Громоотвод и барометр

В 1839-1884 годы издателем ежемесячного журнала «Отечественные записки»[1] (далее - ОЗ) был Андрей Александрович Краевский (1810-1889). В отношении него помимо безликого определения «редактор, журналист, издатель» уже в дореволюционной литературе можно встретить такие формулировки, как «Нестор русской журналистики», «талантливый организатор и жесткий предприниматель», «расчетливый практик, готовый на компромиссы» и т. п. В советское время Краевский явно не вписывался в стереотип «прогрессивного деятеля». В 1951 году «вся Советская власть отметила 100-летие со дня смерти революционного демократа В.Г. Белинского, имя которого товарищ Сталин назвал в числе выдающихся деятелей». В соответствующем юбилейном издании давалась характеристика деятельности «хозяина» журнала, где работал Белинский, Краевского- как угнетателя пролетария умственного труда Белинского: «беспринципный и ловкий литературный делец», который «смотрел на журнал как на средство обогащения»[2]. Так складывался образ Краевского в советской литературе.

Кем же был Краевский? Мы можем лишь бегло проследить путь, проделанный им вместе с литературой, журналистикой, читателем. Но интересовать нас Краевский будет прежде всего как издатель ОЗ, сделавший этот журнал одним из самых популярных в России, и как личность, в которой отразились все «приметы времени».

«Темно и скромно происхождение нашего героя», - так начинает Гоголь свое повествование о Чичикове, также имевшем, кстати, репутацию ловкого дельца. Так можно начать и рассказ о Краевском.

Краевский в молодости старательно скрывал, что он был незаконным сыном внебрачной дочери московского обер-полицмейстера екатерининского времени Николая Петровича Архарова (сам Архаров умер, поэтому мальчик лишь воспитывался в его доме). Мать Андрея, в замужестве «майорша» фон дер Пален, в 1830-х годах содержала в Москве пансион. В дворянской среде подобное родство было, разумеется, позором - а ведь происхождение в первой трети ХIХ века было главным фактором, определявшим судьбы людей. (Прибавим к этому двусмысленное положение в доме Архаровых, бедную юность, когда приходилось жить уроками,- кажется, именно эти обстоятельства способствовали формированию сдержанного характера Андрея Александровича при всей его общительности.) Литературные соперники и недоброжелатели Краевского (Николай Иванович Греч, Фаддей Венедиктович Булгарин и другие) не стеснялись в пылу литературной полемики использовать намеки на дурную репутацию его матери. Так, Греч сообщает об этой «женщине вольного поведения»: она сама не знала, чей он сын- «один белорусский подлец, по фамилии Краевский, дал ему свою фамилию за благосклонность его матушки. Она вышла потом за другого подлеца, какого-то майора». Ему вторит Михаил Александрович Дмитриев: «Сын безносой фон-дер-Пален:»[3]. Но у нас есть и другие отзывы современников о матери Краевского: «С истинным удовольствием вспоминаю я о многолетнем знакомстве с нею. Более добросердечной женщины мне редко случалось видеть на моем веку: Не видал, чтобы пансионерки были так искренне привязаны к своей начальнице, как в пансионе Варвары Николаевны»[4].

Из-за происхождения военная карьера для Краевского исключалась, и потому он был определен «по ученой части» - в Московский университет, который и окончил в 1828 году по философскому факультету со степенью «кандидата нравственно-политических наук». Еще будучи студентом, он сблизился с профессором Михаилом Петровичем Погодиным, печатая в его журнале «Московский вестник» анонимные статьи по истории, философии и литературе. (Видимо, данью знакомству с этим историком были несколько исторических работ, в т. ч. довольно серьезная статья Краевского о Борисе Годунове, вышедшая отдельным изданием в 1836 году: для нас интересно, что как бесспорное достоинство Годунова подчеркивалось его «низкое» происхождение, которое не помешало Борису стать выдающимся деятелем русской истории.)

Начиная карьеру чиновника, Краевский оказывается с 1831 года в Петербурге на мизерной должности в Министерстве народного просвещения. В это время он вынужден заниматься и частными уроками, и преподаванием в нескольких казенных учебных заведениях. Заметим, что Краевский неплохо встроился в бюрократические структуры, успешно сотрудничал в министерском журнале.

«Помощник редактора: кандидат Московского университета Краевский - преученый человек», - так аттестовал его служащий Департамента народного просвещения[5].

Однако, имея недурную служебную репутацию в бюрократической среде, Краевский явно предпочитает круг литераторов.

Взгляды молодого человека формировались в сложное время, в период последекабристской реакции. «Неистовый и безумный погром университетов в конце царствования Александра I во времена его преемника сменился более сдержанным, но зато несравнимо лучше налаженным и последовательным бюрократическим контролем над просвещением. Под максимально жесткий цензурный гнет попала печать. Деятельность власти была сориентирована прежде всего против образованных людей. Правительство, вступившее в бой под знаменем теории "официальной народности", стремилось, собственно, к одному: выправить общество по своему образцу».[6]

***

Много интересного о Краевском можно узнать из «Записок» Ивана Ивановича Панаева: они тесно общались в 30-е годы («сошлись легко и близко»). Впрочем, на тон воспоминаний накладывает отпечаток личная неприязнь: Панаев, поначалу активный сотрудник «Отечественных записок» Краевского, затем перешел к конкурентам в «Современник»).

Итак, Краевский был человек «небольшого роста, с очень серьезным и значительным лицом: с большими темно-серыми глазами, имевшими строгое и резкое выражение». Панаев считает его слишком педантичным («так уважает искусство и науку, что никакого шутовства не может переносить в литературе»). «Он возбуждал к себе участие в ученых и литераторах своею скромностию, аккуратностию и благонамеренностию», «аккуратностью во всем и крайней заботливостью о своем здоровье», - пишет Панаев[7], иронически подчеркивая прилежность, опрятность, практический ум, лояльность к власти (не правда ли, что-то здесь от Павлуши Чичикова?). А вот Николай Иванович Надеждин «очень любил говорить о нем, называя его просто Андреем. - Полно нападать на моего Андрея, он славный малый:»[8].

