Трудовое детство

Мы дети — коммунары,
И все за власть труда.
1924 г.

В 1932 году Аркадий Гайдар, приехав во Владивосток, встретился с пионерами.
Примечательны воспоминания одного из участников этой встречи:

Вот он (А. Гайдар. — С. Л.) закончил свой рассказ о Блюхере и сразу же говорит: Ре-
бята, вы не думайте, что только героикой гражданской войны можно жить, она нам
нужна как прошлое, от которого мы должны отталкиваться. Но мы дальше должны
быть патриотами своей Родины и всячески ее крепить. И вот я вам предлагаю одно боль-
шое дело — разводите кроликов[1].

Несмотря на парадоксальность и даже некоторую оксюморонность, последнее
заявление отнюдь не является эксклюзивной шуткой прославленного детского
писателя. Для тридцатых годов, как, впрочем, и для всего советского периода ис-
тории нашей страны, в высшей степени характерным является противопоставле-
ние и одновременно уравновешивание на «ценностных весах» героического по-
двига и его трудового эквивалента. Поэтому мы не видим ничего особенного
в словосочетании «трудовой подвиг», напротив, оно стало для нас привычным
с детских лет. Объясняется это советской государственной аксиологией, в которой
труд занимал далеко не последнее место. Для того чтобы вырастить среднестатис-
тического советского человека, живущего в согласии с пословицей «Без дела
жить — только небо коптить», нужно было иметь специальную воспитательную
систему с рычагами поощрения и наказания.

Существенно, что значимость труда, в первую очередь физического, является
характерной чертой традиционной крестьянской культуры дореволюционной
России. Правда, уж очень жесткой заданности «жизни в труде» в традиционном
сознании не было: свидетельством тому пословица «Работа не волк, в лес не убе-
жит». Впрочем, традиционная система ценностей в целом является чрезвычай-
но гибкой и ситуативной, поэтому пословицы — это свод не «народной мудрос-
ти», а скорее народной логики: они должны быть приспособлены к конкретным
ситуациям носителями языка. В отличие от довольно пластичного образа труда
в мировоззрении крестьян, представление о труде, сформированное (и довольно
стремительно) в советское время, оказалось жестким: труд — это практически
единственная цель жизни и весь ее смысл. Советская картина мира, как, собст-
венно, и любая тоталитарная, завидно однопланова: каждый советский человек
знает и воплощает в жизнь установки, данные сверху, и никакого ситуативного
или индивидуального отношения к ним не предполагается. Как следствие, каждый член советского коллектива стремится «быть первым везде — в учебе, спор-
те и труде».

Что касается труда, то здесь советская педагогическая система оказалась осо-
бенно пристрастной: в конечном счете, не такой уж важной считалась учеба «на все
пятерки». Достойным членом коллектива может быть и троечник, главное, чтобы
он был нужен и полезен обществу, советскому обществу. А таковым можно стать
как раз трудясь на общественное благо. Другого способа попросту не существует.
В таких убеждениях воспитывались поколения и поколения советских детей.

Таким образом, дети советской страны стали особой целевой группой, на кото-
рую были направлены педагогические усилия по воспитанию в «любви к труду»[2].
Основную регулирующую и контролирующую этот процесс функцию сразу стала
нести пионерская организация. В пионерских отрядах и дружинах уже в двадцатые
годы велась агитационная работа, целью которой, в частности, было приобщение
«организованных ребят» к трудовой деятельности на благо социалистического стро-
ительства. Немалую роль сыграла массовая пионерская периодика — уже в первом
центральном пионерском журнале «Барабан» можно обнаружить такой пассаж:

А, главное, что нужно всем и крестьянам и рабочим понять: это то, что мы легко мо-
жем справиться со всеми трудностями, если дружно, общими усилиями возьмемся за де-
ло. Надо твердо помнить, что только общий дружный труд может вывести нас на боль-
шую широкую дорогу строительства социализма, то есть такой жизни, при которой
в с е б у д у т т р у д и т ь с я (разрядка наша. — С. Л.) и все будут удовлетворять
свои потребности[3].

