Хвала России и страх перед Россией: «Немецкая хроника» Христиана Шубарта

«Штюрмер» как политический публицист

«Нужна отчаянная решимость, чтобы в наше столь взыскательное время начать выпуск нового еженедельника — в надежде, что, несмотря на великое множество других подобных изданий, он сможет найти своего читателя. <...> В Германии при нынешних законах издавать хорошую политическую газету кажется почти невозможным. Всякий раз, выдавая в свет какую-нибудь острую мысль, журналист вынужден коситься на карающую руку власти...» (Deutscher Chronik, Предуведомление, 1774).

Газета «Deutscher Chronik» («Немецкая хроника»), которую в июле 1774 года Христиан Фридрих Даниэль Шубарт таким образом представлял подписчикам первого квартала, — основной источник, позволяющий судить о его воззрениях на Россию. Отдельные высказывания на эту тему можно найти также в его письмах и Собрании сочинений, издание которого начал он сам, а закончил, уже после смерти Шубарта, его сын[1].

«Deutscher Chronik», которая в 1776 и 1777 годах носила название «Teutscher Chronik», затем, после выхода Шубарта из заключения в 1787-м — «Vaterlandische Chronik» («Отечественная хроника»), в 1788—1789-м — «Vaterlandschronik» и наконец в 1790—1791-м — просто «Chronik», выходила дважды в неделю в двух тетрадях по полулисту каждая. Для издания была предусмотрительно выбрана бумага хорошего качества, «...чтобы наши листки, побывав в руках нескольких читателей, не уподоблялись простреленным знаменам» (1774, с. 4). Газета печаталась в Аугсбурге, начиная с десятого выпуска — в Ульме, наконец, после длительного перерыва с 1787 года — в Штутгарте и распространялась по ежеквартальной подписке во всей Германии. Тираж ее в сравнении с «Teutscher Merkur» Виланда или «Hannoverischer Briefwechsel meist historischen und politischen Inhalts» Шлёце-ра был невелик. В 1775 году, по свидетельству самого Шубарта, он составлял 1 600 экземпляров; по окончании его тюремного заключения, повысившего популярность издания, поднялся до 4 000. Надо, однако, принять во внимание, что читателей у газеты было гораздо больше, поскольку она передавалась из рук в руки и была доступна в гостиницах и трактирах. Она также рассылалась в Амстердам, Петербург, Париж и Лондон (см. I, 275).

Шубарт никогда не бывал в России и потому не имел возможности для личных наблюдений. Его издание, в отличие от крупных газет, не располагало также собственной корреспондентской сетью. Как было принято в то время, он цитировал статьи из других газет, причем просматривал более двадцати изданий, включая иностранные. Кроме того, в качестве надежных и беспристрастных источников информации он использовал письма из Берлина, Петербурга, Варшавы, Вены, Лондона, Москвы, Гданьска, Амстердама, в том числе частные. В целом за несколько лет им указано более восьмидесяти таких источников.

«Немецкая хроника», в основном посвященная политике, а также текущей литературной и музыкальной жизни, по характеру приближалась к народным листкам. Формальные особенности, стиль и содержание газеты — все говорило о приверженности издателя к течению «Буря и натиск». Язык газеты — по-люте-ровски грубоватый, интонация — настойчивая, воинственная, подача материала — выразительная и занятная, несмотря на то что события вынужденно освещались с многонедельным, а то и многомесячным запозданием. Обращаясь к читателю, Шубарт как бы вовлекал его в диалог, вызывал у него ощущение непосредственного участия в событиях. Статьи создавались в форме закрепленной на бумаге живой речи: «Я записывал, точнее — диктовал их в трактире, за кружкой пива и с курительной трубкой во рту, без какой бы то ни было денежной помощи, вкладывая в них свой опыт и толику остроумия, коей наделила меня мать-природа» (II, 221). То обстоятельство, что Шубарт формулировал свои мысли экспромтом, не обрабатывая их и тщательно не обдумывая («Я пишу и говорю то, что чувствую», III, 9), не только навлекало на него упреки в верхоглядстве, но и вызывало постоянные конфликты с цензурой, которая изрядно сужала поле журналистской деятельности и затрудняла распространение сведений не только о других странах, но и о самой Германии. «Во всей Европе, — жаловался Шу-барт, — у газетчиков скованы руки, и потому, не имея возможности дать верную политическую картину, они вынуждены бывают потчевать публику жалкой мазней» (1775, с. 169). В другом месте он также не может удержаться от «вздоха» как «патриот», для которого «непостижимо уму», «как мало мы, немцы, знаем, что творится вокруг нас. Германия — это страна, о которой меньше всего знают в самой Германии» (1775, с. 697). Во время правления герцога Карла-Евгения цензурные ограничения, действовавшие в Вюртемберге для «охранения непросвещенных подданных», были столь многообразны, что могли быть применены почти ко всем политическим материалам. Быть может, это было одной из причин, по которым Шубарт охотно цитировал статьи из газет, чьи авторы подчинялись более либеральным правилам, существовавшим, например, в Пруссии. Чтобы тем не менее иметь возможность обличать порядки и высказывать свое мнение о власти, Шубарт часто прибегал к жанру сатиры, басни, анекдота. И даже преувеличенные изъявления покорности не могли придать ему сколько-нибудь достоверный облик послушного и благодарного подданного.

Из-за критических выступлений газета Шубарта, а чуть позже и сам ее издатель вскоре были изгнаны из Аугсбурга. Имея в цензурном ведомстве репутацию «неисправимого», Шубарт все же мог без больших помех печататься в протестантском Ульме, свободном имперском городе^[2]. Газета неоднократно попадала под запрет на территории целых областей. В Карловой военной школе (Баварский Пфальц), где в то время учился молодой Шиллер, ее приходилось читать тайком. И хотя в июле 1787 года, уже выйдя из заключения, Шубарт, возобновивший выпуск газеты, сообщал своим читателям: «мой всемилостивый князь предоставил мне полную свободу от цензуры» (1787, с. 8), на самом деле все номера направлялись в Штутгарт для просмотра герцогу. Вот как Шубарт отвечает своим заинтересованным читателям: «Я позволяю себе писать кое-что, зачастую — многое, но никогда — всё. Подумайте о том, что мне пришлось пережить...» (1789, с. 440). Да и целый ряд самоопровержений, который ему пришлось предпринять — так, он опроверг собственный материал «По высочайшему повелению» (1788, с. 610), — свидетельствует о наличии цензуры.

