Социальное иждивенчество – обратная сторона благоденствия

На протяжении истории человечество мечтало о счастье на земле, о справедливой благополучной жизни. Философы размышляли об идеальном государстве, посвящали ему специальные трактаты. «Утопия» Томаса Мора положила начало направлению социально-утопической мысли. Государство всеобщего благосостояния — один из важнейших феноменов ХХ столетия, попытка реального воплощения мечты об общественном идеале. В ХХ столетии государство всеобщего благосостояния пережило периоды высочайшего расцвета и кризиса. Рост социального иждивенчества в развитых европейских странах — одна из проблем демократии благосостояния, политики Welfare State. В чем причина этого социального явления? По своей структуре оно далеко не простое и имеет экономические, социальные, а также психологические основания.

Социальное иждивенчество как последствие социальной политики государства

В толковых словарях мы можем найти определения и трактовки понятия «иждивенчество»:

1. Иждивенчество — стремление во всем рассчитывать не на свои силы, а на помощь других, вообще жить за чужой счет. Иждивенческие настроения[1];
2. Иждивенчество —
   1. а) Положение иждивенца, иждивенки; б) состояние, пребывание на чьем-то иждивении.
   2. Перен. стремление жить, постоянно рассчитывая на чью-либо помощь, а не на свои силы и средства[2].

Опыт Спинхемленда (1795)

Великобританию называют первопроходцем в области теории и практики социального реформирования. Опыт Великобритании во многих отношениях был примером для других стран. Яркий эпизод — история борьбы с бедностью в Великобритании в эпоху промышленной революции. Одним из центральных событий этой истории стало принятие в 1795 году так называемого закона Спинхемленда.

Этот закон сыграл немаловажную роль в истории становления рыночных отношений в Великобритании. Для нас важно то, что благодаря закону Спинхемленда за сто лет до кризиса государства всеобщего благосостояния Великобритания столкнулась с феноменом социального иждивенчества.

Цель закона заключалась в обеспечении бедных минимальным доходом. Предполагалось выплачивать некую добавочную сумму к зарплате в соответствии с определенной шкалой. Чем же было вызвано введение этого закона?

В конце XVII — середине XVIII века слабости трудового законодательства (Статут о ремесленниках 1563 г., Закон о бедных 1601 г., Акт об оседлости 1662 г. и другие законодательные акты) привели к чрезвычайному обострению социальной ситуации, выявив его растущее несоответствие изменявшейся ситуации экономической.

Акт об оседлости изначально был одним из законов, направленных против бродяжничества и в помощь бедным. Указанное законодательство предусматривало комплекс мер — от суровых наказаний злостных бродяг до создания работных домов и общественных фондов для содержания бедных по приходам. При этом вводился институт, напоминавший прописку, для обеспечения оседлости. Приписанным к приходу признавали любого человека, прожившего в нем 40 дней. В том же документе была предусмотрена и возможность высылки по месту постоянного жительства в пределах названного выше срока. Акт гласил: «В силу некоторых неясностей в законодательстве беднякам не чинятся препятствия в переселении из одного прихода в другой, а тем самым в попытке поселиться в тех приходах, где имеются наилучший скот, большие площади пустошей или незанятых земель для постройки домов и много леса, который они могут сжигать и уничтожать», а поэтому устанавливалось, «что при поступлении жалобы... в пределах 40 дней после появления такого лица или таких лиц с целью поселиться указанным выше способом в любом жилище за годовую плату меньше 10 фунтов... любые два мировых судьи в согласии с законом вправе... выселить и отправить такое лицо или таких лиц в тот приход, в котором он или они на законном основании проживали»[3].

Принятие данного закона повлекло за собой различные правонарушения: приходские должностные лица при помощи подкупа побуждали бедняков своего прихода тайно переселяться в другие приходы и, скрываясь в течение 40 дней, приобретать там оседлость, чтобы таким образом освободить от расходов приход, к которому они, собственно, принадлежали. Поэтому позднее было постановлено, что 40-дневное пребывание, необходимое для приобретения кем-либо оседлости, начинается только с момента представления этим лицом письменного заявления с указанием его местожительства и состава его семьи церковному старосте или попечителю прихода, в котором оно собиралось поселиться. «Выселение человека, не совершившего никакого преступления или проступка, из избранного им для жительства прихода, — писал Адам Смит, — представляет собою очевидное нарушение естественной свободы и справедливости. Однако простой народ Англии, столь ревностно относящийся к своей свободе, но подобно народу большинства других стран никогда правильно не понимающий, в чем именно она состоит, уже более столетия терпит это угнетение»[4].

