«Работал на заводе до мозолистых рук»

В движенье радостном и скором Воспламененные трудом, Под мощный гул Одним напором Мы повалили старый дом.      И. И. Морозов. Плотники[1]

Тема разрушения старого и строительства нового мира была очень популярна в со-
ветской литературе первой половины XX века. Стихи и проза официальных крес-
тьянских и рабочих писателей, поэтов этого периода производят впечатление, что
ничего другого в жизни советских людей не было: «воспламененные трудом» граж-
дане только и делали, что трудились на ниве строительства, искореняя «замшелос-
ти прошлого»[2]. Трудиться во имя Родины составляет смысл жизни каждого созна-
тельного человека — об этом пишут писатели и журналисты, об этом говорит
радио. Однако неофициальные источники (так называемые тексты «наивной лите-
ратуры») — письма, дневники, воспоминания — рассказывают о других смыслах
жизни простых людей. И труд занимает там первое место далеко не всегда.

«Наивные» тексты стали объектом исследовательского интереса сравнитель-
но недавно — они и сами в массе своей не очень давнего происхождения. Куму-
лятивный эффект всеобщего среднего образования породил качественно новый
феномен: прежде довольно редкие тексты «наивной литературы» с 1960-х годов
составили огромный пласт разнородных материалов, исключительно важных для
исследователей быта, нравов, представлений и ценностей «молчаливого боль-
шинства» советских людей неписьменной культуры. Их ценность как историчес-
кого источника для выяснения, уточнения обстоятельств определенных истори-
ческих событий — предмет особого разговора. Когда же речь идет о попытке
реконструировать базовые ценности и представления «советского человека»,
значение именно «наивных» текстов бесспорно. Их авторы не знакомы с профес-
сиональной культурой письма, не знают, что художественное произведение име-
ет определенную структуру, строится по определенным законам вокруг опреде-
ленной цели и сюжета. Они намного более «свободны», чем привычные нам
тексты письменной культуры, в них масса «проговорок», они откровенны часто
совсем не в тех местах, в которых позволяет себе быть откровенным человек
«письменного круга».

Разумеется, нельзя говорить о том, что раньше такого рода произведений
не существовало. Мы имеем в своем распоряжении крестьянские воспомина-
ния второй половины XIX века, мещанские стихи начала XX века, наконец,
купеческие заметки начиная с первой половины XIX века. Просто можно ут-
верждать, что во второй половине ХХ века этот феномен стал массовым. И ес-
ли раньше крестьянскому поэту требовались определенные условия для созда-
ния поэтических произведений — хотя бы знать грамоту, то сейчас «внешние»
условия благоприятствуют «наивному» автору, дело стало только за его внут-
ренней потребностью писать и «творить». Такая потребность оказалась очень
высока.

Задача данной статьи — проследить отношение к труду простого советско-
го человека. Отношение это эволюционировало, принимая различные формы
в зависимости от времени, места создания и, конечно, от социального положе-
ния автора.

Труд — одна из базовых советских ценностей. Пословицу «Без труда не вы-
ловишь и рыбку из пруда» знал каждый советский ребенок, она вошла в хресто-
матии по родной речи. «За тунеядство сажают в тюрьму», — сказала мне моя
одноклассница в 1985 году, узнав, что мои родители ходят на работу три раза
в неделю вместо положенных пяти. В табеле первоклассника за 1980 год чита-
ем замечание учителя: «Ваш мальчик не любит трудиться»[3]. «Избавившись от
глистов, ребенок будет лучше учиться, помогать маме по дому, больше рабо-
тать на общественной работе и вырастет полноправным советским граждани-
ном»[4]. Идеологема «труд есть почетная обязанность каждого» превратилась
в личное убеждение и транслировалась из поколения в поколение. Советская
цивилизация придала этой тематике своеобразный репрессивный и обязую-
щий оттенок.

