Полет парикмахерши

Данное интервью было записано два года назад в рамках французско-российского социологического проекта по изучению сетей межсемейных отношений в России. Руководитель проекта, глава Франко-Российского центра общественных и гуманитарных
наук в Москве, профессор Алексей Берелович однажды так охарактеризовал наши интернациональные исследовательские цели: «Во-первых, хотелось проверить впечатления иностранца от России — ощущение сильного значения связей и обменов. Во-вторых, кажется, именно в межличностных отношениях нужно искать ответ на вопрос:
“Почему описывавшиеся ранее люди советского общества как ригидные, слабо адаптируемые, в эпоху постсоветских перемен проявили удивительную адаптируемость,
гибкость и жизнеспособность, несмотря на все удары реформ?” В-третьих, в советских научных описаниях присутствовала слабая идентификация людей, изучались
обобщенные группы: “рабочие”, “крестьянство”, “горожане” и пр., но не изучалось
общество снизу, не было акцента на то, как живые люди реально строят свои стратегии выживания и развития. В-четвертых, нас интересовало то, как менялись сети
и связи между людьми с советских времен и до наших дней: что сохранилось, что исчезло, что было привнесено нового?» Для ответа на эти вопросы социологи Интерцентра
(МВШСЭН) и ВЦИОМа методами углубленных интервью и фокус-групп изучали сети
российских межсемейных отношений. Результаты нашего исследования в настоящее
время готовятся к публикации.

Некоторые из собранных интервью отличались особой увлекательностью повествования. К таковым относится и автобиографическая история московской парикмахерши Екатерины Шапошниковой. Ее описание семейной жизни, работы, круга друзей воссоздает типическую картину эволюции повседневного труда и быта
московских жителей. Вместе с тем в интервью запечатлелась и яркая индивидуальность рассказчицы.

Сведения о себе

Я Екатерина Шапошникова, год рождения 1954-й, город Москва. Образование —
среднее специальное.

Профессия — парикмахер сейчас, а до этого у меня было много профессий
(смеется). Автомобиль, дачу не имею. Впрочем, есть у мамы дача, но мне такая
дача не нравится.

За рубежом бывать не приходилось. Материальное положение мое и моей семьи среднее, так, на три балла.

Моя семья

Со мной живут: мама, дочка, зять, внучка. Всего нас пять человек.

О родителях. Отец у меня уже умер. Его корни из-под Смоленска. А откуда
точно — я не знаю. Он 1926 года рождения. А мама из рязанской деревни. Мама 1930 года рождения.

Образование у родителей среднее.

Мама — парикмахер. Отец был монтажник-строитель.

В 14 лет мама приехала в Москву. А отец сам москвич. Его дед еще из-под
Смоленска в Москву перебрался. А мама сошлась с моим отцом лет в девятнадцать и вышла за него замуж и прописалась к ним. А до этого она по общежитиям
жила. А из деревни в город она из-за голода перебралась. Кто-то из деревни ехал
со своими детьми в Москву. А ее мама (моя бабушка, у нее тоже детей много было) попросила забрать дочку в Москву и там где-то пристроить, потому что в деревне дети умирали от голода (и многие мамины братья и сестры умерли от голода). Бабушка родила девять детей, а выжило лишь четверо.

Детство мое прошло в деревянном домике около трех вокзалов. Мы там жили семь человек в одной комнате, площадью 14 метров. Да и эта комната была
проходной, через нас ходила еще одна семья. Наша семья тогда это: дедушка, бабушка, мой отец, его сестра и ее муж, мама, я. Я была одним ребенком в семье.

До третьего класса я жила в этом деревянном домике. У нас в комнате стояла
доска-подпорка, она держала потолок. Печка была. Я спала на сундуке и постоянно падала оттуда, потому что не умещалась на нем (смеется). И когда наступишь на пол зимой, то в щели были видны земля и снег. Окна были низкие. В окна были видны и слышны трамваи, троллейбусы и люди. Рядом было депо. Было
шумно и все дребезжало. В этом доме жило еще несколько семей. Была одна общая кухня. Удобств никаких. Туалет на улице. За водой — колонка тоже на улице.
Вся улица к нам ходила за водой. Мы стояли на очереди, потом нас расселили тоже на этой улице.

