Диалектика ловушек

Министр по налогам и сборам Геннадий Иванович Букаев - истинно русский интеллигент - любит повторять, что в этом мире неизбежны только смерть и налоги. Несмотря на то что Геннадий Иванович при этом ссылается на какого-то американца, высказывание явно православно-государственническое, ненавязчиво проводящее в массы мысль о существовании причинно-следственной связи между этими действительно неприятными явлениями. Регулярная уплата налогов, пожалуй, и впрямь имитирует сакральный цикл «смерть - обновление - возрождение». В наши бездуховные времена каким еще способом можем мы приблизиться к высшему, нежели через регулярное отвержение от себя части нашего богатства? Печально, однако, что сама идея уплаты налогов не пользуется поддержкой в значительных слоях современного российского общества, причем неприязнь к десятине нового типа разделяют даже некоторые в других отношениях вполне достойные люди.

Возьмем, к примеру, некоторых мелких и средних предпринимателей. Добывая хлеб свой насущный в тяжелых трудах, они, не проникнувшись отнюдь духом смирения, хотели бы максимально возможную часть добычи оставлять для своего личного пользования, по возможности минимизируя вклад свой в общую казну. Уверен, что внутренне они сами ощущают глубокую порочность уклонения от внесения части результатов трудов своих «на поток». Иначе как могут эти по определению умные люди приводить столь ничтожные аргументы своего стремления?

Так, некоторые из них утверждают, что малый и средний бизнес - становой хребет современной динамично развивающейся рыночной экономики. Возможно, где-то малый бизнес и является другом человека, однако у нас друг человека- большой бизнес. В современных российских условиях именно крупные и суперкрупные экономические структуры производят до 70 процентов валового внутреннего продукта. Аналогично, подавляющая часть доходов бюджета формируется за счет налоговых поступлений разного рода (включая таможенные платежи) от крупного бизнеса. Таким образом, в настоящее время малый и средний бизнес в общем и целом никак не может претендовать на что-то большее, нежели роль механизма адаптации части населения к рыночным условиям существования. Конечно, такая - по определению образовательная - сфера деятельности должна была бы по идее налогооблагаться по щадящим ставкам (какие деньги брать с учеников?), - если бы не существование поистине симбиотических отношений между большими и малыми экономическими агентами. Широко известно, что уклоняться от налогов (т. е., простите, оптимизировать) крупные компании предпочитают с использованием схем, непременно включающих малые и средние предприятия. К примеру, трансфертное ценообразование требует наличия в расширенной структуре крупной компании маленького трейдера, через которого проходят финансовые и материальные потоки. Другой, самой банальной схемой оптимизации, являются фирмы-однодневки.

Тем не менее, проблема малого и среднего бизнеса понятна и объяснима, если выйти за пределы аналитической схемы «ЕДИНОЕ государство - ЕДИНЫЙ бизнес».

***

Даже в конституции (законе предельно общем, «рамочном») «государство» распадается на несколько «ветвей» - федеральные органы исполнительной, законодательной и судебной власти, а также власти региональные и муниципальные. Несмотря на то что сфера фиска отнесена к компетенции федеральных властей, остальные также принимают живое участие в процессе налоговых изъятий. Соответственно, разные уровни системы сбора налогов также находятся под влиянием соответственно федералов, регионалов и муниципалов. Поскольку к концу 90-х стало ясно, что разные власти имеют разные цели и могут оказывать влияние на деятельность налоговых органов соответствующего уровня, с начала 2001 года федеральными властями реализовывалась стратегия унификации налоговой политики. Однако проблема остается - малый и средний бизнес как источник налоговых поступлений федералов в общем-то не интересует, а вот как возможный канал ухода от налогообложения крупных компаний - вызывает серьезные подозрения. Поскольку в доходах консолидированного бюджета доля федеральных налогов существенно возросла (приблизилась к 70 процентам), установки федеральных властей начинают доминировать в общей фискальной политике.

Суть фискальной политики проста - федеральному правительству нужны деньги, и это первично. Уровень изъятия задается задачами, которые ставит перед собой федеральная власть, и опирается на эксплицитный консенсус народных представителей (депутатов Государственной думы и членов Совета Федерации) и имплицитный консенсус общества.

