Весь дьявол в деталях.

Конечно, военная реформа нужна, и по существующему сакраментальному принципу военная реформа есть перестройка военной организации государства всоответствии с изменившимися потребностями и ресурсами. С этим согласны все, за исключением ничтожного меньшинства, которое отрицает в принципе необходимость военной реформы. Но весь дьявол в деталях, и все проблемы возникают, когда начинают обсуждаться, в первую очередь, военные потребности, атакже, когда речь идет о военных ресурсах. Некоторые считают, что у России примерно такие же военные потребности, как были у Советского Союза. То есть надо и в морях присутствовать, и на Западе большую группировку держать, и на юге, востоке задействовать военные силы, и еще иметь паритет с Соединенными Штатами по стратегическим силам и развивать все, что связано с космосом, оборонительными системами и так далее. Таким образом, нагрузка у государства будет даже больше, чем в советские времена — страна стала слабее и в абсолютном измерении, и в относительном с точки зрения наличия экономических, и человеческих, и интеллектуальных ресурсов.

Есть разные варианты решения проблемы. Один из них предполагает другую экономику, абсолютно иное построение общества. По существу, речь идет о построении северокорейского общества в России, что повлечет за собой мобилизацию всех ресурсов и милитаризацию всей страны.

Другое крайнее суждение — армия России нужна только для осуществления локальных полицейских и миротворческих функций; стратегические ядерные силы нужны в минимальном количестве, их должно быть достаточно для того, чтобы государства не могли рассчитывать избежать ущерба в случае конфликта сРоссией. Минимальное количество — это нескольких ядерных боеголовок, способных долететь до территории США и других ядерных держав. Катастрофа вНью-Йорке показала, что даже несколько боеголовок уже были бы неприемлемым ущербом для общества. Что касается новейших видов вооружений, не нужны нам ни мощная авиация, ни флот. Не с кем нам воевать. Но нужно поддерживать на высоком уровне эти технологии, потому что Россия должна участвовать в мировом рынке вооружения. Между этими крайними точками, конечно, очень широкий диапазон различных вариантов. Но сказать, что правильным является золотая середина, — это все равно что ничего не сказать, потому что нельзя понемножку взять оттуда, понемножку отсюда и сложить. А ведь так примерно строится сейчас наша официальная военная политика. Из всего разнообразия вариантов политическое руководство не в силах выбрать приоритетный  и отсечь все лишнее. Военное руководство, естественно, выражает суммарную волю всех видов Вооруженных сил, военных ведомств и так далее по типично бюрократическому принципу: всем сестрам по серьгам, тонким слоем размажем, понемножку дадим. За счет этого и консенсус обеспечивается. И соответственно, у нас реальная военная политика как раз является неким усредненным результатом этих противоположных, отстоящих друг от друга на космическом расстоянии вариантов военной политики, т. е. не военной политики, а оценки военных потребностей, с которых и начинается классическая военная политика. На практике, конечно, идут чаще всего от наличных ресурсов. Чисто теоретически иабстрактно сформулировать потребности Вооруженных сил невозможно. Наряду с военными потребностями есть дипломатия, внешняя политика, экономическая политика, которые могут многие задачи взять на себя, оградить страну отцелого ряда неприятностей, которые в ином случае нужно было бы контролировать за счет военной мощи. Точно так же внутренняя безопасность сейчас, особенно после 11-го сентября и трагических событий в Москве, не отделена от внешней. Безопасность — это сочетание военных и невоенных инструментов, взаимодействие разных подразделений армии с правохранительными органами.  Если у нас открыты десять тысяч километров южной границы, то, имей мы армию хоть в два раза сильнее, все равно безопасность не обеспечим. Если у нас десять тысяч километров южной границы плотно закрыты по полному профилю и там стоят мощные погранвойска, обустроены границы, контрольно-пропускные пункты, т. е. мы контролируем все, что движется через границу, тогда армия и в трое меньше вполне удовлетворяла бы нашим потребностям. Потому что в этом случае она бы занималась только тем, чем армия должна заниматься, — готовилась бы к каким-то мало-мальски крупномасштабным конфликтам, которые теоретически могут в будущем произойти, а такими вопросами, как Чечня, армия вообще бы не занималась. Чечней бы занимались правоохранительные органы, т.е. пограничные войска, внутренние войска, войска спецназначения, разведывательно-секретные службы. Армия вызывалась бы время от времени для того, чтобы где-то поддержать огнем и маневром, но никогда бы напрямую не участвовала, если бы у нас все остальное было в порядке. Если исходить из нашей ресурсной базы, то нам, может, вообще не по карману никакие стратегические космические силы иметь. Нам, дай Бог, свою армию в Чечне обеспечить хорошей связью, бронежилетами, приборами ночного видения и так далее. Но здесь надо учитывать и другие обстоятельства. Вот я, например, считаю, что нам нужно было бы гораздо больше уделять внимания стратегическим ядерным силам, для того чтобы гарантировать, что в обозримом будущем для нас конфликты будут иметь сугубо локальный характер, что не будет даже региональных войн. И тогда, соответственно, мы могли бы резко уменьшить нагрузку на силы общего назначения и посвятить их только участию в локальных операциях. Я считаю, что, вопреки принципу «по одежке протягивай ножки», Россия вполне могла бы иметь стратегические ядерные силы, сопоставимые с американскими, хотя у нас военный бюджет в пятьдесят раз меньше. Если говорить конкретно о реформе Вооруженных сил, то несколько направлений являются ключевыми. Прежде всего, нужен перевод Вооруженных сил полностью на добровольно-контрактный принцип комплектования. Другое дело, что это нельзя сделать за один год. Это надо было делать вчера и закончить через год-два. Но мы этого не начали делать, соответственно, у нас это растягивается по времени и цена промедления — дальнейший развал, деградация и деморализация Вооруженных сил, которые превращаются в угрозу внутренней безопасности из средства защиты от угрозы внешней. Поэтому первоочередная задача — перевод армии на добровольно-контрактный принцип комплектования, улучшение материального обеспечения офицерского состава, технической оснащенности. При этом понятно, что с миллионной армией мы ни первого, ни второго, ни третьего не получим в рамках тех бюджетных назначений, которые реалистически прогнозируемы на обозримый период. Если мы говорим не о периоде всеобщей мобилизации, а о мирном времени, условно мирном, если учитывать события в Москве, то надо исходить из того, что больше трех процентов ВВП на армию не дадут, и то три — в самом лучшем случае. Недавний опыт показал, что президентские указы о трех с половиной процентах, начиная с 97 года, никогда не выполнялись, всегда это 2,4, 2,5, 2,6. Вот на 2003 год — 2,7. Так что три процента — это максимум, на который можно рассчитывать при условии очень убедительного обоснования военных потребностей, полной открытости и для общества, и для парламента планов и перспектив развития армии. Совершенно ясно, что миллионная армия, которая должна быть унас в начале 2004 года, нам не по карману. Следовательно, речь идет о том, что армия должна быть цивилизованным образом и строго по плану сокращена, при этом необходимо выполнить все обязательства перед военными, и на это как раз должны пойти вот эти дополнительные 0,5 процента ВВП, которые никогда правительство не давало на военные нужды. Вот эти 0,5 процента нужны, чтобы всех обеспечить полным пособием, квартирами, трудоустроить, переучить и так далее. Сокращения должны быть значительными, для того чтобы выполнить три условия: повышение жизненного уровня, социальная защищенность офицерского корпуса; перевод рядового сержантского состава на добровольно-контрактный принцип комплектования; доведение оснащения новым вооружением и военной техникой до среднего европейского уровня. То есть доля новых вооружений должна планироваться не ниже 20–30 процентов.