Говоря об ответственности, возложенной на приходы, не стоит забывать, что до 1795 года не было прекращено действие законов о бедных, изданных еще в 1601 году. Нищенство сурово каралось, за бродяжничество полагалась смертная казнь. Закон о бедных 1601 года определял, что здоровых бедняков (т. е. тех, кто был способен зарабатывать себе на жизнь физическим трудом, если бы только для него нашлась работа) следует принуждать к труду, чтобы они могли отрабатывать свое содержание, обеспечивать которое должен был приход; «обязанность призрения бедным была недвусмысленно возложена на приход, имевший право собирать необходимые суммы через местные налоги или взносы. Платить их должны были все домохозяева и землевладельцы, как богатые, так и небогатые, в соответствии со своими доходами от земли или домов»[5].

Такая картина сложилась в Англии к концу XVIII столетия. Законодательство требовало проведения серьезных реформ.

Введенный в 1795 году закон Спинхемленда был попыткой снизить социальную напряженность, предотвратить возможные революционные действия. И это в принципе удалось: «Ни одна мера никогда не встречала столь всеобщего одобрения. Родители были избавлены от заботы о детях, а дети больше не зависели от родителей; хозяева могли сколько угодно понижать зарплату, а их работникам, как усердным, так и нерадивым, уже не грозил голод; филантропы приветствовали эту меру как акт милосердия, пусть и не совсем справедливого, а эгоисты легко утешались той мыслью, что милосердие это обходится им не слишком дорого, и даже налогоплательщики не сразу поняли, что должно произойти с налогами при новой системе, провозгласившей "право человека на жизнь" независимо от того, зарабатывает он на нее или нет»[6].

Лишь спустя некоторое время стало ясно, что следствиями закона наряду с серьезным экономическим спадом явились тотальное обнищание народных масс и их деморализация, что поставило в тупик английское общество той эпохи. Первое и наиболее явное последствие ярко характеризует пословица того времени: «Сел на пособие раз — не слезешь с него никогда».

Каковы еще последствия принятия закона Спинхемленда? Прежде всего это катастрофическое падение производительности: «Уже через несколько лет производительность труда опустилась до уровня, характерного для пауперов, предоставив, таким образом, работодателям еще одно основание не поднимать зарплату выше шкалы. Ибо если интенсивность труда, его качество и эффективность падали ниже определенного уровня, то он уже ничем не отличался от простого "валяния дурака", от видимости работы, которую сохраняли ради приличия»[7].

Во-вторых, фактически был уничтожен рынок труда: «Реальная заработная плата должна была постепенно опуститься до нулевого уровня, и таким образом все затраты на содержание работника легли бы на приход... Будь у рабочих право объединяться для защиты своих интересов, система денежных пособий могла бы, конечно, оказать противоположное влияние на средний уровень заработной платы, ибо действиям профсоюзов в значительной степени способствовала бы система помощи безработным, предусматривавшаяся столь широким применением законодательства о бедных»[8]. Но «право на жизнь», в сочетании с несправедливыми законами 1799—1800 годов против рабочих союзов (профсоюзы разрешили лишь в 1870 г.), привело к падению заработной платы и массовому пауперизму.