В деревне

Любопытно, что такое отношение к труду сформировалось не сразу. Для со-
ветского крестьянина очень долго вообще не существовало такого абстракт-
ного понятия, по крайней мере применительно к себе самому. Зато существо-
вало понятие «работа»: «вдеревни работы много было»[5]. Крестьяне «роботали
много», работали по-разному, но совсем не «трудились». В воспоминаниях, на-
писанных в 1960-е годы, слова «труд», «трудиться» практически не встречают-
ся. Работа могла оцениваться как хорошая и плохая, а труд — нет. Слово
«труд» тогда еще относилось к высокой лексике и употреблялось в основном
в религиозном контексте: «настоящыя паломники ходили трудились воимя спа-
сения своей души». «Трудиться» в советском понимании, т. е. расценивать свою
работу как способ вписаться в советское общество и продвинуться по карьер-
ной лестнице, крестьяне стали позже; собственно, и сама проблема «вписыва-
ния» возникала прежде всего при переезде в город. Но и в деревне коллекти-
визация и раскулачивание показали, что далеко не всякая работа, даже самая
тяжелая и самоотверженная, может претендовать на звание «труда» в офици-
альном его понимании и статусе. Тогда, очевидно, начинаются первые спеку-
ляции крестьянской бедноты, противопоставляющей труд общественный и «правильный» работе хозяйствующих «одиночек», заботящихся только о себе и своей семье:

Дак мы трудилися, кое-как перебивались на колхозной-то земле. Скотину всю забрали
у нас <…> А они [кулаки. — А. М.], глядишь, не страну кормят. Себе токо работают…[6]

А вот свидетельство другой участницы событий того времени (ее семью рас-
кулачили):

Были такие в деревне 4 семьи <…> Вот это первые коммунисты. В партию, в комсо-
мол пошли, а сами в чужой амбар залезут — тушу мяса утащат <…> И всю деревню пре-
дали: «Тот кулак, да и тот кулак». Которые работали день и ночь, то кулаки, а они хле-
ба наворуют, и овечек чужих загонят штук 5, зарежут и жерут[7].

Характерно, что в колхозе люди «трудились», а для себя — работали. Важны
также для эволюции в деревне понятия «труда» и введенные колхозами трудод-
ни. Тем не менее осознание крестьянского трудового процесса как способа по-
вышения собственного социального статуса еще не полностью сформировалось
и к 1960-м годам.

Вообще в крестьянских воспоминаниях больше указаний на то, что именно
делали. Крестьянская жизнь состояла из множества «работ», и квалифицировать
их как труд им просто не приходило в голову:

…И вот бывало особенно взимнее время придут кнашей матери соседки старушки две
три спрялками посидеть ну и приходил наш сосед дедушка иван старенький и начынался
уних разговор про старинушку[8];

Ну чтож зиму я вспоминаю снег счишшал с дедушкой, а пришла лето, отец нанялси
телят стиреч да вот с учили сомной, и мне доверили стеречь, я помню что хорошо пас за
ериком[9];

Ну, я была такая смышленая — быстро все умела: прясть, лен обрабатывать, и сно-
вать, и ткать <...> Ну, я ростом небольшая, но шустрая была. Ребята любили, что уме-
ла все делать — и быстро[10].

Цель таких рассказов о прошлой жизни — объяснить детям и внукам, как
раньше «жили-были поживали». Все эти виды деятельности нельзя записать в тру-
довую книжку, они естественны и необходимы для простого крестьянина. Для
женщины — хорошо управляться с домашним хозяйством, для мужчины — уметь
дом построить, на охоту ходить, рыбу удить.

…И зимой нас мать и приучала ковсяким крестьянским делам и говорила учытес де-
ти изолотом шыть и молотом бить вжызни все пригодится[11].

Русский крестьянин привык к авральному типу работы: «летом все в поле, а уж
зимой отдыхали». Именно работы в поле расцениваются как главные («на покосе были вспоминаю, а главное рожь убирали»). Все остальные дела ежедневные и обыч-
ные: «корову подоила, скот покормила, в церковь на праздник cходила».

