Останется ли в России крестьянин?

С конца 80-х годов прошлого века в отечественном обществоведении тема крестьянства удивительно напоминает тему рискованного земледелия. Так же как
в дискуссиях о видах на урожай в степных краях, постоянно ставятся одни и те же
вопросы: «Осталось ли еще крестьянство, нужно ли оно сегодня вообще, что делать с селом?» и т. п. Как будто речь идет о посевах, которые выгорели в непредсказуемую засуху, и нечаянные всходы всегда приятный сюрприз («оказывается,
не все пропало»).

Три пика интереса к крестьянству в современной России

Прилив общественного интереса к крестьянам обычно возникает при реформах,
революциях или обострении борьбы политических сил за власть (в ходе выборов,
например).

Первый пик такого интереса в нашей новейшей истории был связан с кампанией начала 80-х годов по внедрению в производство хозрасчета. Поиски «крестьянина» среди колхозников и рабочих совхозов тогда ограничивались желанием
пробудить в жителе села задавленные коллективизацией черты «крестьянина-земледельца»: самостоятельность, любовь к земле, рачительность, хозяйственность.

В другой раз крестьянин оказался в фокусе общественного интереса, когда
в начале 1990-х началась кампания по фермеризации всей страны. Почему-то общественное мнение считало, что фермеру для успеха дела лучше всего иметь
крепкие крестьянские корни. Именно тогда прежде табуированная тема предков — кулаков и репрессированных «середняков» — окончательно перестала
быть табу. «Кулак» и «крепкий середняк» сменили в общественном сознании ярлык «мироеда» и «эксплуататора бедноты» на гордое звание «настоящего крестьянина» и «хозяина».

В это же время начался процесс реорганизации колхозов и совхозов в различные АО и ТОО, который также сопровождался воспроизводством мифов о вольной крестьянской общине со справедливым самоуправлением и эффективной
самоорганизацией производства и сельского быта.

Автор в то время, будучи в экспедиции в одном из сел Саратовской области,
стал свидетелем исторического собрания по поводу преобразования колхоза им.
Ленина в АО «Тепловское». Тогда был зафиксирован занятный факт, оказалось,
что большинство голосовавших за смену вывески колхоза в пользу акционерного
общества были потомками зажиточных крестьян, а большинство сторонников
колхозного строя — потомками сельской бедноты.

Если оставить в стороне гипотезу о генетической любви к своей земле и работе
на ней, то, вероятно, все-таки какие-то воспоминания о «крепких хозяйствах предков» передавались в семьях колхозников и, очевидно, в позитивном ключе. Это, наверное, сработало на подсознательном уровне у участников собрания, при высокой неопределенности выбора перехода на непривычные формы хозяйствования.
Еще один непродолжительный всплеск интереса к этой теме возник в эпоху составления и утверждения нового Земельного кодекса. Оказалось, что жители села не
проявляли массового интереса к приобретению земли в частную собственность, что
вроде бы опрокидывало представление о любви крестьян к земле и их собственническом инстинкте. Однако, с другой стороны, они также отвергали перспективу
продажи своего земельного пая, продолжая упорно держаться за землю, которая не
являлась источником дохода семьи, т. к. арендная плата хозяйства носила тогда скорее символический характер. Оказалось, что причиной были не непостижимые крестьянские гены, а вполне практические соображения. Наличие земельного пая,
кроме всего прочего, являлось «кодом доступа» к ресурсам хозяйства, прежде всего
к кормам, для поддержания личного подсобного хозяйства (ЛПХ), т. к. давало право на приобретение кормов по внутренним ценам, а также возможность «брать выращенное собственным трудом» в согласии с традициями обычного права[1].

Кто на селе крестьянин?

В цели данной статьи не входит анализ существующих определений крестьянства и дискуссий вокруг этого понятия. Читатель сам, спросив своих знакомых
о том, кого сегодня можно назвать крестьянином, возможно, будет удивлен разнообразием ответов. Среди них будут и рациональные суждения о людях, живущих в селе и работающих в сельском хозяйстве, и эмоциональные высказывания
о тех, кто любит землю и не хочет жить в городах. Возможны грустные умозаключения, что крестьян уже не осталось, все вымерли в начале прошлого века.

Скорее всего, его удивление возрастет, если он узнает, что сами жители села
при прямом вопросе о том, считают ли они себя крестьянами, испытывают те же
затруднения, что и городской житель.

Вот, например, отрывок из интервью с механизатором СТК «Даниловское»
Саратовской области.

