О причинах пробуксовки военной реформы

Военная история России знает много реформ, и практически все они являлись, если можно так сказать, именными: реформы Ивана IV, Петра I, Д. А. Милютина, М. В. Фрунзе и др. Их персонифицированное название отражает тот факт, что каждый раз радикальные изменения военной организации страны направлялись волей одного лидера. Ситуация выглядит иначе, когда идеологами и организаторами военной реформы становятся назначенцы. Их неизбежная смена позволяет сформулировать философский вопрос: реформа не удается, потому что меняют руководителей или руководителей меняют, потому что не удается реформа?  Оставим его без ответа. Заметим, однако, что в итоге военная реформа предстает как горизонт, видимый всеми, но каждым по-разному, и не достижимый никем.

Я уже писал о том, что у нас ощущается острый дефицит подлинных государственников («Власть», 1998, № 11–12). Не созрел субъективный фактор военного реформирования. Попытки его искусственного взращивания могут оказаться контрпродуктивными. С приходом Владимира Путина не раз и не два звучали слова о том, что нам нужен надежный национальный щит, нужна армия, отвечающая требованиям времени, что необходимо обновлять и укреплять вооруженные силы. «Было время, когда казалось: и флот России не нужен и армия не востребована. Теперь все поняли, что это глубокое заблуждение», — говорил Владимир Путин вскоре после избрания его Президентом. Глава государства выразил уверенность, что в обозримом будущем к ошибкам прежних лет возврата не будет[1]. Разрабатываемые планы и принимаемые решения по реализации этой установки, увеличение финансирования военного ведомства дают основание говорить о том, что поддержание обороноспособности страны, адекватной вызовам времени, является не политическим лозунгом, но практической задачей дня. Теперь, казалось бы, есть твердая политическая воля исправить положение.

Однако ни собственная активность Верховного главнокомандующего, ни его высокий личный рейтинг пока не дали заметных подвижек в осуществлении реформаторских планов. Военная реформа вновь идет не так, как обещается. Почему?

Давно было замечено: надо видеть действие социальных сил там, где на первый взгляд выступают одни лишь люди. Применительно к рассматриваемой проблеме это означает, что в военной сфере, впрочем, как и в любой другой, дискреционные решения, как правило, невозможны и уж, по крайней мере, не могут быть успешными.

Есть обстоятельства, невнимание к которым заведомо обрекает на неудачу самые смелые планы. Можно сказать по-другому: никому, даже самому талантливому руководителю, не удастся сделать больше, чем позволяют условия. Причем в последней фразе акцентируется не фатально неодолимое давление обстоятельств, а широкая цепь причинно-следственных связей, каждое отдельное звено которой можно двигать лишь настолько, насколько позволяют это делать все другие звенья. Здесь двоякая зависимость. С одной стороны, радикальное изменение военной организации страны развертывается на основе и в результате глубинных преобразований в политической и экономической сферах. Армия стоит денег, хорошая армия — хороших денег. Но если политическая и (или) экономическая системы государства не в состоянии выделить на нее необходимые средства, рассчитывать на успех не приходится. С другой стороны, сама армия выступает в качестве инструмента государства, гарантирующего внешние и внутренние условия, необходимые для демократического возрождения страны. Следовательно, ее предназначение, характер, возможности, само ее существование и жизнедеятельность (и их изменение) оказывают обратное влияние на ход демократических преобразований. Между прочим, в Кодексе поведения, разработанном в ОБСЕ, интеграция вооруженных сил с гражданским обществом рассматривается в качестве важного проявления демократии.

Поэтому если уж рассуждать о переменах в оборонной политике государства в категориях реформы, то следует говорить не о военном реформировании в Российской Федерации, а о военном реформировании Российской Федерации.

При таком подходе, например, заявленная в Военной доктрине государственная политика по укреплению престижа военной службы, подготовке к ней граждан Российской Федерации должна включать в себя не только повышение социального и материального статуса военнослужащих, рост их профессиональной подготовки, гуманизацию и демократизацию военно-служебных отношений. Свой вклад в ее реализацию могут и должны внести школа и учреждения культуры, средства массовой информации, организации страхования и местное самоуправление, правоохранительные органы и религиозные объединения и т.д. Если же этого нет, если современное гражданское общество России, как констатируется в Доктрине информационной безопасности Российской Федерации, обнаруживает неспособность обеспечить формирование у подрастающего поколения и поддержание в обществе необходимых нравственных ценностей, патриотизма и гражданской ответственности за судьбу страны, авторитет армии поднять не удастся.