Отцу с матерью дали 11-метровую комнату. И с третьего до седьмого класса
я жила в этой комнате. Потом нашу всю улицу начали сносить. И из нашего дома выехали почти все жильцы. И мы тогда заняли в полупустом этом деревянном
доме трехкомнатную квартиру на втором этаже.

А в той 11-метровой комнате я всегда спала в мокром углу. Она была угловой, эта комната, и когда все с вокзала шли, то все писали на этот угол. Угол
этот всегда был мокрый. А между нами и соседями стенка до пола не доходила,
поэтому видны были соседские ноги и, естественно, проявлялась их соседская
слышимость.

А когда мы жили в той трехкомнатной квартире, отец с матерью разошлись.
И мы остались с ней вдвоем. Было немного жутко. Я выбрала тогда самую маленькую комнату с окнами на отделение милиции, потому что мне было страшно. Мама вечно где-то подрабатывала — на двух, трех работах. Я ее тогда практически не видела. Приходила она поздно, уходила рано. Она всю жизнь в этой
парикмахерской проработала, где и я сейчас работаю. И в этой парикмахерской
я, можно сказать, выросла. Меня-то девать было некуда. Раньше с детьми не сидели по три года. Так что она меня с собой на работу приносила, здесь и кормила. Она стрижет, а я на том столике лежу.

Потом бабушке с дедом дали в Гольяново двухкомнатную квартиру. Потом
нам дали на Щелковском шоссе однокомнатную квартиру. Ну, потом мама выходит замуж. И мы с отчимом стали жить в Измайлово. Дочь его с ребенком и мужем переехали в нашу однокомнатную квартиру. А мы у отчима стали жить
в трехкомнатной квартире. И вот тогда у меня появилась собственная комната.
Это я уже тогда поступила в училище после восьмого класса и было тогда мне
лет 16. Дом, конечно, не ахти какой. Он на плавунах стоит. Вот когда было землетрясение в 76-м году, мы это очень почувствовали. Дом покосился, накренился
и дал трещину. Хотя дом построен в 68 году. И в нем 14 этажей. Башня такая.

После школы училась я в комбинате прикладного искусства и решила потом
поступать в институт. На дневное отделение — об этом не могло быть и речи. Мне
и в голову не могло прийти, что меня мама будет кормить как студента. Не могла
я сидеть на шее у матери, как моя дочка сейчас со своей семьей сидит у меня.
Я устроилась в ВЭИ и поступала в МЭИ. Они напротив друг друга находились.
Но учиться мне было тяжело и неинтересно. Одна девочка с работы, получившая
диплом с одними пятерками, сказала мне: «Катя, посмотри на меня: я закончила
институт, и вся больная после этого, и замуж не вышла. Плюнь ты на этот институт и выходи замуж». Я так и поступила. И к тому же я не выдерживала после работы где-то сидеть на занятиях и скучать.

Итак, я вышла замуж, привела в эту квартиру мужа. Потом у нас появилась
дочка. Потом отчим умер. Дочка выросла, привела мужа. Родилась внучка. Вот
так мы теперь и живем. Комнаты у нас небольшие: 14, 15, 17 метров. Мы с мамой
живем в одной комнате. Правда, мама уже вышла снова в третий раз замуж.

Это очень тяжело, когда и пожилые и молодые — несколько поколений —
и все так тесно. Хотя мне дочка и говорит: «Мам, ведь так раньше жили». Я отвечаю: «Так раньше не жили». Вот в деревне наши родственники, они как-то свой
домик расстраивают и пристраивают, чтоб у молодых были отдельная площадь
и отдельный вход. И так они отдельно прилепили всех своих детей. Конечно, мои
дети на мне. Сами они ничего особо не зарабатывают. Еще учатся.

Мои родственники

Мои родственники — это мамины сестры. Брат у мамы в прошлом году умер.
А сейчас у них у всех уже внуки. А живут они все сейчас во Фрязино (примерно 30 километров от Москвы). Мама одна из них попала в Москву, потому что зацепилась за Москву при помощи брака. А они из деревни пристроились в окрестностях Москвы — во Фрязино. Потом со временем получили жилье. А Фрязино
закрытый город. Там был завод военный. С жильем там у них получилось нормально, хотя тоже сначала жили в общежитии. А сейчас они все в отдельных
квартирах. И даже в трехкомнатных. И машины у них появились, и гаражи. И хотя им тоже трудно жить сейчас стало. Но как-то они живут.

