Внутри путинской России. Возможны ли реформы без демократии

Свой главный политический сюрприз Борис Ельцин приберег к финалу. В новогоднюю ночь 1999 года, за три месяца до истечения президентского срока, тот самый человек, который на протяжении всего предыдущего десятилетия настойчиво прибирал к рукам всю полноту власти, в традиционном новогоднем обращении поведал пораженным россиянам, что он с сегодняшнего дня уходит в отставку. Другое заявление, как оказалось в дальнейшем, не менее важное, появилось в московском киберпространстве в тот же самый день. Подписанное Владимиром Путиным незадолго до того, как он стал действующим президентом, оно называлось «Россия на рубеже тысячелетий». Этот документ, в котором новый лидер, ныне уже заступивший на второй срок, излагал свое видение будущего страны, многое проясняет для понимания его взглядов и программы действий, осуществлявшейся им в последующие годы.

Во-первых, Путин призывает к консолидации и обеспечению стабильности в обществе, где все еще дает себя знать «глубокий идейный и политический раскол». Он утверждает, что «Россия исчерпала свой лимит на политические и социально-экономические потрясения, катаклизмы, радикальные преобразования». Он предупреждает, что «простой перенос на российскую почву абстрактных моделей и схем, почерпнутых из зарубежных учебников», не гарантирует успеха, и говорит, что «мы сможем рассчитывать на достойное будущее, только если сумеем универсальные принципы рыночной экономики и демократии органически соединить с реальностями России». Слова примирения, с помощью которых он пытается навести мосты между советским прошлым и лелеемым им новым российским самосознанием, предвещают одно из основных будущих достижений Путина. Его разнообразные идеи, нечетко выраженные, подчас слишком неопределенные и даже взаимопротиворечащие, могут в конце концов завести его в тупик. Тем не менее, в 2000—2004 годах именно они принесли ему успех. Его тактика постепенности, отказ от резких шагов в политике, всевозможные «сигналы», которые он подавал различным группам, позволяя им вычитывать из его слов то, что они сами хотели услышать, — все работало на объединение страны. В результате ему удалось завершить переход от социализма к капитализму так успешно, как ни одному из его предшественников.

И Горбачев, сумевший подорвать старую систему, и Ельцин, создавший предпосылки для установления новой, — оба имеют ныне весьма низкий уровень популярности. И напротив, рейтинг Путина на протяжении всего первого президентского срока не опускался ниже 70—80%, что доказывает: России необходим лидер, способный консолидировать нацию. В предшествующее десятилетие переход к демократии, рыночной экономике и частной собственности, их защита и легитимация обошлись обществу, можно сказать, малой кровью. Значительная часть населения все еще вспоминала советский период с ностальгией и не принимала произошедших перемен. Путинская консолидация оказалась столь же необходима, как и более радикальные шаги его предшественников. Вряд ли он войдет в историю как великий преобразователь. Его главная задача состояла в том, чтобы придать и внутренней, и внешней политике последовательность, стабильность и предсказуемость.

Второй тезис, к которому Путин постоянно возвращается в своем послании, это необходимость экономического роста как способа восстановить конкурентоспособность и благосостояние России, а также ее статус «великой державы». Он ставит амбициозные, но одновременно реалистические долгосрочные цели, как то: размер ВВП на душу населения должен к 2015 году достичь уровня Португалии при условии сохранения ежегодного экономического роста на отметке 8%. И хотя реальные темпы оказались несколько ниже, годы президентства Путина отмечены в России беспрецедентной экономической экспансией и ростом инвестиций. Успех этот в конечном итоге коренится именно в стабильности, последовательной политике и восстановлении доверия. А экономическое возрождение в свою очередь оказалось важнейшим фактором в процессе реконструкции разрушенного общества.

