Рабство русских крестьян

Рабство русских крестьян[1]

Уильям Ричардсон (1743—1814), профессор классической филологии в университете Глазго. В 1768 году, будучи домашним учителем детей посла при дворе императрицы Екатерины IIлорда Чарльза Каткарта, посетил Россию.

Милостивый Государь,

Попытаюсь, насколько дозволят мне собственные наблюдения и достоверность сведений, полученных из других источников, удовлетворить любопытство Ваше касательно политической ситуации в России и национального характера ее жителей. По сему предмету я представлю на Ваше рассмотрение факты и свидетельства в том порядке, в коем о них мне известно становилось, вкупе с действительными происшествиями и случаями, могущими проиллюстрировать разного рода общие соображения. Не стану утомлять внимание Ваше оправданием методы изложения, мною избранной, если вообще столь несистематический подход может методой называться. По правде говоря, для составления доклада по всей форме мне было бы потребно более свободного времени и разного рода дополнительных условий. Единственное утешение мое и надежда соответствовать пожеланиям Вашим состоит в том, что для целей удовлетворения первого любопытства вышеуказанная метода сгодится, пожалуй, не хуже всякой иной. Должен также предуведомить, что ежели что серьезное касательно формы правления в России и убежит моего внимания, то отнести сие можно будет исключительно к форме, но никак не к общему характеру нынешнего правления. Пребываю также в искренней уверенности, что ни один деспот, или (коль таково будет Ваше предпочтение) абсолютный монарх, не правил никогда с большею мудростию и в своей заботе о благосостоянии народа не был более прямодушен, нежели нынешняя императрица российская. И все же, адресуя рассказ свой о данной стране англичанину, ни один уроженец Британии не сумеет удержаться от выражения мыслей своих и чувствований, кои сравнение образа правления у других народов с британским естественным образом вызвать может.

Крестьяне в России, иначе говоря, значительнейшая часть подданных империи, находятся в состоянии самого унизительного рабства; они считаются собственностью благородного сословия, коему принадлежат наравне с лошадьми и собаками. Что же до богатства большого вельможи в России, то исчисляется оно не величиной земельных его угодий и не количеством зерна, предлагаемого им на продажу, но числом его крепостных рабов. Князю Щербатову, например, принадлежит, как говорят, не менее ста двадцати семи тысяч человек, они-то и образуют все его состояние.

Каждый крепостной раб платит своему хозяину ежегодно около рубля; если же он каким-то образом занят преумножением своего достояния, дань, им выплачиваемая, соответственно увеличивается. Как повсеместно принято, каждый российский дворянин выделяет принадлежащим ему крестьянам для обработки некий надел земли, коей плоды отдают они владельцу, исключая лишь то, что остается для поддержания их существования. Крепостные эти рабы иногда занимаются ремеслами или извозом, в таком случае годовой оброк, хозяину вносимый, сильно возрастает по сравнению с тем, что платит земледелец. Русский крестьянин, в сущности, лишен всякой собственности, все, ему принадлежащее, даже жалкие одеяния, прикрывающие его от холода, могут быть отобраны хозяином как имущество сего последнего. Один плотник, будучи замечен в некотором заработке, понужден был ненасытным управляющим не менее алчного князя заплатить двести рублей своему владельцу. Оный человек повиновался и внес деньги медною монетой. «Я возьму только серебром», — заявил управляющий. Раб, утверждавший, что денег таких не имеет, был тут же бит кнутом до тех пор, пока не обещал исполнить требуемое. Он принес все в серебряной монете, но жадный его повелитель оставил себе и серебро, и медь. Отсюда вы легко заключите, что ежели кто и сможет преумножить свое состояние, то в случае, наподобие сего, богатство свое сокроет и сохранит видимость нищеты и нужды.

Хозяин также имеет право продать своего раба или заимообразно отдать его в работу кому-то другому. Может иногда случиться, что какой-нибудь князь или боярин отдаст раба своего боярину-соседу в обмен на собаку или лошадь. Хозяин также имеет право наказывать рабов своих по собственному усмотрению за любые провинности. И хотя законом запрещено предавать их смерти, случается порою, что бедный раб умирает вследствие ран, полученных от своенравного и безжалостного повелителя своего. Довелось мне слышать, что не так давно одна московская дама, сестра маршала С.^[2], была осуждена за то, что причинила смерть более чем семидесяти рабам своим, отдав их на битье кнутом и на другие казни, не менее варварские. Она находила удовольствие в том, чтобы изобретать наказания как можно более прихотливые и необычные. Несмотря на высокое положение, ею занимаемое, и на необъятную власть, коей над своими рабами наделено дворянство, безнаказанным такое чудовищное беззаконие не могло оставаться. С. судили, признали виновной и приговорили к стоянию у позорного столба на рыночной площади, с нагрудною дощечкою, надпись на коей изобличала ее преступления, после чего осужденную следовало заключить в темницу. Однако госпожа сия, с готовностию отдававшая таких же, как она, людей на самые разнообразные бесчеловечные пытки и даже находившая удовольствие в созерцании оных, настолько высоким почитала положение свое в обществе и настолько живо переживала бесчестие свое, что от гордости, стыда и обиды лишилась разума. Должен признаться, что как преступление, так и наказание — оба кажутся мне отмечены сильнейшими чертами варварства.

