Азиатские корни как социальный груз

*[1]

Иногда я мельком вижу свое отражение в оконном стекле и удивляюсь. Смоляные волосы. Раскосые глаза. Плоское блинообразное лицо, зеленовато-желтая кожа. Взгляд бесстрастный, почти как у змеи. Я всегда считал свою внешность не менее привлекательной, чем любая другая. Но в такие минуты я ощущаю ее странную чуждость. Это мое лицо, да. Не стану отрицать. Но что у него общего с моей личностью?

Миллионы американцев, глядя на свои лица, должны чувствовать такое же отчуждение от себя самого. Каждый переживает его по-своему. Я, например, — сын иммигрантов из Кореи, однако не умею говорить на родном языке моих родителей. Обращаясь к своим старшим братьям и сестрам, я никогда не использовал почтительных формул корейского этикета: «большой брат», «большая сестра». Никогда не ухаживал за кореянкой. У меня нет друзей-корейцев. Мне никогда не хотелось любой ценой пробиваться наверх, как это свойственно иммигрантам.

Если использовать жаргон азиамериканцев, меня можно назвать «бананом» или «твинки»[2] (желтым снаружи, белым внутри). И хотя я не склонен думать, что человек целиком и полностью определяется происхождением, у меня есть твердое убеждение, что в нас буквально на физиологическом уровне встроены представления о расах и что с их помощью мы классифицируем лица, которые встречаются на нашем пути. Я почти лишен азиатских черт характера, но ничего не могу поделать с азиатскими чертами моего лица.

Именно так, кажется мне иногда, и воспринимается оно другими американцами: ничем не примечательная физиономия, которую с трудом можно отличить от множества ей подобных. Во мне видят какого-то сомнительного персонажа, явно выделяющегося из толпы, но в то же время лишенного всякой индивидуальности. Это лишний раз доказывает, что американская культура, декларирующая уважительное отношение к таким людям, как я, на самом деле смотрит на них снисходительно и, в сущности, как на объект эксплуатации. Азиаты могут быть математически одарены, могут виртуозно играть на скрипке, но в первую очередь это безликая масса униженных, подавленных, задерганных и послушных полуавтоматов, чей социальный и культурный вес попросту приравнивается к нулю.

Я всегда относился к этим культурным стереотипам двойственно. С одной стороны, меня глубоко оскорбляет то, что их могут мысленно прилагать ко мне, да и к любому другому человеку, только на основе внешнего вида. С другой — мне кажется, что существует немало людей азиатского происхождения, к которым они действительно приложимы.

Если суммировать мои личные взгляды на азиатские ценности, то можно сказать следующее. Я плевать хотел на почитание родителей. И на остальное-прочее тоже... Карьеризм, маниакальное стремление учиться в Лиге плюща[3], чинопочитание, покорность, труд с утра до ночи, гармоничные отношения с сослуживцами, готовность жертвовать настоящим ради будущего, добропорядочная сервильность среднего класса — от этого набора меня тошнит.

Мне понятны причины, по которым выходцы из Азии воспитали целое поколение своих детей именно в этом духе. Врач, адвокат, бухгалтер, инженер — прекрасные профессии, которые может освоить любой трудолюбивый человек. Что зазорного в желании ими овладеть? По относительной доле окончивших высшие учебные заведения выходцы из Азии превосходят любую другую этническую группу в Америке, включая белых. Доход средней семьи в этой группе также выше, чем в любой другой, опять-таки включая белых. Все это — результат азиатского триумфа, история которого началась, вопреки распространенным представлениям, совсем не так давно. Две трети из 14 миллионов азиамериканцев родились за пределами Соединенных Штатов. В 1970 году, когда появился на свет мой старший брат, в Америке проживало менее 39 тысяч иммигрантов из Кореи. Сейчас их численность достигла миллиона.

Успех, которого добились азиамериканцы, обычно приводят как доказательство того, что осуществить «американскую мечту» может всякий, вне зависимости от этнической принадлежности. Тем не менее в отношении белых американцев к выходцам из Азии всегда подспудно присутствует панический расовый страх, который лишь усиливается по мере того, как Китай становится местом, куда перемещается наша промышленность, и банкиром, в чьих руках находится управление нашим растущим внешним долгом. Но оставим в стороне тот ужас, который внушают американцам армии китайских рабочих, заваливающих наш рынок недорогой одеждой и айпадами; не станем обсуждать и тревожные мысли, которые многим приходят в голову при виде множества прекрасно успевающих студентов-азиатов: насколько воспитание в обычных американских семьях отвечает современным требованиям... Меня интересует другое: как в Штатах относятся к обычным азиамериканцам, которые в своей жизни неукоснительно следуют представлениям, воспринятым в традиционной семье? Действительно ли кого-нибудь пугают такие люди?

