[*]

Урал — самый внутренний, срединный, центральный макрорегион России. Именно Урал
в нынешней России, утратившей юго-западное окаймление союзных республик, с полным правом должен именоваться центральным районом — и осознаваться таковым.

Урал как природно-культурный макрорегион выделен на основании горной страны. Мы же представляем себе его, прежде всего, как регион больших городов — Урал
внешний: города-центры самого Урала стоят по окраине гор, на стыке гор и равнины, просто на равнине. Города вместе с магистралями очерчивают и задают Урал
извне. Пространство между Предуральем (Пермь и Уфа) и Зауральем (Екатеринбург
и Челябинск), т. е. собственно Урал, сердцевина Урала, ускользает от внимания
и от понимания — как бы пропадает. Мы путешествовали как раз по внутренней
части внутреннего макрорегиона страны.

Внутренний Урал — территория окраин Пермской, Свердловской, Челябинской,
Оренбургской областей и Башкирии. В основном это горная местность; здесь начинаются все главные реки огромной территории, которые веером растекаются в разные
стороны — в бассейны Волги, Урала, Оби. В горах обрываются магистрали, ослабевает
влияние городских центров. Внутренний Урал — периферия в точном смысле.

Внутренняя периферия тем и специфична, что лежит внутри освоенной территории, окружена ею со всех сторон. Внешняя периферия характеризуется удаленностью от центра, внутренняя же периферия возникает внутри каждого большого
контура транспортных магистралей. Это самый забытый, потерянный тип ландшафта современной России. Между тем в процессе поляризации культурного ландшафта внутренняя периферия становится все более распространенным типом
среды. Если в стране модернизация останется привилегией столиц и ресурсных
центров, то всю остальную территорию ждет удел именно такого рода периферии.

Сейчас большая часть страны стала пограничной, приграничной или территорией, по которой идет транзит экспортных и импортных грузов. В РФ осталось куда
меньше внутренних территорий, чем было в СССР, не только из-за сокращения размеров и изменения формы страны, но и в силу открытости экономики. Однако Урал
остается самой срединной, самой глубинной зоной страны. Возможно, эту территорию можно рассматривать как модель внутренней периферии вообще.

Как и везде, безмолвное и бессвязное пространство

Россия — страна равнинная; а этот район горный, здесь русские составляют
меньшинство; на нашем пути не было сколько-нибудь значительных городов,
а самые старые населенные пункты были основаны позже Нью-Йорка —
в XVIII веке (в 1762 году основан Белорецк).

И что же? — Всё было как везде.

Пространство предназначено для своих и живет исключительно своей внутренней жизнью. Чужому надо прикладывать значительные усилия, чтобы просто
в нем находиться, тем более двигаться. Весь транспорт рассчитан целиком на местных жителей: начиная с расписаний транспортных средств — они все переполнены сокращениями и буквенно-цифровыми аббревиатурами вроде «ЦФУ-1 —
район 4». Само объяснение дороги постороннему — при куда большей доброжелательности и куда меньшей спешке, чем в Москве, — вызывает значительное
напряжение; туземцу требуется время и усилие, чтобы свыкнуться с тем, что появился неместный.

Отдельные части страны малоинтересны друг другу. На границах регионов
и даже административных районов по-прежнему обрываются местные автобусные маршруты, соседи крайне мало связаны друг с другом и друг другу неинтересны. Вертикальные связи, ведущие в центр, особенно транспортные, — все еще
доминируют.