Политика расходов федеральных властей в общем и целом понятна - есть фиксированные обязательства по выплатам внешнего долга, есть социальные обязательства по повышению реальной заработной платы работникам бюджетной сферы (в первую очередь, военнослужащим), есть стремление перевооружить и реформировать армию, увеличить расходы на правоохранительную и правоприменительную системы. Эти обязательства весьма разнородны, но все они выглядят обоснованными: долги платить надо (как минимум - от греха); военным и бюджетникам уже столько раз обещали повышение заработной платы, что оттягивать его просто неприлично; армия действительно без реформирования и вооружения превращается во внутреннюю угрозу (вместо того чтобы быть гарантом безопасности). Ну а уж в реформировании правоохранительной и правоприменительной систем бизнес заинтересован в первую очередь (во всяком случае, до тех пор, пока налоговая полиция не начала ходить по квартирам простых граждан, а коррумпированные суды - решать вопросы банкротства надоевшего супруга). Каждое по отдельности направление расходов поддерживается массовыми социальными группами, артикулируется обслуживающими их политическими элитами и утилизируется отдельными группами бизнес-сообщества.

В этой поддержке и есть корень проблем. Очевидно, что разумные (не затратные) реформы в России можно проводить, реформируя отрасли и институции, либо лежащие на периферии сознания массовых групп, либо же безразличные подавляющему большинству активного населения. Общественная же поддержка играет роль своего рода дудочки крысолова - как только она становится очевидной, у властей едет крыша, и они как завороженные начинают заниматься «политической оптимизацией».

Конечно, единого общества в России также нет, но затруднительно провести  четкую грань между устремлениями «старых русских» и собственно предпринимательского класса. Новая история России - как политическая, так и экономическая - показывает, что сделать это затруднительно. По сути, нового класса «предпринимателей - несоветских людей» все еще нет. Продолжая быть если не интегрированной в систему «класса советско-постсоветских людей», то, по крайней мере, связанной с ней группой, предприниматели демонстрируют почти полный спектр поведенческих реакций советского человека.

В общем и целом, такая социальная структура достаточно равновесна - но при определенных условиях. Эти условия, в основном, сводятся к наличию консенсуса постсоветского типа «мы делаем вид, что признаем вас властями, а вы делаете вид, что осуществляете функции власти». В рамках такого консенсуса уплата налогов в общем необязательна, так же как необязательно (в широком смысле) финансовое наполнение обязательств государства перед гражданами и отдельными социальными группами (частичное же финансирование обязательств обеспечивается за счет таможенных платежей и эмиссии).

Существуют разные оценки того, насколько устойчива в целом была социально-экономическая конструкция Российской Федерации в 1992-99 годах, однако невозможно отрицать, что к концу 90-х стало очевидным давление различных социальных групп (в том числе и не в последнюю очередь предпринимателей), направленное на изменение сложившегося консенсуса. Новый консенсус базируется на частичном совпадении целей властей и широкого спектра социальных групп и может быть приблизительно сформулирован так: «вы поэтапно становитесь властями, а мы постепенно вас таковыми признаем». Естественно, что налоговая проблематика соглашения постсоветских групп стала ядром новой системы отношений - «проводя нужные нам реформы, вы рационализируете налогообложение, а мы платим разумные налоги». Однако быстро выяснилось, что власти и бизнес-сообщество расходятся в трактовке духа и буквы такого соглашения: власти считают, что речь идет скорее о «конечной цели того, что мы делаем сейчас» (т. е. меры, предпринимаемые для достижения чаемого состояния дел, вполне могут и выходить за рамки консенсуса), в то время как коммерсанты требуют действовать по-справедливому прямо сейчас, безо всяких переходных периодов и адаптаций.

Можно сказать, что для недовольства бизнес-сообщества есть основания. Действительно, становясь «настоящими», российские власти волей-неволей вынуждены, как минимум, имитировать действия властей нормального регулярного государства, как-то: отменять постепенно различного рода воровские льготы и налоговые преференции, возлагая тем самым дополнительное фискальное бремя на довольно-таки многочисленную группу российских экономических агентов. Но, заметим, расширение круга реально налогооблагаемых экономических агентов не приводит к значительному снижению налогового бремени для тех, кто и раньше платил налоги, поскольку, с одной стороны, расходы федерального бюджета также возрастают, а с другой - полностью налогов никто никогда не уплачивал, а теперь платить приходится почти полностью (т. е. - еще не все начисленное, но уже заведомо больше, чем раньше).

