(о расхищении социалистической собственности)

Как ни крути, но самое удивительное, изумительное, поразительное в советской
власти — это ее экономика. Диктатура, тоталитаризм, репрессии, цензура — ве-
щи, в сущности, банальные. Кто угодно может. Но экономики, подобной нашей,
сталинского образца, — не смог более никто. Потому что в ней самое поразитель-
ное — это что она на самом деле была, взаправду. Более того, существовала
и функционировала несколько десятилетий, вопреки всякой вероятности и про-
стому здравому смыслу, вопиющему, что этого быть никак не могло.

В этом странном мире поведение и мотивировки человека работающего
должны были, соответственно, принимать особенные очертания. А работодатель
(государство и его агенты — других не было) одновременно пытался материально
заинтересовать работника и при этом не позволить никому обогащаться — что
далеко не всем казалось парадоксом.

Возможно, первыми, для кого этот парадокс становился реальной головной
болью, оказывались сотрудники советских правоохранительных органов. Это
они должны были решать, где результат честного, общественно-полезного труда,
а где личная нажива, спекуляция, рвачество
, одним словом — хищение социалис-
тической собственности. Я, конечно, не утверждаю, что у компетентных сотруд-
ников действительно была непреходящая мигрень и что для всех для них пробле-
ма оказывалась мучительной (не для всех, как будет показано ниже), тем не менее
именно им приходилось прилаживать к расхитителям уголовный кодекс, а зада-
ча это была не банальная. Например: как подвести под статью о хищении соцсоб-
ственности работника государственной торговли, продавшего товар налево по
рыночным (более высоким) ценам, но полностью внесшего в кассу стоимость то-
вара по госцене? Ведь он не нанес ущерба государству? А посадить его, понятно,
следует? Или: по какому критерию рассматривать хищение как крупное? По це-
не? А если украли дешевого, но много (целый грузовик арбузов) — может, лучше
при квалификации хищения учитывать не только цену, но — в зависимости от об-
стоятельств — еще вес или метраж (имплицитно: меру наглости)?

То, что государство считало хищением социалистической собственности,
представляло собой целый комплекс разнообразных явлений — от простейшего
стремления добыть что-то жизненно важное до изощренных коммерческих и да-
же промышленных начинаний, вовсю использовавших неповоротливость ле-
гальных институций. Советская власть претендовала на соединение в своем лице
властей политической и экономической. Поэтому любое помимо нее, государст-
венной власти, добывание денег становилось антигосударственным преступлением. Государство же обрекало себя на повседневную, нескончаемую и, в общем-
то, безнадежную борьбу с населением, желавшим выжить, в том числе и с наибо-
лее активными его представителями, стремившимися к успеху и процветанию
(собственно, теми, кто мог бы обеспечить заодно и процветание общества). При-
том что условия для процветания теневой экономики создавало, разумеется, са-
мо государство. Приоритетное производство средств производства, приоритет
военной промышленности, декларированное отсутствие безработицы (следова-
тельно, поголовно получающее какую-никакую зарплату население), плановое
снабжение. Эта экономика, как известно, непрерывно воспроизводила товарный
дефицит. Причем касался он не только рядовых потребителей. Дефицит касался
и хозяйственных руководителей, вынужденных правдами и неправдами добывать
сырье, материалы, запчасти, без которых они не могли выполнить план. С другой
стороны, в сущности, мало кто был заинтересован в результатах труда.

Советская уголовная статистика свидетельствует, что по числу осужденных
хищения государственного и общественного имущества уверенно лидировали
среди прочих правонарушений, по массовости уступая лишь хулиганству (и не
зря ведь наряду с уголовным розыском в ведомстве внутренних дел существовала
многочисленная и мощная структура ОБХСС[1]). Как в сталинские времена, так
и в хрущевские, и, само собой, в брежневские. Это иллюзия, что при Сталине
больше всего сажали по идеологическим мотивам, за антисоветскую пропаганду
и агитацию.

Практически все население страны было повинно в причастности к рядам не-
сунов
, бытовым образом тащивших «с работы» все, чем там можно было поживить-
ся, — хоть скрепки. До сих пор ходят легенды про НИИ, рабочие и ИТРы которых
в институтских мастерских делали себе для дач лопаты из титана. В разные време-
на на несунов то смотрели сквозь пальцы, то карали с несусветной суровостью
(знаменитый указ 1947 года, прозванный указом «о колосках»). Но если мир расхи-
тителей социалистической собственности уподобить дарвиновской схеме эволю-
ции организмов, то несунов придется расположить где-то наравне с инфузорией-
туфелькой. Потому что водились еще многоклеточные, одни других хитрее.