Более того, «финансовое осуществление "права на жизнь" приносило, в конечном счете, несчастье тем самым лицам, для которых оно, казалось бы, должно было стать спасением»[9]. Это непосредственным образом следует из нашего предыдущего вывода — сведения на нет рынка наемного труда. Поскольку главным следствием системы пособий стало то, что уровень заработной платы опустился ниже прожиточного минимума, фермеры не желали нанимать работников, у которых оставался хотя бы крошечный клочок земли, поскольку человек, владевший собственностью, не имел права на пособие от прихода, а обычная заработная плата была столь низкой, что человек не мог обеспечить существование семьи без дополнительной помощи в том или ином виде. Поэтому в некоторых районах шанс найти работу был лишь у тех, кто содержался за счет налогоплательщиков; те же, кто пытался обойтись без пособий и зарабатывать на жизнь собственным трудом, едва ли могли где-либо устроиться. Таким образом, те, кто хотел заработать больше, чем могло бы обеспечить пособие, просто не могли этого сделать. Соответственно даже у тех, кто был готов и хотел трудиться, это желание и эта готовность постепенно пропадали. Поланьи говорит о том, что, оказавшись в замкнутом кругу этой системы, человек попадал в ловушку. Закон искусственно превращал полноценных работников (тех, кого мы выше назвали здоровыми бедняками) в пауперов, размывал границы между рабочим классом и классом пауперов, превращая их в одну серую массу нищих.

Поланьи называет закон Спинхемленда орудием деморализации масс: «Налог в пользу бедных превратился в желанную добычу для многих... Чтобы урвать свою долю, наглецы и грубияны пытались застращать начальство; развратники выставляли напоказ незаконнорожденных детей, которых нужно было кормить; бездельники, скрестив на груди руки, спокойно ожидали, пока им ее принесут; невежественные девицы и парни на эти деньги венчались; браконьеры, воры и проститутки вымогали их угрозами; сельские мировые судьи щедро раздавали их ради популярности, а попечители — для того чтобы освободить себя от лишних забот. Вот как расходовались эти средства...»[10].

Так призванный сдержать рост нищеты закон Спинхемленда привел к тяжелейшим социальным последствиям, которые Великобритания переживала в течение последующих 40 лет. Лишь в 1834 году парламент, избранный на основании новой избирательной системы, отменил закон Спинхемленда. «Согласно новому закону лица, живущие самостоятельно, впредь лишались права на пособие. Закон проводился в жизнь дифференцированно и на общенациональном уровне; в этом отношении он также означал решительный разрыв с прежней практикой. С дотациями к заработной плате было, разумеется, покончено»[11]. В 1834 году также были приняты поправки к законодательству о бедных, в корне изменившие ситуацию[12].

Ловушка эгалитаризма[13]

Повышенный интерес к возможностям социальной политики в преддверии XX века был определен социальными и внутриполитическими причинами. Экономические трансформации новой индустриальной эпохи, повлекшие за собой серьезные социальные сдвиги, все более отчетливые и правдоподобные перспективы уже не природных, а социальных катастроф, кардинальные нарушения социальной стабильности требовали перехода от фрагментарной, разовой политики решения социальных проблем к созданию социальной политики как направления внутренней политики государства.

Либерализм и эгалитаризм можно рассматривать как два полюса возможной реализации программ общественного благоустройства. Вот, собственно, в этих пределах — между свободой и равенством — и складывались возможные концепции и модели проводившейся социальной политики.

Либерализм — понятие, пережившее более чем двухвековую историю и проникшее в самые разные области общественной жизни. За это время понятие либерализма пережило множество содержательных трансформаций, трактовок, интерпретаций. Однако для социальной политики термины либерализм, либеральный — это символы политики, апеллирующей к социальной и экономической самостоятельности индивида, декларирующей если не полный отказ от государственного вмешательства, то максимальное его сокращение и ущемление в правах.

Что же касается эгалитаризма — то эта программа общественного устройства также сыграла большую роль в истории человечества. Идея разумной и целесообразной деятельности по преобразованию общества на основах равенства достигла своих высот в марксистской философии. Изучение особенностей капиталистического способа производства, а также положения рабочего класса как неимущего было предпринято в марксизме с целью обоснования неизбежности построения справедливого общества и ликвидации социального неравенства посредством пролетарской революции.

Марксизм во многом определил особенности эгалитаристской интерпретации феномена бедности в XIX веке, представлявшей бедность как социальное зло, следствие несправедливости распределительной системы (Ж.—Ж. Э. Реклю), а также производственных отношений (К. Маркс, Ф. Энгельс).

Эгалитаризм заложил основы социальной политики, строящейся на принципах равного распределения. Преимущественно эта социальная политика осуществляется в условиях патернализма (СССР, скандинавский вариант с явным стремлением к равенству в доступности социальных услуг).

