не представляли собой бизнес в чистом виде. С одной стороны, они были ориентированы на получение прибыли, а с другой — поддерживали сохранившуюся на
селе социальную инфраструктуру (даже в тех случаях, когда последняя была передана на баланс местных администраций), обеспечивали личные подворья кормами по заниженным ценам, обрабатывали огороды жителей, предоставляли
транспортные и ритуальные услуги (бесплатно или по заниженным ценам), не
допускали массовых сокращений рабочих мест — т. е. совершали множество операций, не только не сулящих прибыли, но и приносящих прямой убыток. Для них
были характерны особые мотивы хозяйственной деятельности, сходные с общинными и отличные от стремления максимизировать чистый доход.

Наиболее тесно сельхозпредприятие взаимодействует с личными подсобными хозяйствами, причем за годы реформирования характер этого взаимодействия
существенно изменился. ЛПХ работников сельскохозяйственных предприятий
стали основным источником их доходов. Еще в начале 1990-х годов основную
часть денежных выплат работники получали на предприятиях, а продукты, произведенные в ЛПХ, большей частью шли на стол их семьям и родственникам.
Но тотальная убыточность сельскохозяйственных предприятий привела к господству бартерного товарообмена. Натуральная форма платежей утвердилась
и в отношениях предприятий с работниками: их труд все в большей степени
оплачивался зерном и другой продукцией, вследствие чего перед работниками
стала нетрадиционная задача превращения в деньги заработной платы, получаемой в натуральной форме.

Руководители коллективных предприятий осознанно осуществляли перемещение ресурсов в ЛПХ работников. Они понимали, что односельчане видят в них
не столько свободных предпринимателей, сколько представителей властных
структур, и что в случае обострения социальной напряженности массовое недовольство будет в первую очередь направлено лично на них.

Изменение соотношения доходов, получаемых от работы в сельхозпредприятии и в личных хозяйствах, в пользу последних вызвало соответствующее перераспределение трудовой нагрузки. Упала заинтересованность в результатах труда
на предприятиях, усилилось растаскивание их ресурсов по личным подворьям.
Эти факторы способствовали еще большему ослаблению предприятий и, в конечном счете, оскудению ЛПХ.

По сравнению с 1980-ми и началом 1990-х годов стал иным и бюджет времени селян: вместо простаивания в очередях и поездок в областной центр за продуктами они больше заняты выращиванием овощей и картофеля, уходом за своей скотиной, ремонтом одежды, обуви, бытовой техники и жилища. Труд их
вроде бы стал более универсальным, но, к сожалению, остался малопроизводительным. Сельские семьи сталкиваются с множеством новых проблем, которые
приходится решать без чьей-либо помощи. Каждый за себя — примерно так можно вкратце сформулировать соответствующую стратегию выживания. Но реализация этой стратегии проявляется не столько в отказе от иждивенчества, сколько
в ослаблении традиционных социальных связей, взаимном недоверии, попытках
унести из колхоза то, что не успели растащить другие. Самими селянами происходящее воспринимается как упадок.

Можно выделить по меньшей мере три типа адаптации сельских сообществ
к новым условиям, возникшим в ходе реформ 1990-х годов.

Первый тип обозначим как асьендизацию[11]. Он сочетает следующие черты:
наличие сохранившегося крепкого предприятия с авторитарным лидером во главе; уровень дохода большинства селян, превышающий величину прожиточного
минимума; значительное влияние семейно-родственного уклада, препятствующее развитию кооперации и самоуправления. Управление сообществом реализуется через компромисс директора с сельскими кланами. Этот тип более характерен для южных регионов.

Второй тип назовем парцелляцией. Он наблюдается при прекращении работы
предприятия, предоставлявшего основную массу рабочих мест на селе, при отсутствии альтернативной занятости и падении доходов большинства селян ниже
величины прожиточного минимума. Реализуется стратегия «каждый за себя», выживание отдельными дворами, кое-где при этом возникают зачатки фермерства.
Описанная картина характерна для ряда северных и центральных регионов.

Но в сельских сообществах этих же регионов сложился и третий тип адаптации к переходной экономике, который можно назвать социализацией. Потребности ЛПХ в кормах и технике учитывались и закладывались в план производства
сельхозпредприятий. Соответствующая часть произведенной продукции распределялась по ЛПХ, ее не показывали в отчетности предприятия. На таких предприятиях занижались урожайность, заработная плата и некоторые другие показатели, но сохранялась трудовая дисциплина и пресекалось воровство. Бухгалтер
и директор рисковали, сознательно идя на правонарушения. Но они искажали
отчетность не потому, что прятали от государства прибыль, — ведь предприятия
ее и не получали, целью этих подтасовок было не получение прибыли, а выживание сельского сообщества. Такая социальная практика, будучи формально противозаконной, воспринималась сообществом как обоснованная и справедливая[12]. Знали о ней и в районных администрациях, но относились терпимо,
воспринимая ее как неизбежное зло. Районные власти понимали, что в случае
массовых беспорядков дело может не ограничиться столкновениями с первым
эшелоном (руководителями предприятий) и коснется непосредственно их самих, — они были жизненно заинтересованы в социальной стабильности, ценя ее
гораздо выше, чем букву закона.

