Пестики, тычинки v Аристотель и Фуко

Писать в интеллектуальных журналах, рассчитанных на широкий круг читателей, про очень специальные и малотиражные издания стоит лишь в особых случаях — если они репрезентируют большие массивы практик и текстов, симптоматичных для широких сфер знания, имеющих общекультурное значение, и сами по себе демонстрируют органические связи разных аспектов культуры, особенно — связи с национальной культурой, в нетривиальном аспекте являя ее особенности. И тем самым дают и повод и предмет для раздумий.

Это — именно такое издание. Вначале его представим. На обложке— изображение драцены (Dracaena draco L.) из издания четырехвековой давности. В самой же книге все названия таксонов[1] растений даны по-латыни; напомню, что и описания таксонов также делаются по-латыни, а, судя по спискам литературы, сообщество читает на нескольких языках (но публикуется, кроме русского, в основном по-английски, — до революции это был, разумеется, немецкий язык). Книга — труды вышеназванной конференции: плотный томик в 20 печатных листов тиражом всего 200 экземпляров (но весь стоит в Интернете). Предисловие, 22 статьи,31 тезис стендовых докладов — и никакого ложного демократизма: размеры статей могут разниться в пять раз. Всё — содержательно. Книга хорошо издана (хотя переплет рассыпается), уместно использованы разные шрифты и выделения; ясные рисунки и таблицы; есть списки литературы; статьи сопровождаются резюме по-русски и по-английски (вся книга — общим Contents) и сведениями об авторах с ясными контактными данными; выразительна обложка. Еще б колонтитулы и использовать цвет в рисунках. Не оставляет досада на издателей-скопидомов, сэкономивших на узких полях, — где же записывать ответные мысли? Я не берусь оценивать профессиональное качество сборника в целом и его материалов; но в нем есть десяток статей авторов, качество работ которых я могу оценивать — того и довольно; а в ряде статей могу оценивать подход, эвристичность etc, кое-где и завидуя.

После яркой биологической публицистики Н. Я. Данилевского, трудов крупнейшего лихинолога («лишайниковеда») А.А.Еленкина, предпославшего к своему труду как методологическое вступление очерк методологии русской культуры, плодотворной для Мандельштама дружбы с биологом Б.С. Кузиным, сохранивших свежесть теоретических идей биолога (и поэта) В.Хлебникова, поэтически хороших и содержательно точных описаний флоры В. Линником, первой в мире конференции «Биология и лингвистика» (1974 год, Тарту), развития в России биостилистики, биоэстетикии биогерменевтики— о вписанности русской биологии в культуру можно больше и не говорить.

В разных образах науки доминируют разные дисциплины, но всегда большие; постижение и исследование же свершается в дисциплинах заведомо разных размеров, в том числе малых (кто бы выстроил размерное распределение научных дисциплин?), немодных, консервативных, периферийных. Основной объем научных знаний порождается небольшими дисциплинами, часто со сложным местом и проблематичным статусом; таковых в постсоветской науке много, немало и хороших. Именно такова теоретическая морфология растений, малая теоретическая дисциплина с неплохо поставленной внутренней коммуникацией и достаточно глубокой культурной и методологической (в обычном, нещедровицком смысле) рефлексией. Статьи в сборнике разные, что существенно для реальной дисциплины любого размера и типа.