«Немецкая хроника» во все время существования несла отпечаток индивидуальности своего единственного создателя. Ее целиком составлял и писал один человек, и лишь немногочисленные статьи принадлежат другим авторам. Показателен в этом отношении тот факт, что читатели мгновенно потеряли интерес к газете, когда Шубарт попал в тюрьму, а также после его неожиданной смерти. Попытка других издателей продолжить дело Шубарта сразу потерпела неудачу, равно как и все усилия воспроизвести его стиль.

Христиан Фридрих Даниэль Шубарт родился в 1739 году в Оберзонтхайме в Швабии. Он слушал курс теологии в университете Эрлангена, но не довел учебу до конца. Начиная с 1763 года жил в Гейслингене, служил проповедником, органистом и учителем. С юности сочинял музыку и стихи, позднее часто давал фортепьянные и органные концерты, выступал с лекциями, с художественным чтением (особенно любил исполнять «Мессиаду» Клопштока), давал уроки музыки и писал стихотворения «на случай». Поддерживал отношения со многими видными музыкантами и писателями. Крестным отцом одного из его сыновей был Клопшток. Вместе с Виландом Шубарт некоторое время подвизался в одной из тогдашних газет; Гете и Клингер бывали у него в гостях. В 1769 году он занял место органиста и дирижера при дворе Карла-Евгения в Людвигсбурге. Четырьмя годами позже Шубарт был внезапно уволен и выслан, после чего в поисках нового места пересек всю южную Германию. В 1774 году ему — можно сказать, случайно — представилась возможность издавать в Аугсбурге новую газету — «Deutscher Chronik». По письменному распоряжению герцога Карла-Евгения (отправленному Шолю, управляющему блаубойренского монастыря), в котором было сказано, что Шубарт дошел в своих писаниях до такого бесстыдства, «что почти ни одна из здравствующих коронованных особ, ни один князь не избежали его. продерзостных нападок», в 1777 году его под благовидным предлогом выманили из Ульма в вюртембергский город Блаубойрен. Там он был немедленно арестован и — без допроса, без обвинения и приговора — препровожден в крепость Хоенасперг. Долгие годы он провел в тяжелейших тюремных условиях. Поскольку Шубарт не знал определенного ему срока заключения, он испытывал то надежду на освобождение, которую в него неоднократно вселяли, то глубочайшую депрессию, проистекавшую из полного неведения дальнейшей судьбы. Среди посетителей, допущенных к нему через несколько лет, были Шиллер и мать Гете, но лишь через восемь лет ему разрешили встретиться с семьей. Многие старались добиться его освобождения. Когда же оно последовало — в 1787 году, после вмешательства со стороны Пруссии, — он вышел из тюрьмы человеком, сломленным физически и морально. Это в значительной степени сказалось и на его газете, выпуск которой он возобновил в Штутгарте. О многих важных событиях политической и культурной жизни, происшедших во время его заключения, он просто не знал. Его статьи стали более отвлеченными, острая выразительность стиля уступила место напыщенности, высокопарности. Он и сам отдавал себе в этом отчет: «В каждом моем слове теперь отзывается Хоенасперг...» (II, 141). Его обвиняли в журналистской небрежности, корявом слоге, фактических ошибках и неверных суждениях. Теперь, по прошествии времени, особенно хорошо видно, что по крайней мере с 1791 года газета отражала образ мыслей человека, уже отмеченного печатью смерти.

В дальнейшем мы сознательно будем рассматривать все выпуски газеты как равные по своей ценности. Возраставшие тиражи, широкая известность автора заставляют предположить, что статьи, оценки и воззрения Шубарта, относящиеся к этому времени, пользовались достаточно серьезным влиянием на читательские круги. Есть несомненный трагизм в том, что именно в то время, когда его труд стал все больше привлекать общественное внимание, для самого Шубарта он уже становился обузой и постепенно утрачивал свою привлекательность. Шубарт умер осенью 1791 года в возрасте 52 лет.

На протяжении всей жизни Шубарта реакция окружающих на его деятельность была двойственной и противоречивой. Его музыкальные и литературные опыты были оценены по достоинству, герцог Карл-Евгений издал стихи Шубарта в то самое время, когда их автор по его воле томился в тюрьме. Его остроумно-язвительная риторика вызывала одобрение — пока окружающие сами не попадали под прицел его эпиграмм или bons mots. Быстрота и непосредственность его ума вызывали зависть, но в то же время Шубарта обвиняли в недостатке глубины и усердия, называли бесхарактерным. Диапазон оценок простирался от восхищения его гением до сурового осуждения его легкомысленности. И сегодня для одних он остается швабским бунтарем, поборником свободы, жертвой княжеского произвола, для других — поверхностным литератором, газетным борзописцем, который сам загубил свою жизнь.

Россия всегда занимала мысли Шубарта. Так, в 1768 году он писал из Гейс-лингена своему шурину: «Я... намерен проситься на службу к русской императрице, по всему судя, весьма благосклонной к немцам» (Бёкху, 22 июня 1768 года). После увольнения от должности в Людвигсбурге он питал подобные же намерения: «Моему воображению представлялись. Стокгольм, Петербург, Вена» (I, 208). В своих размышлениях о музыке он также обращался к России. В 1770 году он сообщает о записанных им русских народных песнях, которые намеревается напечатать в Лейпциге вместе с нотами. В посмертно опубликованной «Эстетике музыкального искусства» Шубарт пишет:

«Русская народная музыка содержит... много дикого и резкого. Народные песни русских, как можно заметить, в большинстве своем подражают крикам определенных птиц. ...Народ, который во многих местностях... столь привержен к охоте, должен легко увлекаться подобным подражанием. К характерным особенностям этих песен принадлежит и то, что почти все они начинаются в мажорной, а кончаются в минорной тональности... Петр Великий был первым, кто во время своего путешествия почувствовал вкус к иностранной музыке. Он привез в Россию множество духовиков и ввел во всех полках немецкую и турецкую военную музыку... Заботой Екатерины Первой стало насаждение в России более утонченной музыки. Она содержала прекрасный оркестр, состоявший в основном из немцев. .При императрице Елизавете был построен оперный театр, где представлялись оперы на русском и других языках. [При Екатерине Второй] составлен был русский оркестр... из более чем двухсот музыкантов... Императрица... играет на рояли... Сами русские... также не без успеха все чаще посвящают себя изучению музыкального искусства. Впрочем, пока еще подлинного музыкального маэстро среди них не находится. В России блистают лишь итальянцы и немцы» (V, 251 и далее).