Третьей темой в послании Путина стало обеспечение порядка, воссоздание работоспособного государственного аппарата. Он призывает к «восстановлению направляющей и регулирующей роли государства» и координации действий между правительственными учреждениями, парламентом, регионами и обществом как таковым. Весьма возможно, что его оценка 1990-х годов была бы еще более критической, не будь он в то время настолько зависим от старой ельцинской команды. Президент внедрил совершенно новую технологию власти, ограничив унаследованный им хаос с помощью механизмов управления государством и выработки политического курса. Пусть деятельность институтов власти сводилась к проштамповыванию принятых решений — в любом случае, это была не практика правления с помощью указов и на основе капризов, а то и просто безвластие, но попытка последовательного решения проблем, с привлечением экспертов для выработки курса, консультациями с министерствами и обсуждением в парламенте.

Как в выборе целей, так и при решении поставленных им задач консолидации, экономического роста и наведения порядка Путин показал себя более эффективным лидером, чем его предшественники. Действия Горбачева привели в конце концов к окончательному краху СССР, но не это было его целью, а реформирование коммунизма — при полном отказе от критики Ленина. Он просто не смог удержать под контролем запущенный им процесс. Идеалы Ельцина были, быть может, более ясными и привлекательными, однако его способности к их воплощению оказались столь же сомнительными, а его наследие — в значительной степени непрочным. Слова Путина звучали ясно и логично и до последнего времени ему, в основном, удавалось проводить в жизнь свою программу.

Причины его достижений лежат, тем не менее, в совершенно другой плоскости. Прежде всего, Путину необыкновенно повезло. Подобно большинству мировых лидеров ему, конечно, хотелось бы отнести успехи на свой счет, но все происходило скорее вопреки, нежели благодаря его усилиям. Уже были намечены главные направления модернизации российского общества, уже начала развиваться рыночная экономика, а население ощутило вкус свободы, все это действовало как ускоряющий фактор. Путин унаследовал экономику, находящуюся в процессе медленного, но неуклонного преобразования, приведшего к созданию частного сектора и к здоровой реструктуризации после финансового дефолта 1998 года. Он пришел к власти в то время, когда цены на топливо резко выросли и с тех пор неизменно поддерживаются на высоком уровне, а слабый доллар помогал ограничить нежелательные последствия укрепления рубля, которое иначе угрожало убытками отечественным компаниям.

В международных делах на руку Путину сыграл восторжествовавший в мире принцип Realpolitik: война в Чечне была представлена как вполне оправданное участие в борьбе с международным терроризмом. Возрастающая роль России в качестве поставщика энергоресурсов на фоне увеличивающейся нестабильности на Ближнем Востоке заставила Запад замолчать. Относительно Ирака Путин занял явно противоположную по отношению к США позицию, однако своими агрессивными заявлениями по этому же вопросу Франция отодвинула его на вторые роли. Это позволило избежать нежелательных последствий такого противостояния. Взяв на вооружение традиционный советский прием — ответное обвинение в двойных стандартах, он небезуспешно отражал нападки тех, кто критиковал его за нарушение прав человека. Благодаря укреплению экономики и резкому сокращению зависимости от иностранной помощи он стал менее чувствителен к угрозам из-за рубежа.

И все же, хорошие лидеры сами куют свою удачу и умеют воспользоваться ею. Путин вполне мог промотать увеличившиеся вследствие роста экономики государственные доходы. Он же, напротив, ограничил бюджетные расходы, выплатил международные долги, укрепил валютный запас и одобрил создание стабилизационного фонда, где бы аккумулировалась часть доходов, полученных за счет высоких налоговых поступлений от экспорта нефти. Он ускорил реформы и назначил хороших менеджеров на ключевые финансовые посты. Он мог бы меньше сотрудничать с Западом по Афганистану или занять гораздо более жесткую позицию в переговорах относительно Ирака. Он мог бы способствовать созданию значительно большей напряженности в Грузии или более упорно отстаивать свою позицию по Ирану. Но он выбрал умеренный курс, защищая интересы России в приграничных государствах ближнего зарубежья и отстаивая ее коммерческие интересы в более удаленных регионах. Он проявил себя намного более надежным партнером, чем Ельцин, имея при этом более реалистическое представление о возможностях своей страны.