— Ну, какой я крестьянин, я в товариществе работаю, крестьяне раньше были, они на себя работали.
— А если на барина, батрачили, то это не крестьяне?
— Ну нет, крестьяне, ведь потом они на себя работали, своя земля была.
— У вас есть своя земля?
— Ну, как своя? Есть мой земельный пай — 13 га. Есть огород, соток 20 — это моя земля.
— На ней Вы на себя не работаете?
— Нет, на товарищество, а на себя — на огороде (смеется).
— Почему?
— А что я с нее получаю?!! Ничего, только на заработанный рубль.
— На земельный пай ничего?
— Ну, зерна немного, если год хороший.
— Ладно, а Ваша жена, она не работает в товариществе?
— Нет. Она дома. Хозяйство у нас. Коровы, бычки, птица.
— Значит, она крестьянка?
— Она?!! Да она бы работала! Только негде. Крестьянка!!! (с иронией) Домохозяйка, и все.

Из этой беседы мы можем заключить: среди части сельских жителей распространено мнение, что крестьяне не являются определенной социальной группой,
представляющей класс или сословие, во всяком случае не существует общепринятого критерия, позволяющего отличать крестьянство от других социальных
групп. По мнению как горожан, так и жителей села крестьянство — это скорее
личностная характеристика сельского жителя, чем социального класса.

Кому и для чего нужен крестьянин?

Оставим в стороне политиков, для которых крестьянин всегда был всего лишь
картой в политических играх. Не будем рассматривать крестьянство как составную часть национальной культуры, фольклора, истории народа и государства.
Оставим в покое литературу «деревенщиков», давшую широчайший спектр крестьянских образов от пафосных шолоховских «активистов» и «сопротивленцев»
коллективизации до шукшинских «чудиков», съехавших со своих крестьянских
корней и не приросших к чужому. Посмотрим на фигуру крестьянина через призму социальных процессов, происходящих в селе, и возможных сценариев экономического и социального развития русской деревни.

С этой точки зрения, «крестьянин» как интегральная характеристика нормативных качеств работника сельскохозяйственного производства, культурных
норм, традиций и обычаев, носителя позитивных ценностей и установок на
труд, сохранность природы и т. п. представляет интерес для осуществления аграрных реформ вообще и для развития агробизнеса в частности. Тогда мучительные поиски ответа на патетический вопрос «Есть ли на селе крестьянин?» трансформируются в сугубо утилитарную задачу прояснения состояния кадрового
потенциала села.

За 10 лет аграрных реформ официальная статистика показывает нам сокращение числа работников производственной сферы села и увеличение числа пенсионеров и безработных, рост общей заболеваемости жителей села, а также динамику увеличения среди них случаев алкогольных психозов и наркотической
зависимости.

Одновременно с этим можно приятно удивиться небывалым за всю историю
России урожаям зерновых, которые три года подряд, несмотря ни на что, все же
случились, опровергая апокалипсические прогнозы политиков о неизбежности
голода и утраты продовольственной безопасности государства.

Социологические опросы, в свою очередь, тоже могут озадачить любознательного читателя картиной «тенденции социальной патологии и дезорганизации (алкоголизм, преступность и проч.), которая проявляется сегодня на селе гораздо резче, чем в городе, особенно — в крупных городах»[2].

Неформальная статистика, которая основывается на междисциплинарных
исследованиях экономического поведения жителей села (беседы, интервью, изучение бюджета сельской семьи, наблюдение), показывает более реальную картину сельского образа жизни, как по доходам, так и по качеству жизни.
Представление об экономической жизни крестьянской семьи может существенно измениться, если учесть «сетевые ресурсы», которые используются ею
в своей стратегии выживания. Эти ресурсы принадлежат особой системе неформальных отношений между сельскими семьями по социальной взаимопомощи
друг другу, которую чаще обозначают как «сеть социальной поддержки» (network
of social support). В нашем обществе эта система играет роль стабилизирующего
фактора в экономической жизни крестьянской семьи и частично компенсирует
кризис государственных социальных институтов[3].

Например, персональные социальные сети могут компенсировать недостатки или даже заменить такие институты, как институт трудоустройства, получение
квалифицированной медицинской помощи, социальной защиты, дошкольного
воспитания детей.

Эту роль социальных сетей в компенсации неэффективной деятельности или
полной подмены социальных институтов особенно хорошо видно в современном
селе. Без учета сетевых ресурсов сельской семьи трудно понять, как выживает
сельская семья, где берет корма для обеспечения ЛПХ — основного источника
дохода, как обходится без социальной инфраструктуры общественного транспорта, детских садов, квалифицированной медицинской помощи и т. п.