Через пионерскую печать «на места» спускались директивы «воспитателей»
и осуществлялась обратная связь с воспитуемыми. Тем более что с основания пи-
онерской организации начался качественно новый этап в истории массовой дет-
ской печати: формирование системы пионерских газет. Уже в 1923–1924 годах бы-
ли основаны газеты для пионеров во Владивостоке, Вологде, Иркутске, Казани,
Красноярске, Новосибирске, Орле, Пензе, Перми, Ростове-на-Дону, Смоленске,
Туле, Хабаровске, Чите. А в 1925 году в Москве была основана центральная газета
пионерской организации «Пионерская правда». В это же время появились цент-
ральные пионерские журналы («Пионер», «Костер»), а вскоре и региональные.

Пионерские органы вплоть до середины 1980-х годов определяли политичес-
кую линию в детской журналистике. Общий разовый тираж всех пионерских из-
даний (и центральных, и региональных) превышал 50 миллионов экземпляров;
почти каждое из этих изданий вследствие обязательности индивидуальной под-
писки имело массовый характер, что было «уникальным явлением в мировой
практике»[4]. Словом, именно через массовую печать во многом формировался
стереотип «труд как смысл жизни».

Кроме того, особенное распространение после революции получила самоде-
ятельная издательская практика. В первую очередь, это стенная печать. Стенные газеты выпускались во всех школах и входили в арсенал воспитательной работы
пионерской организации. Немалую часть материалов стенных газет занимали
статьи о трудовой жизни отряда или дружины, например приводились статисти-
ческие сведения о соревновании по сбору макулатуры или металлолома.

Особое значение в официальных печатных изданиях для детей придавалось
«обратной связи» с читателями. Этому способствовала такая форма взаимодейст-
вия, как обучение и воспитание специальных корреспондентов, так называемых
«юных корреспондентов» или «юнкоров». Движение юнкоров возникло уже
в двадцатые годы и быстро приобрело массовый характер. В результате в послево-
енные годы сложилась система кружков и клубов юнкоров, вплоть до создания
«юнкоровских отрядов». Задачей юнкоров было информировать пионеров всей страны о трудовых достижениях и уж тем более о подвигах, совершаемых их това-
рищами по пионерской организации[5]. Для этого существовали специальные ан-
кеты, на которые юнкоры должны были отвечать. К слову сказать, среди прочих
вопросов обязательно встречался следующий: «Как воспитываете себя в труде?»

Поощрялись и индивидуальные попытки отозваться на публикуемые матери-
алы, зачастую возникала длительная переписка между отделом писем газетной
или журнальной редакции и читателями-корреспондентами. Это способствова-
ло, с одной стороны, контролю читательского восприятия, а с другой — укрепля-
ло воспитательную позицию издания, а следовательно и всей властной советской
педагогики.

Хорошую иллюстрацию манипулирования детским сознанием, в том числе
при помощи устрашения, представляет собой так называемое «обращение комсо-
мольцев к пионерам» в 1924 году (впоследствии такие обращения стали традици-
онными), в котором объясняется, кто такие пионеры, и, в сущности, формирует-
ся стереотип пионера как постоянно трудящегося ребенка:

Пионеры — «это дети, которые показывают пример Р А Б О Т Ы (разрядка в текс-
те. — С. Л.) — кто, чем может: одно звено поможет беспризорным детям, другое сумеет
настоять на том, чтобы отдали парнишку в школу, третье возьмется за наведение чис-
тоты, четвертое поможет яслям, и т. д. Тот, кто носит красный галстук, но ничего не
делает для улучшения жизни, тот еще не пионер. <…>

Каждый пионер должен работать так же, как если бы за ним следил зоркий глаз
Владимира Ильича»[6].

В такой ситуации «слежки» и воспитывается детская любовь к труду. Пара-
докс, но поистине религиозное отношение к труду, состоявшее в априорной вере
в его непреходящую значимость для человеческой жизни, сопровождалось стра-
хом наказания за лодырничество и тунеядство[7].

«Разнообразную» трудовую деятельность, предлагаемую советским детям
и с санкции взрослых ими осуществляемую, можно разделить на несколько видов.