Путин, как правило, брался за наиболее «простые» реформы, вызывавшие менее всего конфликтов и противодействия, такие, например, как снижение налогов. Но он также заложил фундамент для долгосрочных институциональных перемен. Серией новых законов он укрепил и упрочил рыночные реформы. Свой вклад в законодательство он внес, приняв новый Уголовный и Гражданский кодексы. Этим он подготовил условия для внедрения судов присяжных по всей стране. Добрым знаком стало и безальтернативное назначение главой Конституционного суда в 2003 году весьма уважаемого либерального судьи Валерия Зорькина.

И хотя Путин унаследовал общество, которое нуждалось в существенных преобразованиях, ему все же сильно повезло: на его первый срок пришлось немного серьезных кризисов. Иными словами, он оказался лидером «при хорошей погоде», которому еще предстояло показать себя в более трудных обстоятельствах. Тогда же, когда ему приходилось сталкиваться с более серьезными вызовами, результаты были не столь впечатляющими. В Чечне сохранялся тот же уровень политической нестабильности, что и в начале его президентства, — и это при том, что число погибших там измерялось десятками тысяч. Он выглядел далеко не лучшим образом во время неудачной операции по спасению подводной лодки «Курск». А его способ разрешения проблем, связанных с намозолившими ему глаза олигархами — в особенности с Гусинским и Ходорковским, — отдает личной мстительностью и явным перегибом.

Еще один путинский недостаток, оказавшийся оборотной стороной его «фирменного» стремления к стабильности, — это нежелание действовать. Возможно, в краткосрочной перспективе оно способствовало консолидации российского общества, но никак не могло заложить основу для длительного развития. Он предпочитал откладывать принятие решений и посылал обществу весьма неопределенные и противоречивые сигналы. «Он каждому говорит "да", создавая впечатление, что поддерживает его», — сказал о нем Борис Немцов, лидер думской фракции СПС в 1999—2003 годах, а хорошо знающий Путина журналист заметил однажды: «Как типичный офицер КГБ, он отдает инициативу в чужие руки, а затем на ходу вскакивает в поезд и в случае удачи приписывает ее себе».

Как бы парадоксально это ни звучало, но даже памятуя о мощном позитивном развитии страны в годы первого президентского срока Путина, вряд ли ему можно поставить в личную заслугу достижение экономических успехов, равно как возлагать только на него ответственность за отступления от демократии. В гораздо большей степени его можно критиковать за то, чего он не сделал. Осторожность, присущая ему от природы, усиленная, вероятно, его политической неопытностью, плюс недостатки унаследованного им аппарата — все это привело к тому, что он не сумел воспользоваться для осуществления реформ многими из тех возможностей, что у него были. Критики даже стали сравнивать время его правления с «застоем», наступившим в богатые нефтью брежневские годы. В период экономического роста и готовности к осуществлению реструктуризации Путин мог добиться гораздо большего, удовлетворив при этом нужды тех, кто пострадал в переходный период 1990-х годов. Для этого ему следовало быть гораздо менее пристрастным и добиваться ограничения влияния олигархов не столько политическими, сколько экономическими мерами.

К началу 2001 года оказалось, что основные показатели, намеченные ранее грефовским планом реформ, либо сильно занижены, либо достижение их откладывалось на неопределенное время. Обещание быстрой либерализации и реструктуризации газовой отрасли, необходимых для сокращения убытков и превращения российской промышленности в конкурентоспособную, не было выполнено. Попытки улучшить конкурентную среду с помощью более жестких мер, опираясь на новые антимонопольные и антитрестовские государственные структуры, имели весьма ограниченный успех. Реформа в области социальной политики зашла в тупик, оставив общество резко расколотым. Реформы жилищно-коммунального хозяйства и банковского сектора продвигались довольно вяло. «Административная реформа», затеянная для повышения эффективности и уменьшения коррумпированности государственного аппарата, не продвинулась дальше затяжных дискуссий в разнообразных рабочих комиссиях. Пока еще рано говорить, насколько удачными окажутся путинские реформы железнодорожного транспорта, энергетики, пенсионного обеспечения, земельная реформа и реформы в области законодательства. Если быть реалистами, то результатов их стоит ожидать лет через десять, если не больше. Однако плавное реформирование этих сфер потребует полной перестройки всего общественного сектора, а она еще далека от осуществления.

