Русская знать

Русская знать*

Джордж Макартни (1737—1806) — британский государственный деятель и дипломат. В 1765—1767 годах — чрезвычайный посол в Петербурге, вел переговоры о пересмотре торгового соглашения с Россией. В Петербурге сблизился с графом Паниным, считавшим, что Россия должна ориентироваться на союз со странами Северной и Центральной Европы.

Коснувшись в обозрении нашем простолюдинов, купцов и духовенства, следует теперь перейти к благородному сословию. Естественно предположить, что оное сословие превосходит прочие в чувствительности, знаниях и поведении, однако то ли вследствие развращенности своих нравов, то ли из-за ложности своих суждений дворянство, как можем мы определенно утверждать, извлекает мало выгоды из того, что даровано ему происхождением и образованием и что должно вызывать уважение к нему со стороны всех прочих или послужить самому ему на пользу. Гнусное распутство и низменные слабости слишком часто торжествуют в дворянских сердцах над высотою духа и честью, без коих происхождение теряет свое достоинство, а богатство — всяческую ценность.

Осознавая превосходство цивилизации чуждых народов и завидуя ей, пребывая в ощущении ошибок цивилизации собственной, но не желая либо не умея исправить их, они стремятся скрыть свои недостатки под видимостью презрения к чужестранцу, всячески его унижая. Все это, впрочем, практикуется по отношению к тем, к чьим талантам и превосходству в области духовного совершенства испытывают ревность или зависть; что же до более скромного чужестранца, настолько гибкого либо убогого, чтобы склониться пред их гордыней, тешить их тщеславие или способствовать их удовольствиям, то он непременно окажется у них в фаворе, приобретет доверие и преисполнится влияния, чего бы умом своим и добродетелями не заслужил никогда. Сему мы видим несчетное число примеров среди тех толп французских авантюристов, что ежедневно находят здесь прибежище и коих с распростертыми объятьями принимает большинство семей в качестве секретарей, библиотекарей, чтецов, гувернеров и приживалов, невзирая на то что публика эта по большей части столь же бесстыдна, сколь и невежественна, коль скоро бродягами их сделала нужда, а изгнанниками — преследование закона.

Русские дворяне, несомненно, наименее образованные во всей Европе. Главное, что приобретают они в ходе обучения, — это знание современных языков, особливо французского и немецкого; на обоих говорят они с равной легкостью, однако на письме не могут изъясняться с достаточной точностью и правильностью. Те, кто может позволить себе большие расходы, равно как, впрочем, и те, кто позволить их себе не может, завершают свое образование путешествием по Франции, где вследствие невежества и неразборчивости бросаются на все, что только может удовлетворять их причуды и воспламенять страсти. Находя себе в преизбытке пищу для того и другого, они жадно и без разбора поглощают то, что выставлено перед ними, и теряют при этом тонкость вкуса из-за неумеренности аппетита; в глазах французов предстают они презренными русскими, в глазах русских — презренными французами, в глазах же всех прочих — равным предметом жалости и презрения.

Столь редко извлекают они пользу из своих путешествий, людям благородного сословия других стран к воспитанию и совершенствованию служащих, что вместо серьезного образования или исправления нравов едва ли обретают что-либо, разве усугубляют личные свои пристрастия и умственные изъяны, так что, воротясь из дальних странствий домой, много уступают в отношении гражданских добродетелей тем, кто никогда своих пределов не покидал.

Природные их задатки довольно богаты, однако в большинстве своем они лишены способности критического суждения, вследствие чего впадают в пренеле-пейшее подражание иностранному образу жизни и нравам и, пренебрегая природным здравым смыслом, заимствуют моды и обычаи, целиком несогласные с их климатом и затруднительные для них самих. Живя в морозных северных широтах, они строят свои жилища наподобие воздушных палаццо Флоренции и Сиены. Или еще: во Франции согласно этикету моды весенний сезон принято начинать после Пасхи и отмечать его сменой одежды; переимчивый русский делает то же самое и сбрасывает свои зимние одеяния, когда земля еще покрыта снегом, а сам он дрожит от холода. Особая привилегия высшей парижской знати заключается в том, чтобы держать у входа в особняк швейцарского привратника. В Петербурге русский дворянин, какого бы положения он ни был, также обязан иметь швейцарца либо какого другого рослого малого, перепоясанного вышитым кушаком с кистями, что по всеобщему мнению должно отличать настоящего парижского привратника. Безумства и нелепицы подобного рода, кои в их жизни встречаются ежедневно, перечислять можно бесконечно, полагаю, однако, что и сих немногих достанет с лихвою.

Сие смехотворное подражание всему иностранному, а особливо обычаям французским, сопровождается весьма серьезными осложнениями и приводит к бесчисленным дурным последствиям: не только лишает их национального характера, но и препятствует познанию истинного своего национального духа, подавляя дарованную им природой энергию ума и задувая малейшую искру самобытного гения. Никто не был так прав, как Руссо в своей критике Петра Первого: сей монарх вместо усовершенствования своих подданных в качестве русских пожелал целиком переменить их и обратить в немцев и французов; предприятие его, однако, осталось безуспешно: он так и не смог сотворить из них тех, в кого хотел превратить, но испортил их своими опытами и оставил в худшем состоянии, нежели они были до того. Его наследники продолжали в том же духе, однако и их деяния в равной степени оказались бесполезны как для народа, так и для выгоды государства.

