От Моисея до наших дней

Представления об основаниях налогообложения

Согласно формуле Фомы Аквинского, налоги есть дозволенный законом и обычаем грабеж. Оставаясь грабежом, считает Фома, налог «освобождается от греха», если цели, на которые его собирает владетельное лицо, справедливы. Цели же сюзерена, имеющего право собирать налог, справедливы, если его намерения благодетельны и направлены к добру. К первым средневековая мораль относила, например, погашение задолженности перед швейцарскими копейщиками, ко вторым — свадьбу племянника.

Позже общественная мысль не раз обращалась к проблеме происхождения налогов. До Нового времени в качестве источника хватало Библии. Как известно, Моисею в ходе аудиенции на горе Синай была сообщена и идея десятины, той самой, что из семян земли и плодов дерева принадлежит Господу, святыня Господня. Начиная с XVII и в течение всего скептического XVIII века основания налогов стали искать за пределами священного текста, а именно в античной и древней истории. Время Просвещения заполнено бесчисленными попытками реконструкции того контекста, в котором мог появиться налог.

Изобретенная просветителями идея общественного договора проецировалась в прошлое. Менялись одежды, углублялся временной горизонт, античные полисы и Древний Рим сменяли благородные дикари. Позже она была дополнена, и на сегодняшний день рассказ о том, откуда взялись налоги, выглядит примерно так.

Первобытные люди, обрадовавшись появлению в их стае вожака, стали сдавать положенное количество добычи. Все это происходило при участии и под присмотром специальных членов стаи (помощников этого легендарного вожака, воинов, дружинников и т. п.), назначенных им из числа заслуживших доверие. Часть сданной добычи (позже — продукции) удерживалась вожаком и его помощниками для собственных нужд, другая часть распределялась ими по справедливости.

Тот факт, что вождь и его окружение имели возможность силой поддерживать такой порядок, является необходимым, но недостаточным. Всякий длительно существующий социально-экономический институт зиждется не столько на силе власти, сколько на убежденности подвластных в естественности и разумности сложившегося порядка вещей. И первобытные люди, по-видимому, нашли этот порядок естественным. Во-первых, рассуждали они, нашу стаю нужно охранять от чужаков. Во-вторых, хорошо бы кто-то охранял нас от нас самих. Наконец, заботу о нетрудоспособных членах стаи хорошо бы спихнуть на вождя (не будем забывать, что семейные ценности еще только предстояло создать и представления о сыновнем долге были самые дикие). Так что, хорошенько все взвесив, первобытные люди нашли этот порядок вещей не только естественным, но и разумным.

С появлением такой фигуры, как жрец, стая перестала быть стаей, превратившись в первобытное, а затем и в древнее общество. Жрец, будучи посвященным в замыслы неба, мог авторитетно обосновать долю сдаваемого и долю, на которую, по мнению богов, имел право вождь и его помощники. Для того чтобы налогоплательщик мог сказать: «Ну, это еще по-божески…» или воскликнуть: «Да вы что! Побойтесь Бога!», идея связи справедливости и воли небес должна овладеть массами, т.е. существовать в текстах или предании, быть понятной людям и разделяться ими. Боги эксклюзивно и конфиденциально сообщали жрецу, что справедливо, а что нет, тот транслировал тайное знание вождю, вождь прислушивался к жрецу, ведь ошибки в деле установления справедливости могли не понравиться небесам, а информацию о возможных оргвыводах небес жрец до вождя, конечно, довел. Рано или поздно произвол будет наказан, так что лучше не отступать от вежливых рекомендаций жреца. Вождь и не отступал, озвучивал рекомендации жреца. Помощники вождя потрясали копьями. Члены общества ловили рыбу, пасли овец, убирали хлеб, строили дома, изготавливали свою высокохудожественную керамику, добывали металлы. Поглядывая на копья, они продолжали находить этот порядок разумным и естественным. Отдаваемая часть продукции облагородилась, приняв вид богоугодной жертвы. Дорогу к храму никто еще не забыл, по ней гнали жертвенных баранов и перевозили назначенную храму продукцию растениеводства.

История начинается

Историко-экономические интерпретации подвергаются неустранимым опасностям. Одна опасность внешняя. Она исходит от историков-профессионалов, связана с их неукротимым любопытством и знанием своего ремесла. Казалось бы, только утвердилось некое непротиворечивое описание прошлого, как появляется археолог, специалист по древним письменам или палеолингвист и предъявляет факты, которая, как известно, упрямая вещь. Вторая опасность — внутренняя. Она связана с экономистом, который задает вопросы типа: «Но если люди решили скидываться на общие нужды, при чем тут вождь с вооруженной охраной? Ведь не сдавшие просто не получают выплат из общего котла? Не логичнее ли предположить, что вооруженные люди просто отбирают силой созданное мирным трудом, а жрец, получающий часть отобранного, грозит наслать порчу на ослушников?»

В приведенной выше модели и концы с концами не сходятся, и известным фактам она противоречит. Хуже того, в эту, якобы историческую, модель привнесены знания о налоговых новациях XX века.

Примером логического анализа обоснованности этой модели является статья профессора Г.-Г. Хоппе, публикуемая в настоящем номере, и мы отсылаем любознательного читателя к ней. В рамках исторической науки эта модель подверглась полному пересмотру после того, как о древних обществах стало известно больше. Почему-то, однако, выводы историков не проникли в среду политических философов, экономистов и правоведов. К настоящему времени исторической наукой установленным является вот что.