На железнодорожных и автостанциях обычно есть схема маршрутов — но нет
карты самого поселения или рекламы достопримечательностей. Если ты заранее
не знаешь, что в Белорецке работает краеведческий музей с уникальными экспонатами, то тебе по приезде ничто и никто этого не подскажет. Если заранее не
знать, что почти в черте города Миасса есть объекты мирового культурного значения — первый в мире минералогический заповедник с богатейшим музеем
и, кстати, неплохим магазином уральских камней, — то можно проехать мимо.
Никакой краеведческой литературы в этом интереснейшем регионе нет вообще,
краеведение не преподается, учебников не выпускают… Однако есть кому их написать. Ведь неплохие краеведческие музеи продолжают работать и новые растут
как грибы после дождя. Отсутствие краеведческой литературы — симптом серьезный и многозначный. Пространство не для чужих оказывается пространством
не для своих; пространство без самоописания и самоосознания — пространство неполноценное.

И еще о грустном. В стране Интернет куда доступнее, нежели общественный
туалет. Грязь и мусор, даже урн нет. Я просто соскучился по урнам как своего рода
материальному знаку возможной чистоты. Увы, урн, общественных туалетов и городских таксофонов встретить (почти) не довелось… Чистота и порядок поддерживаются только в особых зонах — в парадных комнатах деревенских изб, в залах музеев, внутри административных зданий и банков. Казенные здания и имеющие
еще более цветущий вид (а то и действительно с прекрасными цветниками) здания
местных отделений Сбербанка (в иных более богатых районах — это иные банки
или отделения Центробанка) выглядят островками благополучия и роскоши.

Где-то в сторонке — в (ранее) чистом и живописном месте — коттеджные поселки и поселочки. С выдающейся точностью эти коттеджи (впрочем, и административные здания) всегда размещены так, чтобы минимальными усилиями максимально изменить (испортить, разумеется) пейзаж. Часто к ним ведет разбитая
дорога с неприглядно грязными обочинами, а горы мусора могут начинаться сразу за заборами участков. Впрочем, и обычные дачи — иногда дачи-будки и дачискворешники —также вносят свой вклад в трансформацию культурного ландшафта. Кое-где они уже успели превратиться в руины и зарастают молодым
леском. Ни одного городского поселения без дач встретить не довелось.

Налицо все признаки торгово-потребительского если не процветания, то наверняка появления первых цветов. В каждом селении — новые магазины, магазинчики или хотя бы ларьки; в каждом городе и селе-райцентре ведется торговля компьютерами, CD, периферией и прочей техникой. А то, что были явно и разбогатевшие и обедневшие в целом поселения, отдельные части городов — это тоже
как везде. Как и то, что в каждом селении с достаточным числом потенциальной
паствы существует, ремонтируется или строится заново мечеть и/или православный храм. Впрочем, наличие или строительство мечетей не сопровождается видимым сокращением торговли разнообразным алкоголем.

Увы, как и везде, значительная специфика этого региона не являла себя в обыденности. В стране прекрасных горных рек негде было поесть рыбы; в коневодческом районе конины не было вовсе, не было даже конской колбасы. Правда, мед
кое-где встречался… Казалось бы, где как не в глубинке должны готовить простые национальные блюда? Но нет — национальной кухней можно насладиться
в Уфе или Астане, но не в сельской ашхане (столовой).

Национальное башкортостанское пространство

Прежде всего и чуть ли не ярче всего Башкортостан заявляет о себе своими границами. Въезд в Башкортостан заметный, официальный, парадный — строгий
и праздничный одновременно, значительный и символически репрезентированный. На каждом автомобильном въезде в республику вас встречает могучий щит
с гербом, развевается флаг республики, табличка — нет, большая стела. Вас не
должно оставлять отчетливое ощущение, что вы въезжаете из России в Башкортостан или возвращаетесь из Башкортостана в Россию. Это чувствуют многие:
выражения «уехать в Россию», «вернуться из России» — на языке и на слуху в самой Башкирии. Чуть менее пышно сообщает о себе каждый район и город республики, непременно с гербом и флагом; на границах же районов соседней Челябинской области если где-то и есть знаки (далеко не везде), то малозаметные
(а символики области на дорогах я не видел ни разу).