С появлением колхозов «главные» сельскохозяйственные работы отошли
в ведение государства: «раньше на барина, теперь на Сталина». В некоторых вос-
поминаниях разницы между, к примеру, 1905 годом и 1930 годом не прослежива-
ется. В других, напротив, отмечается, что работа изменилась:

Собрались мы постовалоские мужыки <…> стали готовитися кпосевной обобщест-
вили толи ко рабочий скот лошадей да инвентарь дело пошло работати стало весело но-
вую жизини строить[12].

До сих пор речь шла исключительно о крестьянской мемуаристике первых
десятилетий советской власти, где абстрактное понятие «труд» встречается в кон-
текстах, не связанных с советскими коннотациями:

И как мог описал попрозбе моего дорогого сына Петра Ивановича. Конечно с условьем
естли достойно будет вашего вниманья. эта жизнь вкоторой прожил ваш отец и мать
нетоко длясебя но и ради вас. здесь конечно нет выдающыхся происшествий приключений
и врядли длявас будет интересным изанимателным а поэтому я думаю длявас несоставит
большого труда и растопить этим печ[13].

Речевые обороты «достойно вашего вниманья» и «не составит большого труда»
являются следствием того, что автор этих воспоминаний окончил земскую шко-
лу еще до прихода советской власти и употребляет слово «труд» в составе еще до-
революционных клише. Мемуарист демонстрирует читателю, что хоть «и писать
пишу а незнаю руского языка гдекакия знаки ставить даже заглавныя буквы немо-
гу», все-таки умеет пользоваться «культурными» речевыми оборотами — призна-
ками «образованного/письменного» текста.

Каким же образом проникает понятие «труда» в крестьянское сознание? Об-
ратимся к крестьянским письмам в советские газеты. И тут можно наблюдать
странный факт: те самые крестьяне, написавшие с грамматическими и орфогра-
фическими ошибками свои воспоминания внукам, ни разу не употребив слов
«труд», «трудиться», оказывается, легко могут ими оперировать. Словосочетания
«крестьянский/рабочий труд», «сплаататоры чесных трудов / чужих трудов»,
«трудовое крестьянство», «законы охраны труда» встречаются с начала 1920-х го-
дов[14]. Письма адресовались «Крестьянской газете», одни посвящены конкрет-
ным событиям на местах, другие носили «рационализаторский характер»: авто-
ры делились своими оценками происходящего, вносили предложения о новых
законах и пр.

Кулак норовит изплаатировать чесного трудовика. А пролетарий лежит ничево не
делает норовит нахалом пользуваться чужим трудом еще и говорит власть наша[15].

Усердные читатели «Крестьянской газеты» всегда отмечали свою неграмот-
ность:

…Следя за государственной политикой и думаю своей дурной головой;
И я человек мало вижу именно деревенщина…;

Извиняюсь, что плохо писал, потому что я плохо грамотный забитый темнотой не-
достатков[16].

Крестьяне со свойственной им житейской хитростью начали разговаривать
с авторитетным государственным органом — газетой — на языке самого государ-
ства. Удивительная легкость, с которой они осваивали правила советской рито-
рики, позволяет им чутко реагировать на изменения правительственного курса.
Письма принимали к сведению, и нередко автор письма добивался желаемого,
особенно когда речь шла о доносах и «сигналах» с мест.

Такое несоответствие воспоминаний и писем в отношении «труда»
объясняется тем, что «трудовые» формулы крестьяне использовали, так ска-
зать, как стилистический прием и, соответственно, как способ добиться нуж-
ного результата. В нормальной повседневной жизни они такими формулами
не пользовались, все так же пахали и веяли, «зимой молотили… летом моло-
тить некогда было», «ели все лесное: грузди, рыжики, волнушки, ягоды». И слу-
шали радио, читали газеты, заполняли анкеты в отделах кадров при устройст-
ве на работу, отдавали детей в уже советские школы. Постепенно входили
в речевой оборот клише «место жительства / прописки», «работать в качест-
ве», «трудовой стаж» и пр.