В 1773 году Шубарт был приглашен ко двору курфюрста в Шветцинген, где исполнил «русскую военную песню, которую сам незадолго перед тем сочинил» (I, 151). Видимо, он воспевал победы русских над турками с тем же воодушевлением, каким проникнута его «Победная песнь русских гренадеров после Хотин-ской битвы», представленная читателям «Немецкой хроники» в 1774 году.

Развитие политических событий заставляло Шубарта почти в каждом номере — и нередко на первой полосе — уделять место русским делам. Когда он в 1774 году приступал к журналистской деятельности, Россия уже несколько лет вела войну с Турцией; столь же важной и постоянной темой его статей было начавшееся в 1773 году восстание Пугачева. Шубарта занимал также вопрос об отношениях России с ее соседями — Польшей и Швецией.

Мы, однако, не станем соотносить политические корреспонденции «Хроники» с современным историческим знанием. Наша задача — выяснить, какой образ России создавали эти статьи в представлении читателей. Сам издатель хорошо сознавал ограниченность своих журналистских возможностей. Неизменные проблемы журнального дела особенно остро стояли перед ним в первые годы работы. Пытаясь воплотить свои замыслы, Шубарт чувствовал, что разрывается между долгом, обязывающим придерживаться правды и объективности, различными читательскими ожиданиями и ограничительными требованиями цензуры. Он постоянно жалуется на невозможность удостовериться в подлинности получаемых сообщений, из-за чего приходится пускаться в самые разные предположения и спекуляции и бороться с искушением заполнить информационные пробелы собственными домыслами. Так, он критически отмечает предвзятый характер военных сводок:

«Все известия, которые мы... получаем, исходят от русских и потому изображают дело в выгодном для них свете» (1774, с. 289).

«Всех этих успехов они [русские] добились ценой потери лишь десяти солдат. Турецкие пушечные ядра, должно быть... слеплены из теста, а ружейные пули — из хлебного мякиша. иначе как русские добились бы столь великой победы со столь ничтожными потерями?» (1790, с. 676 и далее)

Шубарт также понимал, что любая новость может «зажить» своей самостоятельной жизнью:

«Если всякая историйка в нашем собственном городе бывает переиначена, дополнена и раздута, что же говорить о вестях из далекой России?» (1775, с. 171)

Понимая все это, Шубарт старался по меньшей мере стремиться к объективности. Замечания и комментарии он во многих случаях печатал другим шрифтом, чтобы визуально отличить сами новости от мнений по их поводу. При этом, однако, газета носила явный отпечаток индивидуальности ее создателя во всем, что касалось тематики, интонации и политической позиции. Последняя зачастую формировалась не на основании строгого анализа, а как результат «гениальной непоследовательности», мгновенной реакции на актуальную тему, свидетельствующих все же о политической прозорливости автора. Нельзя не обратить внимания на его свободолюбие и горячий патриотизм. Его возмущало всевластие правителей: «Чрезмерное почитание великих мира сего есть смерть свободы. Свободный ум оказывает почести всякому, кто того заслуживает, но никогда не пресмыкается в пыли перед своим господином...» (Бёкху, 1 сентября 1768 года).

Закономерно росло его сочувствие жертвам княжеского произвола. Острое переживание государственной разрозненности — Германия состояла тогда из великого множества суверенных и полусуверенных территорий — рождало мечту о родине, которая давала бы не только защиту и безопасность, но и достаточный простор для свободного развития индивидуальности: «Какая нелепость — эти сотни государственных образований. наши важные господа и повелители, далеко не блещущие разумом, вознамерились обеспечить счастье своих подданных. этот тяжкий груз пригибает гения к земле, оставляя ему единственную свободу — испустить тяжелый вздох перед смертью» (Хаугу, 25 октября 1766 года).

Какое же государственное устройство могло, по мысли Шубарта, обеспечить политический и правовой порядок в сочетании с терпимостью к свободной мысли? «Как ни был я... до сего времени привержен республике, будучи убежден, что лишь в ней обретается свобода, а с нею — человеческое достоинство и счастие народное, все же теперь склоняюсь. к мнению, что в правильно устроенной монархии человек более счастлив, чем в самых свободных государствах» (1787, с. 167).

Лучшим воплощением этих идей Шубарт считал Пруссию Фридриха Великого. Увлечение Фридрихом II, глубокое почитание этого монарха восходит еще к школьным годам Шубарта, проведенным в Нюрнберге, когда он живо интересовался событиями Семилетней войны. Двадцатью годами позже, уже сидя в крепости, он напишет сыну, находившемуся на прусской службе: «Если бы Фридрих знал, как горячо я его люблю и сколь многих людей я зажег любовью к нему, он несомненно велел бы меня освободить, послав на выручку войска» (II, 146). Шу-барт видел во Фридрихе II просвещенного монарха, сочетавшего разум, терпимость и человечность, правителя, который своим усердием и бережливостью привел страну к процветанию, сделав ее духовным центром, где человек может свободно думать и свободно писать.

Здесь, по всей вероятности, и кроется причина столь долгого преклонения Шубарта перед императрицей Екатериной II. Немецкая принцесса, дочь высокопоставленного прусского офицера, она вышла замуж в России при посредничестве Фридриха Великого, будучи, как и он, проникнута идеями Просвещения. Как можно предположить, Шубарт ожидал, что под ее водительством Россия пойдет приблизительно по тому же пути, что и Пруссия.

Все материалы о России в шубартовской газете можно распределить по трем тематическим областям. Это изображение России как великой политической и военной державы, описание правления Екатерины и разбор внутрироссийских отношений, отражающих характер русских людей.