Опыт различных государств выявил, что эгалитаризм как путь решения социальных проблем при всей своей привлекательности еще задолго до ХХ столетия доказал свою недееспособность.

В ХХ веке СССР также испытал все плюсы и минусы уравниловки. С одной стороны, эгалитаризм как принцип социальной политики сыграл важную роль в обеспечении общедоступности социальных благ для советских людей. На его основе в СССР была достигнута всеобщая грамотность, улучшены жилищные условия миллионов людей, снижена заболеваемость по большинству болезней, увеличена продолжительность жизни. Вместе с тем эгалитаризм снижал стимулы к труду у населения, отрицательным образом влиял на качество предоставляемых услуг. При этом декларируемые государством эгалитаристские принципы часто вступали в противоречие с многочисленными привилегиями номенклатурного класса[14].

Равенство — этот девиз великих буржуазных революций — в современном мире давно уже трактуется не как равенство распределения, а как равенство стартовых возможностей.

Двести лет после Спинхемленда

В ХХ веке социальное иждивенчество рассматривается как одно из негативных последствий политики Welfare State. Политика благосостояния в таких прогрессивных странах, как Великобритания и США, при всех ее положительных сторонах, подвергалась также и критике, главным образом за то, что она делает общество пассивным и зависимым. Существует значительный корпус литературы по этому вопросу, проблема социального иждивенчества серьезно обсуждается на политических и экономических форумах. Исследователи отмечают, что реципиенты социальной помощи все чаще квалифицируются как безответственные и слабовольные, не желающие работать до тех пор, пока на это их не спровоцирует реформа Welfare State[15]. В США реформа Welfare изменила программу, именуемую «Помощь семьям с детьми-иждивенцами», на «Временную помощь нуждающимся семьям», дабы подчеркнуть временность ограничений и необходимость трудоустройства для реципиентов социальной помощи. Политики заявляют, что такие изменения не решают проблему зависимости, иными словами, проводят идею, что общество благосостояния делает своих реципиентов (получателей материальной помощи) зависимыми от государства и неспособными обеспечивать себя и свои семьи[16].

Существует мнение, что начиная регулярно получать материальную помощь от государства, например, во время беременности или в связи с сокращением на работе, реципиенты привыкают к обеспечению и деградируют. Способность зарабатывать и нести ответственность за себя и свою семью атрофируется, индивиды начинают во всем полагаться на государство. Предполагается, что краткосрочная и непреднамеренная (в силу обстоятельств) зависимость перерастает в намеренную и долгосрочную — в иждивенчество.

«Общество благосостояния медленно, но верно делает людей зависимыми» — вот самый распространенный стереотип. В американских СМИ эта проблемная тема среди всех обсуждений, касающихся общества благоденствия, является доминирующей, что демонстрирует большую обеспокоенность этим вопросом в обществе.

Западные исследователи о социальной зависимости

Исторический контекст

Отношение к зависимости и иждивенчеству в обществах всеобщего благоденствия (Welfare dependency) менялось с течением времени. Прослеживая генеалогию понятия и самой концепции зависимости, американские исследователи Фрейзер и Гордон в статье «Генеалогия зависимости: попытка анализа ключевого слова для американского общества благосостояния»[17] показывают, что в то время как иждивенчество было приемлемым статусом для некоторых индивидов (включая матерей с маленькими детьми), для других индивидов (для всех взрослых) оно становилось жестко стигматизированным статусом.

Фрейзер и Гордон прослеживают, как постепенно менялось понятие зависимости, какие коннотации и оттенки оно приобретало в эволюционирующем историческом и социальном контексте. Они задаются вопросами, почему темы бедности и неравенства обсуждаются в контексте проблемы Welfare dependency, почему вообще социальные службы стали ассоциироваться с зависимостью граждан в определенно негативном значении? Они предпринимают попытку проследить, как использовалось понятие зависимости в ходе истории, какие события влияли на понимание этого слова, изменение его смысла, добавление новых коннотаций. Фрейзер и Гордон считают, что «термины, описывающие социальную жизнь, обладают некоей активностью, способной вносить изменения, формировать действительность». Именно поэтому важен анализ такого понятия, как зависимость, — в разных значениях оно и однокоренные слова практически на протяжении всей истории являлись определениями социальных отношений.