Стратегия выживания отличается от стратегии развития. Ее цель — при сокращении поступающих в сообщество ресурсов не допустить падения существующего потребления ниже некоего критического минимума. Ее принцип — помоги слабому, в то время как экономический расчет диктует иной принцип —
поддержи сильного. Столкновение стратегий развития и выживания происходило
в жизни российского села и в период столыпинской реформы.

В 1990-е годы многие предприятия вынужденно сочетали предпринимательский интерес с функциями социальной службы, решающей проблему выживания
сельского сообщества. Как же складывались отношения между предприятиями
и сообществами, между предприятиями и личными подсобными хозяйствами?

Становятся ли последние самостоятельными производителями товарной продукции? Ведь если говорить о продукции валовой, то в 90-х годах половину ее стал
производить именно этот сектор.

По мнению экспертов и самих владельцев ЛПХ, землей эти хозяйства были
обеспечены в достаточной мере. Средние размеры личных хозяйств колебались
в пределах от 8 до 50 соток (в зависимости от района). Только единичные ЛПХ
использовали возможность расширения в счет земельной доли и нарастили свои
наделы до нескольких га; при этом большая часть площади отводилась под сенокосы. Техническое обеспечение ЛПХ было недостаточным, и, как правило,
селяне не располагали средствами для того, чтобы его улучшить.

Доход, получаемый от ЛПХ, зависел от экономического положения сельхозпредприятия. Хотя работники слабых предприятий, получая очень низкую зарплату, были вынуждены отдавать все больше сил ЛПХ, они не получали от своих предприятий никакой помощи (в то время как крепкие предприятия
оказывали крестьянским подворьям значительную поддержку). Как следствие,
все большему числу сельских жителей становилось труднее вспахать своих огороды и обеспечить кормами своих животных. По результатам массовых опросов,
осуществленных в рамках Земельного проекта в 1997–1998 годы, в сильных
предприятиях трудности со вспашкой огородов отметили 14–16 процентов
работников, а в слабых — 30–31 процент. На трудности с обеспечением домашнего скота кормами указали в сильных предприятиях 18–20 процентов, в слабых — 35–36 процентов.

Таким образом, с ослаблением предприятий ЛПХ, как правило, не крепли,
а оскудевали. Потребностей в увеличении земельных ресурсов, доступ к которым облегчала проводимая приватизация, большинство ЛПХ не испытывали,
а удовлетворить их потребности в технических ресурсах, передав им в собственность имеющуюся технику, предприятия обычно были не в состоянии (поэтому
на селе и боялись разделения предприятий). Если же предприятие фактически
переставало работать, то ЛПХ — в отсутствие альтернативной занятости — оказывалось единственным средством выживания: увеличивалось поголовье личного скота и росли объемы реализуемой продукции. Этот рост ограничивался
преобладанием ручного труда и использованием примитивных технологий. Все
это сопровождалось сокращением доступа сельских жителей к образованию
и здравоохранению, общим падением уровня жизни. Как заметил городской
школьник, приехавший в деревню на каникулы, «скота у вас все больше, а сами вы все беднее».

Если сравнить нынешние ЛПХ с крестьянскими хозяйствами первой четверти века, то придется отметить существенные различия: ЛПХ менее самостоятельны, рынок сельскохозяйственной продукции более монополизирован. Крестьянские хозяйства, обложенные немалой данью, в целом не снижали уровень
производства, а ЛПХ, по единодушной оценке экспертов, не в состоянии сохранить существующий уровень без подпитки, получаемой из сельхозпредприятий.
Долгие десятилетия, на протяжении которых крестьянский труд был заменен
трудом наемным, не могли не сказаться на умении сельских жителей самостоятельно вести хозяйство.

Складывавшееся стихийно взаимодействие ЛПХ и предприятий вело к их
общей деградации: как в случаях откровенного воровства, когда экономические
потери сопровождались моральными, так и в описанной нами ситуации «двойной бухгалтерии», подталкивавшей руководителей предприятий к нарушению
закона.