Восхваление победителей в Турецкой войне

Начало издания «Хроники» Шубарта (1774) пришлось на последние месяцы русско-турецкой войны, разразившейся в 1768 году. Отнюдь не превознося войну как средство достижения политических целей, Шубарт подобно многим его современникам видел в России бастион, защищающий Европу от Азии. Поэтому, разбирая и комментируя ход войны, он не скрывал симпатий к русской стороне и тревожился за нее:

«...Кого не занимает эта война... которая столь счастливо началась для русских и столь счастливо для них продолжается? Еще несколько лет назад редкий европеец отказался бы держать пари, что в 1774 году русские окажутся у стен Константинополя и вытеснят турок из европейских владений... Весь прошлый год русским не везло. Отбитые атаки, бесплодные осады, неудачные операции... заставили их усомниться в своей непобедимости...» (1774, с. 9).

Уже упомянутая победная песнь о взятии крепости Хотин в 1769 году кончалась такими словами:

«Екатериной побежден Бессильный Мустафа. Валашского вина бальзам Льет в кубки наш солдат, А вскоре покорится нам И Константинов град.

Как счастлив был бы поэт, если бы русский воин-победитель дал ему еще не один предмет для подобных торжественных песнопений» (1774, с. 60).

Восстание под предводительством Пугачева («огонь мятежа, бушующий в недрах России» и могущий привести «к весьма опасной войне»), о возможных причинах которого Шубарт не рассуждает, стало для страны новым тяжким бременем.

«Он [Пугачев] замыслил объединиться с турками и с их помощью пробиться вглубь Русского царства... Россия в шатком положении! Опасность внутри и опасность снаружи! Однако же то, что души низкого пошиба почитают опасностью, для высокой души дает повод явить миру свое величие» (1774, с. 41 и далее).

Мирный договор с Османской империей, подписанный летом 1774 года, закрепил за Россией большие территории черноморского побережья и Приазовья, а также дал ей право свободного судоходства в Черном море.

«Выгода от этого... весьма велика; еще Петр Великий, творец России, мечтал об этом... Теперь же сия честь досталась на долю его досточтимой племянницы...» (1774, с. 314).

«...Чего не мог исполнить сам Петр, сегодня к удивлению всего мира исполнила женщина. Теперь Россия отвоевала право самостоятельно вывозить восточные товары из Египта и Сирии; Украина, лучшая земля Российской империи, опустошаемая в каждой войне турками, теперь может. стать сущим раем для страны и для купцов. Одним словом, по заключении этого мира Россия становится величайшим, могущественнейшим и грозным государством, с коим у всех пропала охота мериться силами» (1774, с. 363 и далее).

Как ни приветствовал Шубарт конец войны, все же завершивший ее мирный договор представлялся ему слишком унизительным для турок и чересчур выгодным для русских.

«Политики, однако, не могли понять, как могла Порта без крайней нужды согласиться на столь постыдные условия, выставленные Румянцевым?» (1774, с. 337)

«Что теперь будет с Польшей? Несчастная страна остается предоставленной себе самой, и Порта вынуждена согласиться на ее раздел» (1774, с. 314).

Вымышленный диалог двух воевавших сторон заканчивается у Шубарта таким образом:

«Все смеются, торжествуют: Мир и счастье! И Восток, и Норд ликуют: Мир и счастье!

Всех охватила праздничная суета, но — ах! — никто не замечает Польшу, которая с растрепанными волосами сидит на могильном холме и, склонясь над урной, льет слезы по своим погибшим детям» (1774, с. 332).

Если до 1774 года Шубарт не увязывал развитие военных событий с экспансионистскими устремлениями России, рассматривая эту войну в рамках общей европейской стратегии, призванной потеснить турков, то в дальнейшем он стал относиться к возрастающей государственной мощи России критически. Теперь цель русской политики виделась ему не в том, чтобы встать вровень с Европой, а в достижении и упрочении превосходства над европейскими государствами.

«Эта страна [Россия] достигла... столь грозных вершин величия и власти, что соседние государства имеют все основания для беспокойства. Белый медведь наводит ужас всюду, где ступает его лапа. Вовлекать Россию в дела, вовсе до нее не касающиеся, было, несомненно, большой политической ошибкой. ...Предоставьте России обрабатывать ее голые степи и заселять пустыни, и да будет Бог милостив к нам...» (1775, с. 9 и далее)

«Россия вскоре создаст монархию более грозную, чем римская. Она будет верховодить во всех частях света. И, как провещал недавно один английский звездочет, Швеция, Дания и Германия станут ее данницами.

*Слуга покорный, надеюсь не дожить до того времени и детям своим не пожелаю...»^[3] (1776, с. 82)

В глазах издателя «Немецкой хроники» новый статус России определяется ее ролью победительницы Турции, могущественного соседа Швеции, «гаранта безопасности» Польши. Патриот Шубарт, сам живший в лоскутном государстве, терпевшем засилье иностранцев, с волненьем и сочувствием наблюдал за всем происходившим в Польше, которой в то время приходилось бороться за свою территориальную целостность и национальную самостоятельность. В год его смерти (1791) Польша стояла на пороге нового раздела.

Шубарт подробно извещал своих читателей о состоянии польских дел — о шаткости обкорнанного государства, из-за которой все попытки национального сопротивления терпели неудачу, о стремлении Пруссии еще больше расширить за счет Польши свою территорию, о соперничестве Пруссии и России из-за Польши, об использовании Россией польских земель в качестве плацдарма для возможной дальнейшей экспансии.

Как и в отношении Пруссии, Шубарт, рассуждая о России, проводил различие между личностью царствующей особы, Екатерины, которой он неизменно восхищался, и политикой страны в целом, зачастую резко им критикуемой.

«Русская императрица. столь удовлетворена заключенным недавно славным мирным договором [с турками], что всем сердцем желает, чтобы к нему присоединилась и Польша... В возмещение убытков она подарила польскому королю 350 000рублей...» (1774, с. 457)

И вместе с тем:

«Русская армия... останется в Польше, покуда в этой злополучной стране вновь не воцарится покой. Мне же сдается, что покой установится там не раньше, чем последний русский солдат покинет свою польскую квартиру» (1774, с. 427).