Поскольку крестьянин русский собственностью не обладает, плодами трудов своих, кроме малости, потребной на поддержание жизни, пользоваться не вправе, да и детям своим кроме наследства жалкого рабства ничего передать не может, мысли его далее злобы дня сегодняшнего не простираются.

Потому, следовательно, и нельзя ожидать от него особого трудолюбия и старания. Находясь постоянно под угрозой телесного наказания, низведенные до уровня бессловесной скотины, как могут эти люди обладать высотою духа и возвышенностью чувств, отличающих уроженцев свободной страны? Подвергаясь столь бесчеловечному обращению, как могут они сами быть человеколюбивы? Я совершенно уверен, что большинство изъянов, что проявляются в их национальном характере, есть следствие деспотизма российского образа правления.

Как я уже заметил, доход русского дворянина основой своей имеет земли, что его крепостными рабами возделываются; но иногда сии последние определяться могут и в другие работы, помимо земледелия. Тех, кто приезжает из дальних провинций, часто используют в качестве домашней прислуги, мастеровых либо поденных рабочих в Москве, Петербурге и других больших городах. В подобных случаях должно им иметь при себе специальный документ вкупе с письменным разрешением, где бы удостоверялись их имена, владельцы и время, отпущенное на отхожий промысел. Буде имеют они виды остаться в городе, куда прибыли, и получить там работу, то наниматель должен снести документы их полицмейстеру оного города. Прожив там обусловленное время, крестьяне обязаны вернуться к владельцам своим и отчитаться в каждой копейке, что ими заработана. На этот именно обычай ссылается императрица в нижеприведенном пассаже из ее наказа депутатам законодательного собрания^[3]: «Кажется еще, что новозаведенный способ от дворян — сбирать свои доходы — в России уменьшает народ и земледелие. Все деревни почти на оброке. Хозяева, не быв вовсе или мало в деревнях своих, обложат каждую душу по рублю, по два и даже до пяти рублей, несмотря на то, каким способом их крестьяне достают сии деньги. Весьма бы нужно было предписать помещикам законом, чтоб они с большим рассмотрением располагали свои поборы, и те бы поборы брали, которые менее мужика отлучают от его дому и семейства. Тем бы распространилось больше земледелие и число бы народа в государстве умножилось. А ныне иной земледелец лет пятнадцать дома своего не видит, а всякий год платит помещику свой оброк, промышляя в отдаленных от своего дому городах, бродя по всему почти государству»^[4].

Есть и еще одна напасть, коей русские крестьяне подвергаются: в брак вступать они принуждены бывают только с теми и в ту пору, как угодно будет их господам. Всякий крепостной раб, отец семейства, платит хозяину подать с каждого из детей своих^[5], почему оный хозяин и озабочен скорейшим преумножением крестьянского потомства. Браки подобного рода мало приносят счастия; и муж, и жена о супружеской верности не слишком заботятся, отчего распутство в низком сословии достигло пределов немыслимых; да и к тому же вряд ли кто может ожидать надлежащей заботы о детях в подобных обстоятельствах.

Положение крестьян, кои непосредственно царской короне принадлежат, многим завиднее считается, нежели тех, кто пребывает в собственности дворянства, всего же сих первых имеется три категории. Одна — это те, кто тайно либо по милости человеколюбивого господина смог собрать денег достаточно, чтобы купить себе свободу и коим к тому же повезло иметь хозяина настолько справедливого, чтобы удовлетвориться суммой, ему предложенной. Подобные лица, равно как и потомство их, с той же минуты считаются непосредственными рабами царской короны. На том же положении находятся и все священники со чады, хотя зависимость низшего слоя клириков от высшего подчас не менее мучительной бывает, чем самые тяжкие рабские цепи. То же и военное сословие со своим потомством; в него же входит и все дворянство, также в прямых рабах короны царской пребывающее^[6].

O fortunatos nimium, sua si bona norint, Britannos!^[7] Прощайте.