Для выхода из этого тупика предлагались следующие меры:

— реструктуризация долгов сельхозпредприятий и последующее размораживание расчетных счетов большинства из них, так как господство бартера все больше уводило экономику в тень;

— передача в ЛПХ некоторых функций сельскохозяйственного предприятия,
а также его ресурсов, что позволило бы предприятию сосредоточить усилия на
выполнении других функций (например, оно могло бы постепенно трансформироваться в кооператив, занимающийся обслуживанием личных дворов);

— передача предприятиями функций социальной службы села органам местного самоуправления. При этом было важно не просто «отдать», но и добиться
того, чтобы «взяли», т. е. чтобы органы самоуправления мобилизовали для поддержания социальной инфраструктуры местные ресурсы — трудовые и денежные
ресурсы населения, технические ресурсы местных предприятий, а также потенциал формальных и неформальных общественных организаций и лидеров.

В качестве иллюстрации того, как местное самоуправление реализовало стратегию выживания всем селом, можно привести опыт Большебакалдинской сельской администрации Бутурлинского района Нижегородской области. В 90-х годах
началась газификация населенных пунктов на территории этой администрации.
Проводилась она за счет бюджета. В 1994 году деньги на газификацию в бюджете
кончились, и жители явились в сельскую администрацию: «Как же так: односельчане получили газ бесплатно, а нам оставаться без газа?!» Перед сотрудниками администрации встала задача: завершить газификацию всего поселка в условиях
прекращения бюджетного финансирования. Они несколько раз собирали жителей, предлагая им решить: отказаться от газификации или проводить ее за свой
счет. Сравнив затраты на газификацию и на печное отопление (с учетом того, что
стоимость угля постоянно растет), решили продолжить газификацию. Вместе
с бригадой, осуществлявшей работы, рассчитали, сколько стоит газифицировать
улицу. Получилось на 50 процентов дешевле, чем при оплате из бюджета, — ведь
жители должны были платить наличными.

Поначалу на газификацию решились 68 семей; потом, в течение тех двух
месяцев, что шли переговоры, набралось 90. Каждая семья должна была заплатить около двух миллионов рублей[13]. Конечно, не у всех были такие деньги.
Но и не вся сумма требовалась сразу: бригаде платили по мере выполнения работ (всего на зарплату рабочим ушло 80 миллионов рублей). Часть работ жители выполняли сами — копали, красили. Районная администрация выделила
беспроцентную ссуду — три миллиона, и те семьи, у которых денег недоставало, смогли получить их в долг. За полтора года по этим долгам постепенно рассчитались. В районе помогли и с материалами: бакалдинцы получили два
километра труб.

Летом 1996 года в Бакалдах построили новый водопровод. Расчистили ключ,
поставили насос, накопитель, построили башню. И проектировали, и строили
сами жители. С материалами опять помогла районная администрация, но всю работу выполнили селяне.

Интерес в бакалдинском опыте представляет то, что строительство газопровода и водонапорной башни было осуществлено не государственной структурой
и не отдельной богатой семьей, а всем селом. Сходными методами в этом селе решались и другие проблемы. Так, если у кого-то падала корова, по решению схода
все владельцы коров скидывались по небольшой сумме в пользу пострадавшего.
В результате сельская администрация собирала сумму, которая позволяла ему
приобрести хотя бы телку. Летом, когда существовала опасность пожаров, на
каждой улице дежурили по ночам. Отдежурив, сельская семья переставляла красную «пожарную» доску к соседскому забору, чтобы всем было видно, кто отвечает за безопасность в следующую ночь.

Хотя на селе издавна решают насущные проблемы сообща, в последние десятилетия эта практика забылась. В Бакалдах сумели мобилизовать местные ресурсы для выхода из критических ситуаций и для предотвращения таких ситуаций.
Можно было мучиться, налаживая печное отопление и водоснабжение для каждой отдельной бабушки, но здесь нашли более эффективное решение. Действующее таким образом сельское самоуправление позволило местным сельхозпредприятиям сосредоточить усилия на решении экономических задач, и это привело
к росту занятости и доходов местных жителей.

* * *

Результаты реформирования в значительной мере определяются мотивами экономического поведения участников реформ. Эти мотивы далеко не всегда очевидны
и зачастую никак не учитываются реформаторами. Между тем исследование мотивации и правил экономического поведения, складывающихся в процессе реформирования, могло бы сделать цели реформ более реалистичными, а их результаты — более предсказуемыми.