В номерах «Хроники» за 1775—1776 годы Шубарт освещал различные аспекты польской политики России. С российской стороны поступали заверения, что продвижение прусских войск вглубь Польши будет остановлено.

«Мой польский корреспондент (сообщает): "...Россия... объявила, что ее присутствие в нашей стране в течение еще некоторого времени лишь пойдет нам на пользу. Русские остаются, чтобы не спускать глаз с Пруссии"» (1776, с. 115).

Находясь на территории «остаточного государства», каким в то время была Польша, охваченная кризисом, русские могли оказывать влияние на ее внутреннюю политику

«Общее собрание сейма... уже назначено на январь. Россия, трактующая Польшу почти как своего вассала, снова попытается диктовать ей свои условия. В страну уже введена армия численностью от 30до 40 тысяч солдат...» (1775, с. 737)

«Защита», разумеется, предоставлялась не даром.

«Русские просто так не оставят эту страну. Они хотят благоденствовать за счет нищих поляков» (1775, с. 114).

«В Польше все еще находятся 20 000 [русских], что твои смоляные человечки: где их ни поставь, там и прилипнут» (1775, с. 595).

«Величайшая услуга, которую Императрица [Екатерина II] могла бы оказать Польше, состоит... в том, чтобы вывести оттуда 45 000пришлых едоков, которым достается от общего пирога больше, чем исконным жильцам дома.

* На эту тему польский прорицатель распространялся больше всего. Верите ли вы — обращается он к полякам, — что русские — действительно ваши друзья? Хороши друзья, которые не спросясь вешаются мне на шею, навязывают свою волю моим законодателям и высасывают из меня все соки!» (1776, с. 162)

После возобновления выпуска газеты, в период между 1787 и 1791 годами, когда Россия в союзе с Австрией вела войну против Турции, Шубарт снова сделал предметом обсуждения угнетенное положение Польши, попавшей в сферу интересов крупных держав.

«Польский народ все больше падает духом... "Если мы примем сторону Турции, — сказал недавно один польский дворянин, — соседи нас проглотят; если предадимся Австрии и России, а Турция победит, — турки нас испепелят. Если же возьмут верх Австрия с Россией, выйдет, что мы сами помогли заточить штыки, которые разрушат нашу политическую безопасность» (1788, с. 134 и далее).

В своих статьях Шубарт отражает попытки польских властей провести политические реформы, имевшие целью укрепить положение страны и освободить ее из российских тисков. С известным оптимизмом он приветствовал начавшийся в 1778 году, когда Швеция вынудила Россию воевать на втором фронте, вывод русских войск из Польши. Сам Шубарт и большинство его корреспондентов подвергали политику России резкой критике. Их возмущало, что Россия цинично использует территорию Польши как плацдарм, а польскую армию — в качестве своего военного резерва.

«Польша — это придорожный трактир, в котором бесплатно угощается любой прохожий» (1788, с. 398).

«Всякий, кто хоть немного помнит историю, может убедиться, что полякам от русских никогда не было проку. Русские вечно приходили лишь затем, чтобы взять, но ничего не давали взамен» (1788, с. 768).

«Русские обращаются с нами [поляками] как с ничтожными рабами» (1787, с. 310).

Несколько раз «Хроника» сообщает о восстаниях и бунтах:

«Все дышит ненавистью к русским, на Украине занялось грозное пламя мятежа»

(1789, с. 306).

«В Белоруссии, разделенной между Россией и Польшей, закипает народный мятеж. Посему русские вовсю пускают в ход свое обычное средство — нещадный бич» (1790, с. 450).

Мирный договор, подписанный Россией и Швецией, и последовавшие затем события Французской революции, изменившие соотношение сил в Европе, окончательно лишили Шубарта надежды на то, что Польша когда-нибудь обретет независимость и национальное единство.

«Вся свободная Польша вновь склонилась под ярмо рабства и русского господства» (1791, с. 402).

«Теперь русские ворвутся в самые богатые провинции Польши, отведают тамошнего бычьего мяса и гданьской жженки. Последний акт польской трагедии ознаменуется дальнейшим распадом этой страны» (1791, с. 227 и далее).

Такая оценка польской ситуации хорошо согласуется с тем, что Шубарт писал о России в период между 1787 и 1791 годами. Главной темой этих материалов было русско-турецкое противостояние, осложняемое войной со Швецией. После возобновления выхода газеты в 1774 году Шубарт высказывался о Швеции с большой симпатией. Король Густав III, которого он считал одним из великих монархов Просвещения, приходился племянником прусскому императору Фридриху Второму.

«Королева-мать неустанно поддерживает высокий дух дружбы между прусским и шведским дворами.

* Ввиду растущих разногласий с Россией король Пруссии весьма заинтересован в том, чтобы привлечь молодого, энергичного и деятельного Густава на свою сторону» (1775, с. 658).

Когда шведы начали укреплять свою армию и флот, Шубарт предположил, что они попытаются пересмотреть результаты своей последней войны с Россией.

«"Teutscher Merkur", насмешничая, утверждает, будто король шведский собственной персоной явится в Петербург, чтобы просить императрицу о мире. Как? Густав, в чьих жилах соединилась кровь Густава Адольфа и Фридриха-Вильгельма, предстанет перед Екатериной, сняв шляпу и лепеча: Умоляю, не причиняй мне зла!?» (1776, с. 353)

Однако война с Россией началась лишь в 1788 году

«На государственном совете он [Густав] был краток: Я хочу использовать наше нынешнее преимущество, — сказал он, — чтобы снова отнять у нашего главного врага, которого в прошлом нам случалось побеждать... кое-что из того, что эта огромная... монархия захватила без всякого на то права» (1788, с. 394 и далее).

Помимо прочего Шубарт ставил в вину России вмешательство во внутренние дела Швеции.

«Русская императрица хотела низвести его [Густава] до унизительного положения короля, лишенного всякой власти...» (1788, с. 748)

Россия не дрогнула и была готова отстаивать свои интересы.