Первоначально взносы предназначались не вождю, но храму. Храм выполнял три важнейшие функции. Во-первых, это было выделенное место для общения земного с небесным. Во-вторых, это было общественное место, здесь происходила синхронизация индивидуального времени соплеменников в соответствии с ритмом «будни/праздники», ведь праздник есть божественное установление. В-третьих, храм выполнял функции древнего банка и страховой компании — там хранились резервы продовольствия. Там же хранился и главный капитал земледельческого общества — семенной фонд. Первые архаические общества Шумера и Египта возникли в местностях с периодически разливающимися реками, именно поэтому возделываемые участки не совпадали с участками, пригодными для организации склада. Управляющие, персонал и охрана быстрорастущего храмового хозяйства и образовали то, что можно назвать ранней государственностью. Другая сторона древнего общества, которую с некоторой условностью можно назвать зачатком частного мира, — большая семья, возглавляемая патриархальным руководителем, имела собственную систему резервирования, участвуя, однако, в общем для данной местности храмовом «налогообложении». Это участие было достаточно полным и глубоким — «люди храма» рекрутировались из членов больших семей, как свободных, так и рабов.

Мы видим, что эта общественная складчина базировалась на двух разнородных комплексах идей. Во-первых, на идее священного долга, исполнение которого не может подвергаться сомнению без риска навлечь на себя гнев богов. Во-вторых, на идее страховой премии — т. е. регулярного взноса, который участники делают в общий фонд и на «выплаты» из которого они рассчитывают при наступлении страхового случая. Обе функции тесным образом связаны с идеей правила — описанной, оформленной и известной процедуры сбора, которая формировалась в диалоге храма и общины, отправлялась выделенными «людьми храма» и поддерживалась лидерами общин.

Фигура военачальника возникает позже. Сын аккадского покорителя Шумера Саргона, некий Нарам-суэн, был первым исторически достоверным руководителем, объявившим себя богом. Естественно, что в силу принципа «богу — богово» к нему перешло и право на общественный (храмовый) фонд. Кроме того, в силу принципа «кесарю — кесарево» он же распоряжался силовой составляющей, с помощью которой руководителям макросемей объясняли, сколько они должны сдавать и в какие сроки. Важнейшим изменением этого этапа стало ослабление нормативно-формального характера древнего «налогообложения». С объединением постов бога и воина бог стал капризен, а потребности его непредсказуемы. Договорный характер налогообложения был если не подорван, то ослаблен. Свою роль сыграло и появление протоармии, требовавшей содержания. Последнее обстоятельство, однако, не проявлялось до поры в полную силу— во время войн армия работала в режиме самофинансирования, удерживая значительную часть военной добычи.

Шумеро-аккадская цивилизация отмерила уже не одну сотню лет. Прошли саргониды. Прошла Вторая династия Ура, а там и Третья. Именно ко времени Третьей династии Ура относится вся та государственная технология, которая до сих пор поражает воображение. Огромное количество писцов фиксируют все хозяйственные акты, причем с необходимым, как сказали бы сейчас, резервированием. Учет и контроль налажен не на шутку. Для приготовления жаркого из голубей для должностного лица пишется заявление на голубятню с просьбой выдать птицу (копия — в архив), расписка управляющего голубятней, накладная на ценный груз, расписка повара («настоящим подтверждаю получение, … истрачено фактически, … положено по норме, остаток оприходован»); копии всех глиняных документов отправляются в архив, по пути проходя положенную сверку и сводку.

Шумеро-аккадская цивилизация соединяет в одном лице воина и жреца, точнее верховного воина и верховного жреца. Генеральный секретарь единственно верной религии и верховный главнокомандующий славной своими древними традициями армии — такое совмещение постов тоже родилось не вчера, оказывается. Лугаль (военачальник) плюс энси (верховный жрец) равно первое лицо шумеро-аккадской государственности.

Используя термины исторической реконструкции, мы можем говорить о наличии не одной, а двух моделей. В первой модели налоги являются добровольной передачей ресурсов на общие нужды. В наше время эта модель сохранилась, например, в различных формах соседского сотрудничества в рамках частного поселения. Вторая модель — силовая, является сегодня преобладающей. Она тесно связана с идеей государства, являясь одной из опорных конструкций легитимизации существования сегодняшних форм государственности.

Европейский опыт — от античности до начала Средних веков

Античный мир, точнее полисная система, резко снижает пафос и значение налоговой проблематики. Мы видим две базовые модели (условно их можно назвать афинской и спартанской), в рамках которых одностороннее принудительное изъятие (налог) «очищается» от силовой и функциональной составляющих, сохраняя смысл исключительно как жертвоприношение.

Афинская модель с демократическим устройством (с точностью до неравноправия свободных граждан и рабов), частной собственностью и рыночной экономикой предполагает взносы, а не отъем. Взносы эти имеют к тому же чрезвычайный и временный характер и целиком связаны с необходимостью отражать нападения. То, что можно назвать государственными доходами, связано почти исключительно с таможенным обложением, которое возлагается, как правило, только на иноземных купцов (именно здесь берет начало мощная ветвь теории и практики налогообложения — косвенные налоги). В обычное время граждане обеспечивают деятельность общественных структур не через налоги, а через систему личного участия. Они несут военную службу, вооружаясь на собственные деньги. Единственным исключением можно считать финансирование строительства кораблей, которое, однако, было организовано по принципу складчины. Литургия, или общественная повинность, была почетной обязанностью, так как предполагала участие богатых граждан в финансировании таких политически выигрышных мероприятий, как празднества, комедии и трагедии, общественные трапезы и разовые («целевые») жертвоприношения.

