Консерватизм по-американски

Патрик Дж. Бьюкенен. Смерть Запада.
М.: Издательство АСТ, 2003. 444 с.

Патрик Дж. Бьюкенен — ведущий популярного американского ток-шоу, газетный колумнист и при этом заметная политическая фигура[1] — в 2001 году опубликовал работу «Смерть
Запада», уже в 2003 году вышедшую на русском языке. Работа обращает на себя внимание как образец, если можно так выразиться,
радикального консерватизма. Книга помимо
заявления определенной ценностной и партийной (республиканской) позиции претендует на диагноз современной ситуации как в США,
так и в западном мире в целом[2], на выявление причин, приведших к складыванию этой ситуации, а
также предлагает рецепты
выхода из нее (главным образом применительно к
США), хотя и скептически
оценивает вероятность позитивного исхода. Нас будет интересовать в основном диагностическая часть
работы и предложенный
вней анализ причин кризисной ситуации. Кроме
того, мы будем обращать
внимание на некоторые
особенности аргументативной и риторической
стратегии автора. Следует
сразу же оговориться, что книга не отличается
систематической стройностью: одна и та же
мысль варьируется на множество ладов и сопровождается большим числом примеров, подобранных таким образом, чтобы вызвать желаемый эмоциональный эффект у читателя,
что в сочетании с хлестким публицистическим стилем придает ей высокую степень риторической убедительности.

Современное состояние западного мира,
согласно Бьюкенену, определяется двумя важнейшими тенденциями — демографической
и культурной, причем вторая является зависимой от первой. В целом современная демографическая тенденция складывается из трех компонентов: падения рождаемости в западных
обществах[3], высоких темпов роста населения
встранах незападного мира и сопутствующих этой демографической диспропорции
миграционных процессов,
которые размывают культурную и национальную
идентичность и без того
дряхлеющего Запада. «Западные женщины не желают больше рожать» — один
из рефренов работы Бьюкенена с характерным акцентом именно на женской
стороне этого вопроса: «все
больше и больше западных
женщин отказываются заводить детей из “идейных соображений”» (с. 42).
В результате «уровень рождаемости взападных странах снижался на протяжении многих лет. Если
не считать мусульманской
Албании, ни один европейский народ не в состоянии
обеспечить надлежащий уровень воспроизводства. <…> Нет никаких признаков изменения
ситуации к лучшему: число европейцев сокращается в абсолютном выражении» (с. 41).

Рассматривая непосредственные причины падения рождаемости, Бьюкенен воспроизводит ряд довольно известных аргументов.
В Соединенных Штатах послевоенное двадцатилетие — это «золотой век семейной жизни»,
однако в течение этого периода возникают
предпосылки катастрофических процессов,
определивших современный демографический облик как США, так и стран Европы
(в России эти же процессы автор связывает
с перестройкой). Затем на социальную сцену
выходит новое, послевоенное поколение (бэби-буммеры), эти дети «золотого века» оказываются в «обществе изобилия». Родители, пережившие войну, стремятся оградить своих чад
от тягот и лишений, выпавших на их собственную долю, происходит взрывное расширение
системы высшего образования, появляется телевидение, которое уже к середине 1950-х годов успешно борется с родителями за детское
внимание, наконец, расцветает культура гедонизма, новая мораль, оправдывающая «жизнь
для себя». Студенческие волнения 1960-х —
это всего лишь беспорядки: покинув кампусы
и получив работу, эти люди перестали быть
бунтовщиками. Но революция, тем не менее,
произошла: она свершилась в культуре, когда
«на трети территории страны молодежь отринула иудеохристианскую мораль» (с. 53).
К разрушению традиционной семьи вели также структурные изменения в экономике,
а именно переход от индустриального экономического уклада к постиндустриальному. Если экономика индустриального типа в середине XIX века переместила мужчин с полей на
фабрики, то постиндустриальная экономика
во второй половине XX века переместила женщин из дома в офисы[4]. Вывод, который делает
Бьюкенен в связи с изменением экономической ситуации в европейских странах, состоит
в установлении вот такой простой корреляции: «чем богаче становится страна, тем меньше в ней детей и тем скорее ее народ начнет
вымирать» (с. 56). Среди других факторов, непосредственно оказавших влияние на падение
рождаемости, автор называет «антиобщественное движение» (возникшая в 60–70 годах
истерия по поводу будущей нищеты человечества в силу исчерпания мировых ресурсов),
феминизм, массовую культуру, ставящую «радости секса выше радостей материнства»,
и, наконец, коллапс «морали и религии» (с акцентом на ключевой роли последней и с язвительной критикой в адрес такого квазирелигиозного продукта, как «светский гуманизм»[5]).
Довольно подробно рассматривая последствия
интенсивных миграционных процессов, компенсирующих дефицит рождаемости в странах
Запада, Бьюкенен полагает, что даже в США,
имеющих наиболее развитую практику ассимиляции мигрантов, они ведут — при существующей социальной и культурной политике —
не только к социальному и культурному расколу внутри общества, но и ставят государство
перед угрозой реального политического сепаратизма. Израиль, первоначально расширивший свои территории, а затем вынужденный все больше их сокращать, является
«метафорой» и символом будущего западной
цивилизации. Началось «великое отступление
Запада». В частности, как уверенно полагает
автор, «к 2050 году Россия потеряет значительную часть Сибири и будет вынуждена уйти
с Кавказа» (с. 151).