С самого начала (т. е. с начала тридцатых, когда стала складываться сталин-
ская экономика) особое подозрение официальных инстанций вызывали промыс-
ловая и потребительская кооперации и правления колхозов — им приходилось
предоставлять некоторую хозяйственную самостоятельность. Следовательно,
и поводов для дел о хищениях было больше. Председатели колхозов вообще «не
жили» — любой сколько-нибудь оборотистый довольно быстро попадался на не-
законных махинациях. В сущности, ни там, ни там с точки зрения нормальной
экономической системы ничего преступного не совершалось, просто советская
власть не желала мириться с попытками расширения хозяйственной деятельнос-
ти в целях наживы.

В чистом виде примитивные хищения процветали в госторговле. В услови-
ях товарного дефицита и огромной разницы между ценами государственными
и черного рынка работники торговли превратились в особую касту, причастную
к распределению материальных благ. (В значительной мере вокруг них форми-
ровалась знаменитая советская система блата.) Обмер, обвес покупателей
и прочие ведомые любому буфетчику трюки по разбавлению сметаны водой
были нужны не только для непосредственного получения мелкой выгоды, но и — в более сложной комбинации — чтобы утаить часть товара и пустить на
черный рынок перекупщикам. С той же целью подделывалась документация,
занижалась или завышалась «сортность» товара (с завышением «сортности» по-
нятно — некачественную вещь продавали в магазине дороже как качественную,
с занижением хитрее — товар оформлялся как низкосортный, проводился по
документам с уценкой, следовательно, росла разница между ценой черного
рынка и внесенной в кассу стоимостью), оформлялись и списывались макси-
мально возможные потери (ведь в том странном мире на каждый товар были
свои официальные нормативы предельных потерь на каждом этапе — измене-
ние веса пряжи при переработке в нитки, ниток — при изготовлении ткани,
ткани — при шитье готового платья, готового платья — от порчи при хранении
на складе; сахара-сырца — при переработке в рафинад; металлопроката — при
изготовлении изделий и т. д. и т. д. — «усушка и утруска»). Да, собственно,
вспомним пару-тройку серий пресловутого советского сериала «Следствие ве-
дут знатоки» — там ведь сплошь сюжеты именно про хищения, и изображен та-
кой высший пилотаж, на фоне которого банальный поджог или имитация ог-
рабления склада/магазина смотрится как топорная работа.

Товар уходил к перекупщикам. Иногда требовались специальные ухищре-
ния, просто чтобы физически его им передать. В середине тридцатых годов
(после отмены карточек, но при жестком товарном голоде, когда вокруг уни-
вермагов с ночи стояли тысячные очереди за чем угодно, а для поддержания
порядка использовались наряды милиции) и перекупщику проникнуть в ма-
газин, и продавцу вынести товар было затруднительно. Нанимали людей для
стояния в очереди. Придумали трюк с «доплатой»: заранее (на дому накануне
торговли) заполняли чеки со штампом «доплата», с такими чеками милиция
запускала в магазин без очереди: якобы человек уже ее отстоял, но ему денег
не хватило, пришлось сбегать домой. Серьезные перекупщики, которых вся
страна вслед за официальными инстанциями не без оснований звала спеку-
лянтами, работали организованными группами, создавали цепочки, по кото-
рым товар тек на рынок, возрастая попутно в цене в десятки раз. Бывало, ко-
нечно, что продавали из-под полы прямо на улице возле магазина. Но
зачастую стараниями перекупщиков товар развозился довольно далеко, из
столицы в регионы, из мест производства в разные уголки страны. Тем самым
спекулянты подправляли промахи в бюрократическом планировании снабже-
ния, но в то же время, изымая товар из скудной легальной торговли, способ-
ствовали усилению дефицита. Например, проверка работы отделов рабочего
снабжения (ОРС) Министерства строительства электростанций СССР
в 1962 году показала, что размер хищений там достигал 25 процентов товаро-
оборота, а на различных махинациях был пойман каждый третий материально
ответственный работник.