Простая спартанская модель также делает налог излишним, но по обратной причине — в этой модели свободные граждане обрабатывают землю, находящуюся в государственной собственности, используя при этом государственных же рабов. Продукция по умолчанию принадлежит государству, гражданину полагается та ее часть, которая достаточна для пропитания его семьи, ведь излишки вредят нравам. Кроме того, кому, как не владельцу земли, определять, что делать с урожаем, — задачи поддержания обороноспособности и всенародной бдительности в рамках этой модели никто, как говорится, не отменял. Налог при такой системе становится излишним (идейно схожая коммунистическая система через много веков даже зафиксировала отмену налогов как цель в одной из программ КПСС).

В республиканском Риме налог (tributum) устанавливался на время войны. Можно было, однако, ожидать его возмещения из захваченных трофеев. Те граждане, которые имели высокую честь быть военнообязанными, вооружались на свои деньги. Городские расходы финансировались из доходов от использования городских земель, магистраты работали бесплатно, храмы и общественные здания, как правило, строились состоятельными семействами, стремившимися прославиться в веках.

Tributum был привязан к земельной собственности, и пунктуальные римляне, несмотря на чрезвычайный характер этого налога, разработали систему периодического учета земель (census). Каждые пять лет граждане на Марсовом поле устно подавали свои налоговые декларации, объявляя данные о своем семейном положении и имущественном состоянии, сопровождая заявление клятвой. Данные цензов применялись не только для деления налогоплательщиков на классы (эта система в начале XIX века была применена в Пруссии), но и для создания списков граждан, в частности, избирателей и военнообязанных. После периода завоеваний доходная база республики была расширена за счет огромных контрибуций, и tributum был отменен.

Утверждение империи, последовавшее за периодом гражданских войн, началось с компенсаций демобилизованным солдатам земельными участками, которые Август выкупил у общин из своих личных средств. В дополнение к существовавшей (и опустевшей) казне им также была учреждена новая государственная касса (aerarium militare), куда он сделал первый взнос, также из своих средств. Организация финансовой системы империи сопровождалась новой переписью и формированием финансовых округов (так, налоговые документы общин трех больших провинций — Бельгийской Галлии, Нижней и Верхней Германий хранились в резиденции прокуратора, городе Трире, в едином для трех провинций учреждении — tabularium’е). Основным налогом был десятипроцентный налог на доход, уплачиваемый землевладельцами. Кроме того, облагались и отдельные активы (виноградная лоза, фруктовые деревья, недвижимость, скот, рабы), каждый житель уплачивал фиксированную подушную подать (tributum capitis). Существовали и косвенные налоги — centisma rerumvalium, или, по-нашему, налог с оборота (один процент), отдельный налог с оборота при купле-продаже рабов (четыре процента) и даже пятипроцентный налог на их освобождение (что нельзя не признать щадящим). Задачи сбора имперских налогов были возложены на общины, которые собирали также и коммунальный налог (munera), целиком шедший на местные нужды и имевший характер скорее целевых сборов, чем фиксированных по ставкам или суммам налогов. Более половины собираемых имперских налогов шло на содержание армии и военного флота. Италийские поселения не платили поземельного налога, их жители также были освобождены от уплаты munera, а соответствующие расходы финансировались из контрибуций, трофеев и налоговых поступлений из провинций.

Византийская налоговая система также базировалась на обложении доходов от земельной собственности. В отличие от более ранней (и западной) практики, налоги с доходов жителей Восточной Римской империи стали основным источником финансирования расходов казны. Основных налогов было два — налог на доходы владельцев земли и подушная подать. Кроме того, облагались налогом соборота сделки, некоторые виды имущества, в частности скот и строения, все государственные административные акты облагались сборами. Для определения величины налога периодически составлялся кадастр, причем оценке подлежало качество участков, а суммы налогов исчислялись с учетом мнения государственных чиновников о потенциальной производительности земли. Отдельный налог уплачивали особые социальные группы, например торговцы и сенаторы. Кроме налогов сельское население должно было платить за выпас скота (пастбища были объявлены государственными угодьями), а также нести барщинную повинность. Распространена была и система бессистемных поборов — на оснащение солдат оружием, на покупку лошадей, на содержание полицейских постов, на взвешивание, на строительство судов, даже локтевой сбор (налог на измерение тканей). Иностранцы, случайно попадавшие в Константинополь, присылали домой восторженные описания его дворцов и богатств, однако только если эти иностранцы не были купцами — купцы не любили торговать с Византией ввиду гигантских поборов при астрономически высоких для Средневековья пошлинах, достигавших 12,5 процентов (ad valorem, что делало их похожими на налог с оборота).

Обилие налогов, жестокость откупщиков, многочисленность налоговых шпионов в Византийской империи позволяло византийским писателям-современникам сравнивать свою страну с адом, а налоговых агентов с дьяволами. Не приходится удивляться, что, когда турки завоевывали Византию, ее особо никто не защищал. Население и тут ошиблось, так как завоеватели оставили налоговую систему практически без изменений.

Налоги и война

В отличие от Византии, где практически не было налоговых бунтов (население просачивалось в соседние страны и местности, многие уплывали или скрывались в лесах; в посланиях византийских епископов обычными являются жалобы на обезлюдение целых епархий и уход паствы «к болгарам» или «к сербам»), в Западной Европе налогообложение феодального общества сопровождалось значительным сопротивлением. И этому были причины.

Для Европы после падения Западной Римской империи характерна сильнейшая децентрализация политической и экономической жизни. Феодалы владели значительными земельными угодьями, промыслами, переправами, мостами и иными источниками доходов. Денежная система Европы строилась фактически на свободе эмиссии денег, которую осуществляли почти все владетельные особы. Ответ Фомы Аквинского на вопрос, что же такое налог, неслучаен, как неслучаен был и сам вопрос. Зачем он был задан? Почему ответ на него был так важен?