— А чем они занимаются?

— Ну, мамино поколение уже ничем не занимается. На пенсии они. Болеют.
Старшая сестра совсем больная. Средняя тоже на Севере с мужем на заработках
была. Это для здоровья не полезно.

Сестра моя двоюродная работает учетчицей на автобазе. Вторая сестра работает акушеркой в роддоме. Мужья у них — один на мебельной фабрике, другой — шофером. Работы у них во Фрязино особо нету. И уже их дети ездят в основном в Москву работу искать. Зарплата маленькая — концы с концами еле
сводят.

— Как часто Вы с ними видитесь, поддерживаете отношения?

— Да я не очень. В основном поддерживает отношения мама.

— Хотел уточнить возраст зятя и дочки.

— Им обоим по 22. А внучке два с половиной года. А зять — он такой чудной.
Он в школе даже остался на второй год. Но это потому, что он аллергик. И у него
в детстве было три собаки в доме и две кошки.

У меня тоже всю жизнь птички-хомячки были. И у дочери аллергия проявилась во время беременности, когда организм ее ослаб, а сама она заболела гриппом. И теперь нет у нее никакого иммунитета, и ребенок у нее родился слабым. И пальчики сросшиеся на ножках. Что-то у внучки с психикой — постоянные
у нее истерики. Неизвестно, что из нее вырастет.

И вообще мы слабее наших родителей, дети слабее нас, а внуки еще более
слабые. Это идет какое-то вырождение. А моя мама из деревни очень здоровая
женщина. У нее еще все зубы целы. Один только сломан, да и то потому что бутылку пива зубами открывала. Моей маме во всем сопутствует удача. Если у меня
по жизни все рушится, то у нее все нормально.

А родители зятя работали на заводе на Щелковском шоссе. Завод сейчас закрылся. И они занялись торговлей. Но, видно, прогорели. И поэтому на них наехали. Они продали однокомнатную квартиру. Проблемы у них с пропиской.
И поэтому зять мой у них не прописан, а живет в нашей семье тоже без прописки, потому что состоит с моей дочерью лишь в гражданском браке.

Наша профессия

Все мы парикмахеры: мама, я, и зять у меня тоже парикмахер. Но так как у нас
с парикмахерскими дело очень плохо обстоит, ему пришлось уйти из той частной
парикмахерской, где им постоянно понижали процент оплаты. И в той парикмахерской над каждым мастером стоял такой надсмотрщик. Клиент постригся,
а к нему надсмотрщик такой подходит и спрашивает: «Сколько с Вас взяли?»
И моему зятю от такой работы оставалось буквально на проезд, на сигареты да самому покушать, а ведь ему надо и семью кормить. И их сразу из той парикмахерской семь человек ушло. Теперь-то их зовут обратно — ведь некому теперь в той
парикмахерской работать. А они говорят: нет, мы на таких условиях не пойдем.
После этого он потыкался по разным парикмахерским и тоже нигде не устроился, потому что везде парикмахера грабят. Выручку в основном заведующие забирают. А мастера ничего не получают. А ведь мужик должен зарабатывать. Да вообще, парикмахер не та специальность для мужчины, чтобы он мог содержать
семью. И сейчас не лучшие времена для парикмахеров.

— А когда были лучшие времена?

— Когда перестройка началась. Вот в то время как раз моя мама построила на
даче отчима и себе маленький домик. В то время у нас была совершенно другая
система оплаты. Тогда была у нас официальная сумма, которую нам необходимо
было для отчетности сдать. А все, что сверх этой суммы остается, — то ты спокойненько берешь себе. Это было и официально и удобно. Тогда все делали два плана. Один для отчета, другой для себя. И все это законно. И к тому же в то время
советский народ еще не отвык ходить в парикмахерские. Вот в эту парикмахерскую, где тогда еще моя мама работала, всегда очередь занимали с половины
восьмого утра. А парикмахерская открывалась в восемь.

— А теперь?