Краевский общителен, в 30-е годы в северной столице стали популярны «утренники Краевского», в его доме встречались петербургские литераторы.

Ехидный мемуарист Панаев замечает: «Вообще: г. Краевский в юные свои годы легко подчинялся на время тем, с которыми сходился и которых принимал за авторитеты. Он усвоивал себе нередко их образ мыслей и подражал им даже во внешних мелочах». Эта черта действительно присутствовала в Краевском. Значительное влияние на него оказал, например, князь Владимир Федорович Одоевский. Краевский действительно подражал ему даже в мелочах (например, в устройстве кабинета: «завел у себя точно такие же оригинальные столы со шкапиками, какие были у князя Одоевского, и снял с него покрой для своего кабинетного костюма во время ученых занятий»)[9]. Князь поразил воображение Краевского.

И неудивительно, уж очень была это привлекательная личность: князь по происхождению, проведший свою юность в условиях, характерных для разночинцев; чиновник на государственной службе, журналист (ближайший сотрудник Пушкина по изданию «Современника»), писатель, музыкант, ученый, благотворитель: Очевидно, что Одоевский привлекал Краевского не просто как человек, но и как культурный деятель, стремившийся оказать влияние на общественную практику (например, как хозяин салона, претендующего на роль общественного центра, он сознательно пытался сближать разные слои русского общества). Одоевский работал в комитетах помощи бедным, по учреждению больниц, школ в деревнях, в Главном попечительстве детских приютов.

Такому человеку не стыдно и подражать. Но Краевский не просто подражал - он активно работал с Одоевским. Князь был захвачен идеей создания ежемесячного толстого журнала - и к середине 30-х годов относится их совместный проект журнала энциклопедического характера «Северный зритель». Осенью1836года они вынашивали другой план - преобразования пушкинского журнала «Современник» в ежемесячный журнал с ежеквартальным приложением.

Общаясь с литераторами, работая в журналах, Краевский рано приобрел немалый издательский и редакторский опыт: с 1834 года он сотрудничал в журнале министерском, с 1835-го - в «Энциклопедическом лексиконе» Плюшара[10], в 1836-м помогает Пушкину в издании «Современника», в 1837-м - был редактором еженедельной газеты «Литературные прибавления к "Русскому инвалиду"» (выходили при его участии до 1839 года). Так приобретался Краевским опыт разнообразной издательской, редакторской и организационной деятельности. И наконец - «Отечественные записки». Здесь приходится сделать некое отступление в социологию литературы.

***

Краевский начинал свою деятельность еще тогда, когда в России, по сути дела, не было литературы в современном смысле слова - в т. ч. как автономного социального института. В 1830-е годы многим стало ясно, что литература из изящного аристократического занятия избранных превращается в «значительную отрасль промышленности». В 1836 году Александр Сергеевич Пушкин делает такой вывод: «Публика в состоянии дать более денег, нежели его сиятельство такой-то или его превосходительство такой-то».[11]

Результатом был проект Пушкина по изданию журнала «Современник» - сам он писал приятелю Нащокину о причинах, заставивших его заняться издательским делом: «Денежные мои обстоятельства плохи - я принужден был взяться за журнал». Пушкин рассчитывал на годовой доход в 60 тысяч рублей, но, увы, затраты превысили расходы: в России среди почитателей серьезной словесности не разошлось и тысячи экземпляров «Современника». Широкая публика была пока весьма далека от утонченных литературных проблем. (Натан Яковлевич Эйдельман выразил это так: народ проявлял «к экзистенциальным поискам своих бар пугачевское равнодушие».[12]) С другой стороны, журнальный мир «высокое» светское общество презирало («Журналы: "грязны", надобно было читать их в перчатках. Какому же литератору, сколько-нибудь уважающему себя и свое звание, была охота печататься в журналах, без особенных каких-либо побудительных причин?»[13]).

Однако появились и издания, которые сумели завоевать большую популярность (и имели коммерческий успех). Их издатели - Николай Иванович Греч, Фаддей Венедиктович Булгарин, Осип-Юлиан Иванович Сенковский - представители так называемой «торговой журналистики». Представители так называемой «литературной аристократии» (карамзинисты, литераторы «пушкинской группы») резко выступали против новых форм организации литературной жизни, отстаивая старое отношение к творчеству. В отличие от противников гонорара, понимавших литературный труд как «служение», его защитники (Греч, Булгарин, Сенковский) нередко сводили его к простой «службе» публике. «Библиотека для чтения» Сенковского (кстати, позднее - главный соперник ОЗ) выходила тиражом четыре-пять тысяч экземпляров - этот издатель рассчитывал именно на массового читателя, и «Библиотека» пользовалась монополией в русской журналистике. Сенковский исповедовал намерение развлекать публику и «смешить во что бы то ни стало». «Библиотека для чтения» «глумилась над наукою и гаерствовала в критике». Итог показателен: разбогатевший издатель обзавелся шикарным домом, имел великолепный кабинет, богатые интерьеры - «и всем этим: профессор восточных языков: был обязан - журналу». «Аристократам» оставалась только «зависть литераторов к успеху журнала»[14].

***

В редактируемой им газете «Литературные прибавления к "Русскому инвалиду"»(1838, № 43) Краевский поместил «Объявление об издании журнала "Отечественные Записки" на 1839 год». Оно сообщало читателю, что вместо приостановленного журнала «Отечественные записки» Павла Петровича Свиньина начинается издание нового журнала под прежним названием. (Дело в том, что в первой половине ХIХ века на открытие частного издания требовалось разрешение правительства, а с 1836 года и до самой смерти Николая I и вовсе запрещалось подавать прошения о разрешении. Оказалось удобным использовать название журнала «Отечественные записки», который молчал уже 7 лет.)