Доходы владетельных особ, всех этих баронов, графов, герцогов и королей, складывались из доходов от хозяйственной деятельности принадлежащих им доменов. На указание Иисуса Христа отдать кесарю кесарево народное сознание откликалось простодушным «так мы и так им уже все, почитай, отдали», имея ввиду именно это. Леса, охотничьи угодья, рудники в сочетании с «обычными» земельными владениями образовывали прочную доходную базу правящего сословия, аналогичную нынешней российской системе ГУПов. Вот с ГУПов и кормитесь. Какие еще тут налоги?

Потому сопротивление податных и было чрезвычайно ожесточенным, что дополнительные поборы воспринимались как нарушение божеской справедливости. Когда в 604 году Брунгильда, супруга франкского короля Теодориха, решила избавиться от набиравшего силу мажордома (как тогда именовали главу администрации, премьер-министра, министра госимущества и финансов в одном лице) Бертоальда, она мудро решила бросить его на усиление собираемости, проще говоря, отправила его собрать налог с подданных, рассчитывая на его скорую и неминуемую гибель. Массовыми были случаи расправы с посланцами сеньоров, нередко перераставшие в восстания.

Этот процесс совпал с культурной и политической интеграцией европейцев, так как доставшееся от римлян наследство было захвачено новыми владельцами по, так сказать, этническому признаку. Франки, правившие огромной территорией от Атлантики до Германии и от Ла-Манша до Южной Франции и Германии, составляли абсолютное меньшинство на этих землях. В первый период нового порядка они оставили всю систему сборов без изменений — задача уплаты положенного была возложена на руководителей общин, которые были, что называется, из местных. Заставить население жить по франкским обычаям было не под силу никакому меровингскому правителю. Племенные и даже родовые обычаи, остатки римского административного порядка и известная терпимость позволили франкам не начинать насильственной «франкизации» покоренных народов. Даже названия налогов остались римскими.

Первоначально налоги должны были платить все, независимо от положения на властной лестнице, знатности и т. п. Довольно быстро, правда, началась раздача исключений из правила (королевских привилегий), позволявших не уплачивать налог. С известными оговорками можно утверждать, что именно система привилегий запустила механизм быстрой концентрации богатства в руках сеньоров и высшего духовенства. Остальное население достаточно остро переживало эти привилегии как несправедливость — вопреки широко распространенному заблуждению, основная масса налогов, даже поземельных, в раннем Средневековье вносилась деньгами, т. е. была лишена «крестьянской» специфики.

Ставки обычных налогов редко превышали 10 процентов годового дохода. Есть свидетельства, что население, столкнувшись с необходимостью платить чрезвычайный налог в 20–30 процентов дохода, покидало земли и забрасывало поля и виноградники. Уход подданных франкского короля Хильперика из местности под Лиможем после установления им налоговой ставки в 25 литров вина с 10 соток виноградников (20-процентный налог), — лишь один из многочисленных примеров такого «голосования ногами». Именно ограничение свободы перемещения лежало в основе прикрепления людей к земле.

Выше было сказано о денежной форме налога. Деньги добывались торговлей и войной, причем основная часть приходилась на последний канал поступлений. Для финансирования начальной фазы военных операций и содержания войска в мирное время необходимы были источники. Сильнейший импульс к усилению налогового пресса дали крестовые походы. К этому времени относится взрывной рост налогов, появление реестров налогоплательщиков, усиление жестокости при преследовании уклоняющихся от налогообложения.

Побочным следствием распространения реестров (они были нужны для взимания подушной подати) стала резкая граница между свободными и несвободными жителями. Вполне свободными, bene ingenuus, стали те, кто не попал в реестры и не был обязан платить подушную подать. Нередки были случаи сожжения реестров, особенно вольнолюбивыми и экономически независимыми горожанами. Свободные люди образовали базу европейского рыцарства — среднюю прослойку между могущественными феодалами и бесправным крестьянством. Этот же процесс запустил в действие оформление политических притязаний городов.

После того как Саладин отбил у крестоносцев Иерусалим (1187 год), в Европе началась мобилизация ресурсов для третьего, самого крупного крестового похода. Эпоха крестовых походов знаменует появление существенной налоговой инновации Средневековья, то забывавшейся, то востребованной, но особенно мощно проявившейся в Новое время и в начале XX века. Эту инновацию можно назвать «было на время, стало навсегда». Речь идет о продлении чрезвычайного режима налогообложения, устанавливаемого на период войны, на мирное время.

Известно, что Первый крестовый поход проходил на началах самофинансирования. Деньги брались в кредит, в залог крестоносцы отдавали свои земли, строения, права и регалии. Вскоре после того, как в 1144 году мусульмане отбили город Эдессу и был объявлен Второй крестовый поход (1147 год), английский король Генрих II под страхом отлучения от церкви повелел в течение двух недель со дня опубликования соответствующего указа уплатить по два пенса с фунта любых доходов, включая натуральные, и всех движимых имуществ, за исключением драгоценных камней и парадного платья. Сборщиками были утверждены местные священники, которые аккумулировали средства и передавали их вышестоящему церковному начальству. Иерархическая сетка церкви оказалась готовым налоговым агентом, к тому же именно по линии церкви происходило премирование добросовестных плательщиков — им отпускалась «треть всех грехов».

Генрих II, отметившийся в истории убийством Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского, хранил деньги у тамплиеров, которые в конце концов (после того как он в очередной раз собирался отправиться в поход лично, да так и не собрался), израсходовали 50 процентов фонда на финансирование войны с Саладином. Вторую половину, хранившуюся у иоаннитов, пришлось отдать на выкуп христиан из Иерусалима после упоминавшейся выше победы Саладина в 1187 году.

