Западный пылесос для российской науки

Превращение в инкубатор знаний

Еще в 1993 году эксперты Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) напрямую констатировали: «Становится все более частым, когда бизнес в странах ОЭСР нанимает и финансирует группы из десятков и даже сотен высококвалифицированных российских ученых из специальных институтов на срок до нескольких лет. Выбор обычно делается после глубокой оценки различных институтов и коллективов, работающих во всех отраслях»[1]. В этом же докладе приводится и оценка суммы, полученной в 1993 году российским научным сообществом от Запада: примерно 500 миллионов долларов. Половина этой суммы — деньги частных зарубежных компаний. «Это является исключительно важным рычагом влияния на российскую исследовательскую систему… Иностранные фонды составляют около 30% всех российских фондов на науку, включая военный сектор», — констатировали авторы доклада[2]. (Кстати, руководителем группы экспертов, готовившей доклад, был иностранный член РАН, известный математик Жак-Луи Лионс.)

Вообще-то, интернационализация (или, если угодно, глобализация) проведения научных исследований и опытно-конструкторских работ (НИОКР) — одна из характерных современных тенденций. Например, расходы на НИОКР, осуществляемые в США компаниями других стран, составляли в 1997 году около20миллиардов долларов (т. е. примерно 15 процентов собственных расходов всех предприятий частного сектора США на эти цели). В то же время, компании США затратили 14 миллиардов долларов на проведение НИОКР за рубежом[3].

Российское научное сообщество в этом смысле — почти идеальный исследовательский комплекс. Солидный научный потенциал (в 1999 году 4 089 организаций выполняли исследования и разработки)[4]; до сих пор весьма многочисленный персонал высококвалифицированных специалистов, готовых взяться за любую работу (872,4 тысячи человек, занятых в 1999 году исследованиями и разработками; из них — 420,2 тысячи исследователей, 72,4 тысячи техников и235,8 тысячи вспомогательного персонала)[5]. При этом уровень оплаты труда российского ученого, работающего по иностранным контрактам «на месте», в30–60 раз ниже, чем уровень оплаты зарубежного специалиста такого же уровня и профиля[6].

Неудивительно, что с 1992 по 1996 год только американские промышленные компании заключили с российскими НИИ контракты на общую сумму около100миллионов долларов США[7]. Как сообщил в декабре 1998 года на Международном семинаре по проблемам формирования инновационной политики, директор Центра исследования и статистики науки Минпромнауки и РАН Леван Миндели, «если в 1991 году средства из иностранных источников в бюджете отечественной науки равнялись, практически, нулю, то в 1998 году—10процентов. Столько же, сколько тратят на российскую науку отечественные предприятия!» Впрочем, еще в 1996 году, на Всероссийском семинаре«Российская наука: состояние и проблемы развития» Борис Салтыков подчеркивал: «Выживают именно те институты, у которых бюджет занимает15,20,25 процентов, а остальное — это зарубежные заказы, гранты, программы, хоздоговора и так далее»[8].

Это положение, высказанное бывшим Министром науки и научно-технической политики РФ, до сих пор остается актуальным.

Например, по данным дирекции НИИ физики Санкт-Петербургского государственного университета, бюджет института в 2000 году складывался из следующих «долек»: работы с финансированием из-за рубежа — 8 процентов; хоздоговоры — 20 процентов; гранты Минобразования РФ — 4 процента; гранты Российского фонда фундаментальных исследований — 32 процента; средства госбюджета — 22 процента (включая единый заказ-наряд — 14 процентов, программы Минобразования РФ — 6 процентов и деньги, выделяемые по линии Минпромнауки РФ, — 2 процента).

Также очень показателен в этом контексте и пример Института катализа СОРАН. Так, если в 1994 году доля валютных поступлений в бюджете института составила 17,3 процента, то по итогам 1995 года уже 32 процента за счет выполнения 60 контрактов с зарубежными фирмами. «На протяжении трех лет вперед,— подчеркивал в 1996 году директор Института, академик Валентин Пармон, — на доработку технологии <органического синтеза> мы гарантированы контрактом, размер которого составляет почти10%от нынешнего бюджета Института... Причем, данная плата — не за лицензию, а на расширение исследовательской (в том числе фундаментальной) деятельности в обмен на предоставление фирме достаточно большого объема прав на действительно первоклассную технологию»[9].

Можно только порадоваться за отдельных сотрудников отдельных научных организаций. Однако, у этой проблемы есть и еще один аспект. Она касается возможностей (и желания) государства осуществлять самостоятельную научно-техническую политику.