В 1999–2000 годы в Саратовской области и Краснодарском крае было проведено сравнительное исследование «Неформальная экономика городских и сельских домашних хозяйств: реструктурирование сетей межсемейного обмена» —
руководители проекта Теодор Шанин, Вадим Радаев[4]. В течение года в ходе междисциплинарного исследования изучались материальные, денежные, трудовые
потоки в неформальных семейно-родственных связях, а также различные виды
моральной поддержки и психологической помощи.

Статистика показывала, что средняя зарплата жителя села составляла в 2000 году 500 рублей, т. е. формальные денежные поступления за год в семье не превышали шести тысяч рублей. Понятно, что реальные доходы семьи включают неформальные денежные или натуральные поступления от продажи продукции своего
подсобного хозяйства и дополнительной занятости.

Одним из объектов исследования было село, где хозяйство не выплачивало
в том году заработную плату вообще и натуроплату только частично, в том смысле, что она не покрывала потребностей ЛПХ. Тем не менее средний размер денежных поступлений домохозяйства составлял 23 160 рублей. Была семья с доходом в 7 000 и с доходом в 82 000 рублей.

Эти цифры косвенным образом отражают долю «сетевого ресурса» в бюджете сельской семьи. Исследование показало, что в денежном и натуральном выражении он составляет от 30 до 70 процентов.

Существование неформального «сетевого ресурса» позволяет объяснить,
как сельская семья выживает, хронически не получая денежные и натуральные
выплаты со своего СПК или ТОО. Как при отсутствии детских дошкольных учреждений могут работать родители, имеющие детей дошкольного возраста. Или
как выживают семьи, не имеющие оптимального по размерам для местных условий ЛПХ.

Такие исследования объясняют механизмы адаптации села к политическим
и экономическим переменам, которые не дают затянувшемуся кризису перерасти в социальную катастрофу.

Но вопрос о кадровом потенциале села остается открытым. Поэтому попытаемся посмотреть на него с разных сторон.

Численность сельского населения, несмотря на его бедственное положение,
которое рисуется результатами социологических опросов, сокращается не такими быстрыми темпами, как число самих поселений. Одно из объяснений — миграция из стран СНГ и отсутствие спроса на рынке труда. Попросту говоря, значительная часть сельских жителей покинули бы села, если бы они могли найти
в городах работу и жилье.

Говоря о социальной сфере, мы не можем не обратить внимание на сравнительно новое явление на селе — распространение наркомании при продолжающейся алкоголизации населения. Наркомания теперь не только «зло больших городов». Наши опросы показывают, что более 40 процентов сельских жителей
считают наркоманию такой же проблемой села, как алкоголизм.

Русский агробизнес, бессмысленный и беспощадный

Для сотен российских сел эта безрадостная картина завершает тупиковый сценарий «стратегии выживания», который навязал селу отечественный агробизнес
начала 1990-х. Сегодня мы видим, как умирает советская деревня, как мучительно идет смена уклада сельской жизни, как вместо трансформации и развития
идет воспроизводство натурализации крестьянского двора, воспроизводство материальной и духовной бедности.

Одна из причин — истощение внутреннего кадрового потенциала села.
Практически в каждом сельском районе из двух-трех десятков хозяйств мы можем найти только одно или два, где видно развитие, в остальных — упадок и деградация.

Остановить это можно только одним — помочь увидеть реальную перспективу тем, кто способен трудиться. Особенно это важно для снижения темпов роста
алкоголизма и наркомании на селе, т. к. химическую зависимость человек может
одолеть только в том случае, когда ему есть для чего или кого быть трезвым.
Бизнес готов вкладывать деньги в урожай, но не в село. Государство не
в состоянии ему в этом помешать, а может, и не должно. Но социальная защита
населения — его, государства, дело.

Алкоголизм и наркомания в селе — следствие колониальной политики агробизнеса. По Марксу, капиталистический колониализм — это очищение территории от аборигенов для более прогрессивного и прибыльного способа производства. Население, вернее его небольшая часть, нужно в качестве дешевой рабочей
силы, остальные — обременительная обуза.

Мы в ходе исследований сознательной злономеренности у сельских бизнесменов не наблюдали. Но разрушенная инфраструктура села, поголовное желание
выпускников школ уехать из деревни, отношение к старикам и «неуспешным»
односельчанам говорят сами за себя. Отсюда практика использования гастарбайтеров, феодальные отношения с вчерашними колхозниками и прочее.