Чрезвычайный сбор пришлось повторить. Известный как саладинова десятина, налог был возложен январским указом 1188 года на остававшихся дома в пользу отправлявшихся в поход. Облагался и доход, и имущества. Исключению из стоимости облагаемого имущества подлежали книги, драгоценности, кони и вооружение для личных нужд. Отправлявшиеся в поход оставляли саладинову десятину себе. Подобный указ в том же году издал и французский коллега Генриха II, Филипп II Август, но когда он окончательно определился с тем, что в поход не пойдет, налог был отменен.

А Генрих II отменить его не успел, хотя в поход не пошел ввиду своей смерти в 1189 году. Куда делись собранные средства, не очень понятно, ведь наследник, король Ричард, впоследствии Львиное Сердце, унаследовал несчастные 100 тысяч фунтов и для финансирования Третьего крестового похода увеличению налогов предпочел широкую программу приватизации — было продано великое множество королевских активов, прежде всего должностей, баронатов, шерифских мест в округах, не говоря уже о замках, поместьях и городах.

Четвертый крестовый поход финансировался чрезвычайным сбором, причем инициативу перехватила церковь. Папа Иннокентий III, установив налог на новый, 1199 год, продлил его действие (он, правда, плохо собирался, хотя был не десятиной, а всего-то сороковиной) на время экспедиции в октябре 1208 года к еретикам-альбигойцам (ее пришлось объявить Пятым крестовым походом) и даже изобрел Шестой крестовый поход (в Египет, в 1213 году).

С падением энтузиазма по поводу этих походов растет централизация их сбора. Упорядочивание когда-то чрезвычайного, а теперь постоянного налогообложения проходило при тесном сотрудничестве с доверенными финансистами и постепенном изменении направлений расходования средств — уже в 1228 году они использовались папой Григорием IX для борьбы с императором Фридрихом II, причем попутно была установлена еще и добавочная десятина.

Потом этот прием повторялся бессчетное число раз. Всякий раз попытка продлить действие чрезвычайного военного налога порождала сильнейший внутриполитический кризис. До конца XIX века, когда образовалось массовое общество и была изобретена принципиально иная аргументация, которую мы рассмотрим позже, периодически приводилась в действие следующая разрушительная модель.

Короли, решая внешнеполитические задачи военными методами, мобилизовывали ресурсы для войны, устанавливая дополнительный налог. Видимо, короли хотели собрать с запасом, так как всегда мы видим быстрое разорение и упадок хозяйственной жизни, вызывавший резкое недовольство населения. Это служило дополнительным стимулом для увеличения военной нагрузки, так как короли рассчитывали поправить дела в ходе победоносных завоеваний. В случае неудач бывало, что разражалась внутренняя смута, иногда доходившая до гражданской войны, затевавшейся по династической или религиозной причине. Тут как нельзя кстати приходилась гипертрофированная армия, отводившаяся внутрь страны и образовывавшая сильный административный ресурс одной из сторон. Такова была логика Столетней войны между Англией и Францией, Реконкисты и внутренних войн в Испании, бесчисленных военных конфликтов в Священной Римской империи германской нации, Тридцатилетней войны.

Выход из этой повторяющейся цепочки причин и следствий был найден в создании абсолютистских государств, прежде всего в Англии и Франции, и образовании зачатков налоговой системы федерального типа в германских землях, находившихся под властью императора, избираемого, как мы знаем, королями, князьями, епископами и иными владетельными особами государств Германии.

Прошли века. Люди стали грамотнее, исчезли средневековые предрассудки, старый порядок рассыпался, появились нации-государства, о новостях с мест боев стали узнавать из газет. Но народы продолжали проявлять поразительную беспечность, позволяя своим руководителям демонстрировать качества, достойные привокзальных наперсточников. Из необозримого фонда таких историй расскажу приключившуюся относительно недавно. Она интересна еще и тем, что показывает изнанку высоких технологий налогового мошенничества властей.

Когда Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну, конгресс установил временный налог на сверхприбыль корпораций (emergency wartimeexcess profit tax). Этим налогом облагалась «сверхприбыль» корпораций, которая исчислялась как разница между фактической прибылью и прибылью, рассчитанной исходя из восьмипроцентной рентабельности к инвестированному капиталу плюс три тысячи долларов. К 1918 году в бюджет изымалось 80 процентов указанной разницы. Кроме того, в 1918 году была до 12 процентов увеличена ставка федерального налога на прибыль корпораций (federal net income tax), правда с мудрой оговоркой — не позже 1919 года она должна быть установлена на уровне не выше 10 процентов.

Когда война окончилась, экономические советники президента Вильсона подсказали ему, что такой замечательный налог на сверхприбыль имеет большое будущее. Президент простодушно озвучил это в своей речи перед изумленным конгрессом 20 мая 1919 года. Знаете, сказал президент, а давайте мы не будем его отменять. Мы его, конечно, понизим, но с его помощью можно выравнивать (любимое занятие государственных мужей) прибыльность различных отраслей, изымая «излишек» прибыли в бюджет и направляя не туда, куда диктует рынок капитала, а туда, «куда нужно». Президент предложил сделать этот налог «краеугольным камнем налоговой системы». Интерес представляет мотив, на который упирал Вильсон. Государство, сказал он, должно обеспечивать нашим предпринимателям одинаковую норму прибыли, иначе часть из них может… испытать острое разочарование в предпринимательской деятельности.

Конгресс еще не состоял целиком из представителей разочарованных в своей деятельности предпринимателей, предложение не поддержал и в конце концов этот налог отменили в 1921 году. Но урок народам состоит не в этом. Помните про оговорку для обычного налога на прибыль? Так вот, при торгах в комитетах и комиссиях конгресса в качестве компенсации ставку упомянутого выше налога на прибыль корпораций подняли с 10 до 12,5 процентов.