Авторы статьи отмечают, что в современных социально-экономических условиях «политические деятели, придерживающиеся различных взглядов (консерваторы, либералы, демократы), солидарны в критике Welfare dependency»[18]. Эксперты в области политики соглашаются, «что (Welfare) зависимость наносит вред, подрывает мотивацию людей содержать себя самостоятельно, она изолирует и стигматизирует реципиентов таким образом, что подчеркивает, акцентирует, что они являются низшим классом, как по мировоззрению, так и по условиям жизни»[19].

Обратившись к историческому контексту проблемы социальной зависимости, Фрейзер и Гордон рассмотрели разные этапы формирования этого явления.

1. Америка в 1890—1945 годах

   Согласно исследователям, «характерное употребление термина "зависимость" в связи с обществом благосостояния возникло, было разработано в США»[20].

   США были особенно активны в действиях по формированию иждивенчества как одной из характерологических особенностей современного человека, как одного из его недостатков. Из-за того что в стране не было сильного, влиятельного наследия феодализма или аристократии, а следовательно, и общепринятого понимания смысла взаимовыгодных отношений между господином и подданным, — древние, преиндустриальные значения зависимости как нормального, главенствующего, разделяемого большинством состояния — были слабы, а уничижительные, оскорбительные значения, коннотации превалировали[21].

   Этим во многом объясняется, почему в США разрабатывают эту тему в контексте негативного отношения к определенным группам реципиентов — молодых афроматерей и других представителей бывшего населения колоний, в подобном положении оказалось и зависимое население Австралии (исторически зависимыми были аборигены): «Зависимость от поддержки все больше стигматизировалась (те, кто был на содержании государства, оказывались в положении заклейменных), все сложнее и сложнее становилось надеяться на такую помощь, не чувствуя при этом на себе клейма бедняка»[22].

   Чтобы освободить получающее помощь население от стигмы, реформа 1890 года ввела слово dependent (зависимый), заменив им слово pauper[23]. Сначала термин относили только к детям (невинным жертвам), затем, в начале ХХ века, стали относить его и к взрослым. После Второй мировой войны слова «зависимый» и «зависимость» зафиксировали свои уничижительные, оскорбительные и даже расистские коннотации. Так, попытка освободить зависимых от их клейма посредством замены «бедняков» на «зависимых» провалилась[24]. Даже после периода Великой экономической депрессии люди принимали государственную помощь после долгих колебаний, сомнений и со стыдом, настолько сильна была стигма.

   Однако в некотором смысле ситуация была смягчена. Не все воспринимались как одинаково зависимые. Быть на обеспечении государства — не обязательно значит быть dependent[25]. Критика государственного обеспечения — это не однозначное осуждение любых его проявлений. Вопрос о государственной поддержке с одной стороны пенсионеров и безработных молодых людей, а с другой — малолетних матерей-афроамериканок общество воспринимает по-разному.

2. Постиндустриальное американское общество

   Большинство американцев до сих пор разделяют форму государственного обеспечения на два типа: Welfare и non-Welfare. При этом они считают, что только первый тип создает dependency — зависимость. Ко второму типу относятся, например, пенсионеры[26].

   Исследователи отмечают, что с течением времени негативная окраска термина «зависимость» приобретает новые оттенки. Если в индустриальном обществе зависимость от государства еще могли в ряде случаев воспринимать как нечто естественное и правильное, то в постиндустриальном обществе ситуация значительно меняется. Все формы зависимости теперь воспринимаются не иначе как резко негативно: их следует избегать, и все они достойны порицания. Более того, зависимость стойко ассоциируется с феминистской и расистской подоплекой[27].

   «Больше нет самоочевидно "хороших" форм взрослой зависимости в постиндустриальном обществе», — пишут Фрейзер и Гордон[28].

   Почему же с течением времени негативное отношение к термину «зависимость» усугубляется? Этому способствовали как медицинские (ассоциация с патологией, отсылка к алкогольной и наркотической зависимости), так и психологические причины: «В 1950-х годах социальные работники, испытав влияние психиатрии, начали диагностировать зависимость как форму незрелости, недоразвитости, распространенную среди женщин, особенно среди матерей-одиночек»[29].

