Дурное образование – хороший лифт

Предлагаемые ниже соображения основаны на общеизвестных фактах. На новизну не может претендовать и их интерпретация. Единственное, что мы попытались сделать в этих заметках — придать социологический статус расхожим суждениям и наблюдениям, которые обычно называют бытовыми. В таком упражнении мы видим важный смысл. Общество наше во многих сферах, в том числе образования и мобильности, функционирует одним образом, а официально — на языке управления, на языке власти — утверждает о себе иное. В таких условиях управление не может быть эффективным. Язык социологии, как мы полагаем, способен выступить посредником между языком жизни и языком управления.

В России, как и во многих других странах, получение образования всегда было для одних целью, для других — средством. Мы будем говорить об образовании как средстве повышения статуса, то есть средстве социальной мобильности. Стоит различать, однако, типы мобильности, которые подобное средство обеспечивает.

В обществах нового и новейшего времени протекает «нормальный» социализационный процесс массового характера. Получение определенного образования позволяет поколениям занять предназначенные им в данном общественном устройстве социальные позиции. Каждый шаг на образовательном пути тогда приобретает значение статусного продвижения — индивидуального и коллективного. В нашей социальной практике образовательный процесс — поскольку он существенным образом связан с движением социального времени — оказывается сплетенным с другим процессом приобретения статуса, взрослением.

Образование построено как достижительный и соревновательный процесс. Достижительность выражается уже в том, что посредством перманентных проверок и оценок результатов учащихся их непрерывно ранжируют. Микромобильность — повышение или понижение статуса в соответствии с полученной оценкой — встроена в образовательный процесс как важнейшее внешнее условие образования.

Этот процесс предполагает также коллективное продвижение по шкале статусов вверх. В таком смысле образование является не достижительным, а прескриптивным. Таким же, как и само социальное существование во времени. Социализация обозначает и предполагает повышение статуса в силу самого факта существования человеческого существа во времени. Возраст — это обозначение приписанного статуса, который индивид имеет право и обязан занять на каждом отрезке своей жизни, то есть своего социального существования. Процесс взросления человека протекает не по его воле и не в результате его действий, но ввиду присутствия индивида в едином социальном времени данного социума. Образование, став всеобщим, соединилось с этим процессом и приобрело новую функцию — сделалось его формой. Отсюда два весьма важных для дальнейших рассуждений следствия.

Образование дает возможность индивиду за счет личных усилий или качеств приобрести статус более высокий, нежели у других участников образовательного процесса, осуществить вертикальную мобильность достижительного типа. Но образование в силу упомянутой сращенности с процессом смены возрастных аскриптивных статусов перемещает индивидов по статусной шкале и независимо от их воли и качеств. Само участие в образовательном процессе (ибо он становится главной, хотя и не единственной формой социального существования человека) помещает его (при каждом переходе со ступени на ступень) вместе с ровесниками на более высокую статусную позицию.

Сегодняшнее образование сложилось из двух компонент. Первая — это классическая форма советской образовательной системы. Вторая — наполняющее эту форму постсоветское содержание.

Начало 1990-х ознаменовалось чередой социально-политических преобразований и кризисов (российские граждане предпочитают вспоминать не первые, а только вторые). Часть преобразований была вызвана кризисами, часть кризисов была вызвана преобразованиями. Так или иначе, произошли две важнейшие перемены. Одну можно назвать вынужденным переходом в постиндустриальную эпоху. В стране закрылись сотни, если не тысячи крупных (государственных) промышленных предприятий. Остановилось строительство. Рухнула государственная система снабжения и торговли. В тяжелый кризис вошло коммунальное хозяйство, другие системы оказания услуг населению. Наряду с этим граждане впервые получили возможность заниматься предпринимательством. Сначала частный сектор устремился в розничную и мелкооптовую торговлю, а далее стал распространяться в сферу услуг, то есть туда, где требовались наименьшие стартовые вложения и где быстрее всего оборачивались деньги. Имевшиеся средства вкладывались в товар и в рабочую силу. Степень механизации и энерговооруженность такой торговли, такого сервиса были минимальными. Там преобладали простые виды труда. В силу этого народившаяся сервисная экономика оказалась чрезвычайно трудозатратной, требовавшей множества рабочих мест, благодаря чему кризисы сопровождались сравнительно невысоким уровнем безработицы[1]. Формально можно сказать, что Россия, как и до нее наиболее развитые страны, вошла в постиндустриальную эпоху — в ней основная часть занятых также переместилась в сферу услуг. Однако российский путь к этому был совсем не таким, как у стран-лидеров, которые стали выводить производство за границу в менее развитые регионы, а своих работников использовать в сфере высокотехнологичных услуг. Россия в значительной мере свернула на путь третьего мира, где мелкий и мельчайший торговый и обслуживающий бизнес — занятие значительной доли активного населения.