Внутренние войска надо в корне перестраивать и переводить на профессиональную основу, делать их специализированными. Одни — для гражданских возмущений и волнений, другие — для охраны объектов особой важности, третьи — для борьбы с терроризмом и так далее. А у нас сейчас набирают, как в армию, солдат, ничем не кормят их, ничем не обеспечивают, потом бросают то в Чечню, то воцепление. Например, стояли вокруг этого Дома культуры несчастные солдатики и за сто рублей пропускали кого угодно, потому что им кушать нечего. Главная забота — погранвойска. Они должны переводиться на добровольно-контрактный принцип и полностью обеспечиваться техникой. То есть, условно говоря, я бы возродил доктрину Николаева. Это бывший начальник ВПС. Погранвойска становятся одним из главных наших видов войск и обеспечивают и границу, и экономические интересы в соответствующих зонах. Для этого они имеют и авиацию, и флот свой, и даже артиллерию, и тяжелое оружие. А что касается замечания, что у нас в таком случае будет две армии, то этого бояться не нужно: внутренние войска в больших городах, а погранвойска всегда будут на периферии. А вот сухопутные войска нужны в гораздо меньшем объеме, чем они сейчас у нас есть. Это, по существу, резерв сил быстрого развертывания на случай, если воздушно-десантные войска и мобильные соединения не могут сами справиться с задачей. Такие сценарии сейчас начисто отсутствуют, но могут возникнуть в ближайшие 10–15 лет на юге и на Дальнем Востоке. Значит, вот к этому варианту надо их постепенно, не спеша, но целенаправленно готовить.