Больше всего вопросов к Путину вызывает его откат от демократии. Кремль решительно прибрал к рукам все рычаги политического контроля, урезав автономию и независимость Думы, Совета Федерации, а также региональных законодательных собраний и губернаторов. Резко сократилось число негосударственных СМИ, участившиеся судебные преследования помогли заткнуть рот свободе журналистского высказывания, а телевидение, находящееся под государственным контролем, все больше напоминает советское с его тщательно отфильтрованной пропагандой. Постоянно растущее число силовиков на ключевых постах по всей стране положило конец открытым дискуссиям, разнообразию взглядов и постепенному формированию гражданского общества. Правоохранительные органы стали использоваться в политических целях. А нарушители прав человека, особенно в Чечне, действуют абсолютно безнаказанно.

В конце своего первого президентского срока Путин видится эдаким либеральным чекистом, наподобие своего советского предшественника и ментора Андропова. Его экономическая программа весьма прагматична и либеральна, в ней есть место рынку и зарубежным инвестициям, поскольку и то и другое рассматривается как наилучший инструмент для восстановления мирового влияния России. Однако его представления о том, как следует осуществлять реформы, поражают зашоренностью, технократизмом и авторитаризмом. Он выказал впечатляющее умение входить в мельчайшие детали, но именно эта способность питала его стремление к централизации власти. Он не сумел оказать необходимой поддержки сильным независимым институтам власти, а когда требовалось достичь определенных результатов, он часто использовал личный авторитет в глазах своего окружения. Вместо прозрачности, юридической выверенности и последовательности отличительной чертой работы его администрации стали секретность, манипулирование и произвол в принятии решений. Все это грозит свести на нет его политическое наследие.

Впрочем, Путина следует оценивать исходя из его собственного прошлого и в контексте унаследованного им постсоветского окружения. Его индивидуальный стиль управления, с опорой на ближайших друзей и заслуживших доверие коллег — очень русский по своей сути. Экономический прагматизм Путина вырос из осознания самоочевидных недостатков коммунистической плановой экономики. Он видел их в своем родном Ленинграде, к тому же он имел возможность взглянуть на плановую систему со стороны, из Германии и других зарубежных стран. Путинский авторитаризм отчасти объясняется тем, что пятнадцать лет, сформировавших его личность, он провел на службе в качестве офицера КГБ. Опыт последующих лет тоже отразился на его стиле. Анатолий Собчак, политический наставник Путина в постсоветский период, сочетал демократические принципы с автократическими методами. Ельцин довел эту манеру до крайних пределов и во многих отношениях был большевиком-демократом, не желавшим делить свою власть ни с кем. Впрочем, каков бы ни был его стиль, хаос, который он передал Путину, заставил бы любого лидера требовать для себя более широких возможностей для осуществления контроля.

Часть упреков в отношении политики и методов, практикуемых Путиным, можно отнести на счет Ельцина и так называемой «семьи». Они вывели его на первые роли, полностью осознавая особенности его характера. Они подготовили почву для избрания как самого Путина, так и его парламента, подобрали новому президенту ключевых советников, заправлявших Кремлем большую часть первого президентского срока, — таких как Александр Волошин. А главное — именно они управляли обществом, которое со всеми его недостатками досталось Путину. Но при любой оценке их решений и последующих действий Путина необходимо принимать во внимание, что на тот момент у них имелись лишь ограниченные возможности и альтернативы. Явные политические соперники Путина, в середине 1999-го года претендовавшие на пост президента, Примаков и Лужков, оказались бы, возможно, гораздо хуже: оба они значительно старше и ближе к типу классического советского аппаратчика.