— А теперь мы часто сидим без дела даже перед праздниками. Это поразительно. Даже перед первым сентября теперь у нас детей нет, подростков нет. Куда они все подевались? Рядом тут институт. А студенты из него к нам не ходят
или мало ходят. Военные здесь раньше были нашими постоянными клиентами
(вокруг военные академии и штабы. — А. Н.). Военные теперь тоже не приходят.
Теперь они все купили себе машинки и друг друга стригут. У них начальники
всех своих подчиненных сами стригут, кто умеет. А все это потому, что народ
экономит на парикмахерских. Да и я сама экономлю. Сама себя иногда подкрашу, подстригу, накручу. Я теперь редко хожу в парикмахерскую — раз в несколько месяцев.

— А как можно самого себя стричь?

— Очень просто — при помощи нескольких зеркал. У нас ведь вообще народ
изобретательный, тем более сейчас много напечатали литературы о том, как
стричь. Много в продаже появилось парикмахерских инструментов.

Однако сама я поздно пошла на парикмахера. Если бы я раньше пошла – возможно, из меня что-нибудь и получилось.

— А здесь тоже годы что-то определяют?

— Конечно. Я пошла на парикмахера учиться в 32 года. Это были курсы
на 10 месяцев. Для парикмахера это ерунда. Мне и говорили тогда мамины подруги-парикмахеры: «Kaть, ну куда ты идешь? Ты никогда в жизни себе руки не
разработаешь». Здесь, как у музыканта, годы нужны, чтобы разработать. Только
проработав пять лет, молодая девушка может почувствовать, что да, руки работают. А в 32 года там все уже окостенело. Через пять лет только начинают работать
руки. Но я сказала — нет, я всю жизнь вязала, рисовала. У меня получится.

— То есть Вы такая рукодельная.

— Да. Я первоначально художественное училище окончила. Да и потом я специально и не мечтала о профессии парикмахера. Я ведь растила дочку, а она часто болела. И из-за нее я работала то там, то сям. Я то в милиции на пульте работала, то еще где-то там. И вот дочку надо было отдавать в школу, и я думала, чем
же мне тогда заняться. Ведь мне нужно ее забирать и опять же отпрашиваться.
Придется с ней сидеть. Все это неудобно – значит, надо подстроиться под мою
маму-парикмахера. Если я освою мамину специальность (а парикмахеры работают в две смены), мы с мамой по сменам сможем меняться, тогда дочка всегда будет под контролем. И только это послужило толчком к тому, чтобы я пошла и закончила это училище. Этот комбинат парикмахерского искусства, слава богу,
находился рядом с местом, где я живу, — в Измайлово. Учеба моя, конечно, в то
время была бесплатная… Я по распределению попала туда, где есть место. Эта
моя первая парикмахерская была на Смоленской. И это был женский зал. Я ведь
училась на женского мастера. Потому что мама присоветовала: иди только на
женского. Потому что у мужчин было только бритье. А это очень утомительная
и очень копеечная работа, неблагодарная. А женские мастера всегда зарабатывали больше мужских, потому что у них была крупная работа: химия, краски.

— А кто и как в парикмахерских цены устанавливает?

— Ну, у нас есть, как и раньше, бухгалтеры. Они все, как и раньше, высчитывают. Буквально до того, сколько надо граммов шампуня на голову, там того препарата, сего. Все это подсчитывают. А все эти препараты сейчас бешено дорогие.
Другое дело, что клиент сейчас отказывается от этих препаратов. Да и мы сами их
особо никому не предлагаем. У них и запах противный, и не мажутся они. А нам
вот дали, навязали. А я до них и дотрагиваться не хочу.

— А в советское время таких препаратов было меньше?

— Да, тогда был дефицит. А сейчас они все это на нас распределяют. Они нас
этим замучили. И инспекции, что нас проверяют, — требуют, чтобы мы все это
использовали и чтобы аннотация была на русском языке. И не дай бог, если они
увидят у нас баночку не той фирмы, которую они рекомендовали и заказывали, — нас тогда сразу начнут штрафовать. Вот поэтому все сравняли и цены везде такие же.

— А каковы расценки на мужские и женские прически, кого стричь выгодней?