Во-первых, это труд «настоящий», т. е. аналогичный труду взрослых[8]. В пер-
вые годы Советской власти дети наравне со взрослыми боролись с разрухой. За-
тем они посильно участвовали в строительстве нового социалистического обще-
ства. Вот, например, рапорт пионера двадцатых годов:

Собрали мастерские из хлама, инвентаря, который не используется на производстве.
Бросовый материал шел в работу. Ребята с помощью рабочих-коммунистов собирали и пу-
стили в ход мастерские (из письма С. Зябкова, г. Москва, «Трехгорная мануфактура»)[9].

В военные годы советские дети воистину вершили в тылу трудовой подвиг. Так,
в отчете эвакуированных ленинградских пионеров можно прочесть следующее:

— Родина воспитывает нас, растит и учит, — говорили куйбышевцы (дети Куйбы-
шевского детского дома. — С. Л.), — и мы стараемся отблагодарить ее за заботу. Наша
успеваемость за первое полугодие — 95,4 процента. Мы помогаем фронту. Мы собрали
тонну металлолома, триста бутылок, передали подарки в госпиталь — шарфы, кисеты,
полотенца, портянки. Пионеры VI и VII классов каждый день после школы по два часа ра-
ботают на заводе[10].

В годы послевоенного восстановления страны дети вновь участники строи-
тельства и, что существенно, сами осознают свои затраты сил как равные
взрослым. В этом реализуется установка педагогической идеологии: советским
детям без устали внушается, что они способны трудиться (как, впрочем, и со-
вершать геройские подвиги) наравне со старшими. Так, в семидесятые годы де-
ти отчитываются:

После урока все наши тимуровцы ходят на стройку. У нас полным ходом идет стро-
ительство нового здания школы. Работы много: красим, убираем мусор, помогаем
настилать паркет. Стройка объявлена ударной, и мы н е о т с т а е м о т
в з р о с л ы х (разрядка наша. — С. Л.)[11].

Тенденция интерпретации детского труда как «настоящего» приводит к со-
зданию подразделения УПК (учебно-производственный комбинат). Это доволь-
но позднее явление, особенно поздней является практиковавшаяся иногда
в УПК оплата детского труда:

Интересно живет школа! В марте этого года открылся школьный завод, в котором
все по-настоящему — и цеха, и заводское управление, отделы техники безопасности,
снабжения и сбыта. Деньги, заработанные на заводе, ребята тратят на экскурсии,
оформление кабинетов, праздники[12].

Уже к восьмидесятым годам окончательно вербализуется, в том числе и на
страницах массовой печати, тот факт, что «настоящий» труд — это всего лишь ми-
раж и фантом, и дети начинают жаловаться на невозможность приложить свои
трудовые силы. Но даже в эти годы возможность «не-работать» на благо общест-
ва еще не рассматривается, поэтому инерция воспитательной системы, сохра-
нившей к восьмидесятым годам только пышность фраз о необходимости труда,
сформирует поколение восьмидесятых в старых советских идеалах, и оно станет
сетовать:

А субботники? Кидаем бесцельно снег с места на место. Кто не явится на суббот-
ник — запись в дневник или «лекция» о первых субботниках (где, кстати, делали нужные
дела — ремонт вагонов, стройки и т. д.). Как надоело! Неудивительно, что половина дру-
жины не носит галстуки[13].

Показательно, что юный корреспондент соотносит свой никчемный трудо-
вой опыт с «золотым веком» советского труда — временем первых пятилеток.
Представление о «беспримерном трудовом подвиге» советского народа пионеры
получали в том числе и из воспоминаний своих бабушек и дедушек, а такие воспоминания обычно содержат панегирические оценки прошлого, что вообще ти-
пично для ретроспективных повествований[14].

Опыт нашего отряда такой: выяснилось, что всем интересно заниматься тимуров-
ским делом. Мы носим престарелым жителям нашего села воду, весной помогаем сажать
овощи на огородах, моем полы и все другое делаем, что попросят. Одна бабушка зовет нас
«тимурятками». Когда с работой справимся, бабушки и дедушки рассказывают нам о сво-
ем тяжелом детстве, о войне, о трудовой жизни. А мы им — о школьных делах, о пионер-
ском отряде. И после таких разговоров на душе у всех становится теплее. Приятно[15].