Что здесь можно изменить, или нужно смириться с этим положением? Может, эта задача не решается, а изживается со временем, со сменой поколения?
Для того чтобы понять это, нужны новые исследования о реальных социальных
процессах, которые идут не в «аграрной сфере экономики», а именно в селе.
А у нас на недавнем социологическом конгрессе традиционное название секции
социологии села было заменено секцией аграрной социологии. Это символично.

Кадровый потенциал села обычно рассматривают с социально-демографических позиций. Это численность трудоспособного населения, половозрастная
структура, уровень образования и профессиональной подготовки, характер миграционных процессов из села в город, а также социальная статистика (уровень
преступности, физическое здоровье, социально опасные заболевания: алкоголизм, наркомания, СПИД). К этому добавляют «объяснительную» социологическую информацию по состоянию общественного мнения населения относительно
актуальных проблем: отношения к труду, земле, будущего детей, удовлетворенностью жизнью и планах на будущее.

Как правило, «замеры» кадрового потенциала села более точны, когда основываются на панельных исследованиях, которые проводятся через значительные
промежутки времени на основе одинаковой выборки и показывают существующие перемены в объекте исследования.

В исследовании «Российское крестьянство в условиях аграрной реформы»,
проведенном в 2003 году Институтом аграрных проблем РАН (руководитель
П. П. Великий, локальная выборка по Саратовской области, 600 респондентов), ответы жителей шести сел Саратовской области сравнивались с теми, которые были получены в 1993 году. Исследование показало, что за 10 лет значительные перемены в умонастроениях сельчан произошли в отношении желания
работать в хозяйствах на основе коллективной собственности. Если в 1993 году 35,5 процента жителей села выбирали товарищество или акционерное общество, то в 2003-м таких было только 10,7 процента.

Сегодня крестьянство более ориентировано на несельскохозяйственную
занятость (36 процентов опрошенных против 9 процентов в 1993 году).

Предпринимательский потенциал сельчан по сравнению с 1993 годом практически не изменился. Гипотетически желающих открыть свое дело не более трети опрошенных, при двух-трех процентах уже имеющих свой «бизнес».

Однако существенно изменилось отношение к наемному труду. Если
в 1993 году более 40 процентов отрицательно относились к перспективе работы по
найму у частных лиц, то через 10 лет таких было не более 14 процентов, а 57 процентов считали, что это вполне приемлемо.

Практически на прежнем уровне остались большинство представлений о нетерпимых явлениях повседневной жизни, которые косвенно свидетельствуют
о насущных проблемах сельского образа жизни. Как и 10 лет назад, первое место
занимает пьянство (более половины опрошенных назвали этот социальный недуг
главной проблемой села). На втором месте по-прежнему стоит чувство личной
униженности жителей села (в 1993-м — 42 процента, в 2003-м — 53 процента).
В 1993 году на третьем месте стояло воровство (35 процентов опрошенных),
а в 2003-м — наркомания (48 процентов сельчан указали на это явление в жизни
села), хотя число назвавших воровство практически не изменилось (34 процента). Спустя 10 лет, как и раньше, треть опрошенных считают, что селу мешает
жить лень и паразитизм, которые распространены среди односельчан.

Таким образом, можно сделать вывод, что внутренний кадровый потенциал
села в настоящее время истощен. Процесс адаптации села к капитализму пошел
по пути консервации и воспроизводства тех отношений, которые сложились
в переходный период — до середины 1990-х. Подавляющее большинство сельского населения вынужденно выбрало установку на «выживание», а не на развитие. Главная причина этого — отсутствие позитивной перспективы для жизни на
селе и занятости молодежи в сельском хозяйстве.

Здесь необходимо выделить несколько новых тенденций, которые поддерживают «консервацию» тупиковых сценариев развития села и его кадрового
потенциала.

Первая из них — это представления родителей и детей о приемлемых маршрутах образования. Маршрут образования сельской молодежи по сравнению с городской перевернут. Если в городе родители настраивают ребенка после девятого класса остаться в школе для обучения в десятом-одинадцатом классах, то
на селе — побуждают уехать в город, поступить в училище или техникум для
получения «городской специальности» или продолжения учебы в вузе.