Опубликованная в этом году книга Эми Чуа «Боевой гимн матери-тигрицы» вызвала бурную дискуссию, в которой нашли отражение самые разные формы расовой истерии. Но хотя по поводу этой книги были исписаны тысячи страниц, никто не поставил перед собой простого вопроса: верно ли, что азиамериканцы прибирают страну к рукам? Положим, они коллективно доминируют в элитных вузах и университетах — но можно ли утверждать, что им принадлежит первенство и во всех других сферах? Для меня очевидно, что это не так. Хотя мы и вправду стали коллективным страшилищем, нельзя не спросить: почему столь многим азиатам — как было и со мной на протяжении почти всей моей жизни — по-прежнему нравится, что в них видят продукт особой культуры, ориентированной на скромность и застенчивость, простаков, которых более нахрапистым конкурентам легко удается отодвинуть на задний план?

Несколько месяцев назад я получил электронное письмо от молодого человека по имени Джеферсон Мао. Он окончил сначала школу Стайвесант[4], а затем, сравнительно недавно, Чикагский университет. Мао хотел обсудить со мной, что значит «быть писателем азиатского происхождения». Вот как он описал себя: «Я учился хорошо, люблю литературу, и моя цель — стать писателем и интеллектуалом; при этом в моей семье я первый, кто окончил колледж, мои родители не очень хорошо говорят по-английски, и порой я думаю, что лучше бы мне с моими артистическими задатками родиться одним-двумя поколениями позже».

После окончания университета Мао жил с родителями (они эмигрировали из Китая, когда ему было восемь лет). Его мать — маникюрша, отец — помощник физиотерапевта. В последнее время Мао подрабатывает репетиторством и тратит полтора часа на поездку из Флашинга в Манхэттен, чтобы давать уроки только что зачисленному в Стайвесант белому подростку. Глядя на этого симпатичного парня, Мао часто испытывает приступы сожаления. Теперь он лучше понимает, как именно ему следовало вести себя тогда, когда он сам поступил на первый год обучения в Стайвесант:

Трудиться вдвое меньше и преуспеть в двадцать раз больше.

Поступить в Стайвесант, одну из наиболее престижных государственных средних школ высшей ступени, можно только по результатам теста. Подход здесь чисто меритократический. Так вот: азиамериканцев, которых в Нью-Йорке 12,6 %, в этой школе почти три четверти — 72 %. В этом году в Стайвесант были приняты 569 азиамериканцев, 179 белых, 13 латиноамериканцев и 12 афроамериканцев. Столь явный перекос, который кое-кто может объяснить различием в умственных способностях разных этнических групп, внушает тревогу многим ньюйоркцам. Между тем врожденный ум — это как раз то, во что азиаты не верят. А верят они — не только верят, но и доказали это на деле, — совсем в другое: в то, что любой может улучшить свои результаты с помощью постоянной тренировки.

По словам Дженни Цай, которая окончила школу при колледже Хантер, также принадлежащую к числу престижных нью-йоркских государственных школ, она часто слышала недовольные разговоры: «Нашу школу заполонили азиаты, скоро на ней можно будет поставить крест». Два года назад, уже учась в Гарварде, Дженни, готовя курсовую работу, провела опрос среди выпускников элитных государственных школ и обнаружила, что белые школьники смотрят на своих азиатских одноклассников с известной настороженностью.

Администрация высших учебных заведений научилась сдерживать эту экспансию. Принстонский социолог Томас Эспеншейд приводит данные, согласно которым азиатский школьник, поступающий в колледж, должен набрать в тесте SAT (проверка академических способностей) на 140 баллов больше, чем такой же белый школьник, — только в этом случае азиамериканец может претендовать на зачисление.

Можно, конечно, как это и делают некоторые азиамериканцы, апеллировать к принципу равенства и добиваться того, чтобы зачисление повсеместно осуществлялось на основе строгого равноправия. В 2006 году, спустя десять лет после того как в Калифорнии был принят закон, запрещающий практиковать расовый подход в любой его форме в государственных высших учебных заведениях, число азиатов на первом курсе Университета Беркли достигло 46 %; по-видимому, при изменении условий зачисления такой же демографический сдвиг произошел бы и в Лиге плюща, где в настоящее время студентов-азиамериканцев лишь 17 %. Однако все знают, что университеты Лиги зачисляют студентов исходя из собственных институциональных интересов, хотя некоторые из принципов, которыми руководствуется их администрация, быть может, и оправданны.