Можно полагать, что в нынешнем мире утверждается «сотрудничество соразвития», в рамках которого уже нет места войнам и военному насилию. В таком случае военное строительство рассматривается как исторический анахронизм и смысл военного реформирования состоит в том, чтобы как можно быстрее «перековать мечи на орала». Если же исходить из того, что значение военно-силовых аспектов в международных отношениях продолжает оставаться существенным, что возрастают уровень и масштаб угроз в военной сфере, тогда обеспечение военной безопасности государства предстает как важнейшее направление деятельности государства, а военная реформа должна проводиться в интересах укрепления обороноспособности страны.

Современная ситуация в мире дает достаточные аргументы и для той и для другой позиции. Давно заявлено, что в международной сфере действуют две противоположные тенденции: совершенствование механизмов многостороннего управления международными процессами и создание системы доминирования развитых западных стран при лидерстве США. Реформировать военную организацию применительно к обеим тенденциям одновременно невозможно. Как, впрочем, невозможно и всецело ориентировать ее на решение ситуативно возникающих задач. В таком контексте естественную позицию и разумную линию поведения должна определять логика, о которой Карл Шмитт писал так: «Война — это вообще не цель и даже не содержание политики, но, скорее, как реальная возможность она есть всегда наличествующая предпосылка, которая уникальным образом определяет человеческое мышление и действование и тем самым вызывает специфически политическое поведение»[2].

При этом укрепление или демонтаж военной организации, вооружение или разоружение не могут диктоваться субъективными пожеланиями и чувствами и носить односторонний характер. Если в мире есть ракеты, страна должна иметь противоракетную оборону; если на вооружении армий появились средства радиоэлектронной борьбы, она должна быть защищена от них; если активизировался международный терроризм, ей необходимы силы и методы противодействия ему и т. д. Короче говоря, военная организация создается для обеспечения военной безопасности. Как говорится в Военной доктрине, «Вооруженные силы Российской Федерации и другие войска должны быть готовы к отражению нападения и нанесению поражения агрессору, ведению активных действий (как оборонительных, так и наступательных) при любом варианте развязывания и ведения войн и вооруженных конфликтов, в условиях массированного применения противником современных и перспективных боевых средств поражения, в том числе оружия массового уничтожения всех разновидностей».

Две тенденции в мировой политике объясняют существование в обществе разных точек зрения на рассматриваемые проблемы. Так, по данным ФОМ, 54 процента опрошенных граждан России считают НАТО агрессивным военным блоком, 24 процента — оборонительным, 22 процента затруднились с ответом на этот вопрос[3], а заявление Владимира Путина о возможном вхождении в НАТО поддержали 23 процента опрошенных, не поддержали — 40 и затруднились с ответом 37 процентов. Другой опрос показал, что 64 процента респондентов в военных действиях США в Афганистане увидели опасность для России, 23 процента— считают, что они не представляют опасности и 13 процентов затруднились с ответом. В то же время сформулированную Президентом позицию России в отношении той операции одобрили 55 процентов, не одобрили — 25 и 20 процентов затруднились с ответом.

В свете этих цифр не приходится удивляться существованию альтернативных подходов, разработок и предложений по всему кругу задач военного строительства. В зависимости от того, какая позиция оказывается преобладающей, выбираются направления реформирования и оцениваются его результаты. Сегодня многие искренне готовы добиваться сокращения армии, перехода к контрактному принципу ее комплектования или улучшения материального положения военнослужащих, рассматривая все остальные аспекты проблемы как досадную помеху своим планам.

При этом порою прямо восхитительную напористость проявляют деятели, совершенно не представляющие специфику военной сферы. Прав был Клемансо, утверждая, что война — слишком серьезное дело, чтобы доверять его генералам. Но не меньше правды и в том, что война настолько сложное дело, что не может быть отдано на откуп дилетантам.

В стремлении укрепить собственный электорат, политические партии и движения порою предлагают решения, совершенно не учитывающие закономерности функционирования военной сферы. Выдвинуть лозунг немедленного отказа от призыва в армию или перехода к шестимесячной срочной службе куда как просто. Но не стоит удивляться, что эти предложения встретят весьма аргументированную оппозицию, ряды которой составит отнюдь не только пресловутый генералитет. Как не вспомнить, что в свое время, будучи тогда всесильным, «царь Борис» принял решение о полном и скором переходе к контрактной армии. Но переход этот не осуществил.

Для предупреждения подобного в будущем, для придания реформированию целенаправленного и планомерного характера необходимо законодательное определение его целей, содержания, основных направлений и сроков, а также источников и порядка финансирования. Думается, развитие правовой основы военного строительства не должно сводиться к разработке одного-двух новых законов, например, о Вооруженных силах или военной реформе. Есть необходимость в своего рода военно-правовой реформе, призванной, во-первых, устранить имеющиеся лакуны в правовой регламентации военной деятельности, во-вторых, кодифицировать законы «военного пакета», в-третьих, там, где необходимо, внести соответствующие коррективы в другие законодательные акты.