В таком «непосредственном» общении тоже передавалась традиция почитания
труда. В этом случае авторитетное мнение, совпадающее — и не случайно — с ге-
неральной линией советской педагогики, высказывают бывшие советские дети, те
самые, которые восстанавливали страну после разрухи и которым объясняли, как
почетен и полезен их труд. Более того, представители старшего поколения, воспи-
танные в терминах «мир, труд, май», демонстрируют приверженность идеалам сво-
его «трудного детства» — времени «преодоления и достижения», и в результате их
внуки сталкиваются с необходимостью соответствовать заданной планке:

Пионерам надо было делами и поступками доказывать свою правоту, правоту своих
убеждений. При школе, где училась бабушка, был интернат и небольшое хозяйство. Бабушка,
как и остальные пионеры, ухаживала за гусями, кроликами, лошадьми и работала на огороде.
Ребята постарше пахали на лошадях и сеяли хлеб, ухаживали за коровами, девочки доили ко-
ров. Б а б у ш к а с ч и т а е т , ч т о в о с п и т а н и е в т р у д е о ч е н ь м н о -
г о е д а е т ч е л о в е к у д л я ж и з н и . Когда бабушка подросла, то вступила в ком-
сомол, а позже и в члены КПСС. Т р и д ц а т ь ш е с т ь л е т п р о р а б о т а л а м о я
б а б у ш к а Екатерина Федоровна Ломакина, в школе учителем русского языка и литера-
туры. Сейчас она на пенсии, но в сердце всегда хранит любовь и верность красному галстуку.
И всегда готова помочь в пионерском деле мне и моим друзьям (разрядка наша. — С. Л.)[16].

Перед нами типичная (если можно так сказать, типовая) биография совет-
ского человека. Здесь, как и в предыдущей цитате, фиксируются значимые для
советской аксиологии понятия: трудное детство, часто сопряженное с трудовой
деятельностью, и дальнейшая трудовая нива. И важно не столько то, соответст-
вует ли биография действительности, сколько соответствие рассказа тому, что
в таких случаях — презентация прошлого — принято (!) говорить о трудовой жиз-
ни, о ее тяготах и одновременно значимости.

Культ тяжелого физического труда, вообще характерный для советской идео-
логической системы, распространялся и на детский труд. Особенно это проявля-
лось в оценке участия детей в сельскохозяйственных работах. Советское государ-
ство всегда позиционировало соответствие пульса страны календарному
крестьянскому циклу — жизнь от посевной до жатвы (ср. содержание телевизи-
онной программы «Время», до сегодняшнего дня информирующей о начале
и конце посевной и пр.). Поэтому не только деревенские, но и городские дети
мобилизовались (вслед за взрослыми) в колхозы и совхозы для оказания помощи
сеющим, пашущим и собирающим «небывалый урожай»:

Ребята нашего отряда все лето помогали старшим на ферме, на сенокосе, на детской
площадке. А осенью мы пошли собирать картошку. Две недели работали. Потом собира-
ли листья березы. Это неплохой корм для коров. П у с т ь м ы н е т а к м н о г о
с д е л а л и , но наш труд помог все же в зимовке скота. И пользу мы принесли (разрядка
наша. — С. Л.)[17].

Показательна уступительная конструкция: дети как бы стесняются своего
вклада. Несмотря на действительно немалый вклад, в публицистике, отражаю-
щей эмоциональные реакции и настроения корреспондентов, такая извинитель-
ная интонация не редкость. Это еще одна характерная черта советского ребенка
(да и взрослого) — готовность повиниться.

При всеобщей «колхозной повинности», детей из городских школ все-таки, как
правило, не отрывали от учебного процесса. Их помощь «страждущим» колхозникам
приходилась на летнее каникулярное время и выражалась, например, в прополке
турнепса или сборе яблок. Говоря о советском государстве как о некой целостности,
нельзя забывать об обширности территории и, как следствие, о разнообразии садо-
вых, зерновых и прочих культур. Собственно поэтому дети Киргизии трудились на
уборке хлопка, а дети Курской области — на уборке ранних сортов картофеля. От-
дельное и приоритетное «поле» для трудовых усилий — это выращивание и уборка
хлеба. Проводились целевые операции «Зернышко» по сохранению урожая, когда
«ребята дежурили на дорогах, чтобы из кузовов машин не упало ни одно зерно»[18].