Примерно к середине срока, проведенного им в стенах школы Стайвесант, в Мао стало пробуждаться смутное недовольство. Он чувствовал себя принадлежащим к группе «безликих и безымянных азиатских подростков, которые в этом заведении составляли только часть необходимого декора». Мао взял себя в руки и, стиснув зубы, продолжил трудиться ради заветной цели, манившей всех учащихся этой школы, — поступления в Гарвардский университет, но в начале последнего года обучения задумался над тем, действительно ли академический успех — единственно возможный и лучший жизненный путь.

Мао начал изучать негативное влияние расовых критериев на социальную иерархию в Стайвесанте, где, как показывает обзор, опубликованный в этом году в студенческой газете, более половины респондентов сообщили, что их дружеский круг ограничивается представителями того этноса, к которому принадлежат они сами. В центре исследования находилась группа по преимуществу белых (и живущих в Манхэттене) учеников, которые отличались и высокой успеваемостью, и заметной социальной активностью. «В Стайвесанте девушки и юноши, принадлежащие к верхушке школьного социума, не просто выглядят привлекательно и держатся приветливо — они отлично учатся, играют главные роли в школьных спектаклях и побеждают на выборах в органы самоуправления. С какой стороны ни посмотришь, все у них по высшему разряду. Это нервирует ребят китайского происхождения. Можно сколько угодно говорить себе, что главное — вкалывать изо всех сил на уроках, но со временем убеждаешься, что это все равно не поможет, хоть из кожи лезь».

Постепенно Мао понял, что существует невидимая иерархия, которую трудно разглядеть за официальной, и она объясняет, почему другим доставалось то, чего никогда не удавалось получить ему, — на одном из первых мест в этом списке стоит звание «школьного любимчика». Именно эта тайная иерархия определила и дальнейший ход его жизни.

До знакомства с Мао мне казалось, что во мне самом почти не осталось внутреннего отчуждения, характерного для выходцев из Азии. Действительно, когда видишь, сколько в Нью-Йорке теперь ультрамодных азиатских художников, модельеров и т. п., невольно приходишь к выводу, что это чувство обречено на скорое и неизбежное исчезновение. Однако после встречи с совсем юным ньюйоркцем (Мао моложе меня лет на двенадцать) мои оценки изменились. Хотя в некоторых стратах азиамериканского мира отчуждение действительно изжито, многие переживают его по-прежнему остро.

Спустя несколько недель после нашего знакомства Мао познакомил меня с Даниелем Чу, его близким другом из Стайвесанта. Чу окончил в прошлом году колледж Вильямс, причем стал победителем тамошнего литературного конкурса. Часть премии (18 000 долл.), которой были отмечены его стихотворения, Чу потратил на поездку в Китай, сейчас живет с родителями в Бруклинском чайнатауне.

Чу хорошо помнит, как в начале его обучения в колледже куратор время от времени беседовал с ним наедине, спрашивая, хорошо ли ему живется и не смущает ли его что-нибудь. «Я постепенно акклиматизировался на новом месте, — говорит Чу. — Не могу сказать, что был так уж счастлив, но особой подавленности тоже не ощущал». Однако в дальнейшем не только куратор, но и новые друзья из числа белых стали задавать ему подобные вопросы. «Они вполне могли сказать: "Слушай, Дэн, иногда нам трудно понять, что у тебя на уме"».

У Даниеля Чу приятные черты лица, но его манеру поведения и впрямь следует признать довольно сдержанной. Он говорит спокойным ровным голосом, и выражение его лица при этом почти не меняется. Сам он объясняет эти особенности своего характера атмосферой родительского дома. «Ребенок, растущий в китайской семье, приучен помалкивать. Он держит язык за зубами и слушает, что говорят родители».

В Стайвесанте Чу принадлежал к чисто азиатской тусовке, где набор ближайших друзей определялся линией метро, по которой приходилось ездить в школу. Оказавшись же в колледже Вильямс, в тихой глубинке Новой Англии, Чу стал замечать нечто странное: белые здесь всегда улыбались друг другу. «В таких местах все держатся очень дружественно».

