Бороться или плыть по течению?

Все разговоры о том, что наука никому не нужна и не приносит никакой пользы, в корне неверны. Они либо популистские, либо основаны на непонимании происходящих процессов.

Советская система создала первоклассную, признанную во всем мире науку. До сих пор наша страна сильна и стоит в ряду развитых государств практически только по одной позиции: развитой научной и научно-технологической сфере (мы не говорим о ресурсных аспектах, хотя это важно и понятно). У нас есть высокообразованное население, продвинутая наука и научная элита. Однако ситуация в научной сфере по сравнению с советским периодом кардинально изменилась.

20–30 лет назад, когда проводились методологические семинары П. Л. Капицы, на одном из них обсуждался вопрос о том, почему, несмотря на общее отставание в экономике, мы сохраняем лидерство в науке по очень многим направлениям и не только можем конкурировать, но и находимся «впереди планеты всей» по целому ряду направлений. Дело в том, что в советское время из-за неразвитости экономики и общества для интеллигентного, образованного и творческого человека, который хотел самореализоваться, был фактически один путь: в науку, в первую очередь, в Академию наук. Поэтому научная сфера Советского Союза накануне распада, начавшегося в конце 80-х годов, оказалась уникальным резервуаром интеллектуального потенциала нации.

В начале 90-х годов наука осуществила первую мощнейшую инжекцию интеллектуального потенциала в другие области развивающейся экономической, социальной и общественной инфраструктуры. Когда престижная фундаментальная наука внезапно лишилась денег, перспективы стали исчезать, а имидж науки— падать, началось движение. Наиболее сильные и активные люди, как правило стоявшие достаточно высоко на иерархической лестнице и имевшие возможность использовать какие-то «рычаги», перешли в другие сферы. Существует масса примеров, когда ученые, в первую очередь физики, стали успешными банкирами, бизнесменами, политическими деятелями и т. д. Другая часть людей, одаренных, способных ученых, но уже менее социально активных, ориентированных только на научную деятельность, не могла уйти, но и не могла развиваться в науке, поскольку система рушилась. Для них естественным выходом стала эмиграция, где они продолжали работать в привычной области, но в другой среде, правда, в основном на вассальных позициях. Только единицы смогли пробиться выше.

Молодежь тех лет (25–35 лет) еще только прорывалась, им надо было решать бытовые и семейные проблемы, воспитывать детей, содержать родителей, устраивать свою жизнь, жилье и так далее. Те перспективы, которые были бы у них в науке в советское время, исчезли. Поэтому это поколение вымывалось особенно активно. Масса людей пошла по самому простому пути: они стали продавцами (все помнят, как в начале 90-х вместо простоватых и грубых работников торговли за прилавками появились интеллигентные люди), челночниками и т. д. Образованная публика пошла туда, где ее не ожидали увидеть. Ушедшие освободили места, и Институты опустели. Государство, которое раньше содержало всех на бюджетные деньги, решало тогда следующую проблему: вытолкнуть значительную часть людей с бюджета и создать другую среду. Какой был путь? Людям переставали платить зарплату или уменьшали ее, не индексировали, задерживали. И произошло следующее: тот, кто мог, начал суетиться, остальные – ждали лучших времен.

Роль науки на этом первом переломном этапе для страны была огромной, потому что научная среда обогатила другие секторы экономики, развивая их с нуля. Этот процесс сначала шел спонтанно, хаотично, но в то же время расширял в России цивилизованное пространство. Фактически придавленность науки и ее недофинансирование «опустило планку налога», и интеллектуальный капитал пошел туда, где он мог материализоваться. Сама наука избавлялась от части своего потенциала. Конечно, были потери, в основном связанные с утечкой мозгов. Но она носила временный характер и впоследствии сделала «зигзаг»: появилось много людей в других секторах экономики, которые понимали науку и ее проблемы, поскольку оттуда пришли. С точки зрения долговременных процессов это важный положительный момент.