Вследствие вышепомянутого заблуждения своих недавних правителей русские дворяне восприняли прискорбные склонности, не дозволяющие расцвести их природным дарованиям: впавши в неразборчивое подражание чуждым обычаям, они слишком часто являют свету свое тщеславие, вздорность, легкомыслие, непоследовательность, опрометчивость, зависть и подозрительность, беспринципность, взаимную неверность, неспособность к истинной дружбе и полную бесчувственность в отношении благороднейших проявлений души, предпочитая всему роскошь и изнеженность, безделие и апатию. Невзирая на холодный климат, они проявляют чисто азиатское пренебрежение ко всякого рода работе мышц и мужеским упражнениям. Едва ли составив представление о том и о другом, они отдают должное лишь скользящему бегу саней и мерной рыси запряженного коня. Не испытывают они никакой страсти и к разного рода забавам, практикуемым в наших краях: верховой и стрелковой охоте и рыболовству, — сие им в равной степени чуждо. Избегая всякого рода времяпровождения, сопряженного с физическим усилием и усталостью, они предпочитают ему такие праздные занятия, как шахматы, карты или игра на бильярде, в коих они, как правило, великие умельцы. Лишь немногие проводят свой досуг с пользою для умственной деятельности: бесчувственные к очарованию тонкой беседы или красотам словесности, они слоняются либо впадают в спячку, пробуждаясь разве что для удовлетворения чувственных желаний и для плотских утех.

Те же, кто посвящает себя армейской либо флотской службе, редко когда достигают исключительного совершенства в избранной профессии и, судя по всему, лишены всяческого честолюбия в отношении военной славы, коей они и без того мало достойны. Их способности и умения выглядят весьма умеренными в глазах иностранных военачальников, а ежели кто и станет исполнять свой долг с ревностью истинного солдата, то это будет вызвано скорее простой исполнительностью и страхом наказания, нежели вдохновлено благородными побуждениями, величием души и истинной доблестью.

Дворянство, равно как и людей более низких сословий, отличает особое почтение к родителям; однако сия столь ими самими превозносимая сыновняя преданность проистекает скорее из утвердившихся в их жизни начал зависимости и рабства, нежели из незамутненной любви и глубоко осознанной благодарности, ибо каждый отец в малом кругу своего семейства являет себя таким же деспотом, как самодержец в своем более обширном владении. И все же добродетель сия, мнимая или реальная, остается едва ли не главной из им присущих; того отвращения к пороку и бесчестности, кое распространено среди других народов, нет у них и в помышлении — настолько, что многие сохраняют высокие должности, даже и судейские, несмотря на свои всем известные бесчестные поступки и злоупотребления. Так что, за исключением весьма немногих, а также тех, кто вознесен совсем уж высоко, вся прочая часть нации, даже и вступившей на путь величия, обладает всеми несовершенствами, присущими состоянию упадка, вместо суровых добродетелей, кои поднимают государство к зениту славы.

Подобострастие двора и всеобщее низкопоклонство перед фаворитами, министрами и вообще всеми, кто наделен властью, невыносимы и оскорбительны для каждого, кому дороги свобода и независимость, и особливо для англичанина. Аристократы русские, занятые лишь преумножением собственного богатства и стремящиеся к незамедлительному удовлетворению своего тщеславия, отнюдь не озабочены общественными добродетелями и судом потомства; улыбку придворного или случайное покровительство фаворита предпочтут они как разумному покою в обществе себе равных, так и счастию исполненного долга. Любовь к внешним знакам разного рода почестей составляет поразительную черту их характера; только немногие откажутся пожертвовать своими исконными привилегиями ради сомнительных украшений вроде нагрудной ленты или титула. Столь привязаны и привычны они к такого рода побрякушкам, что не носящий на себе подобных знаков отличия чужестранец, как бы ни были велики его достоинства и заслуги, удостоится лишь малой толики уважения.

