Жизнь продолжается

Тактика Бурдье известна. Это — приложение марксистских подходов (прежде всего, политэкономических) к таким сферам, которых сам Маркс избегал (или не замечал). Либо — к сферам, которые в середине XIX века не существовали (или только родились и не проявили себя в должной мере). Политэкономия искусства, построенная на понятии «инвестиций», простотой своей напоминает известную формулу «товар — деньги— товар». За гладкой матовой поверхностью современного искусства, за волнующей игрой современных медиа (гораздо более талантливых, нежели современное искусство)скрывается угрюмо работающий отлаженный социоэкономический механизм.

В общем, еще одна редукционистская техника, использующаяся (и не без успеха) для описания общества (что тоже в марксистских традициях) и претендующая на тотальность, т.е. нато, чтобы стать стратегией. Впрочем, пафос тотальности, возносивший открытия Маркса на профетическую высоту, у Бурдье, конечно, отсутствует. Непримиримость автора «Капитала» странным образом заменена здесь апелляцией к здравому смыслу, к образу некоего «должного». Это «должное», этот «здравый смысл» Маркс назвал бы, и не без оснований, «буржуазными».

Я не могу точно определить, откуда взялось недоумение, породившее тексты, вошедшие в эту книгу. Действительно, автор преимущественно недоумевает: почему в мире телевидения и журналистики все устроено так? «Так» означает «неправильно», что в свою очередь означает «нечестно». Почему журналисты хватаются за пустые и насквозь бессмысленные сенсации, а то и изобретают их, проходя мимо настоящих «серьезных» проблем? Почему ток-шоу устраиваются не для того, чтобы на самом деле столкнуть мнения приглашенных сторон и дать зрителю самому выбрать правую сторону, а — совсем наоборот — чтобы цинично сляпать очередной телегеничный спектакль? Почему современные Олимпийские игры — не честное состязание спортсменов в силе и ловкости, а беспощадный и довольно тупой бизнес? Бурдье постоянно задается этими вопросами, точнее — их задает, ибо главный текст этой книги «О телевидении» — не что иное, как его выступление на телевидении.

Анализируя феномен СМИ, Бурдье совершенно справедливо заключает его в скобки, отделяя от других сфер жизни общества, образуя тем самым понятие «поле журналистики». Скобки эти социально-экономические и культурные. Они говорят сами за себя, но не больше, ибо в таком случае «анализ» сводится к тавтологии — Бурдье «показывает» механизм функционирования этого поля, но не «объясняет» его. Он ограничивается моральными суждениями. Между тем исторический подход к «полю журналистики» полностью снял бы нелепый моральный пафос Бурдье. Инвективы бессмысленны в адрес исторически ограниченного феномена, исследованием которого ты занят. Иначе ты не социолог. Или социолог «с тенденцией». Как Маркс.

В результате мы имеем дело с представителем «поля социальных наук», воспринимающим свою позицию как единственно объективную, а «поле политики» и «поле журналистики» — как от рождения ущербные феномены, обреченные вечно нести клеймо отверженности. Первородный грех этих «полей», по Бурдье, в их отличии от «поля социальных наук»; в том, что в них свои законы, свои герои. Более того, «поле журналистики» оказывается сильнее, когда в него попадают представители «поля социальных наук»; они тут же начинают играть по чуждым им правилам и становятся неприятны. Согласен. Зрелище не самое лучшее — достаточно вспомнить российских социологов (я имею ввиду вполне уважаемых и почтенных людей, а не представителей одной из «диких PR-дивизий» или «политтехнологических стройбатов»), пытающихся сказать нечто осмысленное в полминуты, выделенные им ведущим шоу. Но так же будет смешон журналист на философском конгрессе, если он пришел туда не состряпать «репортаж без политики», а прочесть доклад.

Все без исключения «поля» равноценны— вот чего не хочет понять Бурдье. Его тешит иллюзия, что то «поле», внутри которого он находится, — «главное», «настоящее». Между тем оно, как и «поле журналистики» (и, конечно, «поле политики»), порождено определенным историческим периодом в ряду многих других и никаких особых отношений с так называемой «реальностью» иметь не может. Ибо каждое из этих (и многих других) полей конструирует свою реальность.

В «Послесловии» Бурдье вновь удивляется. На этот раз тому, что журналисты обиделись на его «разоблачения». Опытный исследователь мог бы догадаться, что эта реакция также обусловлена законами поведения в их поле.

В общем, каждый сыграл свою роль. Телевизионщики пригласили социолога, чтобы он с экрана открыл зрителям глаза на телевидение. Социолог качественно исполнил свой номер. Затем телевизионщики обиделись на социолога, вскрывшего их порочную сущность. После чего социолог удивился, что телевизионщики обижаются на правду. Все остались при своих. Журналисты получили несколько информационных поводов. Профессор лишний раз появился в телевизоре и продемонстрировал, что есть еще честные «социально-ангажированные» интеллектуалы. Получил гонорар. Издал книжку. Потом эту книжку перевели на русский и издали (заметим, очень хорошо). Отечественный читатель ее прочтет, и чтение это будет небесполезным. Не исключено, что кто-то из отечественных телевизионщиков заинтересуется ей как информационным поводом для ток-шоу. В студию пригласят известного российского социолога... Жизнь продолжается!