— У нас обычная мужская стрижка стоит 130 рублей, женская — 500. А вообще везде цены растут, а мы боимся повышать. Ведь и так народ не ходит.

— А когда вы перешли с женской на мужскую стрижку?

— Работала я тогда в парикмахерской на проспекте Вернадского. Это уже было после перестройки, потому что я помню, как тогда мимо наших окон танки
ехали — а мы химию крутили (1993 год. — А. Н.). Там заработки очень маленькие
были. Я когда там работала, то о плане речь вообще не шла. И мы были вынуждены деньги получать и их же из собственного кармана вкладывать. Я из своего кармана вносила деньги. А мне, естественно, нужно было кормить всю семью. Муж
у меня никогда не зарабатывал. Он всю жизнь в НИИ каком-то работал, что-то
там связанное с космосом. После перестройки все оттуда разбежались. Оплаты
никакой, работы никакой. Но он до сих пор там сидит и два раза в неделю на работу приходит. А основной его приработок в одной фирме — по крышам лазит
и антенны устанавливает. Он от этой работы весь простуженный, больной. Ведь
и возраст у него — уже 50 лет. А там, на крышах, и ветер и холод. В общем, такая
жизнь не очень.

— А ваша парикмахерская — это частное предприятие или...

— А мы теперь все перешли в эти... как это называется — товарищества с ограниченной ответственностью. Мы арендуем помещение — платим за все. Над
нами муниципальная служба «Хамовники», которая на нас насылает всякие комиссии и эпидемстанции и налоговые. И все они нас постоянно беспокоят.

Мои праздники — мои друзья

— Но, несмотря на такие трудовые будни, у меня все же праздник каждый
день — с кем-нибудь я постоянно встречаюсь. И на такой праздник я иду не с пустыми руками, а в зависимости от того, кто что пьет, что любит из моих многочисленных друзей. И тут мы сидим и расслабляемся, и в будни получается праздник. Меня встречают салатами и всякой другой вкусной едой. Подруги у меня
женщины хозяйственные и хлебосольные. Приласкают, напоят. И подарки. Все
мои золотые вещи — это все благодаря моим подругам. Например, у меня подруга есть ювелир, с которой мы вместе кончали училище. И одевают, и обувают,
и кормят меня мои подруги. По жизни среди них я баловень. Они балуют меня.

— А Вы-то что взамен отдаете?

— Свою дружбу. Я вообще-то не понимаю... То ли они так одиноки по жизни,
то ли... Ведь терпеть меня долго нелегко, даже невыносимо. Я спрашивала одну
из моих подруг, она умнейшая женщина, журналистка: «Что вы все ко мне тянетесь?» Она все меня разыскивает и к себе приглашает. Хотя мне с ней не очень.
Уж слишком она умная. А я человек попроще. Да, вот я и спросила ее, почему она
ко мне тянется. И она ответила: «В тебе есть то, чего нет во мне. И в тебе есть
много каких-то жизненных сил».

И действительно, я живу так, что ни в чем не нуждаюсь и у меня есть все, что
мне нужно. У меня не бывает плохого настроения. На меня не влияет погода.
С детства я привыкла шататься по любой погоде. Дом для меня — это просто берлога, в которой я могу просто отлежаться. В собственном доме у меня много народа для этого, поэтому я часто нахожу «берлоги» на стороне.

С мужчинами-друзьями сложнее. Потому что у них там жены. Хотя со многими из них мы с детства общаемся. В общем, стараемся, чтобы жены нас не видели и не слышали.

В общем, у меня есть такие друзья, с которыми я поддерживаю отношения
в течение многих лет. Например, мои друзья детства, с которыми мы вместе росли еще на одной Новорязанской улице и вместе играли. Потом разъехались, но до
сих пор поддерживаем отношения.

Мне по жизни вообще везет на друзей. Если где-то попадаю в какой-то коллектив, то, как правило, хотя бы с одним человеком мы становимся хорошими
друзьями. То есть у меня ровные отношения со всеми людьми в коллективе и ктото становится еще и другом.

