От какой армии я отказываюсь

Армия… должна иметь такое влияние
на народ, чтобы одна мысль о присутствии армии не допускала в душах и желания беспорядков.
Петр Краснов

Про армию говорить модно и трудно. Почти невозможно. Потому что про нее можно говорить с совершенно разных сторон. Можно говорить о гуманитарно-бытовом аспекте ее существования. Он описывает многое — от убожества нищего быта российского офицера и скудости рациона молодого голодного солдата до бессмысленности воспитательной составляющей службы и физиологического кошмара дедовщины. Можно говорить об экономике: от ставших уже привычными рассуждений о гримасах мобилизационной экономики и о том, что России ее армия не по карману, до сравнений военных бюджетов разных стран (пропорционально не в пользу России) и объяснения-оправдания коррумпированности армейских структур бедностью. Война— это бизнес, утверждают сторонники такого подхода.

Можно обратиться к уголовному аспекту: от высшего уровня, на котором неизвестные, но явно военные чины торгуют противоракетными зенитными комплексами и амуницией целых группировок войск, до низшего звена, где солдат продает мирному населению украденный АКМ за бутылку или дозу. Можно заострить внимание на культурной стороне проблемы: грамотен ли, по большому счету, российский военный? Можно даже пуститься в геполитические тяжкие: это когда весь мир представляется как гигантская шахматная доска, по которой несколько всемогущих игроков двигают своих белых и черных в соответствии с древними правилами, и победить якобы может тот, кто сочетает знание всех возможных комбинаций с дерзостью мысли. В том смысле, что армия нужна и послужит только тому, кто знает, как намерен ее использовать. Правда, геополитический подход уводит в дебри: геополитики склонны апеллировать к античным философам, рассуждать о бесконтактных войнах и говорить о национальных интересах, далеко выходящих за пределы местного полушария.

В свое время был чрезвычайно актуальным конспирологический подход: было принято рассуждать об опасностях военного переворота и о президентах — заложниках армии, не смеющих предпринять тот или иной шаг, поскольку стоящий за спиной (или возведший на престол) генералитет будет против. Шли годы:91-й, 93-й и далее по списку…

Также можно говорить о непреходящем значении Советской армии для мирового научно-технического прогресса — ведь к ее ногам (в ее жерло, на ее алтарь— как кому нравится) были брошены почти буквально все лучшие мозги, имевшиеся на одной шестой части мировой суши. И в дальнейшем эти мозги неотвратимо работали и работали, и много чего важного и нужного придумали.

Есть еще немаловажный аспект — безопасность граждан. С ней сложности ив общем, и в частности. Безопасность мирного населения планеты явно находится под угрозой — террористических ли атак или техногенных катастроф, — но не вполне понятно, какое отношение к ним имеет армия. Понятно только про Израиль, где мирное население и армия почти тождественны (за вычетом не прошедших возрастного ценза). Должна ли армия замещать функции полиции или парамедиков? Время покажет.

Можно еще обратиться к большой философии, но насколько она релевантна применительно к сегодняшнему миру? Можно говорить о привычке: мы привыкли к тому, что армия необходима, до такой степени, что не можем подвергнуть этот тезис сомнению. Можно еще порассуждать о смене парадигм и прочей мишуре. Но ничто не проясняет сути. Вернее, ничто не отвечает на вопрос, зачем и какая (именно в таком порядке) армия нам нужна?

Возможно, никто, так как я не радовался окончанию «холодной войны» и неизбежно следующим за ним пересмотром приоритетов военной политики государства. Покуда американская военщина угрожала нашим мирным городам и селам, я не могла спать спокойно. Потому что у меня был травматический детский опыт знакомства с армией. Причем в ее теоретически высших проявлениях. Волею судеб я провела все свое детство и юность во вполне московском поселении, являвшемся, тем не менее, военным городком. Не каким-нибудь, а городком Высшего Общевойскового Командного Училища имени Верховного Совета СССР. Тем самым, где учились так называемые «кремлевские курсанты», те самые, что лучше всех шагали на всех парадах, а потому завершали их. Для меня, кстати, это была последняя зацепка: они шли так красиво, что можно было закрыть глаза на многое. Многого же было немало. Были полковничьи папахи, потерянные под моим балконом в кустах крыжовника на почве тяжкого пьянства, был сосед дядя Володя (нежный и, видимо, ранимый), выходивший в минуту жизни трудную на балкон пострелять из табельного оружия, были адюльтеры с публичным мордобитием в высших офицерских кругах, были генералы, едва разумевшие грамоту, было взяточничество, даже и не скрываемое по милой деревенской привычке. Был мой одноклассник, не умевший в девятом классе умножить три на одну треть, но с блеском поступивший в МосВОКУ,
потому что там, как вы догадались, экзамены принимал его папа. Были терзания юной школьницы, которая по определению не участвовала в семейном забеге, где победа определялась количеством в доме сервизов «Мадонна». Были околополовые муки: пока я играла в войну и индейцев, 90 процентов моих одноклассниц уже выбрали себе и стезю, и спутника — педучилище, куда брали со всеми тройками, и молодого лейтенанта с перспективой быть посланным на выбор в Польшу, ГДР, Чехословакию или Венгрию. Потому что вы, может быть, и не знали, зачем шли люди в вуз, где готовили отборных советских командиров, а я знала, ведь ребенка не обмануть: шли, чтоб потом провести лет пять в упомянутых дружественных странах и привезти оттуда трофейные фуры. Кто не имел подобного опыта сокровенного знания об армии и ее высоких законах, тому легко отмахнуться. Мне — нет.