Впрочем, советские дети были готовы трудиться в общем-то в любом месте:
на фабрике, на заводе, в больнице и т. д. Главное — «участие в полезном для об-
щества труде»:

Год от года добровольных помощников становится все больше. На реставрационные
работы ребята приезжают со всех районов Москвы и даже из Подмосковья. Они берутся
за любую работу: расчищают стены, подвалы, убирают территории от мусора.

Эта, казалось бы, немудреная помощь очень кстати. Реставраторы не успевают за-
кончить все работы к установленному сроку. Одна из причин — нехватка рабочих рук[19].

Немудреной помощью может быть названа любая работа, независимо от ее тя-
жести. Даже будучи очень существенной, в пионерской риторике работа замеча-
тельным образом оказывается немудреной — это крайне типичная суггестивная
установка. Любопытно, что при описании равного по качеству детского труда
в капиталистических странах оценки будут совсем иные:

В настоящее время в капиталистических и развивающихся странах около 150 милли-
онов детей в возрасте от 8 до 15 лет в ы н у ж д е н ы (разрядка наша. — С. Л.) рабо-
тать, чтобы добывать средства на жизнь для себя и близких.

Детский труд дешев. А потому капиталисту выгоднее нанять подростка, чем взрос-
лого человека. В Египте, например, девяти-десятилетние мальчишки роют траншеи, ра-
ботают подручными у каменщиков, гнут спину на текстильных фабриках[20].

Труд подручного на реставрационных работах в Подмосковье мало отлича-
ется от труда подручного у каменщика в Египте, но в странах капиталистичес-
кой эксплуатации труд детей — это качественно иной труд, нежели труд советских детей[21]. Он изображается как непосильный, каторжный: дети гнут спину.
В тех же терминах описывается и труд детей в дореволюционной России. Толь-
ко в советской стране труд детей может быть в радость, и означивается как не-
мудреная помощь он именно в силу общественной, а не индивидуальной значи-
мости.

Вторая разновидность детской трудовой деятельности — тимуровская работа,
т. е. фокусированная помощь социально незащищенным представителям совет-
ского общества. Существенным свойством этой помощи является ее принципи-
альная неоплачиваемость и секретность (последнее, по крайней мере, в прототи-
пическом гайдаровском варианте). Кстати, такого рода помощь не изобретение
Гайдара. В вероисповедальной практике русских крестьян существовала такая
форма благочестивого поведения, как тайная милостыня. Она являлась частью
поминального цикла: подаяние родственникам умершего приносили тайно и ос-
тавляли на пороге дома, у калитки[22]. В описанном Гайдаром случае, в дальней-
шем растиражированном как «тимуровская работа», помощь — это не милосты-
ня, а тайное трудовое послушание (принести воды, наколоть дров, сходить
в автолавку и т. п.).

Следующей — третьей — разновидностью детского труда является так назы-
ваемое «трудовое самообслуживание»: ремонт парт, мытье полов в классе, работа
на пришкольном участке. Эта деятельность также рассматривалась в русле обще-
го пафоса самостоятельности и немудрености. Кроме того, самообслуживание
преподносилось как возможность освободить взрослых от утруждения себя забо-
той о детях. Советским детям всегда приписывалась значительная автономность
от взрослых, из которой в свою очередь следовало право на отречение от роди-
тельской заботы и вообще от родителей (вспомним пресловутый подвиг Павлика
Морозова). Такая идеологическая установка рождала в детском сознании совер-
шенно вымороченное отношение к взрослым. Вот иллюстрация подобного отно-
шения применительно к теме труда: дети становятся контролерами трудоспособ-
ности взрослых и даже ее стимулируют. В одном из писем в журнал «Пионер»
дети описывают свою «работу нелегкую и не всегда приятную» в доме отдыха
(горничные, судомойки, дворники, грузчики). Корреспонденты находят оправ-
дание всем тяготам труда:

Им (отдыхающим передовикам производства и колхозникам. — С. Л.) после отды-
ха снова возвращаться к работе. Важно, как они отдохнут. А ветераны, если хорошо
отдохнут, поживут подольше, меньше станут болеть. Это сознавать радостно[23].