Но я такая по жизни, что не привязываюсь ни к кому и ни к чему. У меня
должны быть постоянно смена жизни и места работы. Каждые три года я меняла
работу. Сейчас я на этом месте уже восемь лет, потому что и возраст уже и бежать
по нынешним временам уже некуда. А так я каждые полгода ради перемен делаю
ремонт. Мне надо что-нибудь обязательно двигать. Ведь нет возможности квартиру поменять. И для меня находиться в одном и том же коллективе — это утомляет. И для меня смена коллектива — это радость. Я от этого чувствую подъем.

Так что по жизни широк круг моего общения. Что касается опять же родственников, то если меня в жизни «разбомбят», то, в конце концов, я могу к родственникам во Фрязино приехать и остаться у них жить. Впрочем, также, если меня «разбомбят», я могу приехать к моим старым друзьям, и они тоже меня куда-то
поселят.

— А Вас по жизни уже «разбамбливало» или Вы это так на перспективу говорите?

— Нет, я хочу сказать — вдруг дома негде будет жить. Да и сейчас: я прихожу
вечером домой, а мне деться некуда. Мама смотрит телесериал перед телевизором, а я их, телесериалы, не смотрю. Ребята (дочь и зять) по другому телевизору
смотрят свои сериалы. Внучка в другой комнате. И у меня остаются только ванная и туалет. И тогда я сажусь за телефон, звоню и выясняю, кто меня примет.
Только в моем районе имеется шесть квартир, где меня всегда готовы принять
и, разумеется, с ночевкой.

— А Вы бы могли сказать, что это за люди?

— Ну, как правило, это такие люди, которым тоже что-то в жизни не удалось.
Одна из них — моя подруга, с которой мы познакомились в роддоме. Я когда родила — кормила четырех детей. Во мне было очень много молока. И родители всех выкормленных мною четверых детей — все мои друзья. И вот эта моя
подруга — она жила в четырехкомнатной квартире с мужем. Он у нее военный.
Он был военный дипломат какой-то и всю жизнь ездил по заграницам. Зарплату свою копил. Ей, жене своей, говорил, что работать не надо, потому что он ее
всем обеспечивает. А она за это должна выполнять все его приказания. И тут
приводит он в дом любовницу. И ей пришлось уйти от него. В квартиру, которая
принадлежит семье сестры. А муж ее четырехкомнатную квартиру разменивать
не хочет. Говорит, мне нравится жить в этой квартире с молодой женой, а где ты
обитаешь — меня не волнует. Вот она пока с разрешения сестры живет в этой
квартире одна — скучает и тоскует. И я к ней прихожу и живу в другой комнате.
Сколько мы с ней продержимся в той квартире, я не знаю. Она тоже помогает
дочке, у которой внучка. В отличие от меня она более скованный человек в общении. При этом она умная, умнейшая женщина. А одной ей тяжело жить.

Потом у меня есть друг. Он был муж моей подруги, с которой я с детства выросла. Потом они разошлись. Она после этого три раза выходила замуж, и он два
раза женился. У них сын, которого я кормила молоком. Вот и мой друг в результате обменов с женами имеет лишь комнату в квартире рядом с моим домом. Мы
с ним всегда поддерживали отношения. А сейчас он безработный без всяких перспектив и спивается. И я его поэтому бросить не могу. Вот не дает мне спать внучка, я звоню ему: «Мне надо отоспаться». Он: «Да, приходи, спи». Он ездил к моей маме на дачу — помогал ремонт делать, мы друг другу по жизни помогаем.
Жалко его. Он переводчик. А работы сейчас для него нет нигде.

Потом еще подруга, тоже мы вместе с ней выросли. Она и муж ее — оба кандидаты наук. Годами друг с другом не разговаривают. Живут в одной квартире,
вместе спят, вместе работают и не разговаривают. На работе еще могут обмолвиться словом, а дома друг с другом вообще никаких контактов. У нее на этой
почве проблемы с гинекологией и вырезали ей все что можно. Я вот и опекаю ее.
У нее тоже дочка сейчас иняз заканчивает. Она вот за меня и за дочку держится
как за соломинку.

Еще подруга. Вместе мы с ней в художественном училище учились. Тоже ее
детей я молоком кормила. Там, где она живет, — там трехкомнатная квартира.
Я крестная ее дочки.

Ну и что, во всех этих местах разве меня не примут, не накормят, спать не положат?