Собственно, само объявление было «декларацией» Краевского, изложением его взглядов на роль журнала и - на Россию. Предложенная читателю концепция выглядела очень патриотично: констатируя рост «юного исполина», России, автор предполагал, что «в грядущей судьбе русского народа покоятся, может быть, судьбы не только Европы, но и целого мира». Как видим, декларация эта, собственно, воплощала (или предвосхищала) собой славянофильские заявления и полностью укладывалась в русло официальной теории «самодержавие, православия, народность». Однако издатель выражал намерение «иметь журнал возможно полный, не принадлежащий ни к какой литературной партии и посвященный преимущественно отечественному, родному, русскому». Патриотизм и благонамеренность (словечко эпохи) - вот термины, которые точно характеризуют умонастроение Краевского.[15] Но под пресловутой «благонамеренностью» можно было понимать разное:

Итак, Краевский стал издателем и одновременно редактором журнала, отдавая новому журналу все время. Даже язвительный Панаев признает: «не спал ночи и проводил их за корректурой в типографии перед выходом первой книжки». Как издатель (т. е. «тот, кто переводит рукопись в печатную форму и при этом тиражирует текст с целью получения прибыли»), он отвечал за финансовую сторону дела. На первых порах журнал ОЗ был взят им в аренду.

Редакция в Петербурге расположилась по адресу «на Невском проспекте, в доме Петропавловской церкви»[16]. Редактирование еще только превращалось в профессию (редактор как промежуточное звено между литературой и читателем - отдельная тема)[17]. Как редактор Краевский подбирал сотрудников, отбирал произведения, правил слог статей, компоновал тексты в номера. Следует особо отметить, что он практически не вмешивался в текст своих авторов (такой пиетет к авторскому слову по тем временам был редкостью. Например, пресловутый Сенковский, издатель «Библиотеки для чтения», обычно отрезал конец рукописи и приписывал свое продолжение).

Краевский (здесь очевидно прослеживается влияние Одоевского) исповедовал идею использования журнала как мощного оружия общественного воздействия. Собственно, эта идея не потеряла актуальности и сейчас: журнал должен не отражать культурную ситуацию, а создавать ее, провоцировать определенные социокультурные сдвиги.

Выход первого выпуска обновленных ОЗ имел значительный эффект - получилась книжица вдвое, если не более, толще основного конкурента - «Библиотеки для чтения». ОЗ быстро заняли первое место в журналистике. Идея издания качественного энциклопедического («толстого») журнала «для всех», где рядом соседствуют куски «эстетического и внеэстетического материала», была плодотворной и своевременной. «Толстый» журнал (журнал для семейного чтения) старался угодить всем: он доставлялся по подписке, давая под одной обложкой разнородный материал, где каждый мог найти что-то для своего удовольствия.

Разделы «Критика», «Библиография», «Хроника» и «Смесь» требовали ежемесячного написания десятков статей и статеечек, рецензий и заметок (анонимные и псевдонимные эти материалы - предмет неустанного изучения «белинсковедов», «некрасововедов»). Авторами журнала были Одоевский, Герцен, Грановский, Катков, Достоевский и др. Но огромная доля материала приходилась, конечно, на Белинского.

Раздел «Современная хроника России» был довольно пресным - из-за цензурных условий. Подраздел «Народное просвещение, искусства, открытия» пестрел сообщениями «об открытии в Москве воскресных классов рисования для всех сословий», «о введении преподавания латыни при Новочеркасском окружном училище». ОЗ отмечали такие важные общественные явления, как появление коллективного труда-отчета об эпидемии холеры в Киеве в 1847 году - одного из важнейших статистических материалов для будущего изучения эпидемии холеры. Отдельно был выделен подраздел сообщений о фактах благотворительности, призванных служить общественным примером («В Демидовском Доме призрения трудящихся открыто отделение для питания бедных:»). Журнал, рассчитанный в том числе и на сельских хозяев и торговцев, предлагал раздел «Домоводство», а также давал сведения об урожае хлебов, продаже сельскохозяйственной продукции и пр. («торговля зеленым горохом идет в нынешнем 1852 году, как и в прошлом, урожай посредственный:»). В разделе «Науки» львиную долю материалов составляли заметки о новых изобретениях, исследованиях и открытиях (например, в номере давалась такая подборка: «Аэролиты»; «О шаманстве»; «Барон Александр Гумбольдт»; «Общий чертеж наук»:); большое место занимала публикация новых исследований по истории (в ОЗ печатались такие историки, как Иван Егорович Забелин, Сергей Михайлович Соловьев). В 1843 году сенсацию вызвала статья Александра Ивановича Герцена «Дилетантизм в науке» («Юноши тотчас оценили, в чем дело, и гурьбою ходили в кондитерскую читать»; «мне было очень весело слышать, большей награды мне не надо», - писал Герцен).

Особый расчет ОЗ был на женщин-читательниц: помимо таких разделов, как «Художества» и «Домоводство», был раздел «Моды», где описывались актуальные для данного сезона наряды и фасоны (нет сомнения, что к написанию статей такой тематики привлекались женщины!). Раздел «Смесь» радовал всех: «Три речи архиепископа»; «Нужна ли черноземная слизь для растений?»; «Африканская женщина-врач»; «Исследование о цвете атмосферы»; «Тайна автомата, обыгравшего всех в шахматы» и т. д.

Раздел «Критика» радовал любителей художественной литературы. В разделе «Словесность» публиковались произведения в стихах и прозе. Так, например, в одном из номеров ОЗ за 1839 год находим произведения Камоэнса, Скотта, Гюго, Хомякова, Гейне, Каткова и Лермонтова, Жорж Санд, Купера.

(Кстати, специалистами признано, что именно Краевскому мы обязаны сохранением значительной части лермонтовского поэтического наследия.)

Произошла «журнализация» литературы: чтение литературы, пусть в массе своей невысокого качества, перестало быть прерогативой обитателей салонов, к нему постепенно приобщились достаточно широкие, неискушенные слои публики.

***

Умный и энергичный, Краевский чутко угадывал требования читателей и здраво выбирал сотрудников. В первое время отдел критики был отдан Василию Степановичу Межевичу. Но Краевский быстро разочаровался в нем: в статьях Межевича было слишком много «общих мест». Уже через несколько месяцев Краевский заменил его Белинским (характерно, что при этом обиженный Межевич «перебежал» в конкурирующую с журналом булгаринскую «Северную пчелу» и уже вскоре начал нападки на ОЗ).