Чу положил себе за правило как можно чаще улыбаться. «Стал вроде как дрессировать себя на улыбку. Поступать в любой ситуации, как при совершении коммерческой сделки: отдал деньги — и тут же улыбнулся». По его словам, он уже кое-чего добился, но предстоит еще немало потрудиться. «Я пытаюсь вытравить из своего характера одиннадцать лет воспитания в китайской семье. Учеба в колледже Вильямс помогает мне в этом, но все-таки четырех лет, что я здесь провел, недостаточно». Он понимает, почему к его отцу, хорошему IT-менеджеру, относятся на работе не так, как он заслуживает. «В этой фирме — он лучший программист, но по-английски говорит не слишком хорошо, и поэтому его не повышают по службе».

Хотя сам Чу отлично владеет английским и даже был признан лучшим поэтом в своей студенческой группе, он не может отделаться от мысли, что из-за особенностей его характера к нему будут относиться так же, как к его отцу. Чу — блестяще одаренный, трудолюбивый, во всех отношениях развитый и образованный молодой человек, родившийся в Соединенных Штатах. Он не сомневается в своей способности заслужить уважение окружающих. Но не уверен, что когда-нибудь будет чувствовать такую же легкость и раскованность в отношениях с людьми, какую видит в своих белых соучениках. Для этого, говорит он, «должны смениться несколько поколений».

* * *

В девяностые годы Джеймс Хонг, будучи студентом Беркли, побывал в кампусе IBM и прошел там несколько интервью. Одно из них проводил какой-то азиамериканец солидного возраста. Он просмотрел резюме Хонга и задал ему несколько стандартных вопросов. Потом, ничего не сказав, поднялся с места и запер дверь своего кабинета.

«Послушай, — обратился он к Хонгу, — я буду с тобой откровенен. Люди моего поколения приехали в эту страну, потому что хотели лучшей жизни для своих детей. Мы сделали то, что могли: оставили свои дома и постарались получить высшее образование, хотя плохо говорили по-английски. Если ты получишь эту работу, ты упрешься в тот же потолок, в который уперлись мы. Во мне по-прежнему видят азиата с докторской степенью, которого ни при каких обстоятельствах нельзя назначить на руководящую должность. Тебе наверняка предложат место, но мой совет: откажись от него. Ваше поколение должно шагнуть дальше, чем наше, иначе окажется, что все наши труды были напрасными».

Потолок, о котором говорил этот специалист, часто называют «бамбуковым потолком». Он обеспечивает сохранение пирамидальной расовой структуры в мире американских фирм и корпораций. Азиаты широчайшим образом представлены там на нижних уровнях должностной иерархии, очень незначительно — на средних и практически отсутствуют на высших.

Конечно, тот факт, что азиамериканцы до сих пор не могут занять ведущие позиции в мире «белых воротничков», нельзя отнести к разряду наиболее жгучих социальных проблем нашего времени. Но когда выходцы из Азии после окончания ведущих американских университетов обнаруживают, что меритократиче-ские принципы, как они их себе представляли, не работают, это многих наполняет чувством скрытой горечи. Действительно, коль скоро от 15 до 20 % студентов в университетах Лиги плюща, которые считаются инкубатором американской элиты, имеют азиатское происхождение, можно было бы ожидать, что и в самой этой элите должна быть представлена соответствующая доля азиамериканцев, но ничего подобного мы не видим.

Согласно недавним исследованиям азиамериканцы составляют примерно 5 % населения США, но их только 0,3 % среди высших должностных лиц компаний, менее 1 % среди членов советов директоров, около 2 % среди руководителей высших учебных заведений. Из пятисот крупнейших компаний в рейтинге журнала Fortune азиамериканцы возглавляют только девять. Такая же диспропорция наблюдается в тех профессиональных сферах, где азиамериканцы представлены особенно широко. Так, треть специалистов по программному обеспечению, работающих в Силиконовой долине, имеют азиатское происхождение, однако в советах директоров доля азиамериканцев не превышает 6 %, а среди должностных лиц 25 крупнейших компаний области залива Сан-Франциско — примерно 10 %. В государственных учреждениях здравоохранения, где 21,5 % специалистов, работающих по контракту, — азиамериканцы, среди руководителей лабораторий и подразделений их всего лишь 4,7 %.