И вообще все мои друзья красивые, большинство из них с высшим образованием. Они мой золотой фонд. Они умницы, чистоплотные, хозяйки хорошие.
Я прихожу на работу, а они уже с утра мне звонят — на ужин тебя ждем, приезжай. Я им отвечаю: я еще завтракать не начала, а вы меня уже на ужин приглашаете. А потом я выбираю, куда пойти, к кому у меня сегодня особенно настроение
лежит, кто, может, поближе территориально находится.

А с мамой мне очень тяжело. Ее все раздражает. Ее раздражает мой образ жизни. Ей не нравится, что я из дома ухожу. А мне там негде находиться. А она не понимает: почему ты не занимаешься семьей? Почему я из дома — а не в дом несу,
а лучше всего ей...

Итак, я почти каждый день хожу по друзьям. Это я сегодня никуда не пошла,
потому что договорились с Вами насчет этого интервью. А получилась я такая потому, что выросли мы почти все в условиях коммуналки. И мы привыкли бегать по чужим квартирам, общаться с разными людьми и есть то, чем кто угостит. Ведь
такой образ жизни я вела с детства.

А моя клиентура. Когда я была женский мастер, они за мной ходили по всем
парикмахерским в течение многих лет. До сих пор некоторые из них за мной ходят. Они приезжают ко мне домой. И я к ним приезжаю. То есть эти женщины,
моя клиентура, они уже тоже как родные люди. Они помогают мне. Я помогаю
им. Не знаю, что они во мне нашли, но, видно, они из тех людей, которые привязываются. Я вот Вам говорила, что сама-то я не привязываюсь. И если они пропадут, то я и не буду особо переживать. А они привязчивые. И на моем опыте
я расцениваю, что женщины — это кошки... Нет, то есть собаки, да, собаки.
А мужчины — это коты. Женщина-собака, она будет за хозяином ходить всегда
везде и всюду. Но вот и ко мне женщины-клиентки по-собачьи привязываются
и за мной ходят. Вот это все люди, которые не дадут мне погибнуть до конца моей жизни.

— Но если использовать Вашу аналогию, то Вы, несмотря на Вашу женственность, — кошка. И женщины привязываются к Вам по-собачьи?

— Нет, я имела в виду тут только проблему мастера-парикмахера. Понимаете,
мужчина привязан к определенной парикмахерской. Если мастер-парикмахер
сменил место работы на новое, то мужчина за ним на новое место, как правило,
не пойдет. А женщина, та, как правило, все равно пойдет, потому что ей важны
именно мастер, а не место. А вот эта наша мужская парикмахерская. Здесь уже
сколько мастеров сменилось. А некоторые мужчины, которые раньше рядом жили и стриглись, а потом переехали. Все равно они в эту парикмахерскую приезжают не из-за новых мастеров, а из-за места, к которому привыкли. Мастер их
другой обслуживает, но для них тут ведь родные стены.

Хорошо, вот мужчина, когда из семьи уходит, он что жалеет, что бросает жену? Он жалеет, что в квартире вот эту полочку я прибил, вот этот гвоздик я ввинтил. Ему жалко того места, к которому он прирос. А что жена остается, так его это
совершенно не волнует. Мужчины прирастают к месту. Если хочешь его удержать, дай ему все делать в этом месте самому, чтобы он собственными руками построил себе гнездо. Из которого ему потом уйти будет очень трудно (смеется).