Чуть ли не цинично выглядит и следующее детское соображение:

Моя мама доярка, работает на молочнотоварной ферме. Я часто прихожу
к ней на ферму. Помогаю. Но больше всего я стараюсь помочь маме дома. Если у мамы
хорошее настроение дома, о н а и н а р а б о т е б о л ь ш е у с п е е т (разрядка
наша. — С. Л.)[24].

Оказывается, в голове у ребенка сформировано представление о прямой вза-
имосвязи домашней и трудовой жизни, при этом последняя занимает главенству-
ющую позицию. Создается ощущение, что поведение девочки дома определяет-
ся программой партии, а не внутренним, интуитивным желанием помочь матери.
Стимулом оказания помощи по дому оказывается радение за план пятилетки, за
«общую пользу»[25].

Намеченная взаимодополнительность «труд — отдых» не исчерпывается фра-
зой «право на труд — право на отдых»: труд и отдых могут вступать во взаимоза-
менямые отношения. Словосочетание «лагерь труда и отдыха» хорошо иллюстри-
рует не только их совместность, но и совмещение. Труд, взятый сам по себе,
может быть отдыхом, стало быть, круг замыкается. Единственный способ челове-
ческого существования, одобренный официальной педагогикой, — это труд[26].

Трогательной иллюстрацией к последнему тезису может служить свидетель-
ство военных лет: питомцы одного из детских домов, подобно бойцам-снайпе-
рам, составлявшим списки уничтоженных врагов, кропотливо вели счета трудо-
вых побед. В одном из девичьих счетов было написано:

Выгладила белье, помогла уборщице очистить сени от льда, подстригла одну девочку,
вымыла в бане другую, расчистила дорожку к уборной, получила «отлично» по чтению
и арифметике[27].

Труд для советских детей был одновременно и онтологическим, и этическим
понятием. Без труда не то что рыбка не ловится, а попросту жить невозможно.
Труд — это и школа жизни, и повседневность, и способ общения со сверстника-
ми, и помощник в самопознании[28].

---

[1] Пионер. 1985. № 4. С. 36 (из альбома тимуровцев Владивостока). Орфография и пунктуация здесь и далее в цитатах соответствуют оригиналам.

[2] Пожалуй, в чем-то сходной группой являются заключенные исправительно-трудовых учреждений. Дети и заключенные стали для власти объектами особого внимания, что
объясняется их, так скажем, общей чертой — некоторой «неполноценностью», как
понимается она властью, а значит необходимостью контролировать и, более того,
генерировать их интеграцию в «советский народ». Поэтому и те, и другие
воспитываются/исправляются трудовой деятельностью — иных способов интеграции
советская система не знает.

[3] Лядов М. Н. Как разорилось и как выправляется наше хозяйство // Барабан. 1926. № 10. С. 10.

[4] Российская педагогическая энциклопедия. М., 1999. С. 138.

[5] Кстати, в двадцатые-тридцатые годы «информировать» о трудовых достижениях, а точнее о недостатках, было делом не таким уж безопасным: многие юнкоры поплатились за свою
публично-печатную непримиримость по отношению к лодырям и расхитителям народного
хозяйства. Так, например, Гурин Витя, художник пионерского отряда в Донецке, «несмотря на
угрозы, помогал рабочим шахты рисовать карикатуры на лодырей, прогульщиков, пьяниц,
хулиганов», за что был убит «отщепенцами» 5 мая 1929 года (Пионеры-герои. М., 1982. С. 40).

[6] Пионер. 1924. № 2. С. 1.

[7] По существу, «слежка» стала ключевым понятием советской системы в целом: ребенок должен был следить и за самим собой и «строго с себя спрашивать». Вот что пишет об этом
А. А. Литягин, размышляя над образом школы в детской литературе: «Исторический опыт
тоталитарного режима, породившего Барто, позволяет предположить, что в пределе
воспитательная система, основанная на официальном идеализме <…>, должна была
сформировать человека, самостоятельно осуществляющего над собой надзор на манер героев
“Процесса” и “Мы”» (Литягин А. А. Школа и школьник в детской поэзии 1960–1970-х годов
// Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства /
Сост. Е. Кулешов, И. Антипова. М., 2003. С. 433).

