Если война послезавтра-

О статусе военной футурологии. Если завтра война, то воевать придется тем, что у нас есть сегодня, на том уровне боевой подготовки и развития военного искусства, которые существуют сейчас и, главное, — придется учиться на собственных кровопролитных ошибках. Другими словами — завтрашняя война выиграна или проиграна вчера. Интересней с войной послезавтрашней, т. е. той войной, между началом которой и нашим днем есть некоторый временной люфт, в который склонное к рациональному самоизменению человечество еще успеет что-то придумать, как-то исхитриться и преподнести переставшему быть «потенциальным» противнику некую неожиданность.

Военная футурология — т. е. искусство сочинять красивые фантастические саги о войнах будущего — необходима именно для послезавтрашней войны. Она имеет значение тогда и только тогда, когда оперирует не тем, что есть сейчас, а с тем, что будет, еще точнее — может быть, если очень постараться и поднапрячь мозги. Трактаты о будущих войнах, в которых рассчитывается использование реально имеющихся сил и средств, устаревают в момент первого выстрела новой войны и служат только для старческого утешения своих авторов, которые якобы что-то там «предсказывали»…

Сочинения о будущих войнах интересны и значительны только тогда, когда они являются плодом продуктивного творческого воображения, которое никогда нам не скажет, «как будет на самом деле», зато укажет новые возможности, к реализации которых и будут устремлены усилия лучших военных теоретиков, военных стратегов, военных техников и военных промышленников. Именно мечтатели-фантасты вроде Жюля Верна и поэты выдумали ракеты и подводные лодки, атомные бомбы и бомбардировщики (вспомним блоковское: «ночной летун во мгле ненастной, земле несущий динамит…», написанное тогда, когда бросать взрывчатку с самолетов еще никто не додумался), именно фантазеры в погонах изобрели воздушно-десантные войска и прорывы танковых армий. Спору нет— еще больше выдумок оказалось ни к чему и кануло в лету забвения, но так бывает в любом поиске — те или иные элементы военно-футурологических построений испытываются на практике в ходе реальной войны, обычно обнаруживается их односторонний характер, однако после преодоления этой односторонности они входят в военную повседневность.

Нельзя сочинить план-утопию будущей войны, надеясь на его реализацию, зато можно и нужно использовать фантазии, теории и проекты будущей войны в качестве интенсивного инструмента саморазвития существующих вооруженных сил. В стимулировании саморазвития армии и состоит важнейшая задача и большая заслуга военной футурологии, для которой смелость, оригинальность и авантюристичность (порой — циничная авантюристичность) мысли является не пороком и не недостатком, а величайшим достоинством.

Фантом «малой армии». Современная военная теория испытывает настоящий шок от создания и (частично) получения армией огромного числа новейших видов вооружений. Если в ходе войны в Корее в 1950–1953 годах сторонами было применено девять новых видов вооружений, в серии ближневосточных войн 1967–1982 годов около 30, в ходе «войны в Заливе» в 1991 году более 100, то нынешняя сложносоставная война против терроризма уже обещает нам около 400новейших видов вооружений, и это — только начало, первый этап войны, а через какое-то время начнут ускоренно внедряться разработки, заказанные уже после начала антитеррористических операций и специально под их нужды. Воображаемый солдат будущего уже рисуется нам начиненным микрочипами и датчиками, увешанным приборами ночного видения и подключенным непосредственно к спутнику.