Между городами Учалы и Белорецк при переезде верховьев реки Урал — ручеек в долинке-канавке — стоит скромный, но все же монумент: вас двуязычно
информируют, что вы переезжаете границу «Европа — Азия». Границу давнымдавно официально перенесли восточнее (наверное, для того, чтобы увеличить долю европейской части СССР). Но для жителей Урала это не имеет ровно никакого значения: весь Урал гордится этой границей, обозначает ее, чтит и любовно
пестует; она проникла в обыденную жизнь, став в ней пряным праздничным компонентом. К знаку «Европа — Азия» ниже по течению реки Урал — в Оренбурге — ездят фотографироваться и пить первое шампанское местные свадьбы, вокруг него любят устраивать пикники. Живой миф границы! Граница «Европа —
Азия» — символическая ось современного Урала
(но никак не функциональная),
важнейшее средство его пространственного самоопределения. Однако куда более
реальная и значимая роль Урала как сочленения России (Европейской) и Сибири символически не выражена вовсе.

Итак, въезд в республику Башкортостан по шоссе сразу задает тон: вы оказываетесь в регионе официального пространства. Вид самой автомобильной дороги
и с нее — лицевая сторона ландшафта.
Разметка четче, яснее, чем в соседних регионах, обозначение населенных пунктов заметнее, причем надпись по-башкирски выше и/или более крупным шрифтом, чем по-русски. Впрочем, злые языки
утверждают, что хороши лишь те автодороги, где время от времени мчится кортеж из нескольких могучих джипов Президента Башкортостана. Однако на Востоке сама возможность проезда владыки издревле способствовала украшению
и преображению местности. Если столицу страны нельзя переносить слишком часто для улучшения ландшафта — то обязанность постоянного передвижения по
подвластной земле ради ее красоты, порядка и процветания падает на властителя
страны.

Способствует общему торжественному настроению почти полное отсутствие рекламы, столь обычной на тех же самых шоссе в смежных регионах. Почти нет на дорогах и обычной придорожной торговли плодами земли и леса; тем
более нет торговли промышленной продукцией, которой часто в современной
России платят зарплату. Придорожное пространство — особенно из окна быстро мчащейся автомашины — выглядит ухоженным и чистым. На сотни километров тянется новый свежеокрашенный голубой ровный штакетник (лишенный всякого функционального смысла), перед каждым селеньицем
аккуратные указатели и многочисленные дорожные знаки. Это пространство
своим видом уже рапортует об активной деятельности и ее успехах; но сооружения придорожных макетов или ремонта одних лишь фасадов (обычного
явления советского времени) не наблюдается. А вдруг остановится? Властям
Башкортостана отнюдь не безразлично, как выглядит подведомственное пространство.

Контраст между официальной дорогой и прочей местностью в Башкирии
огромен, подобно контрасту между Москвой и остальной страной. На большей
части территории Башкирии царит визуальное единообразие и единогласие,
нет и малейшего намека на плюрализм. Царством современного капитализма
(национального, корпорации-то свои) предстает столица республики Уфа: раздолье торговли и сервиса, частные магазины и кафе, уличная торговля. Впрочем, в Уфе приведен в порядок, отреставрирован, украшен, изобилует национальной символикой и рекламой крупных региональных корпораций лишь
центр. Этим Уфа чрезвычайно напоминает новую столицу Казахстана Астану.
Башкортостан и Казахстан во многом подобны: при статистическом меньшинстве титульной нации активно (хотя и не очень демонстративно) строится
национальное государство, растят и национальный капитализм, в Башкортостане — с большей демонстрацией исламской ориентации (республика застраивается мечетями).