Нельзя сказать, что пресловутый «бамбуковый потолок» порожден прямым и откровенным расизмом. Опрос выходцев из Азии и стран Тихоокеанского региона, работающих в компаниях из списка Fortune 500, показал, что 80 % опрошенных не могут пожаловаться на то, что на службе к ним относятся хуже из-за их происхождения. Но при этом только 51 % считает, что азиат может занять в их компании ключевую позицию, и только 55 % согласились с утверждением, что их фирмы полностью используют дарования и потенциал своих азиатских сотрудников.

Скорее такое отступление от принципа равных возможностей можно объяснить глубокой бессознательной предвзятостью. В самом деле, никто, например, не станет утверждать, что рослые мужчины более пригодны к работе на руководящей должности. Но хотя лишь 15 % мужского населения США имеют рост выше шести футов (183 см), среди первых лиц компаний таковых насчитывается 58 %. Аналогичным образом обстоит дело с азиатами: никому в голову не придет доказывать, что они не способны руководить. Однако из недавно опубликованных результатов психологических экспериментов можно видеть, что опрошенные регулярно приписывают белым более высокий лидерский потенциал, чем точно таким же (по прочим параметрам) служащим с азиатскими фамилиями.

* * *

Как быть, если вы не сумели сделаться настоящим мачо на уроках физкультуры в американской школе? Если не смогли приобрести навыки преуспевающего альфа-самца из тех, что возглавляют американские фирмы и главенствуют в американской спальне? Если никто не объяснил вам, как именно нужно здороваться с белыми и как облегчить им общение с вами? Если, несмотря на эти недостатки, вы все же не готовы мириться со второстепенной ролью в американском нарративе, отведенной иммигрантам, и хотите бороться за ведущие позиции в обществе уже сейчас, не дожидаясь будущего?

Как вытравить одиннадцать лет воспитания в китайской семье? Этот вопрос, пусть и сформулированный не в столь откровенной форме, обсуждал с многочисленными студентами колледжа Силлимэн, собравшимися на чай у его директора, известный специалист по искусству обольщения, «азиатский плейбой» Дж. Т. Трэн, которого часто приглашают в качестве особой приманки на специальные тренинги для студентов-азиатов мужского пола. На эту встречу в Йеле его пригласил Союз азиамериканских студентов.

Трэн дает классическую азиатскую рекомендацию: тренировка и еще раз тренировка. «От застенчивости можно избавиться, — объясняет он студентам. — Беда в том, что многие парни просто не знают, как себя подать». Именно с такими парнями — каждую неделю с новой группой — Трэн и возится целыми днями, переезжая из города в город. Эти привлекательные, умные, целеустремленные молодые люди не знают, как добиться успеха у женщин. Ничего удивительного: матери с завидным упрямством держали их дома, заставляя учиться; не отпускали сыновей на вечеринки, где те могли бы встретиться с девушками, да и просто завести дружеские связи. Компания Трэна «Азбука привлекательности» предлагает корректировочный курс — три четырехчасовых семинара, после чего молодой человек отправляется на вечернюю «практику» под наблюдением самого Трэна, его ассистента Гарета Джонса и высокой блондинки по имени Сара, которые следят за тем, чтобы он не робел и активно знакомился с женщинами. Плата за обучение составляет 1450 долларов.

«Что меня всегда удивляет в азиатских студентах, так это их постные физиономии, — обращается к собравшимся Трэн. — Выражение лица у вас меняется в слишком узком диапазоне. Вспомните, как часто вам случалось оказываться в следующей ситуации. Вы пришли на вечеринку со своими белыми друзьями, и они вдруг спрашивают: старина, что не так? тебя что-то раздражает?» В зале раздается дружный смех. Трэн объясняет: все дело в психологии. Он приводит в пример одного молодого школьного учителя корейского происхождения. Это был очень ответственный молодой человек, глубоко неравнодушный к успехам своих учеников. Но на его лице это никак не отражалось. Сара пыталась помочь ему, все время твердила: улыбайся, дорогой, улыбайся. «И тот кривился примерно так (Трэн воспроизводит веселую мину, от которой за версту веет чудовищным напряжением). Он настолько не был приучен улыбаться, что буквально не мог выдавить улыбку». И все-таки упорно боролся со своим недостатком... «Когда же наконец научился, у него это стало получаться по-настоящему круто!»