В конце 1839 года Белинский решился на переезд из Москвы в Петербург (он проработал в ОЗ до начала 1846 года). Белинский стал ведущим сотрудником «Отечественных записок», работая на пользу журнала и привлекая сюда авторов- своих «московских друзей», он действительно сделал его лучшим изданием своего времени. Авторами журнала стали Герцен, Грановский, Панаев, Катков, Кольцов, Достоевский и многие другие выдающиеся личности.

Виссарион Григорьевич Белинский считал не только критику, но и библиографию важной частью литературной деятельности: «Для публики здесь та польза, что, питая доверенность к журналу, она избавляется и от чтения и от покупки дурных книг, и в то же время, руководимая журналом, обращает внимание на хорошие». Практика складывалась на ходу: «Мы знали только, что библиографическая хроника должна была по возможности отличаться полнотою, что статьи следовало доставлять к известному сроку и что под ними не следовало выставлять имен авторов» (критика вообще была безымянной, как бы отражая точку зрения всего журнала). Это был не просто перечень, но «живая летопись современной литературы». И именно Белинский, «распорядитель критического отдела», окончательно сформировал ее стиль.

Расцветом критической деятельности Белинского и расцветом ОЗ были 1839-1846 годы. Вот пример общего мнения: «Отечественные записки» были в это время самым интересным из наших журналов: они представляли довольно разнообразный материал для чтения, сохраняя по крайней мере наружную пристойность и серьезное направление в предметах науки» (Михаил Александрович Дмитриев).

Материалы Белинского обожала молодежь: «Пять раз хаживали студенты в кофейные спрашивать, получены ли "Отечественные записки"; тяжелый номер рвали из рук в руки. "Есть ли Белинского статья? - Есть" - и она поглощалась с лихорадочным сочувствием: и трех-четырех верований, уважений как не бывало», - вспоминал Герцен. Критик оказался на острие интересов авторов, издателя и читателей. «Критика,- писал Белинский, - должна составлять душу, жизнь журнала, должна быть постоянным его отделением, длинною, не прерывающеюся и не оканчивающеюся статьею». Булгарин сразу почуял в Белинском опасного конкурента (встретив на Невском проспекте Панаева с Белинским, Булгарин, отозвав Панаева в сторону и узнав, кто с ним, спросил: «Так это бульдог-то, которого выписали из Москвы, чтобы травить нас?»[18]). Началась непрестанная борьба изданий. Краевский так комментировал тактику своего конкурента: Булгарин «ежегодно перед началом подписки умолял публику не подписываться на ненавистный журнал: грозил, что читатели раскаются: когда же угроза не брала, начинал выклевывать все промахи, все опечатки: уверял, что и за бумагу-то, и за печатание-то "Отечественные записки" должны бумажному фабриканту и так далее, - словом, входил во все домашние дела редакции».

Но ОЗ постепенно завоевывали публику. Начиная с 1841 года Белинский размещает в ОЗ ежегодное обозрение русской литературы. Как известно, примерно с 1842 года он окончательно пришел к методу «социальности» и именно с этой точки зрения стал оценивать все литературные и общественные события, сознательно используя издание как мощное оружие общественного воздействия. То же делали и другие сотрудники. «Мы пользовались новым трудом литератора или ученого как поводом поговорить о том, что составляло задачу журнала: Иногда мы писали двусмысленно, в уверенности, что многие уже выучились читать между строк» (Алексей Дмитриевич Галахов).

Белинский был авторитетным и суровым судьей, его журнальный приговор значил много. Известный факт: когда в рецензии он пренебрежительно отозвался о сборнике стихотворений молодого Некрасова «Мечты и звуки» (опубликованном под инициалами Н. Н.), это так подействовало на Некрасова, что тот сам скупил и уничтожил сборник, ставший вследствие этого библиографической редкостью (достоинства Некрасова Белинский оценил позднее).

***

В 1846 году, подводя некоторые итоги, Краевский писал, что в течение восьми лет с распространением ОЗ изменилась публика - «совершенно изменились ее понятия о достоинстве ученых и литературных произведений»[19]. Шло развитие книгопечатания, книготорговли и журналистики (связанные глубинно с изменением читателя), дающее более упорядоченную систему денежных выплат и, соответственно, постепенно вытесняющее прежние формы «покровительственных поощрений» (работа за «милость»). Люди интеллектуального труда, относительно финансово обеспеченные, «выходили из-под контроля», становясь в большей мере социально мобильными.

Роль прессы вообще тесно связана со становлением гражданского общества: ведь эта сфера предполагает кристаллизацию негосударственных структур[20]. Но сначала в российском обществе должны были оформиться «общественно-политические пристрастия».

ОЗ (с появлением в них Белинского) фактически открыли в русской журналистике демократическое направление. В царствование Николая Павловича было невозможно обсуждать общественно-политические вопросы, и авторы ОЗ переносили весь свой полемический задор в область литературных обсуждений.

Сотрудники Краевского и большинство его авторов были западниками, хотя сам он - в своих редких статьях - высказывал точку зрения, близкую к славянофильской.

В статье «Мысли о России», напечатанной в первом номере «Литературных прибавлений» за 1837 год, молодой редактор выразил свой взгляд на пути развития страны. Примерно в это же время было опубликовано знаменитое «Философское письмо» Чаадаева, противоречащее официальной доктрине; оно потрясло читателей своим историософским нигилизмом.

Пушкин, привлекая Краевского к работе в «Современнике», ценил его деловые качества и опыт журналиста (они общались накоротке, но отношения были в основном деловыми. Вот образец переписки Пушкина со своим сотрудником: «В статье Вяземского о Юлии Кесаре и Наполеоне есть ошибки противу языка в собственных именах. Например: Тарквин вместо Тарквиний, парфы вместо парфяне. Тиверий вместо Тиберий - и другие. Исправьте, сделайте милость, если заметите»).