Увы, в юности я не была знакома с высоколобыми ракетчиками, остроумными разведчиками, статными моряками, хитрыми связистами и мужественными летчиками. Не знала я и изнуряющего быта провинциальных гарнизонов. Не жила в пограничных зонах. И я, конечно же, не злорадствую в связи с тем, что бедные мои школьные товарищи мужеского полу фактически пошли по миру и занимаются сегодня кто чем может, поскольку их лейтенантский выпуск подло пришелся на 89 год и «Мадонна» уплыла из рук и только хвостиком вильнула. Обидно. Особенно потому, что, подозреваю, их научили лишь искусству охоты на «Мадонну» и ходьбы на параде. А парады — и те в стране все реже...

Я до сих пор могу разобрать и собрать Калашникова за 35 секунд, знаю, как правильно отдавать честь в строю и надевать противогаз, храню боевые награды моей бабушки и чту Девятое мая как самый главный праздник, на который обязательно ношу цветы во всякие специальные места. И мимо «ИКЕИ» в Химках не могу проезжать без содрогания — ведь как близко подошли! И солдатикам всегда даю деньги и сигареты — особенно тем, которые высовывают свои голодные мордашки из какого-то анонимного здания, выходящего прямо на Красную площадь и Спасские ворота, — то самое, где, как сообщается, будет скоро гостиница Управделами администрации президента. И пусть лучше будет хоть гостиница, хоть бордель, чем эти несчастные лица, за которыми не просматривается никакой квалификации, кроме как спросить жалобно: «Рубля не найдется?» Что уж и говорить о страшном человеке по имени «стройбат», которым пугали маленьких девочек…

В общем, думается, дело не в моем личном травматическом опыте, а в том, что подобный опыт, не исключено, разделяет со мной немалая часть населения страны. Например, сомневается ли кто-нибудь в том, что пресловутый полковник Буданов изнасиловал и замучил как минимум одну чеченку? Нет, конечно. Сомнения есть лишь в части, касающейся измерения силы охватившего его тогда аффекта и возможных путей его не наказания. Есть ли какой-нибудь россиянин, который возьмется всерьез оспорить тезис развязных и поверхностных западных журналистов, согласно которому война в Чечне вечна потому, что обеспечивает стабильный оборот средств в благородном деле торговли оружием? Как много найдется сограждан, у которых слово «офицер» вызывает почтение? Сомневается ли кто-нибудь в том, что система ядерного сдерживания, мягко говоря, отжила свое? Сомневается ли кто-нибудь в том, что ни одна страна к западу от России не намерена на нее напасть ни в обозримом, ни даже необозримом будущем? Сомневается ли кто-нибудь в том, что если какая-то страна к востоку от России (Китай, например) на нее когда-либо нападет, то шансов отбиться все равно нет?

Не в порядке огульного охаивания и не в попытке сравнить репутацию выпускника упомянутого училища с репутацией выпускника Вест-Пойнта хочу аккуратно использовать необычную методику одного гениального российского экономиста, смысл которой в целом не имею права оглашать. Читателю предлагается взять слово «армия» или «офицер» и приставить к этим словам слово «российский». Улучшает? Если нет — на помойку истории. Жестокий и, возможно, несправедливый метод. Но что-то в нем есть.

Отсутствие презираемого (по умолчанию) общественного согласия насчет того, для чего и какая армия нужна обществу, не помогает. Отсутствие отчетливо явленной политической воли властей относительно того, какая армия нужна государству, усугубляет. Армия безмолвствует. У нас, думается, навсегда.

Что лично мне надо от российской армии? Да ничего, если подумать хорошенько. Чтобы от слова «российская» она повышалась в статусе. Где найти такую реформу?