Согласно господину Постмодерну

Эта книга почему-то заставляет подумать о надгробном камне. То ли золото на бордово-алом мраморе обложки, то ли протокoльно-канцелярская серьезность тона, то ли вольность обращения с клиентом сомнений не оставляют: постмодернизм мертв. Впрочем, такой и сраму не имеет, и, уходя, слезы ни из кого не вышибет. Дави его тысячей страниц.

Толщиной том действительно выгодно отличается от брошюр из серии «Притворись знатоком». Этим отличие не исчерпывается. Знатоком по его прочтении нельзя ни стать, ни притвориться. Никакая уважающая себя энциклопедия таких задач, конечно, и не ставит; эта, однако, рискует заставить читателя забыть о том, в чем, собственно, она должна его сориентировать. Даже прочтя всю энциклопедию (чего ее жанр, правда, не предполагает), читатель так и не поймет, почему и за что сюда помещены Бубер и Мамардашвили, диалог и Левинас, Бродский и метафора, не говоря уже о, вероятно, ничего зазорного за собой не знавшем Гонсалесе Прада-и-Ульоа.

Можно было родиться и умереть задолго до прихода постмодерна и все же стать центральной фигурой энциклопедии, как это сделал Ницше. Можно было дожить до постмодерна, слышать о его существовании, при этом нисколько не подозревать, что тебя туда припишут, и все же занять в томе более чем достаточно места, — как Левинас. Можно было дожить до постмодернизма (и пережить его?), энергично протестовать против себя в него зачисления, и все же чествоваться как его классик, — случай Деррида. Не для того столько говорилось о Смерти Автора, чтобы потом интересоваться мнением покойника. Лежи, так сказать, и помалкивай. К тому же авторов много, и у всех не наспрашиваешься. Поэтому в томе они большей частью излагаются однородно тяжелой постдиаматской прозой, а в цитатах либо темны, либо тривиальны.

В «Предисловии» составители и научные редакторы А. А. Грицанов и М. А. Можейко провозглашают свою «ориентацию на ценности академизма». Шаг, прямо скажем, отчаянный, учитывая сам предмет. И надо сказать, что присягу свою составители, они же авторы доброй половины статей, как могли, сдержали. Судите сами:

«Корень — постмодернистская метафора, фиксирующая характерную для классической метафизики презумпцию аксиологически окрашенного восприятия глубины как символа местопребывания сущности и истока явления, в ней укоренного, что связано с трактовкой познания как проникновения — сквозь поверхностно-явленческую сторону бытия — к его глубинной ноуменальной сущности»; «Смерть Субъекта — метафорический термин для обозначения одного из двух полюсов амбивалентной тенденции размывания определенности субъект-объектной оппозиции в рамках постмодернистской программы преодоления традиции бинаризма, фиксирующий отказ постмодернистского типа философствования от презумпции субъекта в любых версиях его артикуляции (ино-, поли- и, наконец, бес-субъектность непознаваемого субъекта эпохи постмодерна)»…

Иногда авторы будто перекраивают стенограммы старых партсъездов: «В этом контексте может быть выделено два фундаментальных вектора трансформации парадигмальных установок постмодернизма на современном этапе его развития». Иногда мутность трактовки сочетается с ее тривиальностью. Так, об одном «писателе, ученом-гуманитарии» (кстати, угадайте, каком) сказано: «Любой из используемых им знаков-симулякров благодаря феномену скольжения означающего отсылает ко всему миру-тексту, выступающему, таким образом, в качестве означаемого, а оно — множественно в степени стремления к бесконечности». (Отгадка — Абрам Терц. Не ждали?)

Выловить из этих сгустков доцентски-чиновничьего жаргона что-нибудь дельное — сложно, но на душе становится несказанно академично. Считая обязательство быть верными академизму выполненным, редакторы не обременяют себя и читателя излишками научности (если не считать таковыми захолустную манеру с равным пиететом цитировать мэтров и «мэтрологов», скажем, Делеза и бесконечных Смитов и Уайтов, прилежно и регулярно кропающих о постмодерне. Немногочисленные термины на иностранных языках перевраны (диакритические знаки редакторы считают столь же необязательными, как точки над русской ё), слово «медитировать» употребляется как синоним глагола «опосредовать», а «полилог» понимается как разговор более чем двух собеседников (для чего и «диалога» вполне хватило бы).

Иностранных слов авторы-составители не без оснований опасаются, до такой степени, что в статьях «Плоскость» и «Складывание» не проясняется, какой автор и на каком языке ввел или употреблял эти термины; скажем, Хайдеггер или Делез, ибо упоминаются оба. Переводом каких слов они являются? Статья «Воля» и вовсе исходит из значения русского слова и не указывает, какие термины соответствуют ему у иноязычных авторов. Зато Е.Гурко многословно и псевдофилологично объясняет необъяснимое, а именно, почему она перевела названия книг «Donner le temps» и «De la grammatologie» как «Презентация времени» и «Нечто, относящееся к грамматологии».

Но не будем вдаваться в недоступные нам тонкости. Неясно нечто куда более «толстое»: по какому принципу и с какой целью сколочена сама единая постмодернистская инстанция? По какому праву авторы и редакторы беспрестанно говорят о какой-то «философии постмодернизма», о постмодернистском сообщении», о том, что постмодернизм «рефлексивно отмечает», «конституирует», «полагает»? Постоянно мелькает: «согласно постмодернистскому видению ситуации», «согласно постмодернистской оценке», «согласно постмодерну». Статья «Постмодернизм» (потому что есть в энциклопедии и такая) определяет его как — внимание! — постнеклассическое философствование; там и сям упоминается «постнеклассическая культура». Если это так, то тем более непонятно, что здесь делают Конт, Манн, Маркс и целый сонм симпатичных и невинных латиноамериканских просветителей начала века, от всей души описанных оказавшимся случайно под рукой специалистом, В. Абушенко?

Читатель узнает, несомненно, многое. Например, что в постмодерне есть, пусть скромная, русская, а также белорусская лепта; что, в частности, «тема абсурда была присуща творчеству С. Бекетта, Э. Ионеско, С. Дали, А. Тарковского и мн. др.»; что, чтобы лучше разобраться в творчестве М. Мамардашвили, нужно обратиться к статьям «Абсурд», «Нонсенс», «Сверх-Я» и «Шизоанализ» — именно такими отсылками завершается посвященная ему статья; что в 1918 году М. Бубер вернулся из Львова в Лемберг; что оргазм «традиционно ассоциируется в массовом сознании с последним заключительным фазисом сексуального контакта».

Чем является оргазм на самом деле, вы узнаете из соответствующей статьи. Скажем пока, что, несмотря на некоторое число полезных статей, он остался недостижимым из-за постоянных ссылок на «нелинейных динамик теорию» (конек одного из издателей) и из-за весьма специфически понятой «презумпции академизма».