Сегодняшняя военная футурология проходит стадии, очень похожие прежде всего на интенсивные военно-теоретические поиски 1930-х годов, когда в последние годы Первой мировой и в межвоенный период армии Европы испытали шок от вливания новых видов вооружений — танков, боевой авиации, химического оружия и т. п. В наиболее передовой военной мысли того времени доминирует идея «малой армии», противопоставляемой «вооруженному народу» — массовой призывной армии. Эта небольшая армия — высокопрофессиональная, отлично обученная и владеющая новейшими видами вооружений. Армия высокоманевренная и находящаяся в постоянной боевой готовности, а потому способная одержать победу в короткий срок и без всякой всеобщей мобилизации. В этом русле развивались идеи англичанина Джона Фуллера, француза Шарля де Голля (оба — поклонники решающего значения танковой войны) и немца генерала фон Секта, отца «вермахта». Наиболее прагматичным оказался Сект, заложивший в структуру небольшого, но высокопрофессионального рейхсвера, который Германия имела право иметь по Версальскому договору, идею разворачивания профессиональной армии в сержантско-офицерский корпус вермахта — армии массовой. Возвращается на новом витке и другая, не менее яркая идея той эпохи — идея самостоятельной воздушной войны итальянского генерала Джулио Дуэ. Дуэ полагал, что ударов стратегической авиации по экономическим и политическим центрам противника будет достаточно, чтобы принудить его к капитуляции. Массированные стратегические бомбардировки и идея «господства в воздухе» стали, несомненно, составной частью современной войны и подготовили концепцию ядерной войны, но показали свою ограниченность. Третья идея — плод беспокойного расцвета военной мысли 1930-х — это знаменитая «стратегия непрямых действий» Бэзила Лиддел-Гарта. Наиболее продуктивная, популярная и не устаревшая теория тех лет. В этой концепции на уровень всеобщей стратегии был переведен «британский путь ведения войны», описанный ранее тем же Лиддел-Гартом и состоявший в течение веков в уклонении от прямого столкновения, в подрыве боеспособности противника экономическими и психологическими мерами, в поиске союзников, которые готовы были бы сражаться вместо британцев. Стратегия непрямых действий во Второй мировой не дискредитировала себя — хотя бы потому, что британцы своего добились, — американцы и русские вступили в войну на их стороне и выиграли ее, в основном, своими жизнями; правда, заставили Британию расплатиться за это империей и статусом великой державы… Зато лучшие исторические очерки о Второй мировой принадлежат британцам — Уинстону Черчиллю и тому же Лиддел-Гарту.

Сегодня популярные военные теории и футурологические прогнозы сводятся к аналогичной триаде, но на новом уровне военно-технического прогресса. Первое — «малая армия», обладающая фантастически современным техническим оснащением и высочайшим уровнем профессионализма, — это, по сути, огромный спецназ. Армия, которая должна вытеснить собой и полностью списать в архив за ненадобностью армию «большую». В самые последние годы эта идея тесно связывается с необходимостью решать актуальные антитеррористические задачи, требующие применения сил быстрого реагирования. Второе — «дистанционная», или «бесконтактная» война, ведущаяся беспилотными летательными аппаратами, спутниками из космоса и прочими новейшими достижениями аэрократии и космократии. Война, которая позволит полностью разгромить противника «не испачкавшись»; даже не столько победить противника, сколько вынудить его признать поражение. И наконец, третье — «информа-
ционная война», новейшее увлечение поклонников «непрямого действия», дающее надежду на то, что всех врагов удастся не разгромить, а обмануть и уговорить, что они проиграли, либо удастся найти «третьего», кто этих врагов побьет.

Цикл освоения вооружений. Все обозначенные подходы возникают в эпоху перенасыщения армии новыми вооружениями не случайно. Они являются рефлексивным отражением начальной фазы освоения нового типа вооружений.

Любое новое оружие первоначально создает ситуацию, в которой оно освоено только «профессионалами», до тонкости владеющими технологиями его применения (они, собственно, и создают эти «тонкости»). Эти мастера оружия составляют ударное ядро армий нового поколения. Освоение оружия ведет к его усовершенствованию и упрощению, после которого оно может действовать как бы само по себе, за счет своих свойств в качестве «убойной силы», в то время как человек является только «приложением», необходимым для запуска оружия в действие.

Первая стадия освоения оружия связана с естественной профессионализацией вооруженных сил, которая порождает группы воинов, владеющих в совершенстве всеми военными навыками и берущими на себя основную работу в сражении. Вторая стадия порождает более-менее «массовые» армии, для которых не требуется высочайшего уровня индивидуального воинского мастерства, зато нужен высочайший уровень полководческого мастерства и дисциплинарной организации.