Конечно, развитие науки замедлилось. В то же время, ее агонизирующий образ активно поддерживался частью ученых, уехавших за границу. Они, оправдывая свой выбор, объясняли, что в России наука прекращает свое существование. При этом они фактически строили свое благополучие на ее результатах, часто используя базу и потенциал отечественной науки. Одновременно, благодаря тем, кто уехал, происходила интеграция нашей советской науки в мировую. Наука вРоссии продолжала развиваться, тяжело приспосабливаясь к новым реалиям. Факт приема за рубежом на работу людей из определенных институтов указывал на то, что научная деятельность в них находится на высоком уровне, востребована мировой наукой. Было видно, кого берут, откуда и куда, что помогало выработать наши собственные приоритеты. Подобная интеграция, а также совместные проекты были по тем временам перекошены, поскольку у нас было смещено представление о масштабности цен. Постепенно происходило их выравнивание. Это был длительный и сложный процесс. Поначалу мы легко «отдавались» за рубль, не понимая реальной ценности того, что мы имеем, не понимая своей настоящей цены. Но мы этому учились, встраиваясь из «королевства кривых зеркал» в мировое сообщество. Каждый переживал этот процесс по-своему. Многие не смогли «вписаться».

Сегодня более чем десятилетний процесс подошел к некоторому логическому концу. С одной стороны, была интеграция и выстраивание приоритетов, с другой стороны, возникали связи между группами ученых внутри страны, которые создавали общее поле деятельности. Они его строили, продвигали, договаривались, консолидировали потенциал, превращая свою работу в крупномасштабное государственное дело, которое сумели поднять на сегодняшний уровень, убеждая власть, убеждая тех, от кого оно зависит. Так, двигаясь разными путями, они смогли не только сохранить свое дело, но укрепить его и приумножить. Это касается, в частности, синхротронного излучения, полупроводниковой и лазерной физики, разных областей биологии. Таких точек высокого, реализуемого потенциала очень много. Так, наш институт в целом ряде направлений находится сегодня на передовых позициях в мировом масштабе. Нам не нужен никакой Запад, мы практически все делаем здесь. На протяжении десяти лет мы напряженно работали, набирали потенциал и опыт жизни в новых условиях, понимая, что для развития должно быть, во-первых, реальное дело, а во-вторых, люди, которые сумели бы это дело защитить, продвинуть и приумножить.

Возьмем для примера лабораторию, которую я сам придумал 10 лет назад, собрав и обучив с коллегами почти 30 молодых людей. Я был самый старший, все остальные — по 25–35 лет. Когда начался перестроечный процесс, мое поколение еще находилось в хорошем возрасте и при этом уже имело положение в российской науке: имя здесь и на Западе, имело лаборатории, ученые степени, высокую международную репутацию и достаточно прочные позиции. Личные и социальные проблемы по большей части были уже решены. Уезжать на вассальные позиции мы не хотели, имея амбиции и неосуществленные научные задачи здесь, в России.

Когда вам 40 с лишним, вы уже не можете просто стоять у прибора, вам нужна самореализация, вы много знаете, можете руководить научным процессом. Ведь на каждом этапе человек приносит разную пользу. Поначалу — это копание в деталях эксперимента, работа с приборами, формулами. Но времена алхимиков прошли. Наука стала: а) коллективной, б) дорогостоящей и в) масштабной. Она стала частью экономического процесса. Поэтому образ ученого, который сидит и соединяет два провода, есть и должен быть, но надо понимать, что это не может стать основой научного процесса сегодня.