Если учесть, что впервые введенный в 1909 году налог изымал в бюджет один(!) процент прибыли корпораций, то мы видим, как государство, используя военное время для чрезвычайного повышения налога, добивается увеличения нагрузки на частные корпорации в 12,5 раз! Поистине, для государственных служащих заседания в комитетах и комиссиях — сверхрентабельный бизнес!

Конец абсолютизма и формирование наций-государств

С возникновением абсолютизма мощный импульс получила хозяйственная деятельность королевских доменов. Государственные унитарные предприятия еще не были известны, да и самого разделения королевских и государственных владений еще не произошло. Доходы королевских предприятий и земли стали основой государственных финансов, а налоговая составляющая временно уходит на второй план. Главной заботой власти в этот период становится ограничение конкуренции со стороны частного бизнеса, для чего возводится развитая система регламентации хозяйственной деятельности, тарифных и нетарифных ограничений на экспортно-импортные операции, а также выдачи привилегий и льгот группам давления, прежде всего членам бурно растущих королевских семейств и двору.

Бенефициары процесса сосредоточились на расходовании средств. Сбор налогов был отдан откупщикам, к которым постепенно переходили все функции экономических наместников двора. Соображения роста собираемости оказались удобными для усиления регламентации и ограничений торговли. Так, именно откупщики возвели знаменитую стену вокруг Парижа, позволявшую собирать акциз, но активно использовавшуюся и для ограничения подвоза в город продовольствия, что позволяло поставщикам, связанным с королевской фамилией и влиятельными придворными, держать высокие цены, избегая конкуренции с дешевым крестьянским хлебом и мясом от независимых мелких торговцев.

В этот же период достигла расцвета акцизная система, точнее практика косвенного налогообложения. Акцизный сбор, своего рода внутренняя пошлина, обеспечивала устойчивые поступления в ту пору, когда налогообложения личных трудовых доходов не существовало, а структура расходов была сдвинута к базовым потребностям. Здесь открылся большой простор для творчества. Облагались, разумеется, соль, табак и алкоголь. Но не только. Изделия из серебра, в частности посуда. Печи и очаги. Помол на мельницах (и сами мельницы). Печатная продукция, свечи, повозки, окна и двери, эркеры городских зданий (считалось, что эркер есть попытка избежать налога на землю, так как пространство под эркером опирается на участок, принадлежащий городу или государству), провоз любого груза через городские ворота, игральные карты и кости, перемещение по рекам, заход морских судов в порты и даже подъем на них флага. От уплаты акциза освобождалась, разумеется, продукция королевских мастерских. Ставки акцизов колебались от 5 до 25 процентов, многочисленные инструкции и списки льготников давали широкий простор для эффективного налогового администрирования. Налоговую философию тех лет можно, лишь незначительно утрируя, описать выражением: «сколько можно собирать, столько и нужно».

Тема войны не исчезла, но претерпела значительные изменения. Малочисленность армий XVIII века, отмечаемая историками, была весьма относительной. По сравнению с дешевыми массовыми армиями XIX столетия, воодушевленными новым патриотизмом и основанными на воинской повинности, армии позднего абсолютизма малы. По сравнению со Средними веками — велики. Фактом, однако, является высокая капиталоемкость армии. Офицер требовал значительных средств, постоянная армия тоже. Отсюда — господство стратегии над тактикой. Лучшие военачальники должны были уметь выиграть войну, не вступая в сражения. Искусное маневрирование и высокая фортификационная культура XVIII века— следствие ограниченной финансовой базы войны. К этому же времени относится появление такой фигуры, как влиятельный министр финансов.

Напомним, что войны XVI–XVII веков были во многом самофинансируемыми. Контрибуции и грабежи составляли главную доходную базу армий. Этот опыт подвергся переосмыслению в работах таких мыслителей, как Гуго Гроций и Томас Гоббс. Сильное государство не ведет грабительских войн. Оно достаточно сильно, чтобы с помощью правильно устроенной налоговой системы собирать деньги с населения, и достаточно эффективно, чтобы обеспечивать этому населению возможность мирного труда. Призыв не резать курицу, несущую золотые яйца, был услышан, и первые лица европейских государств внезапно поняли, что квалифицированный министр финансов, который сможет организовать процесс сбора налогов, много эффективней полчищ наемников, грабящих все, что попадалось им на пути. Именно в этот период министры финансов стали главными конфидентами монархов.

Исторически министр финансов происходит от откупщика, но такого откупщика, который перерос задачи роста собираемости установленных налогов. Большое распространение получил залог регалий и даже налоговых источников. Для бедных в смысле капитальных благ монархов никаким иным образом нельзя было единовременно получить крупную сумму. Решение этой задачи вызвало к жизни прочный союз политического руководства и олигархии, постепенно приобретающей политический вес. По мере перерастания залога в аренду увеличивалась потребность в оценке налогоспособности городов, регионов и промыслов. Напомним, что индустрии государственного администрирования еще не существовало, чиновничество было малочисленным и концентрировалось вокруг двора. Отделение откупщиков от хозяйственной деятельности королевских доменов привело к тому, что они стали вносить самостоятельную лепту в рост государственного регулирования, но уже не по антиконкурентной, а по налоговой линии. Регистрационно-запретительные меры всей тяжестью легли на третье сословие и без того бесправных крестьян (дворянство и духовенство оставались вне системы сборов и налогов вплоть до Французской революции 1789 года). Новый налоговый режим вступил в противоречие со сложной, складывавшейся веками системой прав аграрного сообщества. Отсюда та высочайшая степень ожесточенности, с которой население сопротивлялось королевским откупщикам. Оборот денег был замедленным, под воздействием абсурдной меркантилистской политики хозяйство во многом опять приобрело натуральный характер, стремление получить как можно больше звонкой монеты наталкивалось на инициированную самими государями порчу денег.