Низкий технологический уровень сервисов разного рода позволял использовать рабочую силу, не имевшую специальной (профессиональной) подготовки. Обучения на рабочих местах, коротких курсов и тренингов было, в общем, достаточно. Вопрос в том, какое базовое образование для этого требовалось? Естественным кажется ответ — среднее общее. Но он неправильный. Выпускники школ, которые пробовали сразу найти работу, убеждались, что их нигде особо не ждут. Исключением являлась торговая сеть. Бурное ее развитие в форматах рынков и ларьков открыло возможности для тех, кого вообще никуда не брали.

Другим исключением были сельхозпредприятия. Но в смысле оплаты и особенно перспектив мобильности они были совершенно непривлекательны.

Что касается открывавшихся тогда магазинов и иных учреждений обслуживания более высокого уровня, то в условиях ограниченного выбора на рабочие места в них предъявили спрос в том числе люди с дипломами. Это обстоятельство сыграло весьма значительную роль в судьбе российского высшего образования.

Работодатель (скажем, хозяин или старший менеджер магазина), выбирая работника из нескольких кандидатов, отдавал предпочтение тому, кто окончил вуз. Причин — их называли работодатели, с которыми мы проводили интервью, — несколько. Во-первых, такой человек более дисциплинирован и ответственен, более обучаем. Во-вторых, если речь идет о работе на «первой линии», предполагающей общение с покупателями, клиентами, партнерами, выпускник вуза тем более предпочтителен, поскольку он, как правило, лучше воспитан, способен вести беседу, объяснять и убеждать.

Вузы выпускают людей определенных, записанных в дипломе специальностей. Между тем востребованные рынком качества, которые мы со слов работодателей привели выше, ни с какой специальностью не связаны. Учеба как процедура, навыки общения с текстами, амбианс вуза, субкультура преподавателей как образец, все эти факторы, побочные и контекстуальные относительно любого специального образования, как раз оказались главными, поскольку формировали востребованные рынком качества работников.

Может возникнуть вопрос: разве эти качества не стремится развить в учащихся средняя общеобразовательная школа? Работодатели дают ответ: возможно, и стремится, но ей это сделать (как правило) не удается. А если и удается, то не рядовым школам, а только тем, которые в родительской среде называются «хорошими» и поступить в которые — задача непростая. Они во многих отношениях напоминают вуз. Однако выпускники таких школ на указанные рынки труда не выходят. Что касается всех остальных школ, то, как показывают наши исследования, в них складывается особая подростковая коллективистская субкультура, в ядре которой — ценности внутригруппового общения; им подчинены все остальные, в том числе транслируемые педагогами. Хорошо учиться в такой школе — значит преодолевать давление коллектива, жесткий социальный контроль подросткового сообщества.

Возвращаясь к факторам, которые формируют выпускника вуза, отметим, что там формы коллективности много свободнее, социальный контроль группы слабее, соответственно члены группы — студенты — более самостоятельны. Эта самостоятельность («взрослость, зрелость») также весьма ценится работодателями.

Итак, система российских вузов, ранее готовивших кадры для различных отраслей промышленности, с гибелью этой промышленности не разделила ее участь, а приспособилась к новым условиям. Можно отметить, в частности, появление во многих вузах непрофильных кафедр маркетинга, а также факультетов экономики и права. Но уникальность здесь не в самом факте приспособления, а в том, что вузы под видом подготовки кадров для промышленности стали готовить кадры для сферы услуг. Это перепрофилирование сопровождалось тем, что все дружно называют кризисом и моральным падением высшей школы. Студенты, которым не были нужны профильные знания, перестали учиться, преподаватели перестали учить. Обе стороны нуждались, однако, в исполнении формальных требований вуза как института. Работы учащиеся подавали, но скачивали их из Интернета. На экзаменах и зачетах преподаватели ставили удовлетворительные оценки не тем, кто знал, а тем, кто хотя бы пришел. Расцвела практика покупки оценок.