Процесс урбанизации требовал нового языка. Формулы занимали все больше
и больше места: при массовой миграции в города необходимо было их осваивать
в огромном количестве.

Переезд в город

Труд крестьянина являлся ценностью для советского общества, труд рабочего —
несомненной ценностью. Советское государство — государство прежде всего
пролетарское. Индустриализация спровоцировала массовую миграцию в города,
где бывший крестьянин, получив работу на заводе или фабрике, существенно по-
вышал свой социальный статус, а порой и дальше поднимался вверх по ступень-
кам социальной лестницы[17].

Однако не так просто все это было. Государство столкнулось с проблемой
адаптации крестьянина к городской среде[18]. С одной стороны, воспитанный на
сезонной занятости, новый горожанин сначала не мог привыкнуть к монотонной
и систематической работе на заводе.

Цех маленький: два больших станка и два маленьких. Два человека: одна разбирает
прокладку, другая катит. Нужно, чтоб была не смята. Валики по 10 метров на бобинах.
Надеваешь валик на шланг, есть педаль — нажимаешь на педаль, и она крутится. И есть
палка выше, чтоб ровнялась прокладка: перекинешь туда, и идет ровно <…> Идет и идет
резина — отлучиться никуда нельзя. Подменит мастер — сходишь в туалет, не подме-
нит — терпи, как хочешь. Такая работа[19].

Работать трудно было, все, помню, глаза слипались — так спать хотелось. А домой
придешь, ляжешь, да станок перед глазами стоит[20].

Ср.: Да тяжелый ответственный труд пастуха, но и увлекательный. С восхода
солнца и до заката ты в поле. Сколько ты увидишь разнообразной интересной жиз-
ни животного и пернатого мира в природе и все живет своей жизнью[21].

Менялись базовые устои жизни, вплоть до восприятия пространства и време-
ни. Крестьянин хоть и привык к тесноте в избе, пространство двора считает собст-
венным. В городских условиях он такого пространства лишен (нет своей баньки,
амбара и пр.), не говоря уже об общественных деревенских просторах. Его начина-
ет мучить своего рода клаустрофобия: «спереди дом, сзади дом, да по бокам, где погу-
лять, да и некогда»[22]. Смещается и ощущение времени: в городе время меряют по
часам, а не по делам. Социолог В. Ф. Чеснокова рассказывала, с какими проблема-
ми сталкивались социологи-горожане при анкетировании деревенских жителей.
На вопрос: «Когда вы выходите из дома на работу?» они неизменно получали ответ:
«Как корову подою, так и выхожу». Уточняли: «В котором часу вы выходите из ко-
ровника?» Ответ: «Я же говорю, как корову подою, так и выхожу» — и такой диалог
мог длиться бесконечно, повергая его участников во взаимное недоумение[23].

Меняется тип социальных связей, способ включенности в социум: теплая тес-
нота общинных отношений с жестким внешним контролем и ритуализованнос-
тью деятельности сменяется на городское «одиночество в толпе», анонимность,
внеличностный характер большинства связей. Как известно, подлинное превра-
щение крестьянина в горожанина происходит обычно лишь в третьем поколении.

Информант: Когда в город перебралась, ну, иду на ярманку погулять-поплясать.
Поглядела — никого нету.

Собиратель: Людей было совсем мало?

Информант: Народу-то много, дак все чужой-какой. И ушла. Больше-то не
ходила[24].