«Отвага русских выше всяких похвал... русский гений как будто указывает на изваяние Петра Великого [имеется в виду памятник Фальконе] и... бросает вызов целому свету: Попробуйте только сунуться!» (1788, с. 512)

Шубарт надеялся на победу Швеции. Он напоминал читателям о союзе со Швецией, заключенном при «спасителе Германии» — короле Густаве II Адольфе, чье войско «добилось для нас Оснабрюкского мира» (1789, с. 525). Победу России в этой войне издатель «Хроники» объяснял в основном отсутствием поддержки Густава III со стороны Пруссии и Англии, а также наличием влиятельной прорусской оппозиции в рядах шведского офицерства. Он писал о чрезвычайно благоприятных условиях мира, не требовавших от Швеции территориальных уступок и оставлявших Россию в прежних границах. Искусные действия великой державы привели к молниеносному заключению мира между недавними противниками. «Теперь король Густав, недавний кумир пруссаков, вызывает у них лишь презрение... Короля... обвиняют в малодушии и предательстве... столь скороспелый союз с русскими... право, выглядит не по-королевски... и обличает неблагодарность» (1790, с. 721). Шубарт не скрывал своего разочарования таким поворотом событий, однако излагал и русскую точку зрения.

«Екатерина Великая. После смерти Фридриха... уже не мужчина, а женщина, дочь небольшого княжеского рода, играет в мире первую роль... Мирный договор со Швецией придал ее политике новый размах, а ее собственному положению — величественную твердость» (1790, с. 719).

Русско-турецкий военный конфликт Шубарт в 1787 году оценивал уже совсем иначе, нежели в 1774-м. Его отношение к России стало гораздо более критическим. Дальнейшее возвышение великой державы внушало ему скорее озабоченность, чем восхищение. В войнах, которые вела Россия, он видел лишь средство достижения ее главной цели — территориальной экспансии.

«Московия подпирает свою исполинскую спину Азией, Европе же отвела роль скамейки для ног» (1787, с. 410).

«Русских узнают по стуку железных кулаков, молотящих в дверь... Другие страны по большей части расслабленно благоденствуют; как вдруг праздничное веселье прерывается— в дом вламываются неумолимые русские...» (1790, с. 306)

По той же причине Шубарт сочувствует туркам.

«Пробудившись от своей... летаргии, они... объявили войну... разъяренные длительными притеснениями со стороны русских» (1787, с. 177 и далее).

Одновременно он сообщает о крайне тяжелом положении христиан, живущих под властью турок и верящих, что война принесет изменения к лучшему.

«Имущество христиан разграбляется, и для турка достаточно ничтожного повода, чтобы обрушить на христианина ятаган... Тела наших братьев-христиан валяются в пыли... И конечно, на сей раз они уповают, что Иосиф и Екатерина соединенными усилиями вызволят их из рабства» (1788, с. 438).

«Оба христианских императорских дома имеют сейчас самые благоприятные условия, чтобы бросить вызов османам; и быть может, они решатся навсегда избавить Европу от ужаса турецких нашествий» (1788, с. 165).

Шубарт, однако, дает понять читателям, что оба государства не ставят своей главной целью освобождение братьев по вере, в этом отношении он все большие надежды возлагает на Австрию:

«Я бы не желал... чтобы война длилась до истребления последнего турка... я лишь полагаю, что Иосиф должен отвоевать наследство своих предков... и что... мир... между турками и христианами будет благословением и для тех, и для других!» (1788, с. 351)

Что же касается русских, то, по мнению Шубарта, для них конечная цель войны — это максимальное расширение территории и реализация «греческого проекта».

«Мы хотим, вещает могучий русский дух, связать воедино Крым, Новороссию и Бессарабию и утвердить свое владычество на всех землях вплоть до северного побережья Черного моря» (1788, с. 358).

«Судя по обнародованным и секретным донесениям, у России сейчас нет недостатка в грандиозных замыслах... Екатерина... хочет возродить былое величие Херсонеса... здесь, на развалинах древнего греческого царства, должно явиться новое... Ввиду отдаленности ему предназначено стать самостоятельным царством, которым впоследствии будет править князь Константин» (1787, с. 128 и далее).

Внимательно наблюдая медленное, но неуклонное продвижение русских войск, Шубарт пришел к выводу, что Россия вполне может достичь поставленной цели, однако он решительно осуждал «гигантизм» российской политики, усматривая в ней стремление к господству над Европой.

Австрийская сторона, как представлял ее Шубарт, была недовольна действиями союзнической державы, показавшей себя плохим партнером.

«[В Австрии] желают зла не столько туркам, сколько русским» (1788, с. 306).

Многие жаловались также на постоянные попытки России приписать себе все военные успехи. Шубарт комментировал разногласия между союзниками по поводу возможного раздела «турецкого наследства»:

«Кто получит Константинополь, когда русские и австрийцы его займут? Издатель [известной брошюры] с безрассудным упорством твердит: русские. Тогда прощай свобода Венгрии! Прощай величие Австрии! Свобода немцев! Равновесие в Европе!!» (1790, с. 324)

Военные сводки, публиковавшиеся в течение года, позволяли читателю судить о составе и боеготовности русской армии.

«Комплектование флота в России производится без затруднений. Все подданные — исключая жителей бывших шведских провинций... горожан и свободнорожденных — подлежат призыву во флот и армию. Священство от этой обязанности свободно» (1789, с. 332).

«Хотярусская армия состоит из крепких, смелых и закаленных... солдат, все же в ней не хватает офицеров и воинской дисциплины» (1787, с. 82).

Из-за неукомплектованности командного состава особое значение придавалось вербовке иностранцев.

«В русском флоте служит множество опытнейших английских офицеров, а в сухопутных войсках — прусские, польские и другие офицеры-наемники...» (1778, с. 11)

То, что в российской армии служат немцы, в том числе и «княжеские сыновья», выпускники «здешней Карловой школы», среди прочих, «в звании майора», — и Клингер, друг Шубарта, последний расценивал как «доказательство мировой славы русского оружия» (1789, с. 418).

Постоянно сообщая о плохом снабжении русской армии, Шубарт нередко отмечал, что вопреки любым невзгодам она все же достигает успехов.

«Русские добиваются своего несмотря на отсутствие денег, скудный провиант и зачастую дырявые мундиры. Величием своих подвигов они превосходят иные войска, снабжаемые так, что лучше не пожелаешь» (1789, с. 418).