   В 1980-е годы отмечается культурная паника по поводу зависимости. Американской психиатрической ассоциацией официально кодифицирована психопатология Dependant Personality Disorder (расстройство личности как психическое расстройство — зависимость, неполноценность): «Люди с таким расстройством неспособны принимать решения без избыточного количества советов и гарантий от других, они даже позволяют делать выбор за них... заболевание чаще диагностируют у женщин»[30].

   Кроме того, зависимость связывается в сознании людей и с расистской идеологией: «К 1970-м годам чернокожая мать-одиночка олицетворяет Welfare dependency». В результате устранения ряда дискриминационных практик афроамериканцы относительно уравнялись в правах, и афроамериканкам также стали доступны такие льготы, как государственное обеспечение. Таким образом возник новый стереотип: чернокожая незамужняя мать-подросток на обеспечении[31].

   Завершают свое рассмотрение Фрейзер и Гордон словами: «Welfare dependency раздули до поведенческого синдрома, отчего эта зависимость воспринимается теперь еще более достойной презрения»[32].

   Примечательно, что, рассуждая о проблеме зависимости, исследователи обращаются к истории. В этом есть попытка не только объяснить, но и оправдать зависимость. Показать, что это не столько углубление тренда, сколько своеобразное возвращение к нормальному состоянию. Энди Бланден в статье «Зависимость от благосостояния: критика с позиций истории», вслед за Фрейзер и Гордон, проследившими генеалогию понятия, обращается к «исторической критике». Так, например, он показывает, что в прекапиталистическом обществе быть зависимым было абсолютно нормально. Быть зависимым означало быть частью целой системы, встроенным в нее и занятым необходимым трудом. «Состояние зависимости, — пишет Бланден, — было в полной мере приемлемым и покрывало подавляющее большинство, за исключением лишь высшего слоя дворянства, знати с одной стороны и бродяг и иностранцев — с другой»[33]. Только спустя десятилетия статус независимого индивида, наемного работника, не встроенного в феодально-вассальную систему, получил признание.

   Итак, стало возможным выделить два типа зависимости, более не слитые воедино, — экономическая и социально-правовая. Среди зависимых — бродяги, рабы, коренное население колоний[34].

   Бланден пишет, что в ХХ веке появился новый тип зависимости («придуманный» именно в прошлом столетии) — «домохозяйка»: «Ведение домашнего хозяйства было институционализировано в качестве новой формы патриархального подчинения... Если наемный труд теперь расценивался как форма независимости, то домашнее хозяйство было формой зависимости, которую полагали более приемлемой для женщин»[35].

   Когда же колонизированные нации сбросили с себя мантию зависимости в ходе национальной борьбы за освобождение в 1945—1975 годах, «экономическая зависимость» на Западе приобрела коннотацию, отсылающую исключительно к слабому полу. «Феминизация зависимости, — пишет Бланден, — теперь в экономическом проявлении, акцентировала стигматизацию зависимости, уже повязанной расистскими коннотациями, унаследованными от колониальной политики»[36].

   Бланден выделяет еще один аспект зависимости. Он отмечает, что период подъема Welfare State соотносится с институционализацией организованного рабочего движения. Первые профсоюзы были в той же степени «обществами взаимопомощи», в какой они являлись организациями «классовой борьбы»: «Сама организация рабочего класса, — пишет исследователь, — была воплощена в системе взаимопомощи: 100 лет назад рабочее движение преуспело в институционализации таких программ, как предоставление государством всеобщих прав и льгот; побочным эффектом такой институционализации было субъективное и объективное "порабощение" самого рабочего класса»[37].

   Можно считать, что с этого времени проблема зависимости актуализируется. Тогда же и зародилось «неравенство» и подчеркнуто разное отношение к реципиентам — низшую позицию занимали женщины и коренное население, которое оттеснялось от пользования своей же землей. Претендентов на государственные льготы сразу же непроизвольно поделили на заслуживающих и не заслуживающих материальной поддержки. Следовательно, обозначилась дилемма между универсалистским и целевым характером социального обеспечения. Первый требует огромных затрат и не предупреждает возможное иждивенчество, но и не способствует стигматизации различных слоев общества.