В конечном итоге строгий наблюдатель вынужден будет признать сию нацию чистейшим образцом непоследовательности, противоречия и парадокса, соединяющим в себе самые противуположные крайности: ненавидя чужестранца, русские его копируют, изображая оригинальность, впадают в рабское подражание; расфранченные и неопрятные, безрелигиозные, но суеверные, гордецы при всем своем пресмыкательстве, скопидомы и расточители, — их нельзя ни преобразовать кротостью, ни исправить наказанием. Суровое правление императрицы Анны лишь совсем незначительно повлияло на их нравы, равно как и мягкость последующих правителей не произвела сколь-нибудь заметных перемен. Возможно, бесплодными их усилия сделала ошибочность избранных средств, несомненно, однако, что окончательно цивилизовать высшее сословие будет задачей более трудной, нежели произвести то же самое с крестьянством, ибо при достаточной развитости первого его упрямство и тщеславие, сии привычные спутники полузнания, способны задержать всякое дальнейшее развитие. Однако ежели мы поразмыслим над варварством нашим собственным и других сопредельных стран несколько столетий назад, то вполне можем склониться ко мнению более благоприятному относительно будущности народа, далеко не лишенного естественных добродетелей. Крестьяне, покорные и разделяющие все свойства души человеческой, какими они представлены в моем описании, при общем улучшении законов могут быть преобразованы в народ, настолько же лучший. Дальнейшее распространение образования вполне способно вытеснить все косные предрассудки, столь им присущие. Что же до людей высшего сословия, не обделенных природными дарованиями, то они должны, наконец, осознать свои заблуждения и ошибки и обрести тот самый здравый смысл, что укажет им путь к совершенству. Нынешние их нравы пестры, нелепы и смехотворны; таковые всегда возникают там, где фатовство привито к стволу невежества, невежество же приобретает все черты высокомерия вследствие неожиданного своего возвышения. Потребно еще одно поколение, чтобы сплавить все нынешние про-тивуположности в материю более однородную. Русские в один прекрасный день могут достигнуть такого же, как и мы, состояния, мы же, несмотря на все хваленое превосходство наше, вполне способны погрузиться в то самое варварство, из коего они предпринимают ныне попытки возвыситься...

Многие изощренные умы задавались вопросом и строили предположения, отчего русские столь долгое время пребывали в варварском состоянии и почему, вот уже как сто лет избавляясь от оного, они из всех народов европейских все еще обладают наименьшими добродетелями и талантами. Одни приписывали это влиянию климата, другие — характеру образования, тогда как прочие — форме правления.

Первая из перечисленных выше причин обладает, судя по всему, наименьшим весом, поскольку шведы, живущие в тех же широтах, ни малейшего сходства с русскими не имеют. Однако, отставив в сторону причины природные, обратим на время свой взор к области нравственной, имеющей, как представляется, больший вес и значение. Взору нашему предстает простой народ, продолжающий пребывать в варварстве, духовенство — в невежестве, а дворянство — в состоянии полуцивилизованном. И ежели о первых двух можно сказать, что они вообще образования не получили, то последнее лучше бы совсем никакого не имело, только бы не то, что у него уже есть, — ибо сословие сие, по-видимому, не сумело обратить приобретенное ни на пользу общества, ни на достижение личного счастья и добродетельной жизни.

Из дальнейшего изложения мы убедимся, что правление в России всегда было деспотическим, до сих пор деспотическим является и, похоже, еще надолго останется таковым; так что, ежели форма правления действительно в некоторой степени определяет, не говоря уже — созиждет умственные качества и характер народа, русские пребудут в неизменном состоянии, покуда форма правления сохраняться будет в том же виде.

Деспотизм нигде не процветает долго, кроме как среди народов варварских, однако же именно деспотизму обязана Россия величием своим и протяженностью, так что стоит монархии стать более ограниченной, она будет терять мощь свою и силу в той же пропорции, в коей продвигаться будет в отношении нравственных добродетелей и гражданского усовершенствования.

Вследствие сего интерес самодержца, сообразно с коим он, как правило, и поступает, состоит в том, чтобы своею рукою отмерять потребный уровень просвещения и под строгим приглядом держать малейшее улучшение, каковое могло бы повредить его власти, поощрять же только то, что способствует поддержанию величия его и славы.

Я вполне сознаю, что различные проекты нынешней императрицы по видимости противуречат всему, выше мною изложенному; дело, однако ж, состоит в том, что большинство сих проектов попросту неосуществимо, и таким образом утверждение мое ровно ничего не теряет в своем весе. Более того, стоит малейшему неудобству возникнуть из их исполнения, как императрице, с коей ни один государь не сравнится в ревности и цепкости по отношению к собственной власти, достаточно будет кивнуть головой или слегка дохнуть, чтобы все было тут же прекращено и забыто.

И хотя форма правления, несомненно, есть, да и всегда будет главною причиной недостатка добродетели и духовного совершенства в данной стране, коль скоро побуждение к оным, равно как и их вознаграждение зависит здесь от случая и каприза, имеется, тем не менее, множество других причин, изучение коих для внимательного исследователя может оказаться источником весьма любопытных выводов. Должен, впрочем, признаться, что собственное мое рассмотрение сих пунктов сопровождалось весьма малою толикой убедительных аргументов с моей стороны. В разысканиях нравственных и политических содержится столько же неопределенности, сколько в метафизических и теологических, так что, сколько бы мы ни рассуждали о причинах вторичных, о Первопричинах мы все равно остаемся в неведении. Поиски нас заводят в тупик, и в момент, когда мы полагаем искомый предмет в пределах досягаемых, он, словно в насмешку над устремлениями нашими, исчезает из виду.

* Macartney, George, Earl. An Account of Russia MDCCLXVII. London, 1768 (1-е изд.). Перевод сделан по изд.: Russia under Western Eyes, 1517—1825 / Ed. with an Introduction by Anthony Cross. London: Elek Books, 1971. Перевод с английского Александра Дорошевича.