Между прочим, не будучи богат, Краевский работал на «Современник» бесплатно. Видимо, опыт работы с Пушкиным был ценнее. Однако это знакомство было и небезопасно. В первый же номер (как говорилось - «на зубок») «Литературных прибавлений к "Русскому Инвалиду"», с начала 1837 года поступивших под редакцию Краевского, Пушкин дал свое стихотворение «Аквилон». После публикации последовала сцена, описанная современником: «Когда Краевский, по выпуске первого нумера своей газеты, представил его Уварову, своему начальнику, - тот принял его крайне сухо, и по выходе из кабинета Краевского сказал бывшему при этом кн. Михаил Александрович Дундукову-Корсакову: Разве Краевский не знает, что Пушкин состоит под строгим присмотром тайной полиции, как человек неблагонадежный? Служащему у меня в министерстве не следует иметь сношение с людьми столь вредного образа мыслей, каким отличается Пушкин»[21].

А вот другой пример поведения Краевского. В первые дни после гибели Пушкина «отечественная печать как бы онемела: до того был силен гнет над печатью своенравного опекуна над великим поэтом - графа Александра Xристофоровича Бенкендорфа. Цензура трепетала перед шефом жандармов, страшась вызвать его неудовольствие - за поблажку в пропуске в печать - слов сочувствия к Пушкину». Единственным изданием, поместившим теплые слова (и не просто теплые, а ставшие гимном погибшему гению), была газета «Литературные прибавления:», издаваемая Краевским. Заметка (анонимным автором которой был знакомец Краевского князь Одоевский) гласила: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! Наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть!»

Не можем удержаться, чтобы не привести описание реакции властей на публикацию, предпринятую Краевским, - настолько он характеризует обстановку в русской журналистике и обществе в целом:

«:А. А. Краевский на другой же день по выходе номера газеты был приглашен для объяснений к попечителю С.-Петербургского учебного округа князю М.А.Дундукову-Корсакову, который был председателем цензурного комитета.

- Я должен вам передать, - сказал попечитель Краевскому, - что министр (Сергей Семенович Уваров) крайне, крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! "Солнце поэзии!!" Помилуйте, за что такая честь? "Пушкин скончался... в средине своего великого поприща!" Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж?! :Писать стишки не значит еще, как выразился Сергей Семенович, проходить великое поприще!»

Попечитель добавил: «Министр поручил мне сделать вам, Андрей Александрович, строгое замечание и напомнить, что вам, как чиновнику министерства народного просвещения, особенно следовало бы воздержаться от таковых публикаций»[22] (Краевский состоял тогда на службе в министерстве народного просвещения помощником редактора журнала министерства и одновременно членом Археографической комиссии, будучи, таким образом, вдвойне зависимым от министерства).

***

Особенностью развития журналистики времен «Отечественных записок» Краевского была ее подцензурность, необходимость получения санкции едва ли не на каждое движение. Требовалось найти такую форму, чтобы выдерживать баланс между остротой издания (сиречь его коммерческим успехом) и «проходимостью» материала через цензурные препоны.

Отношения с правительственными учреждениями, прежде всего с цензурой, входили в обязанности издателя. «Цензурность» была компонентом требований к литературному произведению, и контроль лежал на редакторе. Специалисты констатируют, что каждый желающий выпускать периодическое издание, затрагивающее политическую и общественную тематику, вынужден был сотрудничать с III отделением (оно ведь во второй четверти ХIХ века помимо репрессивно-карательных функций несло функции «информационно-наблюдательные и пропагандистско-воспитательные»). Личные связи с представителями Министерства внутренних дел гарантировали гибкую политику, которая позволила бы, с одной стороны, выполнять намеченную программу, с другой - не допустить закрытия издания. Прямые отношения с III отделением вынуждены были поддерживать и Михаил Николаевич Загоскин, и Василий Андреевич Жуковский, и Николай Андреевич Полевой, и сам Краевский[23]. Известно, что Краевский присылал рукописи для предварительного просмотра Дубельту[24]. В середине 30-х годов программа задуманного Краевским вкупе с князем Одоевским «Русского сборника» (вместе с ручательством за благонамеренность редакторов!) была представлена на высочайшее воззрение самим графом Уваровым.

Уже чуть позднее для более радикально настроенных литераторов такая гибкая политика становится равнозначной предательству. Так, она была неприемлема для Герцена и Огарева (видимо, именно вышеуказанные связи Краевского имел в виду Огарев, когда упоминал в личном письме, что тот «немножко schmutzig» (нем. грязен).

Разумеется, Краевскому приходилось идти на компромиссы - то и дело в его письмах приходится читать о том, как тот или иной материал «зарезали» (характерный эпизод из письма: «Виссариону Григорьевичу низкий поклон: В статье: Никитенко (цензор) выкинул два листа: что делать! Он не любит Европы и не хочет признавать, чтоб в ней было что-нибудь порядочное: Утешьте В. Г.: браниться можно обиняками»). Бывали моменты, когда III отделение задним числом скупало номера ОЗ и предавало их аутодафе. Так, в начале 1850-х годов изымались из книжных магазинов и библиотек старые номера журнала с публикациями Герцена, который в это время разворачивал свою несовместимую с цензурой деятельность в эмиграции. Оценивая в целом деятельность ОЗ Краевского в 1871 году, представитель цензурного комитета говорит тем не менее о журнале как о «почти безукоризненном в цензурном отношении»[25].

Однако постепенно отдельные представители власти приходят к мнению, что «нельзя кроить печать как вицмундир». «Насилие, приказания и т. п. не производят хорошей прессы и не могут прекратить дурной» (так писал в своем дневнике в 1866 году министр внутренних дел Петр Александрович Валуев). Ему же принадлежит фраза: «Россия будет повиноваться по-прежнему, но молчать по-прежнему она уже не способна. Опасно не сознавать этой истины».[26] Однако это был уже новый этап развития взаимоотношений государства и прессы (после цензурной реформы - закона 6 апреля 1865 года).