   Идея, что Welfare может породить «привычку к зависимости», относится ко времени Великой экономической депрессии 1930-х годов. В 1950-х годах психиатры начали диагностировать зависимость как расстройство психики, особенно распространенное как форма незрелости, недоразвитости среди женщин, в частности, молодых матерей. Бланден отмечает, что эта психологическая тема сегодня обсуждается повсеместно[38].

Экономический аспект

Обеспокоенность проблемой Welfare State dependency разделяет большинство развитых стран современного мира. Безусловно, государство должно поддерживать своих граждан, тем самым создавая условия для стабильности и развития. Но, видимо, есть предел, после которого это благо и разумное намерение дает обратный эффект.

Едва ли не самое распространенное мнение по поводу негативных последствий политики Welfare может быть выражено следующим образом. Welfare State порождает категорию людей, зависимых от государственной поддержки, иждивенцев. Люди становятся зависимыми от такого образа жизни, вследствие чего этот класс все растет, траты на его содержание увеличиваются с каждым годом, в то время как налогоплательщиков становится все меньше. «Расслабленное», пресытившееся общество деградирует, люди становятся все менее активными — они не видят смысла в том, чтобы обеспечивать себя самостоятельно, и воспринимают материальную помощь государства как должное, а свое зависимое состояние, соответственно, — как норму. В результате, во-первых, нет средств на поддержание политики Welfare, во-вторых, растет уровень безработицы, в условиях отсутствия конкуренции темпы развития общества, главным образом его экономической сферы, замедляются.

Welfare State пророчат далеко не лучшее будущее. Дуглас Бешаров в статье «Две дилеммы социального обеспечения: универсальный характер распределения благ против целевого, поддержка против зависимости» (1998) анализирует ситуацию в сфере социальной поддержки: «В течение ХХ в. государственные расходы стабильно росли, а с конца Второй мировой войны рост этих расходов главным образом был связан с программами социального обеспечения. Между 1969 и 1985 годами доход от налогообложения не мог сравняться с ростом расходов». Результатом этого в ряде стран стал дефицит государственного бюджета, так как налогообложение достигло своего потолка: налоги, доходов от которых не хватало, не могли более повышаться. Примерно в середине 1980-х годов развитые страны начинают в значительной мере сокращать расходы на социальные программы поддержки населения, и рост государственных расходов постепенно стабилизируется.

В Италии с 1933 года все не назначенные медикаменты пациенты, независимо от возраста, покупают за свой счет.

В Дании льготы по безработице выплачиваются только в период до пяти лет.

Во Франции стаж работы для получения полной пенсии должен быть минимум 40 лет, т. е. в среднем на пенсию выходят в возрасте 60—65 лет.

В Великобритании обучение в старшей школе стало платным[39].

Итак, государство тратит огромные средства на социальную поддержку безработных и малоимущих слоев населения, которые, естественно, являясь льготной категорией, не обременены налогами. Расходы на содержание таких групп граждан все растут, но средства при этом не возвращаются в казну, так что экономика становится неэффективной.

Проблема, с которой столкнулись многие развитые страны, — долгосрочный дефицит бюджета, связанный главным образом с социальными программами и демографическим спадом. «Возрастная медиана, — пишет Бешаров, — поднимается в развитых странах, что связано с увеличением средней продолжительности жизни, низким уровнем рождаемости...»[40]. Налицо старение населения, а значит, увеличение льготной группы пенсионеров относительно рабоче- и платежеспособного населения и обременение государственного бюджета. «К 2050 году процентное соотношение пенсионных расходов от ВВП увеличится практически вдвое во многих странах ОЭСР... Общественно-государственные расходы в сфере здравоохранения также возрастут по мере того, как "стареет" население. Предполагается, что к 2030 году во многих странах ОЭСР государственные расходы в сфере здравоохранения возрастут более чем на 20 % и на 45 % в США... Практически во всех странах ОЭСР предполагаемый рост госрасходов на пенсии и здравоохранение приведет к дефициту, нетипичному для мирного времени»[41].

