Селекция священных коров.

На вопросы Анны Версиловой отвечает Эдуард БОЯКОВ, учредитель Ассоциации «Золотая маска», художественный руководитель театра «Практика».

Сегодня о состоянии театрального дела в России можно услышать разные суждения: кто-то считает, что великий русский театр гибнет, кто-то, напротив, говорит о его возрождении. Какова ваша точка зрения?

Мне кажется, что театр сегодня остался единственным островком социализма в русской культуре. В стране изменилось все — название, экономическая, социальная и политическая модели. Вслед за ними меняется искусство — театр, кинематограф, литература, изобразительное искусство. И как бы ни были сложны происходящие процессы, театр в этом четырехугольнике оказывается самым неповоротливым, консервативным, реакционным. Я вижу отвердение некого организма, который по-прежнему поражает своими параметрами, включая физические, но оказывается нежизнеспособным. Говоря о театре как об организме, мы обязательно должны предполагать наличие репродуктивной функции. А в театре сейчас этой функции нет. Это ситуация комы, когда пациент не двигается и не умирает, а заботы требует. И хотя в театральном организме есть вполне здоровые клетки и части тела, сама система представляет собой унылое зрелище.

Не буду долго говорить о литературе, кино, изобразительном искусстве. Но некая закономерность очевидна: все три вида искусства в конце 80-х — начале 90-х пережили серьезнейший системный кризис, и он был значительно глубже, чем в театре. Тогда всем жилось плохо. В театрах была страшная ситуация: зарплаты, которые сегодня хоть как-то приближаются к прожиточному минимуму, тогда были вообще несусветные — три-четыре доллара в месяц, и никаких денег на постановки. В кино, книгоиздании все просто разрушилось, а в театре сохранялся какой-то костяк. В конце 90-х, когда начался экономический подъем, я много раз слышал: «Как хорошо, что сохранили наш великий русский театр!» Для меня вопрос — так ли это было хорошо? Потому что сейчас очевидно, что все эти полные катастрофы в кино и литературе спровоцировали частную инициативу и привели в итоге к определенному подъему.

Я только что был на ярмарке «Non-fiction». То, что там происходит, — потрясающе. По количеству переводов и изданий интеллектуальной литературы мы приближаемся к крупнейшим западным странам. И вся эта деятельность осуществляется частными издателями. Некоторые из них пользуются грантами, некоторые получают деньги от муниципальных властей, фондов и госпрограмм. Но это частный бизнес. То же самое в кино. Государство в лице Федерального агентства по культуре и кинематографии, конечно, поддерживает кинематограф, но рост государственных вложений гораздо меньше, чем рост частных инвестиций. Доля госдотаций уменьшается, кинематограф становится сферой частного предпринимательства. Я сейчас снимаю свой первый фильм как продюсер и вижу, сколько проблем в кино, но вместе с проблемами там есть живая жизнь. А в театре ее нет.

А в чем принципиальное отличие? Чем театр хуже?

Театр очень сильно зависит от государства, от здания, от штатного расписания, которое в любом театре по-прежнему построено по принципу «штатный актер — штатный режиссер — штатный художник по свету — штатная уборщица». Все закостенело, ничего не меняется, нет пространства для частной инициативы, для смены поколений — и в результате мы имеем настоящий системный кризис.

К этому кризису имеют отношение еще и объективные процессы в культуре. Искусство перестает быть занятием кастовым. Когда появляются настоящие лидеры, которые приносят новые смыслы, новую энергию, профессионализм как категория часто отходит на второй план (тут можно вспоминать историю кино, начиная с классиков, которые не имели образования, и заканчивая сегодняшними тарантинами и альмодоварами). А в театре этого взлета не происходит. Напротив, людям, получившим театральное образование, сегодня не обязательно работать в театре. Свою креативность они могут проявить на других площадках: на телевидении, в кино, в выставочных проектах. Есть области маркетинга, где творчества явно больше, чем в среднестатистическом театре. Разрушен железный занавес между искусствами, и теперь, когда театр начинает умирать, его оставшаяся живая энергия просто уходит в другие области. Теоретически эта энергия могла бы направляться на новые театральные проекты, но, поскольку государство этим проектам не слишком помогает, стимула у молодых режиссеров и актеров нет.

В результате сегодняшний русский театр — это унылое и, если говорить о европейском контексте, очень провинциальное явление. И один из показателей этого провинциализма — невероятная фанаберия нашего театра, высокомерное отношение к тому, что творится на Западе, рассуждения о том, что все эти эксперименты — чепуха, формализм. Наша-то школа — она все равно лучшая! А эта самая «наша школа» сегодня живет в спектаклях Люка Бонди, Алисы Зандвиг, молодых восточноевропейских режиссеров… Честное слово, там Станиславского намного больше, чем в наших академических театрах. Стоит посмотреть, как играют актеры роттердамского театра РО в пьесе «На дне» или Ута Лампер в чеховской «Чайке». Не говоря уж о современном языке, мультимедийных, цифровых технологиях. Здесь мы проигрываем абсолютно по всем статьям.

Нужна ли лично вам государственная поддержка? И в какой форме она должна бы осуществляться?