***

Благодаря своей гибкости Краевский имел возможность предоставлять страницы своего журнала Белинскому, Герцену и другим «западникам», тексты которых казались ему интересными. Вот почему в 40-е годы развернулась конфронтация ОЗ и славянофильских изданий. Белинский «громил славянофилов и своим ярким талантом распространял по всей России европейские идеи, вынесенные им из Москвы, нередко впадая в крайность по страстности своей натуры, но всегда смягчаемый прирожденным ему эстетическим чувством», - вспоминал Борис Николаевич Чичерин, добавляя: «Но в то время петербургские и московские литераторы составляли одно целое». Однако славянофилы очень не любили ОЗ («Западник» Тимофей Николаевич Грановский писал в частном письме 1845 года: «Семейство Аксаковых буквально плачет о погибели народности, семейной нравственности и православия, подрываемых ОЗ и их гнусною партиею»[27]).

Крайние западники также не были довольны позицией Краевского: она была слишком «благонамеренной». Однако вот что при этом Грановский писал Панаеву: «Бросьте, ради Бога, ваши личные отношения: дело не в Краевском, черт с ним совсем! Я сам его не люблю, но существование и процветание его журнала необходимо».

***

Критика Белинского вызывала раздражение у многих. Для нас существенно, что неприязнь как к самому критику, так и к его творческой манере переводилась в социолингвистический план: намеки на необъективность как следствие невежества и низкого происхождения находим, например, в таком памфлете:

Все язвить - что знаменито;
Что высоко - низводить;
Чувством нравственным открыто
Насмехаться и шутить;

Лить на прошлое отраву
И трубить для всех ушей
Лишь сегодняшнюю славу,
Лишь сегодняшних людей;

Подточивши цвет России,
Червем к корню подползать -
Дух ли это анархии
Иль невежества печать?

«:»

Из числа журнальных хватов,
Он из их богатырей!
Гонит он аристократов
И кричит, что он плебей!

Кто же сам он? Что за хват он?
Из каких, то есть, людей?
В кабаке аристократ он;
А в гостиной он лакей! [28]

Отношения Белинского и Краевского постепенно менялись: «Умру на журнале и в гроб велю положить под голову книжку "Отечественных записок"», - так был настроен Белинский вначале. Затем: «Журнал губит меня. Здоровье мое с каждым днем ремезится и в душу вкрадывается грустное предчувствие». Дело в том, что ежемесячный выход толстого журнала требовал титанической работы сотрудников, главным образом - Белинского, который подписал соглашение с издателем на определенных условиях. Краевский же как человек аккуратный и педантичный требовал свое.

Надо было понимать, что за тонкая, требовавшая вдохновения натура была у Белинского. Когда он был увлечен статьей, он работал забывая все окружающее. Но теперь чаще требовалась другая работа. Белинский писал другу: «:Рука отекла: часов восемь сряду писал, не вставая. Говорят, я сам виноват, потому что откладываю писанье свое до последних дней месяца. Может быть, это отчасти и правда, но взгляни, ради Бога, сколько книг мне присылают: и какие еще книги- посмотри: азбуки, грамматики, сонники: и я должен непременно хоть по нескольку слов написать об каждой из этих книжонок»[29]. На этом фоне обострялась чахотка, которой Белинский был болен еще в Москве, плюс неудачный брак, безденежье, грубые доносы Булгарина. Все требовало отдыха от непосильного труда. Но иных источников дохода у критика не было. С горьким юмором Белинский замечает: «Я - Прометей в карикатуре. "Отечественные записки" - моя скала, Краевский - мой коршун».

Репутация Краевского как литературного барышника и бессовестного эксплуататора Белинского сложилась уже в 1840-е годы. Показательна фраза из более позднего письма Герцена и Огарева их московским друзьям, общим с Белинским знакомым: «Краевский дурно платит Белинскому»[30]. Сам же Герцен, недовольный тем, что ОЗ не хотят публиковать одну из его статей, пишет о Краевском: «Я не намерен затруднять его более своими статьями иначе, как получая немедленно 200 рублей с листа». Известный эпизод: Некрасов зашел на квартиру Белинского, когда тот вел подсчеты своих средств, думая, как свести концы с концами, как выбраться из нищеты. «Да ведь Краевский обирает вас. Когда вы это поймете?» - возмутился Некрасов. Парадоксально, но тот же самый Некрасов, который обвинял Краевского в «недоплачивании» Белинскому, и сам позднее, в период руководства «Современником», получил аналогичные упреки[31].

Иннокентий Федорович Анненков, наблюдавший страдания Белинского, вспоминал: «Он никого лично не мог обвинить в устройстве гнетущих обстоятельств своей жизни - все исполняли по отношению к нему добросовестно свои обязательства, никаких притеснений он не испытывал», но «не было: возможности поправить дело, не изменяя обычных экономических условий, утвержденных раз навсегда»[32]. Попросту говоря - по своей непрактичности и кристальной честности критик не имел смелости потребовать у Краевского пересмотра условий.

Денежные счеты, которые ставятся обычно в вину Краевскому, возникают исключительно применительно к отношениям автор - издатель. Но полезно вспомнить, как Розанов в «Уединенном» рассуждает о том, что сами коллеги по литературному цеху неохотно помогали нуждающимся собратьям. Он вспоминает при этом как раз об отношениях «почти миллионера Герцена» с Белинским, вынужденным жить впроголодь; так же страдал и отчаянно нуждавшийся в помощи и не получивший ее от собратьев Глеб Успенский[33].

И тем не менее свое решение уйти из журнала Белинский формулировал так: «Я твердо решился оставить "Отечественные записки" и их бессердечного: владельца».

***

Белинский ушел из ОЗ в 1846 году.[34] Булгарин торжествовал: он оповестил публику, что и другие бывшие наиболее деятельные сотрудники ОЗ - Панаев и Некрасов «решительно оставили журнал», перейдя в редакцию «Современника», и теперь «главным сотрудником "Отечественных записок" остается г. Фурман, сочинитель нескольких детских книжек». Однако происки Булгарина были напрасны, ОЗ продолжали выходить и раскупаться. После ухода Белинского в ОЗ в качестве московского корреспондента продолжал работать Петр Николаевич Кудрявцев. Ему принадлежали такие крупные новаторские литературоведческие работы, как статья о Фете, отклик на первый сборник стихов Тютчева. Кудрявцев как один из ведущих историков-медиевистов и воспитанник Московского университета полемизировал на страницах ОЗ с Грановским, обсуждая особенности истории как суверенной науки:

Белинского в отделе критики заменил Валериан Николаевич Майков. Его талант отличался от таланта Белинского, но, по сути, он исповедовал в журналистике те же принципы: и «социальность», и «гуманность» присутствовали в его статьях. Достоевский писал: «Валериан Майков принялся за дело горячо, блистательно, со светлым убеждением».