Все перечисленные факторы, оказавшие
решающее влияние на демографическую ситуацию, увязываются затем Бьюкененом с более
широким кругом явлений в современных западных обществах. Задача, которую ставит себе автор, является в этой части сколь аналитической, столь и риторической. Его цель —
показать, что традиционная европейская культура теряет свое влияние не под воздействием
каких-то отдельных стихийных процессов, но
является объектом целенаправленной агрессии — перманентной культурной революции.
Причем революция эта имеет марксистскую
природу. (Следует заметить, что риторическая
стратегия автора, нацеленная на мобилизацию
консервативных сил для проведения активной
и воинственной культурной политики, строится на использовании сформированного в эпоху холодной войны «образа врага», привычно
ассоциируемого с марксизмом.) Основными
догматами этой новой, революционной веры,
принявшей форму светского гуманизма, являются, если обобщить рассуждения Бьюкенена,
атеизм, отказ от признания трансцендентных
ценностей — высшего (божественного) авторитета, безусловных этических ценностей
и т. д. — и релятивизм (в сфере морали, образа
жизни, сексуальных ориентаций и т. д.). Существует также и политическая ипостась нового
революционного порядка: глобализм (консерватор Бьюкенен ярый антиглобалист), который выражается в скептическом отношении
к патриотическим ценностям и сокращении
роли наций и национальных государств в результате передачи их функций наднациональным структурам[6]. Наконец, в культуре этот
процесс выражается в широкой кампании по
навязыванию комплекса вины, отягчающей
прошлое цивилизации, созданной белым западным человеком: «в катехизисе революции
Западу приписываются все величайшие преступления в человеческой истории» (с. 88).
Применительно к настоящему этот комплекс
вины поддерживается шумихой вокруг так
называемых «преступлений ненависти» —
криминальных деяний, спровоцированных
ненавистью к цвету кожи, этнической принадлежностью, происхождением либо сексуальной ориентацией жертвы. Указывается также
на то, что освещение такого рода преступлений в массмедиа имеет явно выраженный несимметричный характер: если их совершает
белый человек, то поднимается шумиха, если
же такие преступления совершаются против
него, то они попросту игнорируются СМИ.
И это при том, что подавляющее большинство
преступлений имеет именно такого рода направленность. В США, например, в 1994 году
черные совершили 90 процентов межрасовых
преступлений (с. 103).