[8] В системе трудового воспитания, в том числе и путем приобщения к «настоящему» труду, реализовывалась программа профориентации, направленная на расширение перед ребенком
горизонта профессий («все работы хороши»). Такое расширение всегда согласовывалось
с прогнозами статистических служб о том, какие профессии и специальности НУЖНЫ будут
«нашей Родине» через пять лет, когда подрастут профориентируемые. Таким образом, на
первом плане были запросы государства: ребенок неизбежно включался в систему госзаказа
«на себя» и старался ему соответствовать. Речь идет о правиле, которое, конечно,
сопровождалось многочисленными индивидуальными исключениями, но все же было
правилом. Поэтому право на собственный выбор профессии всегда было отрефлектировано
как протест против официального текста (ср. наблюдения И. А. Разумовой о том, как
отражаются противодействие государственному давлению и способы его преодоления
в современных семейных генеалогических преданиях, см: (Разумова И. А. Потаенное знание
современной русской семьи. М., 2001. С. 316–319).

[9] Пионер. 1987. № 11. С. 2.

[10] Костер. 1943. № 2.

[11] Пионер. 1987. № 11. С. 3.

[12] Андрианова И., Потаповская Г., Шаронова Т. Репортаж с улицы Юных Ленинцев // Пионер. 1984. № 5. С. 34.

[13] Пионер. 1987. № 8.

[14] Рассказы-воспоминания практически всегда строятся на оппозиции «прошлое/настоящее», и расстановка сил обычно сводится к формуле «раньше лучше было», при этом реалистичность
необязательна. Подробнее об этом см.: Баранова В. В. Рассказы современных крестьян о
прошлом и настоящем // Традиция в фольклоре и литературе. СПб., 2000. С. 66–77.

[15] Пионер. 1985. № 1. С. 14.

[16] Пионер. 1985. № 5. С. 20.

[17] Пионер. 1989. № 5. С. 12.

[18] Пионер. 1984. № 8. С. 1.

[19] Пионер. 1987. № 5. С. 28.

[20] Моничев И. Куда ушло детство // Пионер. 1985. № 9. С. 35.

[21] В тридцатые годы на агитплакате можно было прочесть: «У них при невиданном росте безработицы миллионы эксплуатируемых детей (Китай, С. А. С. Ш., Германия). У нас при
нехватке рабочих рук дети не работают, а учатся». Последнее утверждение, как можно
заметить, не совсем соответствует действительности или соответствует ей с известными
оговорками.

[22] Подробнее об этом см.: Тульцева Л. Тайная милостыня // Родина. 1994. № 9.

[23] Пионер. 1985. № 7. С. 28.

[24] Пионер. 1989. № 5. С. 12.

[25] К слову, «помощь по дому» тоже входила в число обязательных, официально
санкционированных трудовых повинностей советского ребенка. Бывали случаи, когда дома
составлялся специальный график или экран соревнования, в котором ребенок должен был
отмечать «плюсиками» сделанные за день полезные в домашнем хозяйстве дела.

[26] В этом контексте уместно вспомнить такой феномен советского времени, как садоводческое товарищество. Отличительным признаком этого объединения является то, что обработкой
земли и жилищным обустройством занимаются горожане, т. е. люди, не владеющие
специальными знаниями и опытом. Вынужденное положение неофита заставляет
горожанина осваивать, причем желательно за короткий промежуток времени, исторические
формы хозяйствования на земле. Неизбежно надстраивается и культовая поддержка: культ
«своей территории», культ собственного дома, культ чистого воздуха, культ садово-
огороднического опыта. Последний как раз непосредственно восходит к уже
упоминавшемуся общесоветскому культу физического труда, а именно труда «на земле».
Не случайно из уст члена садоводческого товарищества можно услышать:
«На даче я отдыхаю», — хотя на самом деле он с лопатой в руках буквально гнет спину.

[27] Костер. 1943. № 2.

[28] Ср. типичное высказывание юных корреспондентов: «Труд в доме отдыха становится для нас школой жизни, помогает понять себя» // (Пионер. 1987. № 5. С. 28). Показательно, что
«школой жизни» в советском словаре часто нарекаются армия и тюрьма.