Западный инвестор идет на химию

«Почти всегда в соглашениях с иностранными фирмами у нас имеются специальные условия о том, что мы не раскрываем даже названия фирмы, с которой работаем… Наука полностью становится иной, мы трансформируемся из академического института в фирму со своими правилами жизни. Хорошо это или плохо — отдельный вопрос», — подчеркивает Валентин Пармон[10].

Включение российских научных организаций в финансовый «метаболизм» западного капитала (государственного или частного), несет в себе вполне реальную перспективу превращения отечественной науки в исследовательский филиал зарубежных компаний. Парадоксальным образом, заветная мечта многих наших ученых и руководителей науки — застолбить за Россией в международном разделении труда статус некоей лаборатории по производству и продаже фундаментальных знаний — становится сегодня отчетливо осязаемой. Вот только государство наше при этом теряет даже остатки возможностей проводить самостоятельную научно-техническую политику. Научно-технический комплекс России производит во все большей степени не те знания, которые необходимы стране, а те, что заказывают зарубежные компании для создания своих технологий и продукции.

«В итоге Россия превратилась из государства, плохо использующего собственные научно-технические достижения для удовлетворения общественных потребностей, в государство, хорошо удовлетворяющее потребности других стран. Мы стали обеспечивать высокоразвитые государства не только дефицитными для них видами сырьевых ресурсов и огромными незаконно вывезенными валютными средствами, но и научно-техническими знаниями», — приходит к выводу доктор экономических наук Вадим Циренщиков[11]. Автор образно называет такую ситуацию «эффектом “западного пылесоса” в нашей научно-технической сфере».

Председатель Российского фонда фундаментальных исследований академик Михаил Алфимов в сентябре 1998 года заявил на встрече с журналистами в Президиуме РАН: «Теоретическая химия — утеряна; те, кто делал вещества и материалы, — выжили».

В Институте катализа СО РАН соотношение между фундаментальными и прикладными исследованиями изменилось с 60:40 в 1980-е годы до 30:70 сегодня. «Заказчиков много, так что приходится трудиться на износ», — признает директор института академик Валентин Пармон[12].

Меняется предметная структура отечественной науки (в данном случае — химии). Может быть, эти изменения идут ей на пользу. Но в любом случае они контролируются и направляются не нами. Поэтому и не случайно, например, что в1998 году доля экспорта в общем выпуске продукции отечественной химии и нефтехимии достигла 41,5 процента[13]. Вроде бы надо только радоваться. Но этот экспорт составляют, в основном, товары с невысокой долей добавленной стоимости — удобрения, аммиак, метанол, продукция горной химии. С другой стороны, в структуре импорта, наоборот, преобладают химические товары с высокой добавленной стоимостью (т. е. наукоемкая продукция).

Другими словами, изменения в приоритетах фундаментальных исследований уже существенно сказываются не только на предметной структуре самой химии как науки, но и на всей отечественной химической промышленности(а это, между прочим, 600 крупных и средних предприятий, 100 научных и проектно-конструкторских организаций с общей численностью более 900 тысяч человек).

По оценкам экспертов, «схлопывание» внутреннего рынка для отечественного химпрома уже привело к потере некоторых важных подотраслей: продукция малотоннажной химии, производство фотохимических материалов, химических волокон и нитей. (Для сравнения: потребление пластмасс и синтетических смол в США составляет сейчас 148 килограммов на душу населения, в России — 11 килограммов; синтетических волокон, соответственно, — 17,7 и 0,9[14].

Химия.
Наука разделять тела или, как называют общим именем, Химия, есть
искусство и знание, как должно искусно разделять или соединять
естественные тела или то и другое делать вместе. Химия разделяется на
Алхимию, Металлургию, Аптекарскую Химию и собственно называемую
химию. Для различных химических дел Химист должен иметь особливую
палату, называемую Лабораториею, в которой он держит свои сосуды и
орудия, употребляемые им в своих работах, где также имеет различные
роды печей. Плавильные горшки. Банки. Сковороды, весы. Гири и прочия.
Самыя важнейшия дела Химист делает с помощью огня, воздуха. Воды.
Солей или их силы.

Летом 2001 года на IV съезде Российского химического общества им. Д.И.Менделеева заместитель министра промышленности, науки и технологий РФ член-корреспондент РАН Геннадий Терещенко заявил, что при среднем уровне падения производства в отрасли в 50 процентов за последние 10 лет «более динамично развивается только фармацевтическая промышленность, хотя, если внимательно проанализировать происходящие там процессы, то видны не только положительные тенденции».