Пространство извещает и не дает забыть, что вы пребываете в суверенном
Башкортостане, все надписи исключительно на двух языках. Но Башкирия —
трехэтничный и трехъязычный; татарское меньшинство (численно не меньшее,
чем башкирское большинство) игнорируется. Сколько ни езжу, я нигде, ни единого раза не видел публичного выражения фактической полиэтничности территории:
лишь русский язык и (иногда) язык титульного этноса. Однако полиэтничных
территорий в Российской Федерации много; немало и территорий без этнического статуса, но с многочисленным коренным этносом: хотя бы кольцо сел сибирских татар вокруг Тобольска или многочисленные чувашские, татарские и им подобные села по всему «русскому Поволжью».

Символическое процветание страны — удел ее каркаса: центра, границ и связывающих их главных магистралей; остальная территория — сфера повседневности.
Уфа — столица Башкирии, центр ее символического пространства и знак вхождения страны в капитализм. На остальной территории почти все, что видно, — не
частное, кроме торговли. Столица Башкирии демонстрирует свой капитализм —
остальная страна живет в каком-то подобии социализма с островками мелкого
частного предпринимательства. Физический и символический контраст столицы
и страны, важность и символическое обустройство границ — общие черты Башкирии и СССР.

Несмотря на блеск центра Уфы, на несколько относительно процветающих
ресурсно-промышленных городов вроде Учалов, на скромный, но растущий достаток маленьких уютных городков, например Бирска[1], и богатеющую помаленьку деревню, Башкирия не производит впечатления богатой страны.

Богатство распределено весьма неравномерно: поляризация происходит, главным образом, по схеме «центр — периферия». Однако основные различия — не географические. Распределение богатства в Башкирии таково же, как и в России,
и столь же парадоксально. У бедной страны — богатое государство: роскошь всего
казенного бросается в глаза; явно блестит и тот частный бизнес, что получил целые
сегменты советского хозяйства (вроде нефтянки) или взял на себя бывшие государственные функции, например обеспечение товарно-денежных потоков. Банки и ресурсные отрасли заметны в ландшафте города (офисные громады) и пригорода
(коттеджные поселки); архитектура, как и всегда, отчетливо и настойчиво выражает, прокламирует — чтo есть сейчас могущество, богатство, власть.

В провинциальной же глубинке бросается в глаза изобилие районных учреждений и чиновников. В каждом районе — свои «районные министерства»; утром
на сельской улице вперемешку с курами и коровами видишь сонм официально
одетых людей при галстуках и портфелях. Максимальная относительная концентрация чиновников — отнюдь не в столице державы — в маленьких райцентрах в глухомани. Вертикаль власти упирается в такую глушь, что занимает в государственных учреждениях чуть не все проживающее там население.

Башкирская деревня — русский национальный идеал

В Башкирии жива натуральная сельская местность: настоящая деревня, не пригородная и не дачная, — место, где живут крестьяне, занимающиеся сельским хозяйством, притом в основном своим собственным, каковым бы оно ни было деюре. В сельской Башкирии много работают, много строят и мало пьянствуют —
уже только это делает сельскую башкирскую глубинку диковинкой…

Проходя по деревням, первое, на что обращаешь внимание, — все новые
и новые дома, на окраинах собирают срубы, всюду стройка, запах свежего дерева. Пахнет не только скотом и навозом — пахнет трудом и скромными, конечно,
плодами этого труда. Почти в каждом дворе что-то меняется. Чинят старые деревянные дома — это обычно небольшие срубы в два-три окошка по фасаду,
не слишком отличающиеся от «русских изб», строят и новые, обычно не намного больше. Это все обычно и понятно. Но дома еще и украшают, новая деревянная резьба стремится быть не хуже прежней. В обязательном цветнике при каждом доме все больше экзотических цветов. В самом скромном доме есть
парадная часть, в меру благосостояния убранная коврами, украшенная, но утилитарно не используемая. В юртах в этой части Башкирии не живут уже столетия, да и прежде жили исключительно летом, когда откочевывали на горные летние пастбища.