В масштабном социологическом исследовании «Самоидентификация россиян в начале XXI века», проведенном на базе ВЦИОМ по заказу «Клуба 2015», в ответ на вопрос «Какая Россия вам нужна?» было предложено два варианта ответа: «Комфортная, удобная для жизни страна, в которой на первом месте стоят интересы человека, его благосостояние и возможности развития» (76 процентов опрошенных предпочли этот вариант) и «Могучая военная держава, где во главе угла стоят интересы государства, его престиж и место в мире» (24 процента)[4].

Между тем в логическом отношении эти вопросы не составляют дизъюнктивную пару, элементы которой соотносятся друг с другом по принципу «или-или». Не может быть удобной для жизни страна, находящаяся на задворках мирового сообщества, а благосостояние и возможности развития человека предполагают его безопасность, которая обеспечивается, в том числе и военно-силовыми структурами государства. Однако эти тонкости остаются за рамками опроса, а у человека, участвующего в нем, может сформироваться мнение, что военная мощь государства, его высокий престиж и достойное место в мире не являются положительными ценностями.

Один из законопроектов, направленный на регламентацию этой стороны жизни государства и общества, прямо назван «О гражданском контроле и управлении военной организацией и деятельностью». В названии совершенно неправомерно соединены контроль и управление. Ведь такая формулировка, по существу, выводит военных профессионалов за рамки разработки, принятия и реализации военных и военно-политических решений. Вполне естественно, что так понимаемый гражданский контроль, мягко говоря, не встречает поддержки утех, кто осознает смысл единоначалия, значение государственной тайны, особенности армейской оперативно-распорядительной деятельности и т. д.

Все сказанное позволяет заключить, что важной частью военного реформирования страны должно стать информационное обеспечение намечаемых и осуществляемых мер. Оно призвано утверждать в общественном сознании понимание того, что оборона страны — важнейшая функция государства, что защита Отечества является долгом и обязанностью каждого гражданина Российской Федерации. Разумеется, это обеспечение не может строиться по принципам советского агитпропа, создававшего виртуальную картину исключительно благостного положения во всесторонне успешно развивающейся военной сфере. Но оно не может быть бесстрастным по отношению к разнузданной критике, перерастающей в оскорбительное поношение не только вооруженных сил, но и всей военной политики государства.

Чего стоят, например, рассуждения, в которых ставятся в один ряд армия и тюрьма, субкультуры которых якобы основаны на стереотипах и нормах насильственного поведения, и в которых ограничены права граждан. 

Но тиражирование подобных идей в обществе дает свои плоды. На вопрос ВЦИОМ: «Хотели бы вы, чтобы ваш сын, брат, муж или другой близкий родственник служил сейчас в армии?» отрицательно ответили 84 процента в 1998 году,75 процентов в 2000 году и 72 процента в 2002 году[5]. Практическим следствием таких настроений является значительное число лиц, правдами и неправдами уклоняющихся от призыва в армию, и большие трудности с комплектованием войск контрактниками.

Нельзя согласиться и с огульной критикой генералитета как социальной группы, интересы и устремления которой-де не просто чужды, но враждебны демократическому обществу. Если даже допустить невероятное, что все нынешние генералы российских вооруженных сил — фигуры сугубо отрицательные, это не повод для критики института высшего военного руководства, без которого армии не может быть по определению.

Ни одна команда реформаторов не является самодовлеющей силой. Военное строительство — не лабораторное исследование и не полевое испытание, проводимые в специально конструируемых условиях. Оно развертывается в динамично развивающейся обстановке. Например, повышение цен на нефть на мировом рынке, одностороннее решение США о выходе из договора по ПРО, резкая активизация международного терроризма не только корректируют военные цели и планы государства, влияют на содержание и динамику преобразований, но и отодвигают во времени решение ранее выявленных проблем.

И для того, чтобы за деревьями повседневных задач не потерять из виду общую перспективу леса, чтобы военное строительство не выглядело как пожарное реагирование на остро заявляющие о себе проблемы, у политического и военного руководства должна быть постоянная цель, ориентированная много больше чем на 5–10 лет. В одном из недавних интервью министр обороны Сергей Иванов заявил, что не может исключать появления на определенном этапе государства или группы государств, которые будут претендовать на нашу территориальную целостность, выдвигать какие-то претензии или, пользуясь слабостью России, пытаться нас шантажировать, в том числе военной мощью[6]. Но, коль скоро хотя бы гипотетически такая опасность может возникнуть — пусть через десятилетия, создавать реальные основы противодействия ей необходимо уже сейчас.

Государству нужны вооруженные силы, которые «здесь и сейчас» надежно гарантируют его военную безопасность. В таком контексте вызывает возражение квалификация Военной доктрины как документа переходного периода. Ведь обороноспособность страны есть данность, которая не может иметь переходного состояния: она либо адекватна возможным угрозам и реальным вызовам, либо ее нет.

[2] Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. № 1. С. 43.