Действительно, по данным Минпромнауки РФ, сегодня значительная часть мощностей по производству лекарств простаивает: в 1999 году мощности по производству субстанций антибиотиков использовались на 27 процентов, готовых лекарственных форм антибиотиков для инъекций — на 39 процентов. По сравнению с 1991 годом выпуск субстанций антибиотиков сократился в 4 раза, а готовых форм для инъекций — в 2,2 раза. Что неудивительно. В 2000 году, например, химическая промышленность России не получила ни копейки бюджетных инвестиций. И это при том, что затраты на НИОКР, связанные с выпуском на рынок нового лекарства, превышают 200 миллионов долларов.

Ситуация в химической и нефтехимической промышленности (а она занимает пятое место в структуре промышленного производства России — около6процентов от общего объема) весьма характерна. «Отставание в решающих направлениях науки и высоких технологий всегда приводит к отставанию соответствующей сферы экономики, — подчеркивает академик Владимир Котельников, — и, кроме того, обычно вызывает желание наиболее развитых стран ограничивать предоставление научно-технической информации в этих направлениях. В итоге происходит ослабление экономической и технологической безопасности страны». 

Русский софт — самый твердый софт в мире!

Еще один сектор российского научно-технического комплекса, обладающий потенциально и реально очень большой привлекательностью для западных инвесторов, — разработка программных продуктов. Высокая квалификация отечественных программистов давно уже стала общепризнанным фактом.

В сентябре 1999 года было объявлено, что компания «Mobil Technology» на контрактной основе начинает научное исследование в российском ядерном городе Снежинск (Челябинск-70). Под эгидой Международного научно-технического центра (МНТЦ), расположенного в Москве, «Mobil Technology» подписала с Всероссийским научно-исследовательским институтом теоретической физики (ВНИИТФ) и двумя институтами Российской академии наук Соглашение по партнерскому проекту на сумму 330 тысяч долларов США. В рамках нового соглашения предполагается исследование проблемм моделирования нефтяного потока в пористых средах. В итоге «Mobil Technology» будут предоставлены новые комплексные математические решающие программы, используемые для оптимизации нефтяных скважин. Планируется, что проект будет продолжаться три года и что в нем примут участие почти 30 ученых и научно-технических сотрудников. «Mobil Technology» и российские институты достигли договоренности относительно распределения интеллектуальной собственности, разработанной в рамках проекта: «Mobil Technology» сохраняет право исключительного пользования в рамках сектора энергетики, а российские институты — в рамках других областей применения[15].

Таким образом, западная фирма фактически определяет приоритеты государственной научно-технической политики России согласно своим коммерческим интересам. И этот пример не единственный.

Так, компания «Сай Дайменд технолоджи» из Хьюстона, разрабатывающая высокие технологии, в 1995 году купила услуги 200 ученых и инженеров из РАО «Газпром», приобретя к тому же одну из крупнейших компьютерных программ в этой области. Боннское министерство научных исследований за последние годы профинансировало целый ряд немецко-российских кооперационных проектов на сумму 250 миллионов марок[16].

Кто науку ужинает, тот ее и танцует

Председатель Северо-Восточного научного центра ДВО РАН, член-корреспондент РАН Кирилл Симаков и директор Северо-Восточного комплексного НИИ этого же центра Владислав Гончаров отмечают, что в расходах на собственно научные исследования до 20 процентов составляют средства, получаемые из различных международных фондов и привлекаемые «за счет проведения совместных работ с иностранными коллегами, в основном из США и Канады». Причем «при выполнении подобных работ им <российским ученым> приходится ставить во главу угла интересы зарубежных партнеров, полностью их финансирующих»[17].

Профессор Изяслав Пешков, генеральный директор АО «ВНИИ кабельной промышленности», солидарен со своими коллегами: «15 процентов работ по НИОКР наш институт выполняет по заказам инофирм. Например, для Siemens: исследование силовых, сверхпроводящих кабелей и т. п. Мы выполняем исследования, они — платят. У зарубежных фирм подход однозначный: все полученные при исследованиях результаты они считают своей собственностью. Патенты могут быть общие, а интеллектуальная собственность — их. Даже публикация статей по результатам исследований может быть только с их согласия. Хотя, надо честно признаться, они не очень препятствуют этому. Для них главное— чтобы мы не передавали конкретные ноу-хау и технологии другим фирмам-конкурентам».