Показательно, что уже с начальных классов сельской школы главным мотиватором учебы является возможность при хорошей успеваемости покинуть село.
На вопрос ученикам второго класса сельской школы в одном из поволжских сел
«Что вам говорят учителя, для того чтобы вы хорошо учились и слушались на уроках?» наиболее распространенный ответ звучал так: «Если не будете хорошо
учиться, то останетесь в селе и станете “алкашами” и “дебилами”». Конечно, эта
школа расположена не в лучшем селе, но и не в худшем, а скорее в типичном
селе Поволжья.

Результаты массового опроса подтверждают усиление тенденции ухода молодежи из села.

Если только три процента родителей желают, чтобы их дети работали в сельском хозяйстве, то резерв для воспроизводства кадрового потенциала села, иначе
говоря крестьянства, за счет внутренних ресурсов весьма незначителен.

Другой немаловажный фактор, оказывающий отрицательное влияние на
воспроизводство сельскохозяйственных кадров, — усиление тенденции переезда из села в город сельской интеллигенции — специалистов сельского хозяйства, работников культуры, учителей. Причин несколько: одна из них — невостребованность специалистов вследствие реорганизации колхозов и совхозов.
Вторая причина — это личностные проблемы с адаптацией к процессу капитализации села, третья причина — падение статуса сельского интеллигента в глазах односельчан. Как правило, в поволжском селе специалист или учитель мало
чем отличаются от своих односельчан в быту. Они так же держат скот и огород,
которые приносят значительную часть дохода его семьи. Но образ «учительницы-крестьянки» не очень привлекателен для сельских специалистов. Не надо объяснять, что это значит для поддержания духовного здоровья сельского населения и села в целом.

Отвечая на поставленный в начале статьи вопрос о том, есть ли в России крестьяне, автор считает, что мы сейчас являемся свидетелями смены социальноэкономического уклада российской деревни. Понятие «колхозное крестьянство» уходит в историю, облик села под воздействием его капитализации будет
меняться. Тенденции концентрации собственности на землю в одних руках с целью формирования крупного товарного хозяйства будут нарастать, долевая собственность сельского населения со временем трансформируется в частную собственность, агрохолдинги все более и более будут диктовать селу свою мораль
рентабельности и производительности. Будет ли в этом мире место крестьянину,
который максимизирует не прибыль, а полезность, одновременно уважает и тихо ненавидит любую власть, надеется только на свои силы, но сохраняет наивную веру в справедливого царя, которому нужна «своя земля», но не частная
собственность на нее? Сможет ли составить конкуренцию аграрному капитализму не финансово прагматичный, а житейски практичный житель деревни, который в ведении дел ориентируется не на формальные законы или «понятия», а на
нормы и традиции обычного права?

Скорее всего, кадровой основой нового аграрного сектора экономики будут
не крестьяне в традиционном понимании этого слова. Это будут наемные сельскохозяйственные рабочие, крупные, средние и мелкие сельские предприниматели, фермеры, самостоятельные сельские производители, объединенные в кооперативы и товарищества.

Разумеется, крестьянин не исчезнет вовсе. Человек, постоянно живущий
в сельской местности, занятый сельскохозяйственным трудом, имеющий свою
землю и хозяйство, способен выжить при самых неблагоприятных условиях. Он
пережил все марксовы общественно-экономические формации, пережил коллективизацию и перестройку, выживет и при нынешнем ударном строительстве
капитализма в России.

Другой вопрос, много ли ему будет места в условиях нашей «многоукладной
экономики». Сдается, что ему уготована, как это случилось в большинстве европейских стран, роль экзотического персонажа туристического проспекта.

---

[1] Штейнберг И. Е., Бахтурина Л. В. Первые аукционы земли сельскохозяйственного
назначения в постсоветской России // Крестьяноведение. Теория. История. Современность:
Ученые записки. М., 1999. С. 241–253; Великий П. П., Елютина М. Э., Штенберг И. Е.,
Бахтурина Л. В. Старики российской деревни. Саратов: Изд-во «Степные просторы», 2000.
С. 29–38.

[2] Гудков Л., Дубин Б. Сельская жизнь: рациональность пассивной адаптации
[http://www.cpeda.ru/docs/577747.html].

[3] Emirbayer M., Goodwin J. Network Analysis, Culture, and the Problem of Agency // American
Journal of Sociology. 1994. № 99 (6). P. 1411–1454.

[4] Рефлексивное крестьяноведение: Десятилетие исследований сельской России / Под. ред.
Т. Шанина, А. Никулина, В. Данилова. М.: РОСПЭН, 2002.