Если во время предыдущей турецкой войны Шубарт писал о щедрых вознаграждениях, жалуемых императрицей офицерам и простым солдатам, то в текущей войне возобладал девиз Валленштейна «война сама себя кормит».

«Ее [императрицы Екатерины] солдаты живут грабежами» (1791, с. 62).

Жестокость, проявленная русскими при взятии Измаила, по-видимому, объяснялась именно такой установкой. Это заставило Шубарта на время утратить беспристрастность. Статьи «Хроники» за 1791 год по большей части резко осуждают действия русских.

«Русские ведут войну столь бессердечно, что настроили против себя все просвещенные народы. Они похваляются тем, что за один день загубили 18 тысяч человек, и с руками по локоть в крови смеют возносить благодарения небесам...» (1791, с. 68)

«Подобная жестокость вызывает отвращение лучших сынов человечества... Вот отчего при всем своем военном величии русские так и не смогли снискать расположение порядочных немцев» (1791, с. 76 и далее).

Немецкая принцесса на русском троне

«Сегодня чаще говорят о правителях, чем о народах, потому что наш век, похоже, все больше склоняется к самодержавию. Итак, не Австрия, а Иосиф, не Пруссия, а Фридрих-Вильгельм, не Россия, а Екатерина — правители являют собой ось, на которой вращается колесо новейшей истории» (1788, с. 803).

Из многочисленных статей Шубарта о русской императрице нас будут интересовать только те, в которых содержатся размышления о России и русских как нации. Учитывая ситуацию, в которой находился издатель газеты, мы не станем рассматривать вопрос о том, насколько аутентичны те или иные из приводимых высказываний Екатерины, равно как не будем сверять с действительностью ее реформаторские проекты. Сегодня мы можем заключить, что портрет Екатерины, нарисованный Шубартом в его издании за 1774—1777 годы, в основном совпадал с образом императрицы, созданным в России для остального мира.

Мерилом оценки для Шубарта служила Европа: о внутриполитической деятельности Екатерины он судил главным образом по тому, насколько она способствовала включению России в систему европейских политических отношений. О петербургском дворе царицы можно было, во всяком случае, сказать, что в культурном отношении он Европе не уступал; здешняя музыкальная и театральная жизнь вполне выдерживала сравнение с другими европейскими столицами. Благодаря меценатству Екатерины Петербург даже во время войны притягивал к себе деятелей искусства мирового уровня, ее гостем был Дидро, за экземпляр «Энциклопедии» она пожаловала ему 500 дукатов. Корреспонденции из Петербурга сообщают о собрании картин и библиотеке Екатерины, о ее интересе к современной поэзии.

«Судя по этому письму, великая царица интересуется... также немецкой литературой. Она знает и чрезвычайно высоко ценит наших великих писателей, да и просто хороших... особую склонность проявляет она к Виланду...» (1790, с. 134 и далее)

Газета, однако, давала понять читателям, что носителями культуры и образования в России были иностранцы, их частые переезды ставили культурную жизнь страны в зависимость от «гостей».

«Академию наук снова ждут большие перемены. Бывший ее президент граф Орлов уволен от своих обязанностей. Сам великий Эйлер покинул Петербург и, как говорят, теперь снова обоснуется в Берлине.

*Эта академия, учрежденная Петром Великим, уже привлекла к себе знаменитейших и достойнейших мужей. Почему же, однако. их пребывание в ней оказывается столь недолгим?» (1775, с. 107)

Залог самостоятельного развития России, которая не должна была навсегда остаться лишь местом демонстрации европейских культурных достижений и подражательницей Европы, Шубарт видел в личности Екатерины. Он иронизировал над хорошо ему известной российской галломанией, над тем, что в России лишь французский язык открывал двери в высшее общество. При этом он всегда подчеркивал примеры удачного использования русскими родного языка.

«...Граф Воронцов перевел на русский язык "Народную гордость" Циммермана. Пишут даже, что... вскоре по-русски выйдет "Мессиада" Клопштока в роскошном издании» (1774, с. 80).

«Недавно в Петербурге с большим успехом была на русском языке поставлена "Алкеста"» (1775, с. 107).

Однако в этом культурном процессе принимал участие очень узкий круг лиц. Шубарт цитирует письмо из Петербурга:

«Ибо надо вам знать... что этот пресловутый Петербург... за исключением двора не представляет собой ничего интересного. Роскошь, вкус и обходительность жительствуют лишь в немногочисленных дворцах; во всех иных местах царят бедность, варварство и грубость» (1787, с. 83).

Участие простого народа в общественной жизни допускалось только по большим праздникам, когда московскому люду предоставляли возможность славить императрицу, развлекаться и глазеть на невиданные зрелища.

«Уже готовы тысячи аттракционов для увеселения простого народа. Представления итальянских, французских, русских, немецких пьес; шутовские балаганы... азиатские и европейские пляски... фейерверки; травля зверей, словом, все, что может возбудить любопытство толпы» (1775, с. 287).

Шубарт ценил в писательских опытах императрицы просветительское и педагогическое начало:

«Она написала короткую комедию... в которой с мольеровским остроумием бичует нелепые заблуждения своего народа» (1788, с. 311).

Разработанная Екатериной пространная воспитательная программа, считал Шубарт, может послужить образцом Европе.

«Великая русская императрица... сделала достоянием публики свои обширные планы и указания касательно воспитания русского юношества, выпустив роскошный том in quarto. Здесь можно найти план воспитания молодого дворянина... правила обустройства школы для девочек разных сословий, включая мещанское, а также... множество наблюдений на предмет физического воспитания детей... и более того: рассуждения о различных темпераментах, опасностях любви, употреблении табака и купании» (1775, с. 257 и далее).

Шубарт приветствовал также издание на нескольких языках екатерининского «Наказа» — яркое свидетельство растущей самостоятельности русских.

«Этого кодекса, замышленного еще в 1766году... Европа ждала с великим нетерпением. Главное намерение... состояло в том, чтобы вполне обратить Россию в европейское государство...» (1776, с. 137 и далее)

В «Наказе» была принята во внимание специфика России как многонационального государства; в соответствии с этим предусматривалась децентрализация судопроизводства и — согласно учению Монтескье — приспособление законов к особенностям и уровню развития каждого народа, при соблюдении общих морально-правовых норм.