Безусловная передача иностранному партнеру ноу-хау не может не тревожить. По оценкам Миннауки РФ, от 60 до 80 процентов технологий и фундаментальных результатов, получаемых в рамках международных проектов, могут иметь двойное назначение. По большому счету, способ противодействия столь опасной тенденции один — осознанное формулирование и четкое выполнение государственной научно-технической политики (ГНТП). А она, в свою очередь, должна подразумевать, прежде всего, обеспечение бюджетного финансирования хотя бы приоритетных направлений НИОКР. (Выбор этих приоритетов — специальная и очень важная составляющая ГНТП.) Однако, пока об этом говорить не приходится.

«Между прочим, есть очень интересный феномен, — признался начальник Экспертного управления Администрации Президента РФ Симон Кордонский. — Существенная часть научных исследований в нашей науке проводится на иностранные деньги. Но отчеты по этим исследованиям практически не известны. Есть власти и группы, которые интересуются тем, что происходит в стране. Но это власти, похоже, не нашей страны»[18].

Согласно Федеральному закону «О науке и государственной научно-технической политике», средства на финансирование научных исследований и экспериментальных разработок гражданского назначения выделяются из федерального бюджета в размере не менее 4 процентов расходной части бюджета. Однако, в2002 году будет выделено лишь 1,55 процента (в 1997 году было выделено2,88процента; в 1998 году — 2,23 процента; в 1999 году — 2,02 процента; в2000году — 1,85 процента; в 2001 году — 1,73 процента). На совместном заседании Совета безопасности РФ, президиума Госсовета и Совета по науке и высоким технологиям при президенте РФ 20 марта 2002 года ученых наконец-то обнадежили: к2010году они получат свои законные 4 процента от расходной части бюджета.

«Если сегодня мы можем сохранить 60 процентов наших направлений, то в случае нулевого бюджета останется не более 30 процентов, — заявил в феврале1999 года тогдашний председатель СО РАН академик Николай Добрецов.— Но это будет уже не отечественная наука, а филиалы интернациональных компаний»[19].

По некоторым оценкам, сегодня в России около восьми тысяч ученых работают над более чем 40 научными программами, осуществляемыми в интересах Пентагона и Министерства энергетики США. Высокая оценка за рубежом науки отечественного военно-промышленного комплекса, в том числе и ее рыночных возможностей, нашла выражение в том, что Министерство обороны РФ получило предложение о совместных научных исследованиях от Министерства обороны Великобритании.

Российские ученые стремятся найти зарубежных заказчиков. «Мы завалены такого рода предложениями из России», — подчеркивает Т. Голуб, возглавляющая отдел компании «Кайзер рисерч инкорпорэйтед», которая занимается брокерской деятельностью в области технологий. А президент фирмы «Планкон»Я.Вынус (фирма оказывает консультативные услуги по вопросам инвестиций) сделал такое признание: «В России вы можете нанять специалиста в области химии и биологии за одну десятую зарплаты, которую подобный специалист получает у нас в Америке»[20].

Между тем Россия ежегодно теряет на этом 600–700 миллионов долларов, поскольку ученые работают на собственном оборудовании и себестоимость работ оказывается выше, чем сумма, которую выплачивают иностранные заказчики[21].

Защитный рефлекс

Естественно, подобная ситуация не может не обратить на себя внимание тех, кто отвечает за формирование и проведение ГНТП. Сегодня в России предпринимаются хотя и робкие, порой неуклюжие, попытки более или менее адекватно оценить масштабы и направленность процессов в международном научном сотрудничестве. Так, Президиум РАН в мае 1999 года утвердил «Положение об Экспертном совете РАН по проектам Международного научно-технического центра (МНТЦ)». Задача совета — отбор проектов, предлагаемых организациями и учеными РАН, «участвующими в конверсии научно-технического потенциала с военной на мирную сферу деятельности, для реализации через МНТЦ»[22].

В «Концепции государственной политики Российской Федерации в области международного научно-технического сотрудничества (МНТС)», принятой в2000году, специально отмечается: «Следует усовершенствовать механизм обязательной государственной регистрации договоров о МНТС, заключаемых государственными научными организациями, включив в него учет контрактных работ, грантов и иных соглашений… Реализация государственной политики Российской Федерации в области МНТС должна предусматривать обеспечение интересов национальной научно-технологической безопасности — неотъемлемого компонента национальной безопасности».