Трэн продолжает рассказывать о проблемах молодых азиамериканцев, и его слова явно находят отклик в душах студентов, заполнивших гостиную директора Краусса. Речь идет о скудном багаже, с которым азиамериканцы вступают в мир сексуальных отношений — и с этим Трэн решительно хочет покончить. Да, речь именно о том, как клеить женщин. Белых женщин. Привлекать к себе внимание светловолосых и синеглазых красавиц, затаскивать их в свою постель. От Трэна не дождешься извинений за то, что его вебсайт украшен изображениями прекрасных блондинок. Знакомиться с ними — это то, чему он учит и к чему призывает. Его товар — смелость и раскованность в ухаживании за понравившейся женщиной, а также набор приемов, позволяющих вызвать в ней ответное желание. Белые парни ведут себя так, как им хочется, вот и вы должны действовать так же!

На самом деле речь идет о большем. Нужно изменить всю систему мировосприятия молодых людей азиатского происхождения — систему, связанную с их манерой держать себя в обществе, которая в свою очередь есть следствие полученного ими воспитания. Занятия по перестройке поведения направлены на то, чтобы научить молодого азиата жить с ощущением, которое ему, как правило, не знакомо, — что он человек социально полноценный и преуспевающий. «Цель моего курса, — объясняет мне позже Трэн, — через искусство ухаживания научить социальной адаптации».

Трэн рассказывает собственную историю, типичную для азиата-аутсайдера. Низкорослого, с маловыразительной внешностью, не умеющего правильно вести себя в обществе, сексуально непривлекательного... «В детстве меня пороли за четверки», — вспоминает он. После окончания колледжа Трэн работал инженером в авиакосмических корпорациях «Боинг» и «Рейтеон», но внутренняя политика этих компаний не позволила ему продвинуться; за пять лет работы целая группа белых сотрудников обошла его по службе.

На любовном фронте Трэн также потерпел позорную неудачу. Именно тогда он обратил внимание на «общество соблазнителей», группу, которая вела дискуссии на интернет-форумах типа alt.seduction.fast. Начинали они свою деятельность как «группа поддержки лузеров», а позже разработали целую программу самосовершенствования. Является ли харизма чем-то таким, чему можно научить? Можно ли обеспечить уверенность в себе соблюдением некого набора правил? Как вообще понимать такую уверенность: как то, что в тебе просто появляется (либо не появляется) по мере приобретения жизненного опыта, или же как то, что можно выработать целенаправленно? В поисках ответов на эти вопросы члены группы использовали свои программистские навыки и инженерные дарования. Они написали пространные отчеты о собственных историях ухаживания за женщинами, а затем подвергли их коллективному социально-психологическому анализу, чтобы выявить закономерности. В результате была построена некая модель оптимального поведения.

В ходе недавнего тренинга, проведенного накануне Валентинова дня в Нью-Йорке «Азбукой привлекательности», использовалась именно эта модель. Трэн и Джонс объясняли своим студентам, как должен выглядеть альфа-самец (голова чуть откинута назад, плечи полностью расправлены, ноги разведены слегка шире плеч). «Поначалу те, кто привык сутулиться, будут чувствовать себя несколько неловко, но только так и надо держаться», — говорит Джонс. Они объясняют также, какая у альфа-самца должна быть походка (ни в коем случае не шаркать, отрывать ноги от земли, слегка покачивать плечами). Учат определять правильное расстояние по отношению к «объекту» (длина немного согнутой руки). Подчеркивают важность «эскалации прикосновений» («ты должен дотрагиваться до нее, не надо этого бояться»). Рассказывают о значении, которое имеют невербальные формы коммуникации: какую информацию о себе и как ты должен передать женщине еще до того, как прозвучит первое слово. Объясняют, сколь важна интонация, и вообще — что такое интонация. «Твой голос должен звучать то выше, то ниже в зависимости от эмоций, которые ты хочешь выразить».

Вся эта премудрость усваивается благодаря ряду специальных упражнений. «Это выглядит совершенно искусственным, да, — говорит Джонс в первый день тренинга, — но мне нужно добиться, чтобы вы растянули ваш хренов рот до ушей, так широко, как еще ни разу в жизни не растягивали». Сара стоит в углу спиной к студентам — трем индусам, один из которых явился на занятия в тюрбане, трем китайцам и одному камбоджийцу. Студенты должны пересечь комнату походкой альфа-самца, положить руки ей на плечи — твердо, но без малейшей грубости — и развернуть ее к себе. Широкая улыбка. Шире, шире. Подними бокал, произноси тост. Перехвати ее взгляд и не давай ей отвести глаза. Говори громко и внятно. Иди в наступление — и без лишних извинений. Именно так должен вести себя альфа-самец.