Узкая специализация и кропотливая любовь к мелким многообразным деталям, которые приходится пробовать на вкус и нюх, искать, тычась в них носом, раскладывать на сотни кучек и беспрерывно их перекладывать (в ботанике все это буквально) — части того сложного соцветия, иными частями которого (неожиданно? ожидаемо?) оказываются еще и разные работы с очень разными предметами. Это работа с собственно телами растений и их фрагментами in vivo et in vitro, гербариями и препаратами разного типа, рисунками и фотографиями, анализ текстов, продуцирование и селекция идей, осознание неудовлетворенности «общепонятными» способами постижения и конструктивное его преодоление, феноменологические ходы, построение строгих теорий, демифологизация мощных концепций и реконструкция их культурной нагрузки и контекста... В статьях сборника чувствуется немало труда и дерзости, однако нет запаха пота, нет любования косностью или новизной. Дисциплина, постигающая разнообразие своего предмета, сама в своей практике чрезвычайно разнообразна. Многое— на первый взгляд — не вполне связано с морфологией растений; однако ее центр— постижение сходства экспертными приемами и упорядочение выводов на гигантских массивах единиц (миллионы видов, миллиарды увиденных и осмысленных экземпляров). Вот это — и основание для общности; морфология по смыслу обща, хотя именно в этом корпусе текстов читаются скорее вертикальные связи между слоями исследования, чем с соседними морфологиями (этого жаль, но об этом — не здесь). Привычное иноязычное резюме — следование очевидно неосознанной установки на внутридисциплинарную коммуникацию; однако в силу явной для морфологов полиаспектности и неединственности установления сходств (гомологий) планы строения, архетипы могут быть вычленены принципиально разными способами — и тогда существенно иным дополнительным языком может оказаться не английский, а скажем, общеморфологическое или некоторое методологическое арго русского языка…

Узкая специализация — не антитеза междисциплинарности, а просто иной аспект одной и той же высокопрофессиональной деятельности, или — корни и крона одного древа. Все статьи сборника — про ботанику, многие – не только про ботанику. Междисциплинарные исследования — не только создание когнитивных или социальных ниш, но и следование определенным традициям: есть основание полагать, что это – современная реализация русской культурной традиции; эмпирически известная российская наука чуть не вся междисциплинарна, хотя дело отнюдь не только в этом.

Приведенные утверждения — моя экспертная оценка, вполне субъективная (я весьма ценю отечественную школу теоретической биологии, давно с нею с удовлетворением сотрудничаю — и в данном тексте действительно хочу сделать приятное не только читателям). Дам материал для понимания экспертизы, приведя часть (небольшую часть) списка цитируемых авторов: Аристотель, П. К. Анохин, В. Н. Беклемишев, Л. С. Берг, Н. Бор, М.Борн, Боэций, Ф. Бэкон, К. Бэр, Г.В.Виндельбанд, Г.Галилей, И. В. Гете, Э. Гуссерль, Н.Я. Данилевский, Р. Декарт, А. А. Еленкин, Э.Жильсон, И.фон Икскюль, И. Кант, С.Г.Кордонский, Ж.Кювье, М. Планк, П.С.Лаплас, К.Линней, А.Ф. Лосев, А. А. Любищев, С.В.Мейен, В.В.Налимов, И. Ньютон, Р. Оуэн, К. Поппер, А. Пуанкаре, Г.Селье, Ю.А.Урманцев, П.Фейерабенд, Р.Фейнман, М. Фуко, Ю.В.Чайковский, Ю. А. Шрейдер, Г.П.Щедровицкий, А.Эйнштейн, У. Р. Эшби, У. Уэвелл.

Нельзя не отметить, что типология и морфология не то что растений — плодов (карпология) изучена полнее и проблематизирована глубже, нежели — чтоб далеко не ходить — образование. Самые умные и трезвые журналы только что и пишут об образовании, но в лучшем случае видят несколько типов учебных заведений, несколько разновидностей учащихся и намечают совсем немного образовательных траекторий — и вовсе не озабочены представлением о реальной гетерогенности образовательной среды. Малая же дисциплина с нелегкой жизнью ее тружеников дает устыжающий урок бесстрашия перед разнообразием; но вряд ли разнообразие плодов-фруктификаций должно привлекать больше внимания, нежели гетерогенность современного постсоветского пространства, его времени, экономики, общества. Но творческой работы с фруктификациями отнюдь не должно стать меньше…

Такие дисциплины — заповедники типологии и морфологии, удивительно хорошо интегрируемых в междисциплинарные среды и смыкающихся с ультрасовременными представлениями касательно герменевтики, дискурса, мереологии, семиотики, синергетики с ее аттракторами, риторики, феноменологии, форматирующей причинности Р. Шелдрейка, фрактальной геометрии — почти обо всем этом в сборнике есть теоретико-ботанические (!) статьи, где все это как-то удивительно уместно уживается.

Хорошая, нужная, примечательная книга, пример многого — и контрпример многому. Желаю сообществу теоретиков-биологов успеха и горизонтальных связей (пожелание — универсальное).