С этой точки зрения вполне логично выглядит появление инструкции президиума Российской академии наук «О плане мероприятий по воспрепятствованию нанесения ущерба Российской Федерации». В конце мая 2001 года российский правозащитник Сергей Ковалев, выступая в эфире радиостанции «Эхо Москвы», подверг резкой критике этот документ. «Кто пришел во власть, тот и заказывает музыку. А пришли сотрудники КГБ. Вот они и делают то, чему обучены в своем ведомстве», — заявил он.

Между тем это — элементарная и общепринятая мировая практика. Недаром Кирилл Симаков и Владислав Гончаров отмечают: «Если до распада советского государства все подобные контакты устанавливались между организациями АНСССР и заинтересованными иностранными партнерами, то сейчас по инициативе наших зарубежных коллег и при попустительстве РАН и Миннауки эти связи выведены на уровень непосредственных взаимоотношений конкретных ученых. В этих условиях институты теряют свое значение как организующее и контролирующее звено»[23].

Фактически это приводит к формированию нового поколения ученых с кардинально измененными этическими и собственно исследовательскими целевыми установками. «Это человек, финансово свободный от руководства института, более или менее регулярно посещающий основное место работы… для обсуждений с коллегами. Насколько же эффективна такая деятельность? — задается вопросом доктор физико-математических наук, профессор Сергей Егерев. — Неутешительный ответ на этот вопрос дает тревожная тенденция 90-х годов: уровень коллективности исследований упал ниже допустимого предела. Происходит то, что называют “атомизацией” научного поиска. Практически каждый ученый спасается в одиночку, но при этом может участвовать в нескольких проектах сразу. Такая работа весьма неэффективна… Новый стиль работы может быть хорош для подготовки обзоров, реализации ранее не публиковавшихся заделов. Однако с точки зрения получения новых масштабных результатов это, по существу, самообман… В большей степени этой новой болезнью поражены научные учреждения больших городов, например, центры столичной науки»[24].

Зачистка поля российской науки

Став «инкубатором знаний» для остального мира, но не проводя при этом осознанную и осмысленную государственную научно-техническую политику, Россия вполне может лишиться собственной науки.

Центр демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН провел исследование эмиграционного потенциала и «потенциала возвращения» российских студентов, обучающихся за рубежом[25]. «Максимальный уровень потенциала возвращения на родину после окончания учебы за рубежом очень низок — примерно 25 процентов (минимальный — 18 процентов), — отмечает эксперт Людмила Леденева. — Максимальный же уровень эмиграционного потенциала очень высок — почти 70 процентов».

По данным председателя Российского фонда фундаментальных исследований академика Михаила Алфимова, возрастная структура ученых, профинансированных РФФИ, имеет три пика: 25, 50 и 60 лет. Аналитики фонда считают, что эти пики являются не чем иным, как границами провалов, обусловленных социальными катаклизмами. (Кстати, средний возраст россиян, обучающихся за рубежом, как раз — 25 лет.)

Складывается впечатление, что студенты, заканчивающие вузы (пик, соответствующий 25 годам), затем где-то «растворяются». Достоверная российская статистика по этому вопросу отсутствует. Но вот по данным ЮНЕСКО и американской статистики в середине 1990-х годов совокупная численность студентов-россиян, проходящих курс полного или включенного (1–2 семестра) обучения в зарубежных вузах, составляла на начало учебного года примерно 13 тысяч человек. Выходцев из России удалось обнаружить в университетах 33 стран, но большинство из них — свыше 10 тысяч, или около 80 процентов — обучались всего в четырех странах: США, Германии, Франции, Великобритании. Среди этой четверки выделяются США, которые в середине 1990-х годов аккумулировали, по меньшей мере, до 40 процентов российских студентов-мигрантов.

«Существует значительный потенциал “интеллектуального возвращения” в Россию — в виде идей, профессиональных знаний тех высококвалифицированных мигрантов (их большинство — около 60 процентов), которые, не желая возвращаться навсегда, тем не менее, не исключают для себя в будущем профессиональное сотрудничество с родиной в какой-либо форме, — отмечают эксперты Центра демографии и экологии человека. — А в свете современной теории глобализации интеллектуальных ресурсов возврат идей имеет не меньшее значение для развития интеллектуального и научно-технического потенциала страны-донора России, чем физический возврат людей».

После такого авторитетного мнения не остается ничего другого, как воскликнуть, немного перефразируя известный лозунг советских времен: «Студенты! Любите Родину — вашу мать!» Хотя бы на расстоянии…