Созданная мною лаборатория активно работала. Мы использовали все доступные ресурсы и внутренние и внешние, чтобы обеспечить научный процесс и поддерживать своих сотрудников. Трудно быть благополучным в бедном государстве. Например, если в институте выключали свет, не было тепла, я становился полностью зависимым от внешних условий. Стало понятно, что эти вопросы надо решать самостоятельно. Что и пришлось делать, когда я стал директором института, и сейчас в этом смысле абсолютно стабильная ситуация. Наш институт, создавший в стране огромную наукоемкую промышленность искусственных кристаллов, активно развивается. В будущем году институту исполнится 60 лет, и мы отчетливо видим реальные перспективы своего развития.

Однако в процессе управления институтом стало ясно, что в сложившихся условиях надо либо плыть по течению, либо бороться, находить единомышленников, строить систему взаимодействия и поддержки.

Долгое время у нас не было отлаженных связей между научными структурами, имела место ведомственная, клановая и финансовая разобщенность. Скажем, ядерная физика была обособлена и получала деньги в одном месте, молекулярная биология — в другом, физика конденсированных сред — в третьем и т. д. Все «держали» свои финансовые потоки и не хотели их согласовывать, а тем более — объединять. В 90-е годы возникали отдельные разрозненные программы, которые впоследствии разваливались. В общем, когда система рухнула и начались перестроечные процессы, мы стали предпринимать шаги к согласованным действиям. Например, собрались все заинтересованные в развитии работ с использованием синхротронного излучения крупные научные организации: Курчатовский институт, институт ядерной физики, кристаллографии и еще пара институтов. Мы создали общую программу, объединились, договорились не конкурировать друг сдругом по финансовым вопросам, добиваться успеха общими усилиями. Важно было, что наш общественный научный договор базировался на общепризнанном деле. Перед лицом властных структур мы уже стали выступать единым фронтом, что, естественно, содействовало успеху нашей деятельности. Таким образом, при ограниченных ресурсах мы обеспечили правильную организацию и разумную консолидацию научного потенциала. Правильное построение отношений в научной среде очень важно. Многое зависит от лидеров групп, от того, насколько они склонны к договору, берегут свое дело. Многие это понимали, а кто не понимал тогда — поняли позже. Надо уметь договариваться.

Договорившись, мы, в первую очередь, сохранили деньги, которые выделялись на эту тематику, тем самым, обеспечив финансовую поддержку проводимым  исследованиям и разработкам. Хотя выделяемых средств было явно недостаточно, но они были. И с учетом того, что реальная стоимость многих работ у нас ниже, чем на Западе, мы многое могли успешно делать даже за имеющиеся у нас очень небольшие средства. Некоторые проекты мы тогда договорились «заморозить», отложить до лучших времен. Теперь, когда ситуация изменилась, становится востребована та часть потенциала, которую мы в свое время не уничтожили.

Постепенно начали появляться зарубежные проекты. С их помощью продвигался наш научный продукт, за который мы получали деньги и уже здесь, в России, могли что-то делать. При этом коммерциализация на раннем этапе развивалась без инфраструктуры. Понятно, что на начальном этапе все было доступно: здания, коммунальные услуги, необходимые материалы и так далее. Люди как-то выживали, что-то делали, государство их не трогало. На определенном этапе свободные ресурсы закончились. Дальше надо было самостоятельно покупать сырье, компоненты, что стоило уже качественно других денег. Ведь сегодня многие сложности в науке возникают из-за отсутствия заинтересованного заказчика. Министерство науки вроде бы заказчик, но многоликому министерству конкретный результат не нужен. В советское время был заказчик, заинтересованный в результате. Разница между нашей наукой и западной заключалась в том, что там в результате научных исследований создавался конкретный материализованный продукт. Конечно, это стимулировалось гонкой вооружений, военными заказами, обильно финансировалось. Но государство при этом получало на каждый вложенный доллар — десять. А наши наработки не получали никакого продолжения и погибали, не влияя ни на качество нашей жизни, ни на экономику в целом. Мы зарывали свои деньги в землю. Не появлялись новые технологии, скажем, в медицине, не развивался рынок, не создавались новые рабочие места. Сейчас создание реальной востребованности научных результатов — в наших руках. Поэтому сегодня наша главная задача — создать систему материализации научных результатов.