Я не хочу говорить только про себя, потому что я руководитель театра «Практика», и любой худрук, естественно, скажет: да, нам очень нужна государственная поддержка. Поэтому я не буду говорить про свои нужды, а попытаюсь остаться на уровне обобщений. Ситуация двоякая. С одной стороны, театр безусловно требует очень серьезных государственных дотаций. Это связано с тем, что театр— не тиражируемое искусство. Цифровая революция, которая происходит в кино и музыке, в театре невозможна (как и в исполнительском музыкальном искусстве — тут симфонические оркестры и театр оказываются в похожем положении).

Но, с другой стороны, государственные деньги часто мешают развитию театра. Сейчас худруку какого-нибудь театра, расположенного неподалеку от Кремля, уже не придет в голову кричать: не давайте денег на новые проекты! перестаньте поддерживать молодых! не давайте денег на «Новую драму»! Так уже никто не говорит, возникла другая демагогическая риторика: пусть цветут все цветы... Это либо глупость, либо цинизм. Надо понимать, что условия, в которых находятся новый театр и старый, абсолютно несопоставимы. Вот в центре Москвы стоит огромный дворец в десять тысяч квадратных метров. Государство оплатило все коммунальные расходы, зарплаты актерам и техперсоналу, дало деньги на постановки. При этом театр умудряется сдавать пять-шесть помещений под ресторан, интернет-кафе, бильярдный клуб и фитнес-центр. В театре Ермоловой — казино, однорукие бандиты! И человек, стоящий во главе такого театра, говорит: «Пусть цветут все цветы!»

Миллион рублей, выделенный МХТ имени Горького, и миллион рублей, выделенный на «Театр.doc», — это разные суммы. Деньги МХТ — это миллион, добавленный к еще нескольким миллионам (от аренды, рок-концертов), а деньги для небольшого проекта на ту же аренду сразу и уйдут. Конечно, театр-монстр переиграет молодого режиссера, который с группой товарищей поставил спектакль молодого неизвестного драматурга. Получается интересно: государство должно поддерживать театр? Вроде бы должно. Но давать деньги только потому, что есть здание, — это бред. Театры должны умирать и рождаться. И финансово поддерживать только театры-монстры значит просто не давать им умереть, не давать проиграть в равной конкурентной борьбе.

Как должно распределяться финансирование в театре? Какой должна быть доля государственных вложений, частных инвестиций?

Экспромтом я мог бы выделить несколько типов театров, которые должны получать совершенно разную финансовую поддержку.

Есть священные коровы. Это театры, которые являются национальным достоянием, и детские театры — т. е. структуры, связанные с образованием, с воспроизводством художественной аудитории. Для государства главное — это воспитание зрителя и некие высшие, статусные институции (недаром же у нас Большой театр на сотенной купюре). Доля государственных вложений в бюджет таких театров должна быть максимальной — до 80 процентов.

Кризиса в Большом или Малом театрах быть не может, это как ПВО или Кремль. Если в Большом нет денег, значит, страна — банкрот! Эту священную корову нужно пестовать — не только в смысле денег, но и в смысле селекции. Необходимо самое внимательное отношение к тому, кто стоит во главе этих театров, должен быть дикий конкурс на место художественного руководителя. Это цивилизованно, это красиво. Так во всем мире делается. Я мечтаю, чтобы в главных театрах выбирали интенданта… И чтобы открыто велась дискуссия — кто будет голосовать, за кого проголосуют, кто плетет интриги и какие. Чтобы все это стало живой насущной проблемой, которая людей волнует.

Хочу подчеркнуть, что когда я говорю о театре для детей, то меньше всего имею в виду существующие театры. Там беда. Нужны новые проекты — независимые, авторские, с привлечением зарубежных художников и режиссеров.

Я ездил в Антверпен на голландский фестиваль детского театра — это был лучший фестиваль в моей жизни. Там было все: новейшие технологии, интерактивные игры, импровизация, шоу, акробаты, которые летали под театральные колосники и играли на скрипках. Я такого там насмотрелся... А у нас — катастрофа, и надо иметь смелость это признать. За последние двадцать лет, после Зиновия Корогодского (он умер недавно, но отошел от государственного театра около двадцати лет назад), у нас в детском театре ничего не появилось. Детский театр должен быть национальным проектом, я в этом убежден.

Дальше идет когорта театров, которые должны поддерживаться государством как приоритетные. Это театральные организмы, важные для искусства, для всей страны, — именно они формируют понятие «русский театр». Я имею в виду теат ры Додина, Фоменко, Гинкаса, Васильева. Эти художники всей своей биографией заработали право спокойно работать. Не факт, что государственная дотация будет вечной, она же дается не за выслугу лет. Я просто назвал режиссеров, которые сейчас в расцвете сил. Но ситуация меняется и будет меняться, и театры должны доказывать свою состоятельность.