В деревнях держат, и все больше, частного скота, и все больше стоит во дворах автомашин. Живут крестьяне сейчас куда лучше, чем в советское время.
Основа — личное хозяйство (его уже не назовешь подсобным): коровы, овцы, даже козы (молоко и пух), утки и гуси, свиней мало; картофель; мёд. Есть, хотя
и немного, уже и богатые фермеры с наемным трудом.

Башкирия — гораздо более сельская страна, чем Россия в целом, и возвращение к труду в своем хозяйстве, когда резко сократился объем принудительного
колхозно-совхозного труда, вполне естественно. Люди еще не забыли, что такое
труд, не разучились работать и не привыкли беспрерывно пьянствовать и бездельничать. Ведь в современной российской деревне пенсия дает возможность
кое-как жить, не работая и беспрерывно пьянствуя. «Не просыхают». Не раз я
слышал из уст жителей глубинки ошеломляющую на первый взгляд критику социальных программ государства: «Пензия слишком большая, пьянству только потвора, не деньги давать нужно — все одно пропьют, — а хлеб».

Возможностей стало куда больше, внешних ограничений — куда меньше.
В подъеме деревни какую-то роль играет и сохранившаяся семейная взаимопомощь, и косвенное субсидирование со стороны региональной власти: электрификация и газификация при дешевизне электроэнергии и газа, дорожное строительство. Возвращаются в деревню из городов прежние крестьяне, заметен
и обратный поток былых переселенцев или их потомков из стран СНГ.

Однако это благосостояние (по российским меркам) — парадоксально: рост
материального благосостояния сопровождается ощутимым дефицитом денежных средств. Безденежное процветание? По ландшафту путешественник определяет проблемы, но не причины явлений…

***

Башкирская глубинка строится, но такая уж ли это глубинка? Старосубхангулово
огромное селение, тянущееся по долине реки Агидель на семь километров — один
из самых далеких от Уфы райцентров; асфальтовые дороги и маршруты автобусов в нем кончаются (был и аэропорт, но он сейчас закрыт). Село почти все застроено
вполне обычными бревенчатыми избами; в избах и часть присутственных мест, редакция газеты «Тан», магазины (есть и новые избы-магазины), гостиница леспромхоза, где я жил. Есть несколько двухэтажных домов для учреждений и коммунальных квартир.

Просыпаешься под гомон петухов, утром и вечером мирно по дворам расходится большое стадо; пахнет навозом и дымом (несмотря на жаркое лето, печи
иногда топят); стоят большие поленницы, сложенные впрок. Почти все друг друга знают, дети иногда здороваются…

Край света, пожалуй: асфальт кончается, дальше только грунтовки и щебенка. Научно говоря — периферия и территориально, и статусно. Но электричества в достатке; бесперебойно и хорошо работает телефон; есть газ, подведенный почти в каждый дом. Библиотека работает и пополняется,
читателей немало; местная молодежь учится в Уфе, куда всего часов за семь
можно добраться ежедневным автобусом. Устойчиво работает Интернет, есть
пользователи, а компьютер и периферию можно купить в небольшом, но специализированном магазинчике… Только рынок вот очень куцый, так что
отменные молочные продукты надо выискивать по дворам — натуральное хозяйство.

В этом живописнейшем краю, где течет в меру извилистая, глубоко врезавшаяся в горы река Белая с четкой долиной в оправе молочно-белых известняковых скал, поросших могучими соснами, увядает старый советский туризм: теряют популярность знаменитые некогда сплавы по реке с окончанием в Каповой
пещере
(Тюльган-Таш). Однако помаленьку растет новый — коммерческий туризм. Уже можно взять лошадей с проводником, нанять лодки для сплава с ежедневной банькой на стоянках и прочее. Все это пока как-то самодеятельно и уж
очень провинциально. Туристам по-прежнему не на что потратить деньги: ни поесть чего-нибудь местного вкусного, ни купить сувениров или изделий из местной неплохой шерсти и пуха…