Бьюкенен подробно останавливается на
истоках «революции», завладевшей культурой,
образованием, массмедиа и Верховным судом
США. Идеологами этой революции являются
марксисты, которые, опираясь уже на опыт
русской революции, пришли к выводу, что совершить политическую революцию на Западе
невозможно, не совершив революции культурной. Главные идеологи западной культурной
революции — это Лукач, Грамши и представители франкфуртской школы неомарксизма
(Адорно, Хорхаймер и их американский последователь Герберт Маркузе). Культурная гегемония была реализована путем захвата ключевых культурных институтов — системы
образования[7] и медиа, — осуществляя внедрение новых ценностей путем «психологической
обработки», направленной на искоренение
«авторитарных» и «фашистских» черт, присущих, как утверждали франкфуртские неомарксисты, традиционной европейской культуре
и поддерживаемых, в частности, традиционным семейным укладом.

Бьюкенен обращает аргументы культурных революционеров против них самих. Выступая за релятивизм и культурную толерантность и политкорректность, они сами
в высшей степени нетерпимы и интолерантны по отношению к традиционной западной
культуре и ее ценностям[8]. Отсюда, например,
следует, что «политкорректность есть воплощение на практике культурного марксизма;
она карает ослушников, как когда-то инквизиция карала религиозных еретиков» (с. 129).
В противоположность ценностным и моральным релятивистам Бьюкенен отстаивает, разумеется, ценностную иерархию, существующую в природе, социуме и сфере идей. От себя
мы можем добавить, что признание такого рода иерархий в том случае, если они претендуют на абсолютный статус, предполагает также
признание трансцендентной по отношению
к человеку реальности (для Бьюкенена в качестве таковой выступает, разумеется, христианский Бог, а также некоторый порядок вещей,
укорененный в «самой природе»).

Мы не будем затрагивать тот комплекс
довольно подробно изложенных автором мер,
направленных на ликвидацию сложившегося
революционного порядка в культуре. Отметим
лишь, что в целом вся эта ситуация трактуется
Бьюкененом в терминах войны, для победы в которой «необходим не только консервативный дух, стремление защищать традиционные
ценности Америки и Запада, но и дух контрреволюционный, желание отвоевать утраченные территории» (с. 315). И в этой войне
«битвы будут не политическими, но этическими, интеллектуальными и духовными» (там
же). Однако консерваторы все еще не слишком готовы к ней: они «куда более сведущи
в экономике и внешней политике, нежели
в истории, философии и теологии» (с. 288).

Необходимо отметить, что в рассуждениях Бьюкенена весьма сильно смещена историческая оптика, что отчасти может считаться следствием влияния американского
культурного контекста. Основанная на христианском мировоззрении культура начала
разрушаться вовсе не после Второй мировой
войны, и ключевыми фигурами в этом процессе являются вовсе не западные неомарксисты. Уже Ницше констатировал, что «Бог
мертв». Формирование же западной культуры
идеологической толерантности относится
к еще более раннему периоду. По своему генезису она представляет собой реакцию на
тот межконфессиональный конфликт, который был порожден Реформацией в недрах самой христианской культуры и который вылился в длительный период кровавых войн
в Европе. В связи с этим можно заметить, что
риторический замысел, которому подчинена
работа Бьюкенена, игнорирует весьма важное
обстоятельство, которое исключает саму возможность консолидации тех сил, которым,
как он полагает, пришло время выступить
единым фронтом в культурной войне. Если
уж такие абстракции, как расовая солидарность, общая история — «мистические аккорды памяти» — или демократия не способны
консолидировать западный мир (с. 362–363),
то легко заметить, что и «христианство» подходит для этой цели нисколько не лучше.
Христианство — это католики и православные, старообрядцы и протестанты, распыленные, в свою очередь, на бесчисленные секты.
Для «просто христиан» существует также своя
ячейка — экуменизм. И для каждого из этих
ответвлений справедливы слова Бьюкенена,
которые совершенно верно характеризуют
специфику религиозного сознания: «Есть
только одна истинная вера, все прочие — от
лукавого» (с. 170). Такого рода сложности
указывают, на наш взгляд, на пределы возможной эффективности традиционной консервативной риторики, что подтверждает необходимость приведения консервативной
позиции в большее соответствие с идеологическими и социальными реалиями современных обществ.