Военно-воздушные силы — основа современных сил общего назначения, за их счет можно снять нагрузку на другие виды Вооруженных сил. Для них, конечно, нужна инфрастуктура подготовленная — и тылового обеспечения, и базирования. И тогда небольшие, в принципе, но очень эффективные современные военно-воздушные силы могут обеспечить нашу безопасность на всех направлениях и в любых конфликтах. И для этого нам не нужны три тысячи самолетов. Достаточно иметь тысячу или меньше, но самолетов самых новых, с пилотами, у которых налет соответствует среднеевропейскому. Если вся Европа вместе не может сделать больше, чем один новый истребитель, зачем нам в оборонном заказе планировать несколько? Нам в принципе достаточно было бы иметь один вид, скажем, один класс или тип самолета для поддержки сухопутных войск и сил быстрого развертывания, т.е.выполняющих задачи в тесном взаимодействии с сухопутными войсками, — солдатский штурмовик. И нужен какой-нибудь многоцелевой самолет, который выполнял бы функции и истребителя, и перехватчика, и штурмовика, и фронтового бомбардировщика. И такая база у нас есть в виде Су-27.

Что касается флота, помимо стратегической его составляющей, которую нам, я считаю, не надо обновлять, а надо просто тянуть по сроку службы, сколько возможно — десять, пятнадцать, двадцать лет, если получится, — вот помимо этой составляющей остальные задачи у флота сугубо вспомогательные. Они связаны с операциями сил быстрого развертывания, с переброской войск на какие-то локальные театры, защитой баз, побережья, экономических зон, там, где у пограничников не хватит своего флота. Да, но помимо всего этого, я повторю, страна должна сохранить мощные, на уровне Соединенных Штатов, ракетно-космические ядерные силы сдерживания. Они уже будут определять статус нашего государства. Где-то через 10–15 лет нам надо планировать переход на моногруппировку.

Это значит, что у нас не будет ни авиационной, ни морской составляющей. Когда они свои сроки выработают, мы не будем их заменять на новые системы, не будем модернизировать. Они уйдут. Но к тому времени у нас будет гибкая, достаточно крупная группировка Ракетных войск наземного базирования как в стационарном, так и в мобильном исполнении. Это будет абсолютно универсальная, неуязвимая группировка, лучше всего обеспеченная всеми средствами управления связи раннего предупреждения. Мы никогда не отстанем от Франции и Америки, потому что у них не будет наземных сил ракетных. Наши могут гибко приспосабливаться. В течение года мы можем их полностью переделать под новую угрозу и по любому азимуту.

Самая большая угроза для нас — конфликты нового типа на юге. Это не классические войны, а квазивойны, вялотекущие войны — что мы видим сейчас в Чечне.

С Европой мы уже не враги, но еще не союзники. И поэтому мы должны для себя сделать некую доктрину — с Европой, с НАТО на Европейском континенте не планировать никаких боевых действий силами общего назначения просто потому, что это совершенно не соответствует приоритетам нашей внешней политики и тому, куда движется Европа в целом. Другой вопрос, что, пока мы не стали союзниками, мы не можем сделать вид, что этого направления нет. И на тот крошечный вариант, близкий к нулю — возникновения каких-то там осложнений, — нас полностью прикроют мощные стратегические ядерные силы, о которых я уже говорил. Плюс к тому, силы быстрого развертывания, даже если они предназначены для юга и востока, в основном будут базироваться здесь в силу просто наличия развитой инфраструктуры. Так что самим фактом присутствия они тоже какие-то маргинально возможные угрозы будут снимать. Мы всегда для западного направления держали огромное войско, вот от этого нам пора отказаться решительно и бесповоротно. И тогда станет возможным и сокращение Вооруженных сил, и, соответственно, их качественное улучшение, переход на контрактный принцип, отказ от идеи огромного мобилизационного резерва, с которым связана призывная армия, но с которым не увязывается контрактная, и так далее.