С введением платных мест в вузах снизилась планка при отборе абитуриентов. Навстречу друг другу работали две тенденции. Для молодых людей становилось нормой иметь высшее образование и, соответственно, для выпускников школы — поступление в вуз. Для вузов же, чем дальше, тем больше становилось нормой принимать всех желающих. Если говорить о системе в целом, то сегодня высшая школа фактически принимает весь выпуск школы средней.

Социолог не может не восхититься оперативностью, с которой огромная система отреагировала на изменение общественных условий и поставила себя на службу новым потребностям социума. Но это восхищение не разделяет ни профессиональная среда, ни публика. Здесь преобладают сетования на чудовищную деградацию высшей школы, падение нравов и уровня образования. Что касается последнего, то тут скорее следует говорить о фактическом прекращении трансляции знаний, которые перестали быть востребованными на рынке труда[2].

Что касается высших учебных заведений, переставших готовить специалистов и перешедших на выпуск людей обходительных, с манерами, то этому можно найти параллели. Институт благородных девиц, пажеский корпус также не учили «профессиям», они специализировались на том, что социализировали субъекта, превращая его в актора, способного общаться и действовать в определенной социальной среде. Параллель эта очень условная, поскольку упомянутые учебные заведения рассматривали социализацию в качестве своей цели и использовали в учебном процессе специально для того предназначенные методы. Обучение же за счет самого пребывания в вузе, о котором мы говорим, целевой функцией последнего не является, а сама эта практика почти не рефлексируется преподавательским сообществом. Максимум, что можно услышать: «они (студенты) приходят сюда не учиться, а проводить время», или — «приходят не за знаниями, а за корочкой».

Порознь субъектам образовательного процесса известно все здесь сказанное: что студенты не учатся, что вузы не учат, выдают диплом тем, кто на деле не владеет указанной в нем специальностью. Что работодатель, принимая на работу, требует диплом, но не интересуется, какая специальность в нем записана. Проблема не в незнании, а в том, что практически все, в том числе и участники процесса, такой порядок вещей считают с одной стороны нарушением нормы, с другой — «жизнью», которую надо «знать» и уметь пользоваться открывающимися здесь возможностями. Чего большинство не готово признать (и что пытаемся обосновать мы) — то, что сложившийся порядок является «нормальным». Общественная мораль и вообще многие регулятивы весьма ригидны. Скорее люди согласятся с введением нормы на нарушение нормы, например, нормы, как надо давать взятку, чем с отменой самой нормы, запрещающей давать взятку.

Социальная практика, которая опирается не на основную норму, а на норму нарушения основной нормы, отражается в дискурсах, помеченных как нефор-мальные[3]. Причем отражается в позитивном ключе в ходе общения в первичных группах — меж «своими», теми, кто заведомо принимает все внутригрупповые конвенции. При этом в данный дискурс непременно включается ряд ценностей из формального дискурса, например «жизнь», которые первый дискурс легитимизируют.

Теперь о другом важном обстоятельстве. Вне зависимости от того, существует интеллигенция в нынешней России или нет, наличие интеллигентского этоса и просто набора коммуникативных приемов и манер ни у кого не вызывает сомнения. Мы уже говорили, что именно этот набор был востребован и пущен в оборот в довольно быстро сложившейся сервисной среде. Но в той социальной группе, которая является изначальным хозяином (создателем) некоторой субкультуры, все элементы последней в смысловом отношении связаны с коренной ценностной системой этой группы. Когда же совершается отчуждение некоторых субкуль-туральных атрибутов, их рецепция другими слоями, эти смысловые связи в большинстве своем рвутся. Вместо этоса возникает этикет как набор бессмысленных (поскольку некому объяснить их исходный смысл) норм и правил. Сохраняется только воспринятый группой-реципиентом высокий статус таких норм. Это общее правило, общим правилом является также и негативная реакция группы, которая отдает (или у которой забирают) ее знаковую систему. Университетское сообщество и, шире, те, кто получил высшее образование до того, как образовательный процесс сменил русло, удрученно наблюдают за всем происходящим. Сложившийся рынок сервисов — так называемая непроизводственная сфера, в которой не создаются материальные ценности, а значит, не воспроизводятся такие моральные ценности, как труд, знания, умения и пр., — и отвечающая ему сервисная субкультура представляются этому кругу «приказчицкой», даже «лакейской». Наступление этой «культуры» рождает у просвещенного сообщества примерно те же апокалиптические настроения, какие преобладали у русской интеллигенции после октябрьского переворота.