В 40-е годы тираж ОЗ достигает рекордной по тем временам цифры - 8 тысяч экземпляров, им сопутствует небывалый читательский успех, но популярность и значение их постепенно падает после вступления на арену в 1847 году «Современника».

***

Между тем в 1848 году во Франции развертываются известные революционные события. Они имеют большой резонанс в среде «мыслящих» россиян. Например, услышав, что король бежал и провозглашена республика, Чичерин (тогда еще студент) «:пришел в неистовый восторг, влез на стол, драпировался в простыню и начал кричать: "Vive la RОpublique!"». Он же вспоминал: «Увлечение было общее; все тогдашние либералы исполнены были веры в человечество и ожидали чего-то нового от внезапно призванных к политической жизни масс»[35].

Надо сказать, что вначале наиболее подробная информация об этих захватывающих событиях печаталась именно в одном из изданий Краевского - в газете «Русский инвалид»[36], что принесло ему затем большие неприятности и вызвало гнев начальства. И вот тогда Краевский написал для ОЗ статью «Россия и Западная Европа в настоящую минуту», которая возмутила либералов своей подчеркнутой «благонамеренностью». Краевский убеждал читателя в том, что России ни в данный момент, ни в будущем (как он ошибался!) не угрожает революционная зараза. И вот почему (тут в Краевском проснулся историк): в Западной Европе одной из причин традиции революционной борьбы был феодализм, который, как он считал, в принципе отсутствовал на Руси - она «всегда жила: единодержавием и самодержавием»[37]. Указывая на «кровавые сцены и страх», которые «господствуют в новой французской республике», Краевский (не без резона) писал: «Теперь все убедятся, что нельзя избирать по воле образ правления, что каждое государство определяет себе образ правления историческим своим развитием».

Столь верноподданнически выдержанная статья (опубликованная в журнале, который в 30-40-х годах был проводником западнических идей!) была отмечена письменной благодарностью Министерства народного просвещения, но вызвала реакцию отторжения у демократически настроенной публики. Краевский сохранил ОЗ, но платой были эпиграммы с намеками на продажность:

Лишась Белинского бойца,
Журнал твой сделался смирнее;
А все не сделался честнее:
Ты видно в мать; журнал в отца![38]

Но, по совести говоря, нельзя не признать: Андрей Александрович в 1848 году не сказал ничего нового и неожиданного по сравнению с тем, что  он уже высказал в своих статьях 1837-1839 годах (его собственные статьи в газете «Санкт-Петербургские ведомости», официальным редактором которых он стал в1853-1862годы, отличались тем же официально-патриотическим пафосом, но были направлены на пропаганду капиталистического прогресса).

Увлекшись газетным делом и занимаясь более редактированием «Санкт-Петербургских Ведомостей», Краевский с начала 50-х годов передал ОЗ на попечение Степана Семеновича Дудышкина, который приобрел его полное доверие (Дудышкин с 1861 года считался соиздателем и вторым редактором ОЗ, хотя de facto был главным. Тенденция разделения функций редактора и издателя в это время становится общей). В это время в редакции появляются новые сотрудники, активно пишет сам Дудышкин (этот видный литературный деятель 50-60-хгодов, дружески связанный с Писемским, Тургеневым, Гончаровым, Лесковым и другими классиками, сейчас мало кому известен[39]).

Однако ОЗ середины 60-х годов переживают свой кризис: им недостает главного - «направления». То есть именно того, от чего открещивался  Краевский в 1839 году, организуя журнал, как он писал, «возможно полный, не принадлежащий ни к какой: партии». Тогда это было достоинством, но времена изменились.

***

Популярность ОЗ еще более упала после смерти Дудышкина (1866). И в 1868 году Краевский, оставаясь номинально издателем ОЗ, передает их ведение Некрасову. Историки журналистики определяют этот шаг Краевского либо как желание «нажиться на либерализме», либо объясняют политической беспринципностью Краевского»[40]. Демократическое направление в конце бурных 60-х годов действительно было более актуальным, а значит - более «доходным», и этого не мог не видеть Краевский.

Интересно, что шаг по передаче журнала Некрасову поначалу устроил и правительство: министр внутренних дел Валуев не препятствовал, т. к. «находил более удобным сосредоточить бродячие литературные силы бывшего "Современника" в одном журнале, полагая, что в противном случае они разбредутся по другим изданиям, что поставит в еще более затруднение цензурное ведомство»[41].

Краевский сосредоточил все свое внимание на основанной им в 1863 году газете «Голос». А между тем Некрасов и его соратники превратили ОЗ в «филиал» закрытого «Современника». Цензор Юферев в 1871 году писал: они «стараются представить совершенно верное продолжение этого приостановленного по высочайшей воле издания: подбор статей, система их расположения, содержание их, внешний вид издания, даже шрифт - все это как бы воскрешает "Современник", только под названием "Отечественные записки"». Каковы же были «вредные стремления» некрасовских ОЗ? - Это, по мнению цензора, «скорбь о бедном народе и вообще всей меньшей братии», «недоброжелательство к высшим классам общества и в особенности к дворянству», «систематическая группировка и подбор мрачных явлений нашей жизни» (читай - «чернуха») и, наконец, сочувствие западным лжеучениям и молодому поколению в его нигилистических проявлениях и в особенности в пессимистических взглядах на наш государственный строй»[42]. В общем, «Отечественные записки» Краевского кончились[43].