А с Чечней надо, безусловно, решительно вести дело к мирному урегулированию, но просто переговорами этого не достичь, так же как и зачистками или другими боевыми действиями. Здесь нужен комплексный курс. Там должны быть сугубо контрактные соединения, небольшие, но очень хорошо обученные, подготовленные и обеспеченные всем, включая денежное содержание по высшему разряду. Надо закрыть все границы Чечни, включая административные, потому что когда у вас открыта зона боевых действий, вы ничего не можете там решить никогда. Изменить полностью административный принцип управления, необходимо утверждение единоначалия с прямым выходом на президента. Полное единоначалие, чтобы человек на уровне вице-
премьера был специально назначен президентом, имел на него прямой выход; и с этого человека спрашивали бы за всё: и за сбитый вертолет, и за украденные деньги; и одновременно этот человек распоряжался бы всем на месте. И такого человека можно было бы менять при необходимости, не разрушая всю систему управления Чечней. И конечно, необходимо ввести ситуации в правовое поле. Прежде всего, это введение режима чрезвычайного положения в Чечне, в прилегающих районах. У нас закон позволяет очень гибко применять эту меру. Где-нибудь, например в Ставрополье, чрезвычайное положение может выражаться просто в усилении паспортного режима, а где-нибудь в Ингушетии может быть гораздо более жесткий контроль — и пограничный, и приграничный, и с точки зрения досмотра и транспорта, и домов, а в самой Чечне это может быть в напряженных районах полномасштабный режим чрезвычайного положения с комендантским часом, патрулями, запрещением появляться на улице после определенного часа, передвигаться группами больше чем по три человека.

Мы до сих пор не сформулировали пункты нашей переговорной позиции с Чечней, потому что никто всерьез не хочет ни с кем вести переговоры.
Во-первых, с кем вести переговоры? С врагами. Переговоры о мире не ведутся с друзьями. Так что надо смириться с тем, что мы будем с врагами вести переговоры, с теми, у кого запятнаны руки кровью. Единственный критерий здесь— это террористические акции. Вот причастные к террористическим акциям против мирного населения в Чечне или в Волгодонске и Москве — они не могут быть партнерами. Ну и, конечно, мы будем разговаривать не с какими-то фиктивными фигурами, а с теми, кто может обеспечить, так сказать, плоды переговоров. Мы, со своей стороны, можем приказать федеральным войскам прекратить огонь, передислоцироваться, частично уйти и так далее. Надо, чтобы наши партнеры, в свою очередь, на переговорах доказали, что и они могут управлять своими незаконными формированиями, а если какими-то не могут управлять, то такие, совместно с нами, должны уничтожать. Максимальная жесткость по нескольким принципиальным вопросам — территориальной целостности, верховности федеральных законов, Конституции и максимальная гибкость по всем остальным. И на этой основе мы можем и международной общественности, и российской общественности, и чеченской общественности, и чеченской диаспоре показать, что мы реально и серьезно хотим вести переговоры.

ВПК тоже нуждается в реформировании. Смотрим, сколько максимально мы можем выделить средств на оборонный заказ при лучшем варианте — при сокращении армии. Исходя из этих средств, мы определяем приоритеты и госзаказы. Всем остальным мы говорим: «Мы вам не гарантируем помощь в налоговой части, по части субсидий, по части налоговых освобождений, но если вы хотите продолжать свою деятельность в этой сфере и ориентировать ее, скажем, на внешние поставки, конечно, при нашем контроле, тогда — пожалуйста. Государство контролирует, чтобы вы поставляли то, что можно поставлять. Вы гарантируете обслуживание, и обучение, и запчасти, и так далее. И пожалуйста, на внешний рынок. Конкурируйте. Выходите на гражданский рынок внутри, вовне— где угодно. Если вы не можете это сделать в течение трех, скажем, четырех лет или пяти, в зависимости от профиля предприятия, то, извините, распродавайте имущество».

Есть три основные категории предприятий. Первые — полностью на оборонном заказе остаются, всё, что они могут помимо этого делать, — их дело. Оборонная промышленность должна подпитываться от гражданского рынка, от конкуренции. Другие, которые могут на внешний рынок переориентироваться, им — частичная помощь. И третьим — выходное пособие.

У нас сейчас 1 700 оборонных предприятий крупнейших, а мы себе можем позволить максимум несколько сотен. Необходим прагматизм. Надо взять некую отправную точку -– образно говоря, косточку окаменевшего динозавра, по которой можно восстановить весь скелет динозавра. Я подскажу одну из возможных— это денежное довольствие младшего офицера, которое он получает после выхода из училища. Денежное довольствие молодого офицера, лейтенанта или младшего лейтенанта должно быть таким, чтобы он мог посвятить себя выбранной профессии. Это примерно десять тысяч рублей. Это очень немного, но в то же время это то, что позволит ему, его жене и маленькому ребенку нормально питаться и платить за квартиру. И вот эта косточка крошечная от хвоста динозавра позволяет специалисту развернуть все остальное. Отcюда куча всяких других вытекает выводов: и в отношении денежного довольствия всего офицерского состава, и численности ВС. Сразу становится ясно, как будут распределяться средства на оснащение и на содержание армии, а соответственно, какая военная доктрина должна быть.