Французская революция со всеми ее ужасами и крайностями была неизбежным концом абсолютистской системы, заведенной в тупик меркантилистской экономической политикой.

Период абсолютизма совпадает с эпохой расцвета полиэтнических и многоконфессиональных сословных монархических государств (империй). Наличие большого числа меньшинств, выделяемых по самым разным признакам, казалось, дает удобный повод сконцентрировать на них налоговое бремя. Мы лишь перечислим некоторые из этих меньшинств, для которых устанавливался специальный режим налогообложения. Итак, гугеноты, евреи, меннониты, гернгутские братья, выходцы из Италии (независимо от вероисповедания), владельцы частных мануфактур (в Пруссии говорили, что государственная шелковая промышленность пожирает налоги, собираемые с частных шелковых мануфактур), владельцы судов, голландцы (отдельно занимающиеся выделкой стекляруса, отдельно — не занимающиеся).

Более или менее однородная система налогов наблюдается в то время лишь в Англии. Ее основу составляют косвенные налоги и местные сборы на бедных. Этот факт глубоко не случаен, так как именно Англия в наибольшей степени продвинулась в деле строительства государства нового типа, нации-государства.

После окончания эпохи революций и наполеоновских войн этот принцип начал стремительно утверждаться в Европе (в Америке он был сразу положен в основание самопровозглашенных Соединенных Штатов).

Меньшинства интегрировались в новое понятие нации — культурно-однородной массы избирателей, требующей унифицированного образования, единообразного административного права, общего языка и государственности. Тогда же сформировался комплекс взаимосвязанных институтов, остатками которого мы пользуемся и сегодня: свобода слова и прессы, парламентская система обсуждения и принятия государственных решений, свобода хозяйственной деятельности и частной жизни, формальное и независимое судопроизводство. «Остатками»— потому что многие элементы этого комплекса утрачены или неузнаваемо деформированы (денежное обращение, основанное на золоте, отсутствие виз и, шире, ограничений на передвижение, свободное перемещение капитала, отсутствие конфискационного налогообложения, низкая доля национального продукта, перераспределяемого через немногочисленные государственные органы). Налоговая система нации-государства упростилась, унифицировалась и породила новые ритуалы. Верховная власть перешла от королей к народам. Народные представители стали определять величину государственных доходов и расходов, устанавливать виды и ставки налогов, формировать классы и категории налогоплательщиков. На заре существования наций-государств подоходный налог, система государственного страхования, принцип прогрессивного налогообложения, однако, еще не вышли из фазы обсуждения среди политических философов и представителей новой, еще диковинной науки, — экономистов. Тем не менее, жалобы на издержки капитализма уже раздавались из переполненных интеллектуалами кафе, влиятельные представители крупного капитала уже начали прислушиваться к ним, маргинальные элементы уже начинали свои конспиративные упражнения. Государство перераспределяло больше, чем раньше, но до апофеоза перераспределяющего государства было еще около века.

Заря перераспределяющего государства

В политическом отношении XIX век был веком торжества двух принципов.
Во-первых, после того как экономисты доказали, а публицисты распространили теорию свободной торговли, принцип, согласно которому хозяйственная деятельность людей не нуждается в опеке, стал широко известным. Во-вторых, общепризнанным (а со временем и реализованным на практике) стал принцип универсального народного представительства.

Воцарение второго принципа шло в форме включения в состав избирателей все более широких масс. Можно говорить о непрерывной дополнительной эмиссии голосов. Среди множества последствий этого явления одно, ныне забытое, вызвало к жизни систему государственного образования (система государственного здравоохранения утвердилась позже и под воздействием другого комплекса идей, уравнительного). Не случайно обязательное начальное образование появилось в США и Франции много раньше, чем в Англии, — ведь всеобщее избирательное право возникло в этих странах раньше. На примере Англии, однако, можно увидеть логику процесса огосударствления важной сферы общественной жизни. Важность этого примера связана с тем, что сегодня государственное образование используется как данное самой природой и потому требующее государственного финансирования, которым, в свою очередь, объясняют необходимость налогов.

После того как очередной реформой количество избирателей было увеличено примерно в два раза, группа филантропов-предпринимателей г. Бирмингем решила взять дело народного образования (т. е. воспитания будущих избирателей) в свои руки. Джентльмены учредили в 1867 году планово-убыточные школы, которые после бурного успеха первого года вдруг потеряли три четверти учащихся. Содержание школ и жалованье учителям оплачивали учредители, значит дело было не в непосильной плате. Оказалось, что изъятие детей из семейного круга сильнейшим образом сказалось на экономике и быте семей бедняков. Женщины столкнулись с внезапно возросшей нагрузкой, которая делала их рабочий день совсем уже ненормированным — ведь теперь они должны были выполнять и те работы, которые обычно поручались детям, ставшим школьниками. Джентльмены рассердились и учредили лигу за обязательное образование. «Не хотят, так заставим», — провозгласил Джозеф Чемберлен, будущий государственный деятель, ставший известным благодаря тому, что в 1912 году добился введения протекционистского таможенного тарифа, быстро осложнившего англо-германские отношения.

Лига провела серию мероприятий с целью повлиять на общественное мнение, соответствующее законодательство было принято, и образование из частной инвестиции родителей превратилось в обязанность налогоплательщиков.