***

Вечер, небо красивое — как всегда перед закатом. Луга пестреют скошенными
и нескошенными полосками. Пахнет навозом и сеном; у сена сложный запах,
он быстро меняется. Сенокос — льющаяся поэма запахов. Кое-где конные косилки. Лошадей вообще много, вид у них сытый[2]. С полей на телегах, запряженных крепкими, усталыми, но не вымотанными лошадьми возвращаются
усталые работники. Едут семьями, поют, разные песни переплетаются и перекликаются. Ландшафт стереофоничен и стереоскопичен. Крестьян ждут топленые бани и по-сенокосному плотный поздний обед, он же ужин. Настоящая
русская идиллия! Деревня — башкирская. Песни — башкирские. Поют — башкиры; впрочем, и немногочисленные русские среди башкир обашкирились
(«обашкиренные» — точный официальный термин) вплоть до пения общих песен. Горная глухомань.

Сенокос в Башкирии — это выделенное время. О нем только и говорят: ведь
сено-то будет свое для своего скота, которого в личных подворьях держат все
больше и больше. Съезжаются и даже слетаются родственники отовсюду помочь:
миг сенокоса краток, упустить нельзя, все руки на счету… Все ушли на сенокос —
и это правда. С-е-н-о-к-о-с.

Все местные интеллигенты в это время на сенокосе. Местная интеллигенция
ровно так же, как и остальные жители, ведет свое хозяйство и очень часто держит
скот. Это не специфика Башкирии — так везде в глубинке, в селах, малых и средних городах; хотя на селе это распространено больше… Не крестьяне становятся
интеллигентнее — интеллигенция окрестьянивается.

Это не мешает интеллигентам исполнять свой долг: кроме неизбежных и обязательных школ или больниц работают библиотеки и местные музеи. Как хорошо знают местную жизнь и местные библиотекари, и музейщики! Поклон им
от путешественника: ни разу мне не отказали в беседе, даже не вполне понимая,
что я и зачем я здесь.

***

Страна переживает музейный бум. Необходимость музеев «на местах» никем
не ставится под сомнение. Каждое сколько-нибудь крупное поселение и даже предприятие имеет, или создает, или стремится создать свой собственный
краеведческий музей. Значительную часть доходов краеведческий музей Миасса получает от музейного консалтинга, помогая в организации мелких новых музеев в округе. От его сотрудников я узнал немало нового и лишний раз убедился, что музей, предназначенный якобы для хранения мертвых
экспонатов, живет сейчас бурной жизнью.
Опять парадокс! Кстати говоря, небольшой, но уютный и не лишенный некоторых редкостей краеведческий
музей Белорецка3 всегда посещают первые лица Башкортостана во время своих нечастых визитов в этот опальный, чуть не сепаратистски крамольный нелюбимый край. Говоря же более учено, в малых городах всегда (в крупных —
не всегда, но часто) именно музей — фокус автопрезентации местного сознания и его опора.

Каждое место взыскует сейчас культурного самоопределения. Именно потому столь активно проживается, мифологизируется и поэтизируется мнимая
и не выраженная в культурном ландшафте линия границы «Европа — Азия».
Масса городов мечтает быть второй или третьей столицей России или хотя бы
столицей своего макрорегиона. Эта активность симптоматична, беспредметна и (пока?) безрезультатна. Она свидетельствует об активности поиска —
никак не о находках; мнимое самоопределение мест — скорее результат
отсутствия реального и культурно признанного краеведения, нежели его продолжение…

Именно на местной интеллигенции и лежит бремя обыденного, сложного,
неодномерного культурного самоопределения территорий — особенно малых,
периферийных и сельских. Первым признаком того, что федеральная власть задумается о реальной культурной опоре на местах, будет служить то, что сельская
интеллигенция начнет избавляться от бремени сельскохозяйственного труда. Тем более что в глубинке интеллигенция сохраняет свой культурный статус и играет
роль окна в большой мир гораздо в большей мере, чем интеллигенция московская и питерская.