К первой фазе освоения нового вооружения и относится чеканная формулировка де Голля: «Является неоспоримым то положение, что как на суше, так и на море и в воздухе отборный личный состав, умеющий извлечь максимум эффективности из чрезвычайно мощного и разнообразного оборудования, обладает подавляющим превосходством над более или менее беспорядочными массами».

Войны XXI века — линии напряжения. Есть одна очень неприятная тема, которую стремятся обойти почти все теоретики войн XXI века, — это сохранение фактора ядерного оружия в качестве «рамочного» оружия, которое задает параметры и границы конфликта и позволяет загнанному в угол проигрывающему игроку попросту смахнуть фигуры с доски, расшибить кулаком часы и перевернуть стол. Ядерный фактор в значительной степени тормозил милитаристскую фантазию во второй половине ХХ века, а в ХХI она обошлась с ним просто — решила его игнорировать в своих расчетах, отделываясь утверждением, что пока что ядерный фактор имеет огромное значение, но постепенно он его утратит, потому что, во-первых, форма борьбы, при которой убийство противника является самоубийством, никому не нужна, а во-вторых, потому что для нейтрализации ядерного оружия обязательно что-нибудь выдумают…

Мечты о мире СОИ, в котором «рамочным ограничением» конфликта выступает не «гарантированное взаимное уничтожение», а гарантия от подобного уничтожения, — это мечты о возможности наконец-то нормально свести счеты друг с другом и повоевать, выяснив, кто «на самом деле» сильнее. Но существуют и силы, причем силы весьма влиятельные, которые и дальше будут заинтересованы в сохранении фактора ядерного сдерживания во всем его значении.

Можно представить себе военно-политическую и военно-техническую историю ХХI века как борьбу двух «лобби» — антиядерного и ядерного. Первые делают все для того, чтобы девальвировать и демифологизировать ядерное оружие; в частности, пытаются организовать «ограниченную ядерную войну», которая показала бы всем, что ядерное оружие не так страшно, как его малюют, и его вполне можно не таить в стратегических запасах, а пустить в тактический размен. Они будут являться главными сторонниками ядерного распространения и максимального увеличения численности ядерного клуба. Одновременно они спонсируют все новые и новые проекты создания противоракетных систем, а также технологий быстрой ликвидации последствий ядерной атаки и систем жизнеобеспечения на случай ядерной войны. В общем — антиядерное лобби делает все, чтобы страх перед ядерным оружием перестал быть ограничением в военных конфликтах. Вторые же, напротив, будут бороться за ядерное нераспространение, за сохранение привилегированного статуса ядерного клуба, за сохранение вокруг ядерного оружия мифологической ауры «гарантированного взаимного уничтожения». Эта аура будет только подчеркиваться международными договорами, регулирующими ядерные вооружения, ограничивающими их и, в то же время, подчеркивающими их исключительность. Эта линия будет всячески спонсировать развитие ударной мощи ядерного оружия, его гарантированное проникновение через любые противоракетные системы и увеличение его поражающей силы.

В любом случае — выносить ядерное оружие за рамки рассуждения о будущей войне по меньшей мере преждевременно, оно само «вынесет» кого угодно.

Преждевременными, если не сказать больше, являются и восторги многих военных теоретиков по поводу «бесконтактной войны», так сказать «чистой» войны, которая окончательно отодвинет и «грязную» ядерную войну, и некомфортную сухопутную войну, заставив всех забыть о танках и пехоте. Картина тысяч спутников и беспилотных летательных аппаратов, которые в считанные секунды обрушивают свою мощь на противника, уничтожая его системы связи иуправления, экономику и, главное, волю к сопротивлению, безусловно, впечатляет. Но еще более впечатляет зрелище пилотируемых летательных аппаратов, врезающихся в красивые небоскребы. Причем если первое можно увидеть пока только в кино, то второе мы уже видели на своих голубых экранах в программах новостей.