Конечно, их сажали. Однако при таких неудовлетворенности рынка и пере-
паде цен это было сравнимо с попыткой запрудить реку плетенкой из колючей
проволоки. Прошел вал арестов по указу 1947 года, и вот уже в середине пятиде-
сятых годов правительство снова требует усилить борьбу с хищениями, а по ли-
нии милиции, прокуратуры, госбезопасности пишутся горестные отчеты о про-
вале работы и объективных трудностях, препятствующих ее успеху. После
очередного «усиления борьбы» размер зафиксированных хищений только по
РСФСР за девять месяцев 1955 года составил по сравнению с тем же перио-
дом 1954 года: по Роспотребсоюзу — 290 549 000 рублей (против 259 382 000 руб-
лей в 1954-м), в том числе крупные растраты — 138 409 000 рублей (против 115 856 000); по местной промышленности[2] наблюдался рост хищений
с 1 862 000 до 3 000 000 рублей; хищения в МТС[3], по данным Министерства
сельского хозяйства, увеличились с 1 268 000 до 2 440 000 рублей; отмечалось за-
то незначительное снижение хищений в системе Министерства торговли
и промкооперации. Год 1955-й взят нами наугад, ничем особенным он не выде-
лялся. В 1954-м по СССР наблюдался рост хищений по сравнению с 1953-м
(а вот в 1953-м — снизился до 880 554 000 рублей против 1 449 447 000 в 1952-м);
в первой половине 1972 года отмечался рост хищений на 1,5 процента в сравне-
нии с теми же месяцами 1971 года.

Тогда же, в пятидесятых, власти сделали для себя пренеприятнейшее откры-
тие. Оказалось, что размах хищений в государственной промышленности ничуть
не меньше, чем в сфере торговли и кооперации. Что подпольными миллионера-
ми становятся не только вороватые, классово, в общем-то, чуждые завскладами,
но и красные директора лелеемых партией индустриальных объектов.

На промышленных предприятиях процветали те же хищения, что и на торго-
во-складских. Но венцом эволюции советских экономических нарушителей бы-
ли цеховики — организаторы подпольного производства. Еще в тридцатых годах,
когда были разрешены занятия кустарными промыслами — при непреложном за-
прете на найм рабочей силы, что подразумевало кустаря-одиночку, — возникали
подпольные группы, действовавшие по принципу рассеянной мануфактуры:
снабжали сырьем какое-то количество надомников и по своим каналам сбывали
их готовые изделия. Продажа могла осуществляться через комиссионные магази-
ны, служившие прикрытием для достаточно масштабных сделок. Спохватившая-
ся власть повела наступление: комиссионным магазинам запретили принимать
новые вещи (можно только подержанные), постепенно свели на нет выдачу па-
тентов на занятия кустарными промыслами.

Пресечь подпольное производство на государственных промышленных пред-
приятиях было не так просто. Как правило, речь шла о выпуске профильной про-
дукции, т. е. часть изделий уводилась от учета и пускалась в продажу налево. Боль-
шинство задействованных работников об этом и не подозревали, в курсе была
только верхушка нелегального предприятия — как правило, руководитель (настоя-
щий руководитель, директор завода например, т. е. лицо с правом финансовой под-
писи и административной властью), бухгалтер и еще два-три должностных лица,
содействие которых оказывалось необходимо. Организация подпольного произ-
водства влекла за собой целую цепочку махинаций: требовалось как минимум до-
быть сырье и организовать сбыт, при этом на всех этапах прикрываясь безупречно
оформленными бумагами. На текстильных комбинатах выпускались неучтенные
излишки ткани — за счет экономии ниток, завышения потерь, списания части из-
готовленных тканей в брак, нелегальной покупки дополнительного сырья. На
швейных фабриках, соответственно, шились лишние изделия — опять же за счет
экономии, более рационального размещения выкроек, уменьшения прибавок на
швы, завышения расхода ткани в документации и проч. Быть бы этим цеховикам
благодетелями изголодавшегося по товарам населения, если бы при этом они не
шли на намеренную порчу качества: в ткань подмешивались нити худшего сорта,
уменьшалась ее плотность, при раскрое ужималась выкройка, искажался и уменьшался размер вещи и так далее. Качество-то никого не волновало: хоть на легаль-
ном, хоть на черном рынке товар уходил, конкуренции не было. Хлебопекарные
комбинаты экономили муку, нарушали рецептуру, мухлевали с весом хлеба — но
выпускали лишние батоны и буханки. На винзаводах настраивали аппаратуру на
хронический недолив бутылок. И так далее. Подпольное предпринимательство ох-
ватывало не только производство потребительских товаров, которые можно было
сбыть населению на рынке, но и выпуск сугубо индустриальных предметов. Про-
цветал тайный бартер между директорами заводов.