Один из ключевых моментов — использование финансовых средств. Денег ведь всегда мало, что бы вы ни начинали делать. Поэтому, прежде всего, важно организовать их эффективное использование. Мы решили эту задачу следующим образом. Первоначально из огромного количества научных тем выбрали приоритетные для института, учитывая, где мы сильнее, где наиболее продвинутое оборудование, квалифицированные кадры. Далее начали перекраивать скудное финансирование на их поддержку. Эти направления мы развивали совместно с другими институтами, находили сподвижников. В конечном счете, нам удалось достичь более или менее оптимального варианта финансирования приоритетных научных исследований.

Еще один важный вопрос — управление кадрами. Когда я возглавил институт, средний возраст старшей плеяды ученых не превышал 70 лет. К настоящему моменту ситуация существенно изменилась. За десять лет многие сотрудники состарились, но это не означает, что они не нужны науке. Их знания и опыт нужно использовать на благо. Они должны учить молодежь, читать лекции. Безусловно, мы помогаем им всячески, стремимся обеспечить «аксакалам» престиж и достойную старость. Они все остались в институте, имеют определенные полномочия, но они не принимают ответственные организационные, управленческие решения. Главное, чтобы они делились своим интеллектуальным багажом, передавали свой опыт и знания более молодым и энергичным сотрудникам, чтобы сохранить «времен связующую нить». 10 лет — значительный срок в человеческой жизни. Важно, чтобы не потерялась сейчас связь старшего поколения с молодым. На это еще есть какое-то время.

У человека, работающего в сфере науки, должна быть достойная зарплата. Я точно знаю, начиная с какой суммы, аспиранты начнут сидеть на работе. Эта сумма — мизер по сравнению с тем, что платят на Западе. Начиная с 200–300 долларов, уже все работают, а с пятисот можно выбирать, кого брать на работу. И молодежь сюда будет идти и втягиваться сразу же. Конечно, везде идет борьба за средства, денег требуют все, их ничтожно мало, всем не хватает. Но надо понимать, что наука питает все. Она — база. Она вроде бы не видна, но без нее не будет ни образования, ни, скажем, медицины. Поэтому сейчас очень важна «пиаровская» кампания. Надо поднимать престиж, в первую очередь, интеллектуального труда. Не деньги, а престиж будет вести сюда молодежь. Сейчас в любом институте все регулируется численностью, деньги получаются под численность, а это ведет к тому, что существует большое количество сотрудников, которые практически только числятся. Чтобы эту ситуацию изменить, необходима свобода в использовании и индексации имеющихся средств, безотносительно к численности работающих. Сейчас мы пытаемся решать эти вопросы самостоятельно. Это и есть подготовительные действия к будущим государственным решениям.

В целом, необходимость реорганизации научной сферы сегодня «висит в воздухе», но государство должно проявить в этом вопросе разум и волю. Наука, ведь, тонкая вещь, она живет сама по себе. Одни страны почему-то прорываются в науке, а другие нет. Этим процессом нельзя управлять, но можно создать для него благоприятные условия. У нас сегодня две ключевые задачи: консолидировать и правильно организовать научно-техническую сферу. В административно-командной системе при жестком распределении были приняты определенные правила игры, и базовый институт полностью выполнял свои функции. В настоящее время, когда государственная система изменилась, организация институтов тоже должна измениться. Она до сих пор осталась адаптирована к советской экономике, а должна быть выстроена по-новому, чтобы эффективно развивать науку в условиях инновационной рыночной экономики. В принципе, естественный процесс адаптации уже идет, независимо от государства. Но если государство не будет вмешиваться, то он пройдет со значительно большими потерями.