***

Еще в середине ХIХ века престарелый, но мудрый Жуковский отмечал с тревогой: «В наше время события приобрели быстроту неимоверную». Для Жуковского пределом скорости была скорость поезда. Именно поэтому ускорившийся поток событий он сравнивает с железной дорогой, «на которой роль движущей силы играет книгопечатание: легким паром газет, журналов и брошюр, по натуре ничтожным и скоро улетающим, приводит она в движение гигантскую махину мнений, а с ними и все здание общественного порядка: беда, если от нерадения или неразумия или запальчивости кондукторов произойдет столкновение».

Темпы жизни во всем мире действительно росли, требуя изменений, и ко многим из них имел отношение наш герой. Быстрые газеты перехватывают инициативу у журналов (аргумент Краевского в пользу газеты, который кажется нелепым, например, Достоевскому, таков: журнал «на целых четырнадцать дней отстанет от "Голоса", от его телеграмм и вчерашних известий»).

В 1866 году в России появляется первое телеграфное агентство. Его появление имело не только техническое значение: ведь до этого времени периодические издания не имели права получать политические телеграммы из-за границы прямым путем, а должны были перепечатывать их из государственных изданий. Краевский был одним из учредителей «Российского телеграфного агентства» (ав1871году он создал свое собственное - «Международное телеграфное агентство», которое успешно действовало 12 лет)[44].

Но главным делом Краевского на склоне лет с 1863 года была общественно-политическая газета «Голос». Издание, начав с четырех тысяч подписчиков в начале 1880-х годов, довело их до 25 тысяч.

Газета пережила ряд колебаний (одно время она была даже субсидируема правительством, позднее вызывала его ненависть). Большую осведомленность газете обеспечивали хорошие, как и раньше, связи Краевского с либеральной бюрократией: он всегда владел информацией, неприятной для властей. Да, «Голос» поддерживал самодержавие, но - лишь в той мере, в какой оно способствовало проведению реформ и развитию буржуазных отношений. Именно  поэтому за первые 15 лет существования газета получила 11 предостережений, три раза была приостановлена. В 1881 году начались новые гонения, и, наконец, в 1883 году газета прекратила свое существование (она получила от правительства «третье предупреждение» и была поставлена в невыносимые для издания условия).

***

Достоевский снисходительно писал о Краевском: «Все дело в том, что г-н Краевский в продолжение своей литературной карьеры не успел, за делами, сделаться литератором! Отнюдь мы этого не поставим ему в упрек. Да и смешно было бы утверждать, что всякий, кто не литератор, тот уж и не замечательный в литературе человек». Достоевский говорит это иронически, но он прав - по сути. Роль организатора, издателя до сих пор остается не оцененной в истории культуры.

Self-made man, Краевский добился своего - он приобрел вес в обществе и стал «публичной фигурой» (на Пушкинских торжествах в Москве в 1880 году присутствовали все «общественно значимые лица», в т. ч. Краевский - «от русской прессы»). После закрытия «Голоса» Андрей Александрович не ушел на покой, он занялся общественной деятельностью: член Санкт-петербургской городской думы, он был избран также в городскую училищную комиссию в Петербурге. Трудясь в качестве председателя, он много способствовал увеличению числа училищ и улучшению положения учащихся. Судя по опубликованным отчетам, он, как всегда педантично, вникал во все детали быта: снабжение детей книгами, бесплатные обеды и бесплатный проезд, воскресные школы и квартиры для «бесприютных», врачебный надзор над детьми и прогрессивное увеличение жалования учителям и т. д.[45] Помимо этого Краевский был одним из основателей «Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым», участвовал в«Обществе поощрения художеств» и других обществах.

После смерти Краевский оставил состояние в 1 миллион 100 тысяч рублей[46]. Из них он завещал 50 тысяч рублей на благотворительные цели (главным образом учащимся и обществам пособия литераторам, художникам и артистам). Разумеется, можно сказать: было из чего жертвовать. Но в списке имен людей, «вкладывавших» в литературу, имя Краевского стоит первым. Для сравнения скажем, что общая сумма всероссийского сбора на памятник Пушкину (вместе с банковскими процентами на медленно, 20 лет собиравшийся капитал) к 1880году достигла 106 575 рублей[47].

Краевского к концу жизни называли «Мафусаилом русской журналистики» - ведь его крупнейшие журнальные предприятия направлялись его рукой  на протяжении почти полувека. Тем не менее смерть издателя в 1889 году на 79-м году жизни вызвала поток газетных заметок и статей, в которых авторы были не склонны слишком уж превозносить его заслуги в русской культуре. Думаем, некоторая холодность русской общественности, в частности, объясняется тем, что в обстановке крайней политизированности общества умеренность Краевского, его склонность и умение находить компромиссы казались «продажностью».

Но вот нетривиальный некролог, который поместила газета «Русская мысль»: «:Краевский действительно был только издателем. Но возможно ли сказать, что тем же ограничивается и вся его литературная заслуга? Думать так могут только те, кто не отдает себе отчета в огромном значении, какое в движении сил умственных: играет организаторство». Если учитывать одно только то финансирование, которое обеспечивал Краевский своим изданиям, то он и тогда должен войти в историю литературы, считает «Русская мысль»[48]. Но он был действительно устроителем органов печати. А это - подбор людей, связи, налаживаемые для защиты изданий, «ходатайства о допущениях», добывание важных сведений и материалов, личное управление делами. Кроме того - знакомство и беседы с авторами, известная тактика, необходимая для работы с «начинающими» - это все «невидимые миру слезы», которые приходились на долю Краевского и составляли важную долю личного влияния на суть издаваемого.

Надо отметить еще одно - на протяжении всего этого времени «корабль» Краевского неизменно следовал в одном направлении. Начав свою деятельность еще в пушкинскую эпоху, когда складывались сами понятия «толстый журнал», «издатель», «редактор», «критик», он прошел свой почти 80-летний жизненный путь, относясь к жизни как к живому потоку перемен.

Но - Россия «не простила» Краевскому Белинского (подобно тому как не могла «простить» Годунову царевича Дмитрия). Коллективная память удивительно инерционна: Кажется, Краевский, этот крупный деятель культуры, умный, развитой, педантичный, изобретательный и осторожный, несмотря на все свои заслуги так и остался в памяти россиян издателем, «замучившим» великого критика.

---