Рыночная реформа сельской экономики в России на начальном этапе могла
быть успешной только при наличии определенного запаса прочности — иначе говоря, при наличии достаточно крепкой экономической базы реорганизуемых хозяйств и благоприятного соотношения среднедушевого дохода и прожиточного
минимума. Исследования, выполненные в ходе мониторинга Программы приватизации земли, показали, что наибольший эффект реорганизации сельскохозяйственных предприятий наступал при редко достигавшемся сочетании трех факторов — значительного экономического потенциала материнского хозяйства,
позволявшего поддерживать трудовую мотивацию работников, демократического стиля руководства и ориентации руководителя на интенсивный путь развития
предприятия в условиях рынка. В этих случаях реорганизация предприятия служила стратегии развития. Если же предприятие, обеспечивавшее рабочими местами большинство жителей, перед реорганизацией было близко к банкротству,
а уровень доходов селян не достигал прожиточного минимума, то на первый план
выходила задача выживания сообщества. Стратегия выживания строилась иначе
и приводила к иным результатам.

---

[1] В основных чертах Программа приватизации земли и реорганизации сельскохозяйственных
предприятий была разработана в Аграрном институте РАСХН доктором экономических наук
В. Я. Узуном и кандидатом экономических наук Н. И. Шагайдой. Первой публикацией на эту тему стала брошюра тех же авторов: Материалы по приватизации средств производства колхозов и совхозов. М.: Аграрный институт, 1991.

[2] К сожалению, не удалось получить статистические данные об уровне бедности
за 1993–1996 годы в сельской местности Орловской и Нижегородской областей,
где реорганизация осуществлялась наиболее широко. Но можно рассмотреть все то же
соотношение зарплаты и прожиточного минимума. Только в 1994 году в Орловской области
зарплата составляла около двух ПМ, в остальные периоды ее средние значения колебались
около величины ПМ: при таком соотношении любое снижение зарплаты означало
для работника реальную возможность оказаться за чертой бедности. В первом сезоне
в хозяйствах, решившихся на разделение, фонд заработной платы в расчете на работника
был в шесть раз выше, чем в хозяйствах, от разделения отказавшихся, — 415 тысяч рублей
против 67 тысяч рублей.

[3] Soto Hernando de. The Mystery of Capital. Why Capitalism Triumphs in the West and Fails
Everywhere Else. London, 2000.

[4] Shanin T. The Common Low of Russia’s Peasants Communities // Куда идет Россия?..
Формальные институты и реальные практики / Под ред. Т. И. Заславской.
М.: МВШСЭН, 2002. С. 267–274.

[5] Литошенко Л. Н. Социализация земли в России. Новосибирск, 2001. С. 114–119.

[6] Логинов В. Т. Столыпин как реформатор // Куда идет Россия?.. Акторы макро-, мезои микроуровней современного трансформационного процесса / Под общей редакцией
Т. И. Заславской. М: МВШСЭН, 2001. С. 28.

[7] В исследованиях участвовали Синтия Бакли, Кингсли Бэш, Марина Гараджа, Цви Лерман,
Валентина Печенкина, Наталья Шагайда, Василий Узун, Сергей Улатов.

[8] Социологическое исследование проведено при финансовой поддержке Британского фонда
Ноу-Хау (BKHF). В опросе по двухступенчатой стратифицированной выборке участвовали
более 2 200 собственников земельных долей в Нижегородской и Орловской областях. Год
спустя в тех же областях был проведен повторный опрос.

[9] К 1998 году уровень информированности собственников земельных долей о своих правах в
нереорганизованных хозяйствах повысился и по ряду показателей практически перестал
отличаться от уровня, достигнутого в реорганизованных предприятиях.

[10] Все реорганизованные хозяйства были разбиты на три группы: сильные, средние и слабые.
В качестве критерия, определяющего экономическое положение предприятия, был
использован индексный показатель — сумма валового дохода и товарной продукции в расчете
на одного среднегодового работника. С каждым из реорганизованных хозяйств
сопоставлялось нереорганизованное, находившееся, как правило, в том же районе и имевшее
ко времени реорганизации примерно такую же численность работников, специализацию,
валовой доход и товарную продукцию в расчете на одного работника.

[11] Никулин А. М. Кубанский колхоз между холдингом и асьендой: парадоксы постсоветской
модернизации южнорусского сельского сообщества // Рефлексивное крестьяноведение /
Под редакцией Т. Шанина, А. Никулина, В. Данилова. М: МВШСЭН, 2002. С. 343–373.

[12] Социальный механизм институционализации противозаконных и неправовых практик
описан в работе: Заславская Т. И., Шабанова М. А. Об институционализации неправовых
социальных практик в России: сфера труда // Мир России. 2002. № 2.

[13] В 1995 году, когда производились работы, эта сумма составляла около 400 долларов.