Свои проблемы с необученными крестьянскими кадрами государство реша-
ло за счет жесткой регламентации правил рабочего труда, идеологизации процес-
са труда, репрессий по отношению к рабочему сословию. Например, получалась
цепочка:

опоздал на работу — выгнали с работы за нарушение рабочей дисципли-
ны (50-е годы XX века; в 30-е годы за опоздание сажали) — выписали из кварти-
ры/комнаты, распределявшейся от завода/фабрики — детей отчислили из завод-
ских яслей/сада/школы — если вовремя не сориентируешься, не устроишься на
новое место (этому не способствует отрицательная характеристика, выданная
в отделе кадров), могут посадить за тунеядство[25].

Жизненные акценты смещаются в область трудовой деятельности — человек
оказывается внутри трудового сообщества, выпадение из которого грозит ему се-
рьезными социальными неудобствами. Отличная работа и примерное поведение,
напротив, раскрывают перед ним новые возможности карьерного роста, факт по-
мещения фотографии на Доску почета предприятия («Наши герои», «Передови-
ки производства», «Наши достижения» и пр.) заслуживает административного
поощрения — премиальные, путевка в санаторий, улучшение жилищных условий
и т. д. Без рабочего стажа невозможно было рассчитывать на значительную пен-
сию. А потеря трудовой книжки обращалась в катастрофу — без нее трудно уст-
роиться на новую работу, не начислят пенсию.

Трудовое положение определяло положение в обществе и бытовые условия:
квартиры, дачи распределялись предприятиями; ясли, сады, школы выстраива-
лись при заводах и фабриках, соответственно попасть в такие воспитательные
и учебные учреждения теоретически могли только дети рабочих; путевки в сана-
тории и пионерские лагеря раздавались на местах работы[26].

Довольно скоро появились «престижные» заводы («детский садик хороший»,
«клуб, бассейн выстроили», «говорят, часто премии дают»), туда стремились уст-
роиться.

Так я на хорошем заводе работала, кормили хорошо, сытно. Домой прихватывала.
И садик допоздна работал, как иду с завода, заберу <…> Так вот, освободилася комна-
та — Кузьмич помер. Я говорю, нам тесно, нас 6 человек в комнате. И Чугуновы говорят,
претендуют. Разбирались, я говорю, я — рабочая, муж мой — рабочий, на заводе трудим-
ся в поте лица. А Чугунова продавщицей работает, у ней нет проблем с питанием, вот.
Дали комнату. Они потом съехали[27].

Втиснутые в новые условия жизни и труда, крестьяне оставались в городах
(«в деревне голодно, так всю жизнь и проживешь»), постепенно расселялись по
коммунальным квартирам, заводили хозяйство, некоторым удавалось получить
небольшой участок земли за пределами города[28]. Заметим, что отношение
к «труду», уже вполне сформировавшееся, не переносилось на домашнюю ра-
боту. Женщина «трудилась» только на предприятии, в сфере услуг и пр., дома
она «хозяйничала»: «прибралась, обед сготовила». Не распространялось понятие
«труда» и на работу на приусадебном участке: «мы на дачу отдыхать, прополоть
там надо». В частной жизни по-прежнему отсутствовал «труд». «Труд», единый
и неделимый, принадлежал государству и сфере общественной. В домашнем
хозяйстве, как и в крестьянском, различные виды «работ» носили свои кон-
кретные названия.

В мемуарах рабочих[29] слова «труд»/«трудиться» встречаются гораздо чаще.
Глупо было бы предполагать, что частная жизнь рабочего-горожанина настолько
беднее крестьянской, что он заполняет образовавшийся «вакуум» газетно-публи-
цистическими клише: «трудился на заводе до мозолистых рук», «я всю жизнь тру-
дился на заводе», «труд мой заслуженный», «дядя Егор был большим тружеником»
и т. д. В городе идеологический прессинг оказался сильнее, и формулировка рабочий «трудится на заводе», а крестьянин «работает в поле» отразилась в тексте
воспоминаний. Городская жизнь обязывала куда чаще пользоваться такими фор-
мулировками хотя бы потому, что горожанин больше крестьянина заполнял офи-
циальных анкет, писал заявлений и автобиографий. Кроме того, приехавший
в город крестьянин активно усваивал новый городской язык, который считал ат-
рибутом новой жизни.