Четыре года назад мы провели в институте внутреннюю «инвентаризацию», чтобы понять, что происходит, сформулировать приоритеты. Теперь, окрепнув, мы начали проводить эту политику более жестко, в сторону перераспределения, формулируем конкретные направления, которые будут финансироваться. Я знаю, сколько людей составляют костяк института, начиная от бухгалтерии, кончая научными сотрудниками. Лучше сразу потратить год на создание инфраструктуры, чтобы потом не думать об этом. Мы знаем, сколько у нас есть денег и знаем цену вопроса. Мы можем на достойном уровне содержать определенное количество рабочих мест и решать определенное количество научных проблем. Это знает каждый нормальный директор. Поэтому для создания эффективного, работающего в современных условиях научного Института необходима реструктуризация, т. е. изменение его научно-организационной структуры.

Например, мы выращиваем кристаллы, т. е. инновационный продукт, полуфабрикат, близкий к рынку. В советское время существовала следующая схема: что-то придумывалось в научной лаборатории, потом это попадало в СКБ (специальное конструкторское бюро), которое создавало приборную базу, технологии. Специальные технологические группы доводили аппаратуру до полусерийного использования, после чего она передавалась в промышленность. Так была построена вся соответствующая отечественная промышленность. Сейчас это не востребовано. Цепочки уже нет. Ожидать, что бизнес начнет ее развивать неправильно. У рынка свои законы. Посмотрите на западные структуры. Крупной фирме не нужны инновации. Они выпускают, например, телевизор и имеют огромный постоянный рынок сбыта. При этом телевизор постоянно совершенствуют. Переход к новому поколению телевизоров очень сложен, требует смены технологии, что, в свою очередь, дорого, невыгодно. Фирма заинтересована как можно дольше ничего не менять, т. к. это требует огромных инвестиций на создание нового производства. Как правило, возникают отдельные фирмы, которые развиваются, становятся конкурентоспособными, и только после этого, поняв, что рынок уже возник, туда устремляются крупные фирмы. Поэтому у промышленности самой по себе нет заинтересованности в нововведениях. Один рынок не может обеспечить этого в должной мере. Государство должно регулировать процесс передачи инноваций и их востребованности. Но, главное, «не переборщить». Когда государство последние два года стало жестко ставить рамки, шаг за шагом брать все под контроль, возникла необходимость выбора. Либо вы занимаетесь наукой, либо бизнесом, который также сложен и специфичен. Бюджетная деятельность не может существовать вместе с коммерческой, они должны быть разведены.

Сегодня научное сообщество, грубо говоря, находится накануне второй инжекции научного потенциала в создание инновационной экономики. Этот процесс уже не может быть хаотичным. Инжекция в инновационную экономику из государственных учреждений возможна только при поддержке и полном участии государства. Нельзя просто выйти в поле и сказать, что завтра я открою здесь новый институт: необходимы помещение, электроэнергия, установки, материалы, что стоит больших денег и требует инвестиций. Сейчас практически вся материальная база науки находится в руках государства, следовательно, оно должно отрегулировать и решить вопрос: если стране нужна инновационная экономика — экономика, основанная на знаниях, на достижениях науки, то должна быть построена легальная система перетекания знаний на рынок использования существующего потенциала. Например, я знаю годовой бюджет нашего института и знаю, насколько можно его увеличивать разными путями и сколько надо на его содержание. Все остальное надо использовать для создания инновационной среды. Но это государственное решение. Вкладывать в неотлаженную научную структуру намного дороже. Для организационных действий на начальном этапе нужны минимальные средства. Сейчас реорганизация вызрела внутри, наука и научное общество готово к этим процессам.

Задача сегодня точно такая же, как в 90-х годах. Вся интеллектуальная собственность принадлежит государству, поскольку была создана на государственные деньги. Все основные фонды науки — тоже у государства: площади, машины, станки, ноу-хау. Необходим алгоритм, обеспеченный законами, который дал бы возможность при поддержке государства использовать часть избыточного потенциала в инновационной экономике. Нужно, в первую очередь, законодательно обеспечить реализацию «Основ политики РФ в области науки и технологий до2010 года и на последующий период», утвержденных Президентом РФ в марте этого года. Провести инвентаризацию научно-технической сферы, основываясь на реальной финансовой ситуации с учетом того, «сколько науки» государство может и должно содержать сегодня. Это важный вопрос для фундаментальной науки.