* * *

Среди нескольких десятков азиамериканцев, с которыми я беседовал, собираясь написать эту статью, было немало известных художников и ученых, многие обладали привлекательной внешностью и занимали ведущие позиции в обществе; встречались и люди другого склада: жесткие, грубоватые, видавшие виды бизнесмены. Жизнь, прожитая этими людьми, научила их некоторым важным вещам, представляющим несомненный интерес.

Джеймс Хонг не забыл слова о том, что его поколение должно шагнуть дальше, сказанные во время интервью экспертом из IBM, и после нескольких лет работы в «Хьюлетт-Паккард», не приносившей ему удовлетворения, решил воспользоваться этим советом. Его первые шаги на предпринимательском поприще потерпели неудачу, но затем Хонгу повезло: он удачно реализовал не слишком мудреную и не вполне отвечавшую хорошему вкусу идею — создал на пару с другим бизнесменом сайт hotornot.com, сразу же привлекший к себе общее внимание. Спустя некоторое время компаньоны продали его почти за 20 миллионов долларов.

Отчасти Хонг использовал этот сайт как своего рода инкубатор, прививая своим сотрудникам навыки, которые так хорошо послужили ему самому. «Обычно мы нанимали инженеров из Беркли — почти всегда азиатов, — которые вполне созрели для того, чтобы заняться предпринимательством, но все еще держались за работу в крупных компаниях. Мы учили их тому, как брать на себя риск, как самостоятельно управлять делом».

Если «бамбуковый потолок» когда-нибудь будет разрушен, то скорее всего это будет объясняться не столько поведенческой ассимиляцией азиамериканцев, сколько ростом числа инициативных, готовых идти на риск бизнесменов, похожих на Хонга. Людей, чей успех в принципе устранит для азиатов необходимость адаптироваться к чуждым стандартам поведения. Таких, как Стив Чен, один из создателей YouTube, или Кай и Чарльз Хуань, создавшие Guitar Hero. Или, скажем, как Тони Шей, создатель Zappos.com, портала онлайновой торговли обувью, который он продал в 2009 году Amazony за миллиард долларов.

Шей — приземистый немногословный азиат, на первый взгляд вовсе лишенный харизмы. Он едва ли смог бы подняться высоко по служебной лестнице в какой-либо из американских корпораций. И тем не менее он доказал, что даже такой типичный азиамериканец вполне способен стать блестящим директором предприятия и несравненным гуру в области менеджмента. Ему не нужно было приспосабливаться к западным нормам поведения, потому что он очень рано усвоил важнейшую западную ценность: готовность рисковать.

Впрочем, чтобы пробить «бамбуковый потолок», не обязательно становиться гуру в Силиконовой долине. Можно, например, сделаться классным шеф-поваром, как Эдди Хуань, владелец небольшого ресторана «БаоХаус» в Нижнем Истсайде, где готовят изумительные булочки со свининой. Хуань вырос в Орландо, его родители — твердокаменная мать-тигрица и суровый отец, поборник строгой азиатской дисциплины. «В детстве мои мысли были заняты только тем, как бы вечером меня не выдрали за то, что я натворил днем», — признается он.

Чем старше Хуань становился, тем чаще упирался в «бамбуковый потолок», тем острее чувствовал несправедливость этого мира. Когда он учился в колледже, редакция орландской газеты Sentinel предложила ему писать статьи о спорте. Но стоило Хуаню появиться в офисе газеты, как предложение было дезавуировано. Один из работников редакции прямо заявил: «Люди с таким лицом не могут писать». Позже, учась на сценарных курсах в Коламбии, он написал сценарий об азиамериканце, который торгует хот-догами и сходит с ума из-за того, что у него слишком короткий член. «Преподаватель сказал мне: хорошо сделано, у тебя много общего с Вуди Аленом. Но может быть, стоит переделать сценарий, заменив азиатов евреями? Подумай». После Коламбии он учился в юридическом колледже Кардозо и, окончив его, поступил на работу. Но там ему слишком часто приходилось слышать от сослуживцев: «Все-таки в твоих суждениях сказывается то, что ты азиат».

Наконец Хуань решил открыть ресторан. Родители совсем не желали такой карьеры для своего сына, и после того как он порвал с юриспруденцией, они несколько месяцев вообще с ним не разговаривали. Но Хуань интуитивно понял, что в той профессиональной сфере, куда его толкали родители, он ничего не добьется. «Я хорошо понимал, что в Америке еда — одно из немногих поприщ, где мы действительно на первых ролях. Парням вроде Дэвида Чаня или меня тут есть за что зацепиться. Не знаю, любят ли мои клиенты азиатов — для меня важно только то, что им нравятся мои чертовы булки со свининой».