Старение населения — это всего лишь одно условие, которое можно спрогнозировать и последствия которого — его требования и нужды в отношении Welfare State — проще всего просчитать. Но ведь оно далеко не единственное. Какое еще бремя ляжет в будущем на Welfare State? Что еще может увеличить государственные расходы? Прежде всего это социальные, экономические, технологические изменения. Итак, «постиндустриальные» общества сталкиваются для поддержания Welfare State с огромными потребностями, нуждами, ряд которых еще неясно, смутно, едва осознается официальными прогнозами.

В этом контексте сворачивание универсалистских программ — это не игнорирование потребностей населения, а попытка сохранить деньги налогоплательщиков. Это попытка создать фонды, способные увеличить финансирование наиболее нуждающихся реципиентов социальной помощи, попытка поддержать новые социальные программы или сохранить текущий уровень поддержки в существующих социальных программах при условии, что количество реципиентов растет. Другими словами, это попытка распределения ограниченных ресурсов в системе социальных Welfare программ.

Психологический, моральный аспект проблемы

Следует отметить, что наряду с активной критикой самого факта социального иждивенчества как негативного последствия политики всеобщего благосостояния в последнее время авторы не столько критикуют, сколько защищают, стараются оправдать иждивенцев. Исследователи отмечают, что слово «иждивенец» не вполне корректно в данной ситуации, и в частности употребление именно этого слова формирует негативное отношение общества к классу зависимых от государственной поддержки людей. Эти люди находятся в ловушке политических программ и ценностей, которые государство постулирует. Система как она есть (помимо того чтобы помочь материально) в значительной степени подавляет людей, третирует их. Это не всегда вызывает протест и борьбу, то есть желание вырваться из состояния зависимости, но даже напротив — усугубляет зависимость. Люди не верят в себя, не видят нормальных условий и возможностей, а следовательно, и не действуют, поскольку считают это бессмысленным. Бланден задается вопросом: «Почему вообще мы называем людей, оказавшихся в подобной ситуации, иждивенцами? Это еще больше закрепляет стигму и усугубляет проблему.

Как можно обвинять класс в иждивенчестве, как он может вести себя иначе, если он в течение долгого времени угнетался государством, а следовательно, и обществом?» [42].

Социальное обеспечение условно разделялось на два потока (first-track и second-track). Под таким разделением подразумевался статус реципиента, заслуживающего или не заслуживающего помощи. «Чернокожее население США и женщины были преднамеренно исключены из первого потока, так же как и коренное население в Австралии.»[43], — пишет Бланден.

Таким образом, зависимость — не столько моральная проблема индивида, сколько социально-политическая проблема, проблема государства. Во-первых, должны быть созданы нормальные условия, чтобы люди могли зарабатывать. По сути блага принадлежат обществу, но поставляются они в извращенной форме — как услуга и одолжение, в то время как они должны быть заслуженной платой трудоспособному населению. Во-вторых, проблема Welfare dependency — это проблема стигматизации льготников. Ни один реципиент не станет жаловаться на предоставляемые льготы; подчинение, подавление, которое этому сопутствует, — вот реальная проблема, так же как и стигма, ассоциируемая с такой субординацией.

Разрешима ли проблема социального иждивенчества?

Исследователи высказывают предположение, что нельзя решить проблему социального иждивенчества, зависимости от Welfare, ограничиваясь предоставлением необходимых благ. Необходимо воспитание в обществе ценностей, которые бы способствовали стремлению людей к независимости. Нужно не столько помогать материально, сколько создавать условия, чтобы люди могли зарабатывать сами. Люди должны чувствовать, что они нужны, что они могут принести пользу — могут быть комфортно встроены в систему и эффективно работать в ней. Будь то возможность создания частного бизнеса, работа в государственных организациях и участие в государственных проектах, волонтерство и т. д.

Человеку необходимо самоопределение, которое возможно только тогда, когда он встроен в систему и является ее востребованной и функционирующей частью, именно это и дает веру в себя и поднимает самооценку, а значит, дает мотивацию действовать эффективно. Ведь человек заинтересован не только в вознаграждении, но также и в том, чтобы быть полезным, чувствовать свою востребованность. В основе Welfare policy лежит извращенное допущение, что самооценка, степень удовлетворенности жизнью, счастье зависят от дохода. На самом же деле в самооценке человека ключевую роль играет оценка его окружающими. Востребованность, дающая осознание, что ты нужен другим людям, и есть такая позитивная оценка индивида обществом.