Понравилась мне девчушка одна. Танцуем, разговариваем (в Доме культуры. —
А. М.). Ну, подошел к нам один, говорит: «Пошел отсюда на х.., деревенщина». А я ему:
«А ну, поди сюда, культурный». Ну, вышли, поговорили. Я вернулся, извинился так. Она
смеялась очень. Тоже из деревни приехала <…> Потом учиться пошел в школу рабочей мо-
лодежи, не до танцев стало. Но с Таней мы ходили еще время какое-то[30].

Рассказчик хоть и оказался физически сильнее «культурного» соперника,
все-таки поступил потом в школу: «хотел показать, что тоже могу, ведь все от че-
ловека зависит, так?» Затем пошел в училище и окончил его с отличием (кстати,
смычка образования и труда характерна для рабочих воспоминаний: обучаясь че-
му-нибудь, рабочий повышал свой статус — «ученье и труд все перетрут»[31]). Час-
тое употребление клише «трудовой стаж», «трудовая деятельность», «вопросы
трудоустройства», «организация труда» привело к тому, что такие словосочета-
ния стали оседать в повседневной речи:

Моя трудовая деятельность началась в 15 лет на заводе в Днепропетровске;

Мой трудовой стаж насчитывает 43 года, я ветеран труда, заслуженная рабочая;

Так началась моя трудовая деятельность <…> так была окончена моя трудовая дея-
тельность;

Прошла трудовой путь от простой рабочей до руководителя;

Я трудилась, всю жизнь отдала заводу, а на пенсию не проживешь;

По вопросам трудоустройства я отправилась в отдел кадров[32].

В записках горняка Н*[33] (родился в деревне, какое-то время работал в колхо-
зе), написанных в конце 90-х годов XX века, «акцент сделан на трудовой деятель-
ности» автора. Любопытно, что он употребляет слова «трудиться», «работать»
одинаково часто, они сосуществуют как синонимы:

Я сразу согласился трудиться на этом предприятии;

Работали тогда по три смены, к тому моменту я работал на предприятии уже 4 года.

Несомненно, мемуарист гордится своей «трудовой деятельностью», он стал
хорошим руководителем и специалистом, его «гложет, конечно, обида на то, что государство не может помочь своим ветеранам». Но для него к концу века слова
«труд»/«трудиться» практически потеряли свою идеологическую составляющую.
Только описание одного эпизода во всем тексте отсылает к «труду» со всем ком-
плексом советских коннотаций:

Однажды ко мне на квартиру пожаловал начальник жилищно-коммунального отдела
и говорит: «У вас, Н*, рудничный буфет, так мы его заберем, он нужен И. Ф. (начальни-
ку Н*. — А. М.)». Я, разумеется, был несколько удивлен как этим визитом, так и самой
просьбой: «Этот буфет я получил не от вас и не от И. Ф., поэтому отдавать его не соби-
раюсь! Не для того я трудился, чтобы буфеты раздавать».

Буфет так и не забрали, автор добился желаемого результата (вспомним пись-
ма крестьян в газеты), объясняя потом, что он много работал и с его «трудовым
прошлым» он мог чувствовать себя независимым даже в конфликтах с собствен-
ным начальством.

Нельзя утверждать, что «труд» идеологический полностью ассимилировался
в языке к концу XX века, однако процесс его деидеологизации прослеживается[34].
Такова эволюция слова «труд» (и производных от него) в языке советского чело-
века — сначала крестьянина, потом колхозника, потом горожанина и рабочего,
наконец, горожанина-специалиста.

---

[1] Морозов И. И. Плотники // Антология крестьянской литературы. М., 1931. С. 139.

[2] Тема Родины и тема борьбы также присутствуют в произведениях, но в меньшей степени.
Эти темы (включая «трудовую») остаются важными для советской культуры второй
половины XX века.