При оценке первого президентского срока следует принимать во внимание еще один фактор, который геоморфологи называют «эквифинальностью формы». Признавая, что российский политический ландшафт выглядит сегодня гораздо менее демократическим, нежели в 1999 году, следует иметь в виду, что к этому же итогу страна могла прийти разными путями. Целый ряд процессов, действия самых разных индивидов с различными мотивациями могли привести к такому же результату. Имея в виду ту атмосферу секретности, в которой в России принимаются решения, истину установить довольно сложно. К тому же пять лет — слишком короткий срок, чтобы понять, как надолго может сохраниться в своем нынешнем состоянии общество, претерпевающее болезненный процесс реконструкции.

Возьмем, например, войну в Чечне. Она обернулась катастрофой. Осуждаемая Березовским политика Кремля в Чечне привела к кровопролитию и дестабилизации. Однако оценка роли Путина полностью зависит от того, причастны или не причастны секретные службы к событиям, из-за которых началась война. Никто не станет отрицать, что когда у Гусинского отбирали НТВ, это было частью общего процесса усмирения российских СМИ, и что вопиющие процессуальные нарушения во время кампании против Ходорковского и ЮКОСа привели к большим потерям. Гораздо труднее ответить на вопрос, какая Россия была бы построена, сохрани все упомянутые олигархи свое былое влияние. Или до какой степени Путин, даже с учетом его стремления к централизации власти, мог бы контролировать процессы, которые он сам запустил — в стране, где задействовано такое большое количество коммерческих и политических интересов и где должностные лица, чтобы получить одобрение Кремля, наперебой демонстрируют «инициативу снизу». На эту тему однажды афористично высказался экс-премьер Виктор Черномырдин: «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда».

Результаты думских выборов 2004 года вполне могут выглядеть как возвращение к однопартийному государству — с «Единой Россией», контролирующей две трети мест в парламенте и все парламентские комитеты. Но этот результат отражает волю избирателей, хотя, возможно, власти ничего не сделали для формирования культуры политической соревновательности. В конце концов, Путина нельзя обвинить в том, что он скрывает свои взгляды. Он заставил олигархов уяснить, что в «правила игры» входит отказ от всякого политического вмешательства, как бы непродуктивно и несправедливо это ни выглядело. В своем обращении 1999 года он критиковал тоталитаризм и заявлял о своей приверженности демократии, однако добавлял: «Россия не скоро станет, если вообще станет, вторым изданием, скажем, США или Англии, где либеральные ценности имеют глубокие исторические традиции... Крепкое государство для россиянина не аномалия, не нечто такое, с чем следует бороться, а, напротив, источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен».

Принимая во внимание его собственное прошлое, можно сказать, что Путин проделал значительную эволюцию. Неловкий, едва оперившийся бюрократ, вытолкнутый на национальную политическую арену в 1999 году, разительно отличается от спокойного и уравновешенного государственного деятеля, открытого для всеобщего обозрения. Он демонстрирует растущую уверенность в себе на саммитах мировых лидеров, ловкость и непринужденность во время долгих пресс-конференций и телевизионных встреч с избирателями — в этом он, по меньшей мере, не уступает своим зарубежным коллегам. Он неоднократно подтверждал, что способен на ходу выбирать политический курс и экспромтом принимать неожиданные решения. Его стратегия, если таковая имеется, не является чем-то окаменелым. Если он станет больше доверять тем зачаточным институтам власти, которые сам создает, то он еще сможет показать, что он действительно привержен модернизации и демократии.