Мифология «бесконтактной войны» покоится на одном странном допущении, без которого она вообще не работает. А именно — предполагается, что воля к сопротивлению потенциального противника исключительно мала, и если лишить его передовых систем и достижений цивилизации (вроде цифровой связи), то он тут же подпишет капитуляцию, даже не пытаясь пустить в ход наземные войска. Однако, как мы уже отметили, опыт Второй мировой войны, в которой Германия попыталась испробовать методу «ковентрирования», показал, что идея бесконтактной войны разбивается о малое — волю противника к сопротивлению и желание сражаться до последнего любой ценой. То, что работало для высокоцивилизованной Англии середины ХХ века, еще более работает для куда менее цивилизованных стран начала ХХI. Удары с воздуха и из космоса могут разрушить военную инфраструктуру, но не могут помешать применению «асимметричного» оружия, т. е. попросту переходу противника к партизанским и террористическим методам — от самолетов в небоскребы до холеры в водопроводы и прочего инструментария бессмысленной и беспощадной скифской войны. Якобы «побежденный» в бесконтактной войне противник может нанести «победителю» ущерб куда более фундаментальный.

Соответствующий закон военного развития был подмечен военными теоретиками еще в середине ХХ века. «С одной стороны, — буйный рост военной техники, а с другой — возвращение к самым примитивным формам ведения войны. Телеводимые и реактивные самолеты и ракеты, атомные бомбы и наряду с ними— мины кустарного производства и укороченные винтовки — “обрезы”», — писал в 1954 году полковник Зайцов, названный «одним из лучших военных умов русской эмиграции». Ему вторит другой эмигрант, Е. Э. Месснер, пророчески предсказавший террористическую войну и сказавший, что «Мятеж — имя Третьей Всемирной»: «Воевание без войск, воевание партизанами, диверсантами, террористами, вредителями, саботерами, пропагандистами примет в будущем огромные размеры, чему порукой факты из недавнего прошлого».

Однако то, что было ясно в 1950–1960-х после Второй мировой и вьетнамской войн, несколько замутилось в 1990-е, когда США продемонстрировали впечатлившие многих успехи в «бесконтактных» войнах с Ираком в 1991-м, Югославией в 1999-м и талибами в 2001-м. Мало кто обратил внимание на то, что ни в одном из этих случаев не была одержана победа; противником было признано поражение в тех достаточно скромных конвенциональных рамках, которые были ему заданы. От Ирака требовалось убраться из Кувейта, от Югославии — капитулировать в Косово под гарантии Виктора Степановича Черномырдина, от талибов — чтобы они ушли из Кабула и перестали быть талибами (что отнюдь не гарантирует от их возвращения в новом обличье). Условием ведения «бесконтактной войны» являются жесткие конвенциональные рамки — мы демонстрируем вам свое превосходство, разбомбив ваши системы связи и аэродромы, вы это превосходство признаете и уступаете нашим скромным требованиям — нескромных требований не будет. Если же одна из сторон за пределы этих конвенциональных рамок выйдет, например технически развитые победители решат «дожать», или побежденные решат не признавать поражения, а перейти к партизанской или террористической войне, то для одержания реальной победы придется доделывать работу вручную, с использованием сухопутных сил, десантами, пехотой, оккупацией…

Существует, впрочем, некая альтернатива тому, чтобы побеждать противника в открытом сражении — это попытаться убедить его в том, что он побежден, или, еще лучше, в том, что он не противник и что никакой войны нет или она давно была и уже проиграна. Здесь особые надежды возлагаются военными теоретиками на «информационные войны», т. е. на использование стратегии непрямых действий через информационные каналы. Однако время полноценной информационной войны скорее уже прошло или проходит, нежели еще не пришло. Речь идет об информационной войне как «пропаганде».

Для пропагандистской, психологической информационной войны идеальным инструментом является всемирное телевидение, с его цельной непротиворечивой «картинкой», однонаправленным информационным потоком, низкой информативностью сообщений и отсутствием возможностей для всякой критики информации. Однако время телевидения если не ушло вовсе, то находится в начале конца. Безусловно величайшее достижение информационных технологий — Интернет, ноон мало того что не очень подходит для ведения информационных войн, но еще и вырабатывает к ним иммунитет. Информационная среда Интернета гетерогенна, информационные потоки разнонаправлены, существуют многочисленные версии информационного сообщения, которые легко могут быть подвергнуты интеллектуальной и смысловой критике, сами сообщения высокоинформативны и, волей-неволей, заставляют сколько-нибудь продвинутого интернет-пользователя учиться читать между строк и искать, «кому выгодно». На любой сообщающий дезинформацию сайт найдется сайт разоблачителей, на любого виртуального паникера или распространителя слухов тут же найдется бдительный гражданин, который его опровергнет и посрамит. Привыкший к«спаму» и «виртуалам», среднестатистический интернетчик имеет пусть и не стопроцентный, но сильно повышенный иммунитет к стандартным средствам информационной войны, более того — готов к активному противодействию, если будет потребность или если в случае войны поступит приказ.