[3] Архив автора статьи.

[4] Борьба с глистами // Гигиена. М., 1931. С. 32.

[5] Цитируются тексты воспоминаний и устных интервью из архива автора статьи.

[6] Из устного интервью с З. В. Фоминой 1913 г. р., пос. Куларово Тюменской обл. Запись 2002 года.

[7] Колтакова М. Н. Как я прожила жизнь: Воспоминания работницы. Омск, 1997. С. 39.

[8] Воспоминания N. Автор неизвестен. Тетрадь велась в 1965 году. Автор 1893 г. р.

[9] Воспоминания А. В. Чопорова 1884 г. р., г. Воронеж. Тетрадь велась несколько лет. Закончена
в 1972 году. Текст набран на компьютере Т. М. Родомысльской.

[10] Колтакова М. Н. Указ. соч. С. 40.

[11] Воспоминания N.

[12] Автобиографические записки сибирского крестьянина В. А. Плотникова. Омск, 1995. С. 66.

[13] Воспоминания N.

[14] Голос народа: Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918–1932 гг. М., 1998. С. 125–137.

[15] Там же. С. 132.

[16] Там же. С. 132–135.

[17] О такого рода «восхождении» писали в газетах (см. «Труд» за 70-е годы), об этом снимали фильмы. См., например, фильм А. Александрова «Светлый путь» 1940 года.

[18] См., например: Проблемы современной урбанизации. М., 1972.

[19] Колтакова М. Н. Указ. соч. С. 57.

[20] Из устного интервью с А. У. Черновым 1918 г. р., г. Екатеринбург. Запись 2000 года.

[21] Воспоминания Н. В. Новоселова 1911 г. р., г. Архангельск. Тетрадь велась в 1978 году.

[22] Ср. с воспоминаниями Ф. А. Виноградова: «Я подхожу и говорю: “Барышни, вот будто я вас узнаю. Нельзя ли с вам познакомиться и пройти”. А дороги длинные были, еще горка,
снизу вверх поднимаются, красиво, трава, цветы за канавой, подсолнух» (Крестьянская
любовная проза (по материалам письменной автобиографии Ф. А. Виноградова) // Живая
старина. 2000. № 4. С. 15).

[23] См. об этом: Рывкина Р. В. Некоторые особенности сбора информации // Образ жизни сельского населения. Новосибирск, 1979. С. 129–133.

[24] Из устного интервью с З. В. Фоминой 1913 г. р., пос. Куларово Тюменской обл. Запись 2002 года.

[25] Автобиографические записи А. У. Чернова. Тетрадь велась с 1993-го по 1995 год, г. Екатеринбург.

[26] О роли и месте завода в городе см.: Тарабукина А. В. «Хорошие девчата, заветные подруги…» (эротические тексты пожилых заводчанок). В печати.

[27] Из устного интервью С. П. Резниковой 1929 г. р., г. Москва.

[28] См. статью С. Г. Леонтьевой в этом номере «ОЗ», посвященную садоводческим товариществам.

[29] О воспоминаниях рабочих начала ХХ века см.: Рыбников Н. А. Автобиографии рабочих и их изучение. М.; Л., 1930.

[30] Из устного интервью С. Н. Полозкова 1942 г. р., пос. Конаково Тверской обл. Запись 2000 года.

[31] См, например, кинофильм М. Хуциева, Ф. Миронера «Весна на Заречной улице» (1956) — молодой рабочий учится, чтобы потом стать инженером.

[32] Из автобиографий и воспоминаний рабочих (1975–1998).

[33] Аноним 1917 г. р., г. Москва.

[34] Проводится сравнительное исследование писем в газеты 1970-х и 2000-х годов. На материале
писем и отзывов особенно заметна эволюция их тематики: официальные темы сменяются
менее официальными; соответственно язык, частично сохраняя газетно-публицистические
клише, приспосабливается «говорить про другие проблемы».