Фактически представляется целесообразным такое развитие: каждый институт имеет кадры, т. е. интеллектуальную, высокообразованную рабочую силу и имущество, т. е. недвижимость, экспериментальную базу (материалы, приборы, научное оборудование). Функционирование этой системы есть «задача многих тел». От соотношения этих компонентов, эффективности их использования, зависит вся работа. Фундаментальные исследования, которые не дают «сегодняшнего» результата, могут вестись только на государственные средства. Для этого нужна госполитика в области проведения научных исследований, которая в последние годы сильно ослабла. Правда, за прошедшие два года произошло некоторое переструктурирование, и есть надежда, что все будет восстановлено. Государству точно известно, сколько есть денег на науку (примерно в сто раз меньше, чем у американцев), что у нас есть в научно-технической сфере, и осталось определить, какую часть этой сферы оно может содержать, чтобы обеспечивать ее эффективное функционирование. Т. е. государство должно соотнести желаемое с реальными возможностями и провести инвентаризацию. Сейчас директор отвечает за все: за охрану, за текущие трубы, за крышу, за научный процесс, за кадры. Но надо помнить, что главное, чем он занимается — это научная деятельность, это то единственное, для чего создается инфраструктура, которая должна функционировать автоматически, без участия ученых, обслуживая научный процесс. Нужен менеджер, который получает государственную зарплату, подчинен соответствующим структурам, и его должностная инструкция — поддерживать доверенный ему объект в хорошем состоянии, следить за ремонтом, охраной, отоплением, освещением, за тем, чтобы нормально функционировала финансовая структура, скажем, бухгалтерия, правильно и эффективно работая с государственными деньгами, которые даются на содержание. Эти деньги к науке не имеют отношения, это база, которая поддерживает научную собственность. А дальше — несколько вариантов.

1) В институте делается важное дело, и оно обеспечивается определенным ограниченным штатом научных работников (как, например, в ряде ведущих научных стран), а любое расширение деятельности носит грантовый характер. Базово содержатся лишь ключевые люди, которые являются носителями информации, и материально-имущественная база.

2) Государство — хозяин зданий, приглашает выдающегося ученого и говорит: вы — уважаемый ученый, мы вам даем всю эту базу на пять лет, делайте все, что вы считаете нужным. Мы вам даем минимальные деньги, остальное — гранты, сколько получите, столько заработаете. Или государство дает заказ и говорит: нам надо выполнить конкретные исследования к такому-то сроку, и мы вам даем на пять лет, к примеру, базу, столько-то денег, и вы должны будете выдать такой-то результат. Тогда каждый занимается своим делом: государство контролирует свою собственность, ее функционирование и результат научной деятельности, а наука занимается своим делом. Это правильная модель.

3) Объявляются десятки конкурсов — вы выигрываете конкурс и расширяете научную деятельность. Гранты даются на определенное количество лет под конкретную работу.

Государство определяет сферу своих национальных интересов и обеспечивает государственную безопасность. Необходим компромисс между государством и рынком. Поэтому государство решает, как использовать для рынка часть накопленного в научной сфере потенциала. Наука сама внутренне реорганизуется, но государство должно ей помочь, закрепив это законом. Необходим полигон с общей нормативной базой, которую надо создавать. Можно выбрать несколько пилотных институтов с разной тематикой, разной географией, в них реализованы некоторые вещи. Конечно, если есть воля и понимание, то можно трансформировать все. Но если нет точного понятного механизма, то его надо искать и отрабатывать на конкретных пилотных проектах.