У Путина еще есть возможность, опираясь на свой свежеприобретенный опыт и возросший авторитет, в оставшиеся годы второго срока продемонстрировать несколько более прогрессивную позицию. С новым электоральным мандатом, послушной Думой и со своими людьми, уверенно занявшими ключевые посты, он находится в выигрышной позиции. Он может протолкнуть непопулярные экономические реформы, перетасовать правительство, принять более жесткие меры против коррупции и дисциплинировать бизнес с помощью будущего членства в ВТО. Он может обеспечить более мягкое обращение с Ходорковским и сделать так, чтобы другие компании, принадлежащие олигархам, не были расхищены по частям, наподобие ЮКОСа. Если, преследуя разного рода злоупотребления, он поставит заслон некомпетентности и кумовству, если не отдаст конфискованные активы ЮКОСа в руки полугосударственных Роснефти и Газпрома — у нас появится критерий оценки его намерений. Если он сдержит свое слово и будет проводить консультации с либеральными группами, потерявшими свое представительство в парламенте, то этим расширит поле для принятия политических решений и создаст подходящую атмосферу для разного рода согласований. Главный же экзамен предстоит ему в 2008 году: тогда станет ясно, сохранит ли он существующую конституцию, уйдя со своего поста.

Однако, если судить по всему тому, что Путин уже успел сказать и совершить, придерживаться по отношению к нему принципа презумпции невиновности было бы затруднительно. Президент всегда, а особенно в России, задает тон. Путин также должен нести свою долю ответственности за все, что происходит. Неважно, сам ли он лично подготовил некоторые из наиболее мрачных эпизодов обоих сроков своего правления, одобрил их постфактум или просто не смог проконтролировать тех, кто стоял за ними, — результаты свидетельствуют против него. И если зарубежные партнеры России понимают всю сложность стоящих перед ним проблем, это не означает, что они должны закрывать глаза на изъяны его политики. Мировому сообществу следует сотрудничать с Россией, но при этом тверже и последовательнее критиковать ее недостатки. Ведь каких-то улучшений можно добиться только при большей открытости, расширении торговых и прочих контактов. Ну а если иметь в виду стремление Путина к созданию на Западе позитивного образа России, то твердая позиция по отношению к нему пойдет всем только на пользу. Однако ожидания должны быть реалистичными. Россия, которую строит Путин, разумеется, еще долго не будет походить на рыночную демократию западного типа, но для большинства своих граждан и зарубежных партнеров она окажется гораздо лучше, чем СССР. Режим, установившийся в такой стране, вряд ли вызовет зависть у Запада, но это тот режим, который одобрило большинство ее населения. И партнерам придется с этим считаться.

Воспоминания о тоталитарном прошлом все еще не уходят из памяти старшего поколения. Вскоре после ареста Ходорковского один русский бизнесмен поделился со мной своими опасениями, что это дело может иметь более серьезные последствия, и тут же объяснил, почему, по его мнению, сорокалетний магнат, засаженный за решетку, не рассчитывал, что для него оно обернется тюрьмой. «Ведь он на девять лет меня моложе. Он никогда не сталкивался с сильным государством. Он вырос в условиях, когда система уже начала разваливаться и везде сидели продажные бюрократы. Я помню более ранний период. Оба мои дедушки были убиты, а бабушка провела пятнадцать лет в лагерях и еще семь — в ссылке». Путинское поколение было последним, на которое легла тень Сталина. Оно появилось на свет слишком поздно, чтобы разделять большевистские идеалы и вечную готовность к борьбе, и слишком рано, чтобы целиком усвоить культуру коррупции и хаоса, возобладавшую с начала 1980-х годов.

«Россия — страна, разделенная на два поколения», — сказал мне Леонид Парфенов, когда незадолго до выборов 2003 года я встречался с ним в московском телецентре. Мы беседовали в его тесном рабочем кабинете. Его влиятельная воскресная вечерняя программа «Намедни», выходящая в прайм-тайм на НТВ, может иногда поддеть и покритиковать власть, но посвящена она не только политике. «Все понимают, что это не выборы в полном смысле слова. С точки зрения политической борьбы они не представляют никакого интереса. У нас есть президент, который больше, чем президент, и парламент, который меньше, чем парламент. Судьба России не зависит от результата голосования. Люди работают, ездят за границу, ходят в кафе, пользуются Интернетом и живут, как хочется. Так вырабатывается привычка к свободе. Каждый честный человек видит, что в 2003 году Россия свободнее, чем в 2001-м. Молодые люди счастливее, они более открыты миру. Демократия для них — это декорация. Если власть попытается ограничить их свободу, например свободу пользоваться Интернетом, они будут протестовать. Тогда и я пойду демонстрировать на Красную площадь». Однако, судя по результатам парламентских выборов 2003 года, молодежь едва ли станет препятствием для путинской власти или ядром будущей оппозиции. Согласно экзит-полам, наибольшую поддержку «Единая Россия» получила от 18—24-летних, вслед за которыми идут 25—34-летние.