Так же остро реагирует эта прослойка на ситуацию в системе высшего образования. Для нее все, что там происходит, является неприемлемым злом. Здесь выступают солидарно и те, кто критически относится к нынешнему политическому режиму, и те, кто этот режим формирует. Сетования на то, что у нас развелось слишком много людей с высшим образованием, что нынешнее высшее образование — это фикция, и другие такого рода звучат и в речах первых лиц страны, и в речах тех, кто этим лицам ставит в вину бедственное положение России в целом и ее прежней гордости — высшей школы.

Можно считать, что все происходящее в экономике и в высшем образовании — это друг друга подстегивающие кризисы, но можно попробовать сменить угол зрения и вести разговор о процессе адаптации больших социальных систем к изменившимся внешним условиям. В этом процессе значительное место занимает социальная мобильность.

Неоднократно отмечалось, что в советском обществе на последнем этапе его существования социальная мобильность, в частности вертикальная, значительно снизилась. Образование, включая высшее, теряло роль социального лифта (хотя до поры оставалось образованием в общепринятом понимании этого слова). Заработки людей с дипломами и степенями становились все ниже по сравнению с заработками людей без таковых. Обращение к тем или иным видам физического труда обладателей высшего образования было не дауншифтингом, а средством поддержать или повысить свой уровень жизни. Мобильность обеспечивал уход либо в политику, либо в теневые структуры. Росло значение блата как инструмента для продвижения.

Эпоха перестройки и преобразований, длившаяся в разных секторах от 5 до 10 лет, ознаменовалась полной закупоркой одних и открытием других каналов продвижения. Недолгое время гражданская активность играла роль лифта, позволившего подняться поколению политиков новой формации. В каких-то областях им удавалось действовать солидарно и, во-первых, высоко продвинуться по статусным лестницам, а во-вторых, использовать приобретенный политический вес для проведения радикальных преобразований, изменивших целые отрасли и всю страну.

Но что касается регулярной смены элит, то этот процесс тогда не был запущен. Можно скорее говорить о прорыве некоторых групп и одиночек в давно сложившиеся структуры управления, влияния, власти. По этой причине данные структуры были повреждены лишь частично, и им удалось переформатировать осуществленные или начатые преобразования, изначально направленные против их интересов и идеологии. Таким образом они отвели от себя удар и переложили на другие социальные группы все издержки преобразований, присвоив себе их плоды.

Новые люди, пришедшие в свое время в старые структуры, влияли на окружение, но и окружение влияло на них. В результате структуры изменились лишь внешне, а вот новобранцы переродились внутренне. Борцы с бюрократией становились бюрократами новой формации, борцы с госкапитализмом советского типа становились госкапиталистами постсоветского типа.

В структурах, которые не управляли обществом, а служили ему или существовали в нем, трансформации были, как мы видим на примере образования, более глубокими, но при большем сохранении внешних форм. При том что бюрократические структуры управления вузами и сама вузовская система остались практически прежними, в огромном их числе перестали работать или некоторые, или все элементы этой системы. Студенты не ходят на занятия, преподаватели читают лекции в пустоту и ставят оценки не за знания. Система продолжает функционировать, но по одной версии она плодит фикции, выпускает лжеспециалистов, по другой (нашей) — она сменила профиль и выпускает кадры для нового рынка труда.

Здесь нельзя не отметить, что этот рынок в последнее время довольно быстро меняется, и адаптационного потенциала системы уже явно не хватает. Когда произошло разгосударствление экономики, для обслуживания новых субъектов рынка понадобились не только быки и киллеры, но и множество юристов и экономистов. На этот спрос отреагировали прежде всего профильные вузы, расширив прием, но соответствующие направления завели у себя и вузы каких угодно профилей (на фоне падающего спроса на инженеров и на обучение по инженерным специальностям это было естественной стратегией). Как правило, уровень специалистов, которых они готовят, ниже всякой критики. Более того, их уже выпущено гораздо больше, чем требуется рынку. Но опросы показывают, что общество не желает этого понимать. Родители продолжают считать, что такое образование надежнее, чем какое-либо другое, обеспечит их детям вертикальную мобильность.