Тем не менее нельзя согласиться
с А. Столяровым, автором статьи, помещенной в конце книги в качестве послесловия,
что книга Бьюкенена говорит о «глубоком
провинциализме, свойственном вообще консервативному американскому мировоззрению» (с. 420). Консерватизм Бьюкенена основан на выверенной более чем двумя
столетиями системе ценностей и структуре
аргументации, что делает его в известной степени образцом этой политической позиции.
В сравнении с этим указанное послесловие,
напротив, пугает своей самобытно-русской
смесью историософских обобщений и гумилевщины, сдобренной изрядной долей самоуверенности. Хотелось бы, чтобы публикации
такого рода сопровождались комментариями
менее экзотическими и в большей степени
относящимися к сути дела.

---

[1] Занимал пост старшего советника президента США в администрациях Форда и Рейгана.
В 1991 году Бьюкенен был соперником Буша-старшего на национальном конвенте
республиканской партии, одержал победу на первичных выборах в 33 штатах и получил
поддержку трех миллионов голосов выборщиков. Весьма репрезентативным ресурсом,
отражающим взгляды Бьюкенена и его единомышленников, является сайт учрежденной им
в1993 году организации “The American Cause” [http://www.theamericancause.org]. См. также
сайт, созданный в связи с президентской компанией Бьюкенена 2000 года
[http://www.buchanan.org].

[2] Бьюкенен безоговорочно относит к Западу также и Россию.

[3] Автор отмечает, что «ни одно европейское государство не находится в таком
катастрофическом положении, как Россия» (с. 145). Такое сочувственное отношение
к России американского политика имеет под собой, однако, вполне определенные
«реально-политические» основания: «американцы должны понять, что в любом
“столкновении цивилизаций” русские окажутся на передней линии обороны Запада» (с. 149).

[4] Бьюкенен, впрочем, не питает иллюзий насчет границ распространения
постиндустриальной экономики: рабочие, шахтеры, рыбаки уже не нужны западным
обществам только потому, что «значительная часть “грязной работы” выполняется за нас
развивающимися странами» (с. 54)

[5] Бьюкенен в своей критике светского гуманизма опирается главным образом на документы
Американской ассоциации гуманистов, документы которой, включая ее манифесты, можно
найти на сайте http://www.americanhumanist.org.

[6] В сфере международной политики Бьюкенен выступает также за прекращение военного
вмешательства США, легитимированного как «вмешательство духовное, заставляющее
проливать кровь во имя демократии» (с. 91). Его позицию иллюстрируют, например,
следующие слова: «Отцы-основатели устыдились бы тех действий, которые Клинтон
и Олбрайт позволяли себе в отношении сербов. Это государство не нападало на США,
никоим образом не угрожало, не пыталось втянуть в военное соперничество. Тем не менее мы
бомбардировали сербские города, заставляя сербов вспомнить гитлеровскую оккупацию,
только за то, что они отказались обеспечить свободу передвижения на своей территории
сепаратистам из Косово» (с. 331).

[7] В частности, проблема школьных учебников по истории заботит автора не меньше, чем
отечественных патриотов. Бьюкенен, правда, искренне возмущен тем, что в соответствии
с «новыми историческими принципами», выработанными Калифорнийским университетом
в 1997 году, в учебниках по истории «не упоминается высадка на Луне 1969 года, зато
подробно рассказывается об успехах Советского Союза в освоении космоса» (с. 241).

[8] С логической точки зрения эта аргументация далеко не безупречна, поскольку ведет
к парадоксам того вида, которые были зафиксированы Бертраном Расселом и привели его
к формулированию так называемой «теории типов». В соответствии с последней, в частности,
суждения о каких-то множествах не могут одновременно рассматриваться как элементы тех
же множеств.