Эта история ныне забыта, как забыты перипетии внутрипартийной борьбы в либеральной партии Великобритании, окончившиеся принятием так называемого народного бюджета 1909–1910 года (из-за конфликта с палатой лордов фактически он был исполнен в 1910–1911 бюджетном году). Англосаксонский мир получил государственное страхование по болезни, безработице, государственные пенсии и прогрессивный подоходный налог (к шести процентам основного налога было добавлено два с половиной процента с доходов, превышавших три тысячи фунтов в год). К этому же периоду относится попытка введения федерального подоходного налога в Соединенных Штатах (он вводился как временная мера для финансирования войны против Конфедерации в 1861 году и был отменен Конгрессом США в 1872 году).

Главным мотивом за введение подоходного налога было не повышение доходов бюджета (бюджет сводился тогда с профицитом, причем основным источником были поступления от таможенного обложения бурно растущей внешней торговли), а стремление ограничить политическое влияние обладателей крупных состояний. С 1872 по 1894 год было 67 попыток принять законопроект о подоходном обложении; 68-я попытка оказалась удачной, и в августе 1894 года закон о федеральном подоходном налоге был принят. Плоская двухпроцентная шкала, однако, не могла обмануть прозорливых американцев. Генеральный прокурор США указал, что этот закон позволяет быстро превратить два процента в двадцать, подал иск в Верховный суд и в апреле 1895 года выиграл дело, когда суд признал закон о федеральном подоходном налоге неконституционным.

Вторая попытка относится к 1913 году, когда влияние прогрессистов в конгрессе и обществе в целом значительно усилилось. Уже было введено «антимонопольное» законодательство (фактически ограждающее избранные компании от конкуренции), уже был организован картель крупнейших банков под патронажем государства (Федеральная резервная система), уже существовал упоминавшийся выше налог на прибыль корпораций. Принятая в 1913 году 16-я поправка к Конституции США наделила конгресс правом устанавливать федеральный подоходный налог.

Таким образом, передовые страны в начале XX века воплотили в жизнь чаяния масс, до поры ограничивавшиеся высокой квалификацией законодателей. Этот образец был признан за универсальный. После 1905 года в России не было ни одной (!) политической партии, не имевшей в своей программе требования об установлении прогрессивного подоходного налога (а ведь это требование в Коммунистическом Манифесте в 1848 году не встретило ни интереса, ни сочувствия, прежде всего у трудящихся, на заре социалистической пропаганды они не считали конфискационное налогообложение ни естественным, ни разумным).

Налоговый тупик

Если в 1894 году просуществовавший несколько месяцев американский федеральный подоходный налог изымал два процента с суммы, превышающей сегодняшний эквивалент 80 тысяч долларов, а установленный в 1913 году — пять процентов, то сегодня государство отбирает у американцев 15 процентов с первых 45 тысяч и почти 40 процентов с сумм, превышающих 297 тысяч долларов, со ступенчатой шкалой внутри этого интервала.

Сегодняшняя налоговая система есть результат длительного исторического процесса роста налоговых аппетитов государства, поддержанного интересами самых разных социальных групп, руководствовавшихся самыми разными мотивами. С помощью налоговой системы государства перераспределяют огромные суммы. Доля изымаемого и перераспределяемого через государство дохода в 2000 году в развитых странах составляла от 52 процентов (Швеция) до 30 процентов (США). Эта величина рассчитана как отношение налоговых поступлений и поступлений взносов социального страхования к валовому внутреннему продукту. Заметим, что распределительное социальное страхование в последние годы перестало маскироваться под страхование и воспринимается (да и является) одним из самых разрушительных по своим последствиям конфискационных изобретений.

С функциональной точки зрения, налоговая система перераспределяющего государства представляет собой нагромождение решений разного уровня, от конституционного до внутриведомственного, результатов воплощения в жизнь некоторых из этих решений, а также мер для уменьшения отрицательных последствий этих решений. Необходимо отметить, в связи с этим, важнейшую черту налоговых систем всех развитых государств, чрезвычайно затрудняющую их изменение. Сегодняшняя налоговая система, являясь абсурдной в целом, рациональна в каждом своем частном свойстве и проявлении. Именно поэтому (а не в силу неких будто бы органически присущих налоговикам отрицательных качеств) все попытки дальнейшего «совершенствования» налоговой системы оборачиваются ростом издержек по взиманию налогов, растратой общественных ресурсов, отвлечением сотен квалифицированных и энергичных людей. Система удержаний дополнена системой выплат, скидок и вычетов, так что выделить нетто-плательщиков и нетто-получателей невозможно без трудоемких и не очень убедительных исследований. Можно сказать, что значительная часть населения и бизнеса практически во всех странах мира подкуплена подачками и/или сбита с толку ожиданиями таковых. Главными бенефициарами процесса являются получатели того, что, так сказать, оседает на стенках сосудов перекачки богатства от одних членов общества к другим. Платить за тромбоз предстоит уже следующему поколению.

Нежизнеспособность сложившегося способа взаимодействия государства, населения и бизнеса доказывается печальными итогами XX века. Никогда еще государство не имело в своем распоряжении таких гигантских ресурсов. За прошедшие сто лет мир, однако, не стал ни безопасней, ни справедливей. Вымирание целых стран от голода, уничтожение миллионов в войнах и репрессиях, глобальные экологические катастрофы были следствиями шапкозакидательных инициатив безответственных государственных деятелей, поддержанных налогоплательщиками, каждый раз ожидавшими от государства чудес. Но сегодня люди все в большей степени убеждаются в простой истине — система не работает. Политики, которые первыми почувствуют изменение умонастроения народов, имеют шанс сделать не календарный, а реальный прорыв в XXI век.