Сегодня, при Путине, Россия — это страна, ушедшая гораздо дальше того, о чем мечтали ее граждане в 1980-е годы, но она явно не оправдывает надежд, что они питали в 1990-е. Состояние сегодняшней России, судя по всему, вполне соответствует реалиям, с которыми вновь избранный президент столкнулся на пороге тысячелетия. Однако противоречие между экономическим либерализмом и политическим авторитаризмом рано или поздно проявится. Когда средствам массовой информации все сильнее зажимают рот, сам президент может оказаться первой жертвой цензуры, а при полном единомыслии в сфере публичной политики ему угрожают закулисные интриги. Чем меньше прозрачности при выработке политического курса, тем больше опасность, что конечные результаты окажутся далеко не оптимальными. Если численность бюрократии не сократится, а масштабы коррупции и государственного вмешательства во все сферы жизни не уменьшатся, можно ожидать замедления экономического роста. Это станет явной помехой на пути возрождения и внутреннего примирения, на который Россия вступила в последние годы. Когда Путин завершил свой первый срок, было абсолютно невозможно строить прогнозы на следующий. Такая непредсказуемость грозит превращением уже достигнутой им стабильности в стагнацию. Как сказал лидер «Яблока» Явлинский, «президент хороший горнолыжник, но если лыжи направлены в разные стороны, далеко не уедешь».

Вопреки опасениям многих, Россия 2008 года будет вполне благополучной страной. Однако результаты ее развития окажутся, по-видимому, не столь впечатляющими, как они могли бы стать, используй Путин все предоставленные ему возможности. Дальнейший экономический рост и продолжение рыночных реформ — пусть и несколько замедлившееся — приведут к тому, что она явно станет богаче и уверенней в себе, нежели сейчас. Памятуя о наследстве, которое он оставит, Путин, по-видимому, сдержит слово и не станет менять конституцию, а вместо этого наподобие Ельцина назначит своего наследника или возьмет власть в свои руки в качестве премьер-министра и лидера «Единой России». Однако замедление экономического роста может, в конце концов, привести к ослаблению широкой, но поверхностной поддержки его политики. Коррупция и бюрократия по-прежнему останутся тяжким бременем для общества, а компании, связанные с государством, станут сильней, чем в 1990-е годы. Чечня так и останется кровоточащей раной, но внешняя политика приобретет большую напористость. Средства массовой информации в большинстве своем сделаются гибкими и угодливыми, а население, заинтересованное прежде всего в улучшении собственного благосостояния, станет безразличным и инертным.

Иронией истории выглядит тот факт, что Александр Солженицын, преследовавшийся Андроповым и так и не поладивший с Ельциным, нашел общую почву с Путиным. Его критика направлена не столько против дефицита демократии в нынешнем десятилетии, сколько против недостаточного противостояния «дикому» капитализму в десятилетии прошедшем. Быть может, во взаимоотношениях Путина и Солженицына с обеих сторон и содержится определенная доля цинизма, однако их союз можно рассматривать как символ воссоединения расколотого общества. И все же Путину было бы полезно поразмыслить о худших сторонах своего советского прошлого и об ограниченности так и не достигнутых андроповских идеалов. Как писал Солженицын треть столетия назад в своем «Архипелаге»: «Но те же самые руки, которые завинчивали наши наручники, теперь примирительно выставляют ладони: "Не надо!.. Не надо ворошить прошлое!.. Кто старое помянет — тому глаз вон!" Однако доканчивает пословица: "А кто забудет — тому два!"»