Понятно, что вся эта деятельность подпадала под целый букет статей уголов-
ного кодекса: хищения, спекуляция, нарушение финансовой дисциплины, зло-
употребление властью. Но на самом деле настоящие цеховики оказывались прак-
тически неуловимы. Хорошо организованные и тщательно законспирированные,
они держались очень сплоченно. ОБХСС и КГБ стонали, что к ним практически
невозможно внедрить агентов. Обычными ревизскими проверками они не выяв-
лялись — бумаги у них были в порядке. Даже если правоохранительным органам
удавалось ухватить какую-то часть их цепочки и выявить незаконную деятель-
ность, дойти до головки организации, тем более добыть не агентурные сведения,
а годные для судебного преследования данные, как правило, не удавалось. Ули-
ченные участники подпольного бизнеса садились поодиночке за единоличные
проступки: бухгалтер — за нарушение финансовой отчетности, завскладом — за
растрату, продавец — за спекуляцию или обвес-обмер. Остальные пережидали
опасный момент, восстанавливали нарушенное звено — и брались за прежнее.

Размах нелегального бизнеса бывал таков, что некоторые истории выглядели
бы совершенно неправдоподобно, содержись они где-то еще, а не в анналах про-
куратуры. Например, колхозы имели право вести самостоятельные заготовки ле-
са для подсобных нужд. Естественно, колхозы безлесной зоны посылали своих
представителей в лесные районы. На этом вырастала масштабная посредничес-
кая деятельность по торговле лесом. В 1953–1956 годах некий бывший бухгалтер
занимался поставками леса из Калужской в Черниговскую и Сумскую области.
Он имел при себе бумаги, свидетельствующие, что он представляет более двадца-
ти организаций (восемь колхозов, маслозавод, государственную мельницу, сель-
по), для вывоза леса нанимал грузовой транспорт (как колхозный, так и государ-
ственный, даже задействовал грузовик, принадлежавший районному отделению
милиции), получал внеплановые железнодорожные вагоны (за взятки, натураль-
но), мало того — имел собственный склад при железнодорожной станции, осна-
щенный десятником, кассиром и лесничим. Зарабатывал он не только как по-
средник, но и путем сложных махинаций с ценами на лес. Другие частные дельцы
занимались лесозаготовками в Марийской АССР, в одном только 1956 году они
вывезли 126 тысяч кубометров древесины трем сотням организаций в РСФСР, на
Украину, Кавказ, в Среднюю Азию. В Станиславской и Хмельницкой областях
аналогичные предприниматели обзавелись при железнодорожных станциях соб-
ственными погрузочными эстакадами.

Другое золотое дно — сбор металлолома. Заготовительные конторы вторсы-
рья и потребкооперации скупали у населения вместо бытового лома — промыш-
ленный. Мало того что трудящиеся растаскивали заводские отвалы, заготовители
еще и создавали бригады, нанимавшиеся на заводы для разбора металлолома,
а потом через посредников себе же его и сдавали, при этом перевыполняли план
и выписывали себе премиальные. За 1955–1956 годы заготовители скупи-
ли 22 тысячи тонн лома на сумму 3,3 миллиона рублей. Государство в этой исто-
рии не устраивали не только доходы заготовителей, но и то обстоятельство, что официальные приемные цены на металлолом для промышленных предприятий
были гораздо ниже, чем в конторах вторсырья, рассчитанных на стимулирование
сдачи лома гражданами.

А история с хищениями в системе конторы Мосстроя, которая утаивала и не-
допоставляла на стройки стройматериалы и фурнитуру и азартно сбывала их на-
лево — колхозам, да еще по ценам ниже государственных! А какой-нибудь кладовщик холодильника в не самом крупном из городов Свердловской области,
осужденный в 1956 году: он был пойман на недостачах — один раз полутора, дру-
гой — пяти тонн мяса, которое он сбывал знакомым и незнакомым гражданам,
сдавал в магазины без накладных; в общей сложности ему инкриминировались
хищения на сумму в 61 534 рубля, а он заявлял, что это «естественная убыль при
хранении»…