Моя летучая любовь

— Дело в том... (молчит, волнуется и подбирает слова) ...Дело в том, что, может, это и беда моя и счастье, дело в том, что я не могу ни одного человека сильно полюбить... То есть я ни разу не была сильно в кого-либо влюблена. Я ко всем
всегда относилась нормально и не более того. Меня мой муж тащил в ЗАГС на аркане. А я не понимала, зачем все это нужно. Но в то время так и у него и у меня
сложились обстоятельства, я тогда жила с отчимом, который меня жутко и ревновал и терроризировал. Если кто-то мне звонил по телефону, то был скандал. Он
боялся, что в квартиру я кого-то приведу. Поэтому мне тогда надо было вырваться из-под этой опеки. Первый встречный, кто мне руку предложил, за того я и
вышла. Вот в 18 лет я и вышла замуж. Нас домой не пускали. Мы снимали квартиру. С мужем мы прожили лет двадцать. Я была лидером в нашей паре. Я создала ему возможность окончить институт. Я не заводила долго детей. И он у меня
был как ребенок. Это человек женоподобный, которого воспитывали одни женщины. В нашей семье мужиком была я. А женщиной был он. Дочку спрашивали,
кто из нас папа, кто мама. И дочка отвечала: не знаю. Что касается пищи, ремонта дома — это все моя забота. А он учился, работал, любил вкусно поесть. Хотя я не люблю особо готовить. Мой самый любимый магазин — это где гвоздики и гаечки и прочие инструменты. Моя мечта — купить хорошую, дорогую дрель. И вообще... с самого рождения... меня ждали как мальчика и растили как мальчика.
Меня одевали как мальчика, меня стригли как мальчика. Я всегда танцевала за
мальчика. Поэтому я себя не ощущала девочкой. И все это сильно сказалось на
моей дальнейшей жизни. А муж мой, наоборот, был какой-то женоподобный.
И я к нему очень по-рыцарски относилась. А с женщинами мне поэтому и легко
и они мною дорожат, потому что я к ним тем более по-рыцарски отношусь.

— Да, но про Вас нельзя сказать, что Вы мужеподобная женщина. Вы очень женственны и красивы...

— Я знаю, что я красивая женщина. И обычно у красивых женщин не бывает
подруг. Потому что красивым завидуют. А я к красивым женщинам отношусь как
рыцарь. Я не завидую им. Поэтому все мои подруги — красавицы и умницы.
И они знают, что меня можно не бояться.

И еще почему-то все красивые женщины одиноки. И уж если бы я захотела
выйти замуж, то никаких проблем. Было бы желание, но его-то у меня как-то никогда и не было. Вот.

Когда мы жили вместе с мужем, у нас были общие друзья и подруги. Мы
с ним одно время работали вместе в одной лаборатории. А почему мы развелись?!
Я бы с ним так и не развелась. Но дело в том, что когда я выходила за него замуж,
я не знала, он скрыл от меня, что у него была травма черепа, и впоследствии у него от этого развилось что-то типа какой-то шизофрении. И все это у него стало
прогрессировать. И дальше я просто испугалась жить с таким человеком. У него
там уже начинались выбрасывания с балкона, резание себе вен и мания того, что
он убил человека. Какой-то маразм. Я так стала думать: он ведь, в конце концов,
может и меня прибить. То вдруг он голый вскочит и побежит вокруг дома. Ну,
я к такому не привыкла. Ну, жила я в детстве с отцом алкоголиком. Отец дрался,
рвал вещи, однажды разбил телевизор. Правда, потом сам же этот телевизор починил. Но муж-то порой со мной говорил вообще как с какой-то воображаемой
женой. А сейчас он вновь женился. А так муж ко мне иногда приходит. Я его расспрашиваю о самочувствии. Мне это особо надо знать. Ведь у меня и дочь и внучка, а вдруг наследственность на них скажется. И, в общем, из-за этого заболевания мы с ним разошлись.

А так, понимаете, у каждого человека имеется какая-то своя особенная часть
любви. Кто любит семью и в ней особенно сильно детей или мужа, кто-то любит
друзей... Каждый распределяет свою любовь как может и как хочет. Я же свою частицу любви распространяла на всех окружающих людей равномерно. Всем моей
любви досталось по маленькому кусочку. И нет у меня различия между родственниками, чужими, соседями, моим ребенком, моим зятем и еще кем-нибудь. Мне
все равно, мой ребенок — чужой ребенок. Может, дочери моей это и обидно, ей
бы хотелось больше тепла от меня. И так было у меня в отношениях с мужчинами. Мужья хотят, чтобы любили лишь их, родных, и больше никого. Они не могут примириться с тем, что живут с женщиной, которой все равно, кого любить.
И я особо не привязана ни к родителям, ни к детям, ни к внукам... И ничто меня
не держит и не удержит. Я летун. Мне так и в милиции как-то сказали, когда, было дело, я к ним диспетчером устраивалась. Они посмотрели мою трудовую
книжку и определили: а, летун к нам пожаловал! И так я летаю по жизни....