* * *

Эми Чуа вернулась в Йель после долгого и утомительного турне, посвященного публикации «Боевого гимна матери-тигрицы». Беседы Эми со студентами, и в частности дискуссии вокруг ее книги, в основном касались методов, которые писательница применяла для воспитания своих детей. Но не менее интересны те страницы, где она рассказывает о собственных родителях. Эми Чуа — продукт откровенно жесткого, силового китайского воспитания. В книге она часто цитирует назидания, которыми ее пичкали в родном доме и которые знакомы любому азиамериканцу: «Держись скромно, будь непритязательна, проста в общении», — говорила Эми мать. «Никогда не жалуйся и не извиняйся заранее», — наставлял девочку отец. «Если считаешь, что в школе по отношению к тебе допустили несправедливость, удвой старания, стань еще лучше».

Эми пишет о своих непростых отношениях с корпоративным правом — профессиональной областью, в которой она пробовала силы до того как решила заняться наукой. «Все три года, пока я работала в фирме, мне казалось, что я ломаю какую-то комедию, что все мои действия выглядят смешными», — пишет она. Понимание, что выбранная специальность не интересует ее по-настоящему, пришло к Эми еще в студенчестве. «Права преступников не слишком меня волновали — во всяком случае не так, как они волнуют других, и я всегда холодела, когда ко мне обращался профессор. К тому же от природы я не была наделена скептическим пытливым умом; я лишь стремилась записать все, что было сказано лектором, и как следует запомнить».

Выступая на собрании Союза азиамериканских студентов в Йеле, Эми Чуа прямо связала разочарование, которое ей довелось пережить в зрелом возрасте, с полученным ею воспитанием. «Мои родители никогда не вели при мне серьезных разговоров о политике или философии». Даже уволившись из своей фирмы и устроившись на юридический факультет, говорит она, «я чувствовала какую-то растерянность; меня мучило, что я недостаточно увлечена работой». В конце концов она приобрела известность как автор популярных книг о внешней политике и получила несколько специальных премий, которыми награждаются университетские преподаватели. Но Эми хорошо сознает, что к деятельности юриста-ученого она была подготовлена ничуть не лучше, чем к практике в области корпоративного права. «Мне потребовалось много, очень много времени. И я набила немало шишек». Она вспоминает, как тяжело было искать место в университете, «не умея показать себя с лучшей стороны на интервью, да и вообще не зная толком, как себя подать».

Иными словами, «Боевой гимн» содержит в себе весь материал, необходимый для того, чтобы дать отпор тем, кто выступает с нападками на книгу и ее автора. Китайское воспитание, полученное Эми Чуа, помогло ей подняться по лестнице элитных образовательных учреждений, но не подготовило к жизни в реальном мире. Она этого нисколько не скрывает. Как говорит сама Эми, приступая к своим воспоминаниям, она понимала, что книга станет «безоглядным самообличением» — и в результате действительно создала произведение, в котором отразилась причудливая череда противоречивых побуждений, двигавших героиней, волнующее сочетание провокации и самокритики. У западных читателей этот парадоксальный стиль вызвал острое раздражение; к тому же они увидели в Эми своеобразного апологета азиатских ценностей. Но «Боевой гимн» в первую очередь — сугубо американский проект, никто из носителей традиционного китайского менталитета никогда не попытался бы осуществить подобный замысел. «Даже если вы ненавидите мою книгу, — заметила Эми, — вы не станете отрицать, что она не имеет ничего общего со смиренной приниженностью».

«Если гвоздь торчит, его заколачивают», — утверждает японская пословица. Эми рассказала историю своей жизни и получила молотком по голове. Но не сдалась, не согнулась, осталась такой же, какой была.

В гордом вызове, который бросила нам всем Эми Чуа, есть нечто целительное. Правда, дебаты, разгоревшиеся в связи с выходом книги, далеко не всегда отличались высоким уровнем полемики, но это не меняет сути дела. Мы нуждаемся в новых азиамериканцах, способных бросить обществу аналогичный вызов, в людях, стремящихся находиться в центре внимания, сокрушать противников, соблазнять женщин, совершать ошибки, рисковать в бизнесе, — словом, ничем не похожих на бесцветных конформистов, которые одержимы погоней за официальными дипломами и считают, что эти клочки бумаги сами по себе могут сделать их счастливыми.