Даже сейчас, когда архивы открываются, реальные размеры хищений и под-
польного предпринимательства остаются совершенно неясны. Есть впечат-
ляющие цифры, но непонятно, какую долю они составляют от действительно
совершенных хищений. Ведь это не более чем данные об: а) выявленных
и б) пойманных расхитителях, да и то не обо всех, а лишь о тех, чью вину удалось
доказать, а дело — довести до приговора. Ибо прокуроры отказывали в возбужде-
нии дел, когда первичные материалы казались им недостаточно убедительными
(«Безответственному отношению некоторых прокуроров к разрешению первич-
ных материалов о недостачах материальных ценностей способствовала укоре-
нившаяся в органах прокуратуры оценка следственной работы по формальным
показателям, и в частности по проценту прекращенных дел. Эти прокуроры ста-
рались не возбуждать дел, если не было уверенности, что удастся раскрыть хище-
ние»)[4]. Да и ведомства, в которых выявлялись недостачи, совершенно не стреми-
лись передавать материалы в правоохранительные органы. Скажем, проверка по
городу Молотову в 1954 году показала, что были осуждены лица, виновные в хи-
щениях и недостачах на сумму, составляющую лишь 30 процентов от общей сум-
мы выявленных недостач. Прочих не привлекли, не нашли виноватых, не смогли
доказать. В Молотове отмечалась тенденция не возбуждать уголовных дел по не-
крупным недостачам (3–10 тысяч рублей). Со своей стороны, оперативные ра-
ботники отчитывались валовым числом оконченных дел, так что им выгоднее
было наловить мелких расхитителей, оформить на них дела и передать в суд, чем
возиться со сложными и крупными делами. Дела по хищениям отличались самы-
ми длительными сроками расследования и тянулись бесконечно, а потом еще суд
возвращал их на доследование (а то и выносил оправдательный приговор, что
расценивалось проверяющими инстанциями как недостаток в работе следствен-
ных органов). Качество следствия вызывало нарекания. Виновных привлекали
не за хищения, а по более мягким статьям о должностных нарушениях. Сбежав-
ших растратчиков практически не разыскивали. Агентурная работа среди расхи-
тителей, как мы уже сказали, проваливалась. До 40 процентов заведенных
уголовных дел о хищениях закрывались на стадии предварительного следст-
вия. К примеру, в РСФСР по делам, подпадавшим под пресловутый указ
от 1947 года, милиция в 1954 году направила в суд 12 472 дела на 13 057 человек,
в 1953-м — 16 877 дел на 17 830 человек; при этом в 1954 году было прекраще-
но 9 382 дела (42,9 процента), в 1953 — 8 147 (32,5 процента), возвращено судами
к доследованию в 1954 году 518 дел (4,2 процента), в 1953-м — 840 (5 процентов).
В 27 областях и крупных городах РСФСР процент прекращенных дел дости-
гал 50–60 и даже превышал этот показатель. И, как отмечала прокурорская про-
верка, показатели по прекращению дел в 1954 году особенно ухудшились там, где
они были плохими и в предшествовавшем году.

А поди разбери на самом деле, в хаосе путаной советской отчетности, в массе
взаимопротиворечащих ведомостей, инструкций, правил и нормативов, пытавших-
ся регламентировать и нормировать все сущее, да на фоне непрекращающейся борь-
бы за перевыполнение плана и экономию ресурсов: где тут хищения? где рационали-
зация производства? где бесхозяйственность? где полчища крыс, сгрызших
кожевенное сырье? где сверхплановая продукция? и что из них чем прикидывается?

А ведь посадить расхитителей было еще полдела — предполагалось возмеще-
ние государству нанесенного ущерба. И тут случалось самое интересное. Ущерб удавалось возместить в среднем процентов на 15 от установленной суммы хище-
ния. Например: в РСФСР в 1954 году по делам, направленным в суд, числился
ущерб на сумму в 331 698 425 рублей, в возмещение ущерба следственными ор-
ганами был наложен арест на имущество на 119 789 854 рубля (36,1 процента
общей суммы), а реально изъято ценностей и похищенного имущества
на 46 334 982 рубля (13,9 процента от суммы ущерба) да взыскано судебными ис-
полнителями 13 626 421 рубль (4,1 процента), т. е. реально ущерб был возмещен
изъятиями и взысканиями всего на 18 процентов (в 1953 году — на 19,7 процен-
та). По областям и краям эта цифра колебалась от 15 до 28 процентов. Реальное
возмещение ущерба судебными исполнителями составляло от 2 до 14,6 процента. По СССР в целом за второе полугодие 1955 года к судебным исполнителям
поступило исполнительных листов по возмещению ущерба от хищений и рас-
трат на 455 828 362 рубля, реально ими взыскано 21 447 285 рублей (5,9 процен-
та, включая остаток с первого полугодия 1955 года). За первое полугодие 1956 го-
да: подлежало взысканию 510 987 796 рублей, взыскано — 25 837 889 рублей
(6,1 процента).