Таким образом, вместо орудия информационной войны современная информационная среда окажется еще одним театром военных действий (и военно-технических, «хакерских», и пропагандистских), театром, на котором ни у кого нет решающего преимущества. Кибер-войны для ХХI века станут еще одной формой войны, но, опять же, не решающей, не способной обеспечить коренной перелом и решительное преимущество одной из сторон (по крайней мере — если речь идет о цивилизованных сторонах конфликта, а нецивилизованные просто не имеют доступа к тем средствам воздействия, которые могут быть применены против них).

Реванш бюргера. Первая фаза освоения вооружений порождает военную аристократию, т. е. тех, кто уверен в своем исключительном умении пользоваться оружием и в существовании особого кодекса войны между «профессионалами». Фигура «профи» порождает на противоположном полюсе фигуру «партизана», — жертвы технологической сегрегации, которая не может позволить себе содержать дорогостоящее вооружение и обеспечить обучение по всем правилам, а потому действует без правил и «асимметричным оружием». Средневековые рыцари вели между собой изысканные «профессиональные» войны, но оказывались бессильны перед крестьянами, стаскивавшими их крючьями с лошадей и забивавшими цепами (это, впрочем, не давало крестьянам решающей победы, и все равно им приходилось покоряться).

Однако в противостоянии аристократа-рыцаря и варвара-мятежника обычно побеждает бюргер, горожанин, который без особой выдумки и гонора, зато со знанием дела выпускает простое, но надежное современное оружие, осваивает его в минимально необходимой степени и учится ходить строем, стрелять залпом и прочим нехитрым премудростям рационального военного дела. Именно городское, «бюргерское» военное искусство — искусство Афин и Спарты, Рима и Фландрии, Пруссии и Франции — составляет основное содержание военной истории. По отношению к этому военному искусству и этой системе военной организации искусство аристократа и искусство варвара составляют периферийные районы. Бюргер может заменить себя квалифицированным (но не до аристократизма) наемником, может укрыться за спиной призванного по всеобщей повинности крестьянина, но суть не меняется — и наемник, и призывник дерутся по созданным бюргерами правилам. Цезарь, Фридрих Великий, Наполеон — гении именно бюргерского военного искусства (о чем заинтересованному читателю может дать понятие блестящая «Эволюция военного искусства» Александра Свечина).

Военно-футурологические теории, о которых мы говорили выше, возлагают на новое оружие надежду на «разбуржуазивание» и аристократизацию военного дела (непременно ведущую, с другой стороны, и к варваризации). Однако проходит время, новое оружие оказывается не таким уж сложным, не таким уж дорогим и не таким уж страшным. И появляется основа основ любой армии — эффективное индивидуальное оружие, в котором современность сочетается с простотой — римский gladius, фламандская пика, мушкет, винтовка, автомат Калашникова… Простое оружие, позволяющее смертным делать друг друга еще более смертными.

«Постиндустриальный» XXI век ничего не изменит в этой тенденции — пройдет совсем немного времени, и дорогое высокоточное оружие сменится дешевым и доступным для массового производства. Оружием, которым можно вооружить пехоту. Непосредственные столкновения вооруженных масс, а главное — связанный с ними подход к военному делу никуда не денутся (по крайней мере, если не будет новых «темных веков» — эпохи деурбанизации, приведшей к расцвету и варварского и аристократического воинского искусства). И в минус двадцать первом, и в первом, и в двадцать первом веках, при всех модификациях, вносимых прогрессом, люди убивали и будут убивать друг друга в общем-то одинаково.