В этом, собственно говоря, и есть ловушка, в которую попадает государство, выступающее под девизом «либеральная экономика и управляемая демократия». Власти действительно запланировали либеральные экономические реформы и действительно их осуществляют. Понятно, что любые реформы имеют свою цену. В условиях же управляемой демократии распределение издержек реформирования между различными социальными группами определяется в основном самими властями (или, если угодно, бюрократией, как политической, так и экономической). Если всеобщее избирательное право сохраняется, власти стремятся минимизировать нагрузку на массовые и при этом поддающиеся пропагандистскому внушению группы. Это понятно. Однако в современных российских условиях сама технология реформ увеличивает цену реформ, поэтому налоговая нагрузка по определению не может сокращаться, а может лишь реструктурироваться.

Собственно, предложение властей бизнес-сообществу звучит как «Давайте мы вам налоговую нагрузку сокращать не будем, а лучше оптимизируем, ну там самые неприятные налоги заменим на еще вам не известные, а если что не так, то мы открыты для диалога, ведь по базовым принципам реформирования у нас согласие уже достигнуто, обсуждать в общем-то и нечего». Звучит, конечно, гораздо привлекательнее, чем просто «делиться надо». На этом и покупка.

В результате бизнес-сообщество разделилось на несколько групп. Самая многочисленная компенсирует недовольство увеличивающимися издержками двумя тезисами:

- Зато порядок и экономика растет (следовательно, валовой доход  так ли, сяк ли возрастает, чего же тогда вякать);

Величие державы важнее каких-то копеек (следовательно, чем больше налогов заплатим, тем скорее утрем нос высокомерным америкосам хоть даже на лыжных гонках).

Менее многочисленная - в основном представленная крупным и суперкрупным бизнесом - вообще относится к текущим действиям властей равнодушно, поскольку целью имеет выгоды в глобальном масштабе, фокусирует свою активность именно на этом и понимает, что примерное поведение по отношению к национальным налоговым службам есть если не самый главный, то уж не последний фактор вхождения в клуб транснациональных компаний (излишне добавлять, что большинство этих бизнесов извлекли немалую пользу для себя в предыдущий период слабого государства, поэтому могут расценивать нынешний рост налогового бремени как вполне гуманную плату за использование преференций в прошлом).

И лишь самая небольшая группа пытается предложить (а то и навязать под разными предлогами) властям свои оригинальные варианты оптимизации налоговой нагрузки - от замены всех налогов на плату за недра до придумывания новых налоговых конструкций взамен имеющихся. Что - естественно - не вызывает энтузиазма у фискалов по причинам как объективным, так и субъективным. Действительно, сама бюджетная конструкция такова, что неудачные фискальные эксперименты могут существенно увеличить риски исполнения бюджетных обязательств, а идти на это власти в условиях управляемой электоральной демократии просто не могут. Субъективно же власти не готовы - даже в случае низких потенциальных рисков для устойчивости бюджета - идти на радикальные налоговые инновации, поскольку считают, что такие действия могут расфокусировать их усилия по текущему реформированию. То есть «давайте сначала посмотрим, как будет работать тот механизм, который мы сейчас создаем, а потом уж будем думать, в какую сторону его менять».

Означает ли это, что всякие дискуссии о налоговых инновациях бессмысленны? Вовсе нет. Нужно, однако, отдавать себе отчет, что на эти дискуссии отпущено нам довольно много времени, поскольку воплощение в законодательные нормы высказываемых предложений будет возможно только на следующем этапе реформирования российской экономической системы - лет через пять-восемь. Собственно, такой цикл налоговых инноваций мы и имеем - плоская шкала налога на доходы как идея была впервые озвучена, если мне память не изменяет, году в 1996-м.

В случае действительно острой избирательной компании (как думской, так и президентской) концепции налоговых инноваций будут востребованы как минимум для использования в предвыборной пропаганде (и чем смелее прожект, тем он пригоднее для «впаривания»). Главное, чтобы после нынешнего этапа реформирования и предстоящего сезона политического пиара остался человеческий и интеллектуальный потенциал, необходимый для действительной либерализации фискальной системы государства.