Причины: следователи несвоевременно и формально налагали арест на иму-
щество обвиняемых; на значительную его долю предъявляли претензии родст-
венники, и вещи исключались из описей, а то и при попустительстве следствия
подменялись родственниками на менее ценные; суды уделяли мало внимания во-
просу о возмещении ущерба, не выписывали исполнительные листы, не направ-
ляли их для исполнения, не прилагали к ним описи имущества, поэтому на него
не обращалось взыскание. Затем судебные исполнители возвращали око-
ло 10 процентов исполнительных листов за неустановлением места жительства
ответчика, а 25–30 процентов — за отсутствием у него имущества, на которое
может быть обращено взыскание. Все это сопровождалось волокитой, плохим
контролем за исполнением; прокуроры не интересовались размерами реального
возмещения ущерба. Короче: никто за государственную собственность особо
хлопотать не хотел.

Все эти сведения, повторюсь, мы почерпнули из архивов правоохранитель-
ных органов, т. е. властям эта картина была прекрасно известна. Проверяющие
ругали: прокуроров — за вялость ревизий и проверок, за невозбуждение дел, за
слабый контроль за исполнением приговоров; следователей — за медленное и не-
качественно проведенное следствие, неспособность добыть доказательства. По-
сле знаменитого дела валютчика Яна Рокотова[5], ради которого по требованию
Хрущева задним числом изменили статью закона и ввели расстрел, самые круп-
ные дела о валютных махинациях и хищениях передали в ведение КГБ: милиции
и ОБХСС уже не очень доверяли.

Результат усилий: время от времени приходилось пересматривать, что считать
хищением в особо крупных размерах, и поднимать формальную планку. Расхити-
тели социалистической собственности — это не беззащитные, жалкие антисовет-
чики, которым ничего не стоило свернуть шею. О них разбивалась и перед ними
оказывалась бессильной вся мощь советской карательной системы.

Здесь уместно вернуться к вопросу о власти. Выше мы делали вид, что за все-
ми этими прекращениями уголовных дел и отказами в их возбуждении, неспо-
собностью взыскать ущерб, да и за самим размахом незаконного предпринима-
тельства стоят лишь простоватая неповоротливость должностных лиц, зазоры
между разного рода инструкциями, несовершенство отчетности и прочие объек-
тивного рода обстоятельства, на которые сами прокуроры-милиционеры-судьи
и ссылались. Любопытно, что даже в совершенно секретных документах прово-
дившихся на высоком уровне проверок нам не случалось прочесть признания
в очевидном: взятках, коррупции, подкупе. Что, закрытие 40 процентов уголов-
ных дел по хищениям на стадии предварительного следствия — это признание
милиции в своем бессилии? или, наоборот, признак ее тайного, но хорошо опла-
ченного всемогущества? И куда, в конце концов, девалось награбленное, та раз-
ница между ста и пятнадцатью процентами? Неужто растратчики успевали про-
кутить ее в ресторанах на просторах необъятной нашей родины? Где эти деньги?

А ведь эти деньги означали власть, реальную власть. И она ускользала из не-
уклюжих, алчных и грубых рук советского государства.


[1] Расшифруем аббревиатуру для тех, кто не помнит: Отдел по борьбе с хищениями
социалистической собственности.

[2] «Местной» называлась краевая, областная, районная и др. региональная промышленность — в противоположность союзной и республиканской. Данные приводятся за первое
полугодие 1955 года по сравнению с первым полугодием 1954 года.

[3] МТС — машинно-тракторные станции.

[4] Из справки Прокуратуры СССР, 1955.

[5] Вообще, дела о незаконной купле-продаже валюты и драгоценностей были постоянной составляющей советской преступности, это косвенно свидетельствует о наличии у людей
избытка денег, который они стремились обратить в ценности.