Третий тип — это экспериментальные проекты, которые надо поддерживать, сталкивать с мейнстримом. Эти молодые проекты должны давить на театры предыдущего уровня. Деньги им нужно давать небольшие, но доля государства может быть большой — до ста процентов. Потому что у молодых проектов нет ресурсов, связанных с рекламой. Люди, работающие в перспективных экспериментальных проектах, не должны все время подстраиваться под конъюнктуру. Иначе режиссер начинает размышлять так: «Надо позвать в спектакль Гошу Куценко, а то никто не придет». А нужно, чтобы была свобода выбора. Их надо как-то защищать, давать возможность работать с тем, с кем хочется.

Следующий тип — это коммерческие «театры бульваров» (во французском смысле этого слова). У нас это, например, Ленком. Конечно, если задать руководителям театра вопрос о финансировании, они скажут, что не могут существовать без государственных денег. Но когда я смотрю, например, «Женитьбу Фигаро», я вижу, что это очень хорошая, бродвейского качества продукция. Я думаю, что если бы государство постепенно стало уменьшать свою долю вложений, такому театру это пошло бы только на пользу. Билеты бы стали дороже — и это хорошо. А политика была бы агрессивнее, и к звездам стали бы относиться строже. Если уж в спектакле занят Певцов, то только здесь — а не в сериалах. Потому что у него был бы статус, и коммерческую карьеру он мог бы сделать не хуже, чем на телевидении.

Сколько должно быть стационарных театров, антреприз, открытых площадок? Какова должна быть пропорция?

Антреприза в нашей культуре — это образование, не имеющее никакого отношения к государственной политике. Сколько должно быть групп «Стрелки», «Блестящие», «Виагра»? Сколько народ хавает, столько и будет... Поэтому пропорция — сложный вопрос. Очень трудно в этих категориях рассуждать, не в количестве тут дело. Вот Лужков попробовал открыть десяток театров народным артистам и быстро понял, что это невозможно. У нас много народных артистов. Калягин, Джигарханян подсуетились, а потом кто? Тут на очереди могут быть Броневой, Янковский, Костолевский, Юрский, Тараторкин. Чем они хуже? Тоже артисты. Так что этот процесс начался и довольно быстро остановился. Уже дватри года такого вала новых театров все-таки нет, и это хорошо, потому что государственные деньги надо тратить на другое.

Что еще в театральном деле должно финансироваться государством?

Приоритетом государственной политики должно быть финансирование гастрольной деятельности. Гастроли — это спасение для театра. Как только во Франции, Германии, Бельгии, Голландии появляется стоящий спектакль, заработавший высокую оценку экспертов, он моментально получает возможность путешествовать. Культурное пространство только так и создается — когда какоето явление становится доступным для многих городов. Это касается и кино, и музыки. Скажем, фильм «9-я рота» доступен и в Екатеринбурге, и в Саратове. Для театров же гастрольные поездки — дело нелегкое, ведь у нас огромные расстояния, а следовательно, и затраты огромные! Поэтому задача государства — обеспечить актерам и режиссерам нормальные условия.

Гастрольная тема вообще очень больная. «Золотая маска» старается что-то делать, проводит около десяти фестивалей в разных городах — в Челябинске, Новосибирске, Магнитогорске, Нижнем Новгороде, в Омске, Ростове, Воронеже. В этих проектах, конечно, есть государственные деньги (от Федерального агентства по культуре и кинематографии), но бoльшая часть бюджета покрывается Сбербанком. А нужна государственная программа поддержки гастролей. Такие же программы необходимы и детскому театру, и современной драматургии, и многому другому.

Но, пока ее нет, что можете сделать вы? В чем задача «Золотой маски», «Новой драмы»?

Моя деятельность сегодня связана с новым театром, с поиском новых драматургов и драматургических форм, с поиском нового поколения. Для этого мы придумали «Новую драму». Для этого я и театр открыл. В «Золотой маске» — в ходе семинаров, мастер-классов, выставок — мы старались обсуждать перспективы, новые модели организации театрального дела, проблемы поиска новых авторов, художников.

О значении фестивалей для обмена опытом я уже много раз говорил. А если обобщить... В 1995 году я пришел в Союз театральных деятелей и предложил из премии, которая существовала просто как московский проект, сделать национальную премию и фестиваль. Для меня «Золотая маска» — это, прежде всего, фестиваль. Мне не важна премия, я никогда не помню, кто что получил, но всегда помню, кто, откуда и с каким спектаклем приезжал.

Получилось главное — возник национальный фестиваль, фестиваль лучших спектаклей. Я считаю, что схема была придумана оптимальная: сначала эксперты отсматривают спектакли на видео, потом в течение полугода ездят в командировки, смотрят их живьем и отбирают в шорт-лист. На фестивале специальное жюри, состоящее из театроведов, актеров и режиссеров, решает, кто победил в той или иной номинации. Так что у жюри нет возможности влиять на шорт-лист, который формируют эксперты. Как проект «Золотая маска» уже состоялась, и у тех, кто будет ею заниматься через 5–10 лет, все карты на руках. Я строитель этого проекта и горжусь им, но теперь, когда все сделано, мне интересно строить чтото новое. Сейчас меня интересуют другие вещи — и «Новая драма», и собственный театр. То, что нужно развивать, и чей потенциал для меня значителен.