Кстати, в экономике остались, пусть и относительно небольшие, сектора, которые поддерживают спрос на специалистов, и образовательная система в лице лучших, или, как сейчас говорят, элитных, вузов страны в той или иной степени обеспечивает соответствующее предложение. Такие вузы продолжают работать практически в прежнем режиме, для их суммарного выпуска, который невелик, находятся рабочие места, связанные с полученной специальностью и достаточно хорошо оплачиваемые. Следует также упомянуть, например, учебные заведения, обучающие управлению, — их число растет, поскольку растет потребность в опытных управленцах. То же можно сказать и о силовом секторе.

Наконец, не надо забывать о спросе, который обеспечивает заграница, — уровень подготовки в отдельных российских вузах позволяет их выпускникам претендовать на хорошие места в развитых странах Запада, и это лучшая рекомендация для учебного заведения. Есть направления, по которым выпуск целиком убывает за рубеж.

Функционируют в своем классическом варианте, то есть дают высшее специальное образование, вузы и тогда, когда люди приходят получать в них второе высшее. Речь идет о тех, кто, получив «никакое» первое высшее, находит работу, которая, чтобы на ней продвинуться, требует профессиональных знаний. Второе высшее бывает, как правило, целевым и специальным — человек знает, какие знания ему нужны и для чего. К тому же оно почти всегда платное, и потребители за свои деньги хотят иметь адекватные услуги. Коррупция, покупка экзамена здесь встречаются гораздо реже. Обычно тогда, когда второе высшее нужно не начинающему специалисту, а тому, кто уже занимает достаточно высокую должность, предполагающую наличие профильного диплома. Здесь мы имеем дело по сути с описанным выше использованием символического потенциала этого документа. С теми же целями приобретаются дипломы кандидата и доктора наук. Надо отметить, что в данном случае вертикальную мобильность обеспечивают внеобра-зовательные факторы, которые могут быть разными: реальный опыт, связи, политические интересы и пр. Образование, точнее его внешние атрибуты — дипломы, степени, здесь выступает в забавной роли следствия, которое выдает себя за причину, в данном случае причину успешной вертикальной мобильности.

Заключение

Кратко подытожим. В России практически без всяких реформ (а те, что были проведены, носили скорее косметический характер) сложилась новая система высшего образования, которое мы предложили назвать «всеобщим высшим». В отдельных случаях оно может выступать в роли своего рода моста от средней школы к настоящему высшему специальному образованию (второе высшее) Всеобщее высшее дополняет всеобщее среднее некоторым набором общих социальных компетенций и неспециальных общих знаний о современной жизни[4]. По сути оно готовит работников широкого профиля для нижних звеньев управления хозяйственными процессами и для сферы услуг.

Критикуемая всеми, эта система демонстрирует в течение уже почти десятилетия свою функциональность. Как нетрудно видеть, она во многом подобна бакалавриату Болонской системы, дающему общее, в отличие от магистратуры, образование. Возможно, это обстоятельство облегчит внедрение Болонской системы, которая пока встречает дружное сопротивление практически всех участников образовательного процесса. Меж тем эта система имеет то бесспорное преимущество, что обладает ясной структурой и четко разделяет ступени образования. Пока работодатели твердят, что бакалавры им не нужны, а нужны «специалисты» или на крайний случай магистры. Что и понятно, ведь не они оплачивают образование работника, да и начальные зарплаты у нас низкие, так что сам бог велит брать того, у кого уровень выше.

Описанные в этих заметках процессы и явления характерны для первоначальной, сейчас завершающейся фазы становления рыночных отношений. Для наступающей фазы, когда уже сформированы многие отсутствовавшие на начальном этапе институты, будут характерны другие процессы, в том числе и другие процессы мобильности.

Кроме того, в ближайшее десятилетие существенно изменится демографическая ситуация. Число молодых людей, которые в принципе могут предъявить спрос на услуги высшей школы, станет меньше числа мест в вузах. Рынок образования станет рынком покупателя. Как отреагирует на новые обстоятельства система образования, сумевшая сохранить свою структуру на предыдущем этапе, нам предстоит увидеть.

И совсем скоро предстоит увидеть нам результаты процессов мобильности, о которых шла речь в этих заметках. Ведь недалек тот день, когда к руководству нашим обществом на всех уровнях придут люди, которые получили образование и воспитание не в классической советской высшей школе, сохранявшей свои традиции и в первые годы после кончины СССР, а в той, о которой мы вели речь.