Вместо заключения

О многом еще хотелось бы сказать развернуто, но придется лишь упомянуть для
полноты картины следующие наблюдения.

Первое. Туземцы крайне редко (при крайней необходимости и с заметным трудом) при объяснении пути или местоположения используют понятия и слова «правое» и «левое». Руками показывают, косвенно объясняют, даже провожают…
Объяснения этому ни я, ни те, с кем я делился этим наблюдением, — так и не
нашли.

Второе. Города тут частью стоят в горах и предгорьях, их жилые районы нередко производят сейчас сильное впечатление — порядком, парками и скверами,
довольными хорошо одетыми активными людьми, процветающими магазинами
и новыми кварталами. И все это на фоне красивого горного пейзажа. Вот оно, думаешь, то самое процветание, что принес нам молодой капитализм. Но тут же видишь промзону, вдыхаешь дымы, пары и прочие выбросы всех консистенций,
обнаруживаешь дачные огороды прямо под дымами и горами шлака. Город-сад
и город-ад — соседние взаимозависимые миры, разные стороны одной монеты, иногда
разные берега одной речки.
Бум потребления ценою жизни в отравленной одуряющей среде — это процветание? Таков Магнитогорск; просто диву даешься: настолько велик контраст Левого берега (реки Урал) с горой Магнитной и металлургическим комбинатом и Правого берега с жилыми кварталами…

Третье. Заповедники — не просто места охраняемой природы, сейчас это ландшафтные символы больших территорий, места привлечения туристов. Бум переживает, прежде всего, эзотерический туризм: к святым источникам и сакрализованным местам, точкам аномальных явлений, мифическим родинам мифических
персонажей (вроде «родины Заратустры» в Аркаиме) устремляется все больше
и больше людей. Центры нового язычества все отчетливее тяготеют к заповедным природным и культурным ландшафтам, совпадают с ними — в силу самой
природы язычества, обожествления особых мест и сил природы. Можно сказать,
что господствующие «традиционные» конфессии укрепились в городах, почти
монополизировали города и пригороды, тогда вполне естественно, что альтернативные верования займут полярные места ландшафта. Если развитие Внутреннего Урала и будет иметь место, то прежде всего как удовлетворение спроса на доступный красивый и чудесный ландшафт. Ландшафтное паломничество —
возникающий синтез язычества и рекреации.

Москва — Красноуфимск — Месягутово — Янгантау — Миасс — Белорецк —
Старосубхангулово — Тюльган-Таш — Магнитогорск — Москва


[*] Летом 2002 года наши постоянные авторы географы Владимир Каганский и Борис Родоман
совершили путешествие в Башкирию. Свои впечатления они изложили в текстах, написанных
в заведомо различной манере. Представляем вам исполненную парадоксов «теоретическую»
статью В. Каганского и пестрящий живыми наблюдениями очерк Б. Родомана.

[1] В Бирске — «Уфимском Оксфорде» -- находится отличный педагогический институт со своими лицеями (их выпускники поступают также в московские вузы, проходя серьезный
конкурс). Все это стимулирует приток переселенцев, коим местные власти предоставляют
землю под частную застройку.

[2] В стране последнее десятилетие явно растет поголовье лошадей. Российскому табуну лошадей суждено только расти — измельчение земельных участков и рост цен на горючее тому
причиной. Это еще одно, несомненно позитивное, последствие кризиса — в российском
малодорожье без лошади не обойтись: когда еще тракторно-танковые заводы наладят выпуск
малой сельскохозяйственной техники!

[3] Например, здесь хранятся выдающиеся образцы уральского чугунного литья (карточные столики для гостиных) или, скажем, сложная обувь металлурга XIX века — многослойные
лапти с металлической подошвой и оплеткой и жаростойкими вкладками.