«О том, что культура, не чрезмерно изощренная, делает человека счастливее, нежели он был, находясь в диком состоянии, свидетельствует прошлое и настоящее русского народа. Холод ползет по спине, как почитаешь об ужасах, коими запятнана русская история. Сам Петр Великий, развлекаясь, подбрасывал человеческие головы, как наши юноши бросают в игре мяч. Подобных жестокостей уже нет в правление великой и мудрой Екатерины. Своим кодексом она заложила фундамент культуры для русского народа. Ее законы опираются на принципы буржуазной свободы, они изгоняют рабство и мучительство и запечатлены духом уважения к жизни, собственности и свободе всех подданных. Возможно, нынешней императрице суждено сделать своих русских порядочными людьми, не забивая им голову чересчур утонченными материями» (1776, с. 305 и далее).

В 1787—1791 годах «Хроника» отражает разочарование Шубарта политической позицией России, ведь раньше он надеялся, что после победы над Турцией в 1774 году внутри России возникнет согласие, которое послужит продолжению начатых реформ. Вместо этого ему пришлось наблюдать усиление экспансионизма в российской внешней политике, вселявшей страх в остальные европейские страны и породившей недоверие к России. Подвергая критике военные планы России 1787 года, Шубарт постепенно менял и свое отношение к Екатерине. Публикуя выдержки из переписки царицы, он наглядно показывал читателям, насколько ее декларации отличаются от ее же реальной политики.

«В отношении меня чинят великую несправедливость, — писала недавно императрица великому Питту^[4], — бросая мне столь чудовищные упреки... Я не имею никакого желания превращать в развалины Османскую империю... я хочу... лишь величия и благоденствия для моего широко расселившегося народа... хочу умереть со славою, как мать своих подданных» (1778, с. 352).

«Поистине прекрасны слова, написанные императрицей Екатериной Циммерману: Мне самой не нравится, когда из меня делают пугало, в душе я республиканка и хочу свободы для каждого. Однако эти ее слова странно расходятся с делом» (1790, с. 236).

«Стоит вспомнить, сколько раз под водительством этой грозной императрицы учинялась резня. сколько крови пролито по ее мановению, как все внутри начинает содрогаться. И как не вяжется все это с тем духом кротости, коим дышат сочинения этой могущественной женщины.» (1791, с. 61)

С особым пылом Шубарт критиковал «греческий проект», осуществлению которого русская императрица отдавала все силы.

«Екатерина, удачливая в той же великой степени, сколь грандиозны ее планы, хочет с помощью этой военной кампании распространить свою власть до Константинополя» (1789, с. 362).

Потемкин играл в этом процессе роль катализатора, время от времени перенимая у монархини военные дела, когда сама она — вследствие финансовых затруднений или по случаю переговоров с другими государствами — лицемерно шла на фальшивые уступки.

«Могущественный Потемкин поддерживает в царице военный пыл» (1789, с. 276). «.Вся война ведется по его расчетам» (1788, с. 492).

Если личные отношения между Екатериной и Потемкиным комментировались в газете лишь походя (описание роскошной жизни князя ничем не отличалось от подобных материалов в отношении других лиц), то о власти, какой наделен Потемкин, и влиянии, какое он оказывает на императрицу, издатель информировал читателей весьма подробно. На завоеванных территориях Потемкин правил как второй царь.

«Потемкин, второй полновластный правитель подле нее [Екатерины] на престоле, отбыл. чтобы осуществить свои обширнейшие планы» (1789, с. 398).

«Судя по роскоши его двора и полноте власти, князь Потемкин все более вживается в роль азиатского деспота» (1790, с. 250).

При этом Шубарт на многочисленных примерах — раскрывающих, помимо прочего, теневые стороны личности Потемкина — все время демонстрировал, что тот оказывает влияние на все политические события в России:

«Дело идет к тому, что вскоре он будет играть главную роль в новейшей истории» (1789, с. 838).

Тем не менее ответственность за создание отрицательного, как он полагал, образа России во всем мире Шубарт возлагал не столько на Потемкина, сколько на русскую царицу. Критика в адрес Екатерины (достигшая предельной остроты в 1791 году) позволяет расслышать ноту личного разочарования: даже после тридцатилетнего царствования в России она по-прежнему оставалась для него «немецкой принцессой» и «не имела права забывать, чем она обязана Пруссии» (1790, с. 66):

«Больше всех других поэтов воспевал ее наш бард Вилламов, однако она ничем его не наградила, потому что он немец. При этом любая небрежная острота... оказывается кстати, если исходит от итальянца, француза или британца. Но ведь Екатерина как-никак немка!!!» (1791, с. 103)

О рабах и бунтовщиках

«Наших журналистов охватывает столь великий страх, когда им приходится писать о России, словно их отправят в сибирскую ссылку, если они выскажут об этой стране какую-нибудь неприятную истину» (1791, с. 103).

Но и Шубарт, не испытывавший страха, был стеснен в своих возможностях писать о происходящем в России. К цензурным ограничениям добавлялись династические соображения: великий князь Павел, сын русской царицы, в 1776 году женился на Софии Доротее Вюртембергской, что создавало для пишущих о России дополнительные проблемы. Тем не менее насчитывается примерно 700 номеров газеты (относящихся к двум периодам: с 1774 по 1777-й и с 1787 по 1791 годы), в которых Шубарт время от времени помещал материалы о внутренней ситуации в России, исходя из доступной для него информации. Корреспонденции из Петербурга и Москвы выгодно отличались от многих других материалов относительной актуальностью, в дополнение к ним Шубарт рекомендовал своим читателям другие, более подробные публикации для углубленного знакомства с Россией.

Шубарт практически не интересовался жизнью двора и русской аристократии — за исключением всего того, что относилось к Екатерине. Его публикации посвящены в основном простому народу и, если не считать Пугачева, не содержат упоминаний об отдельных личностях. Читатели газеты привыкли к тому, что суждения и оценки издателя, касающиеся России, в основном относились к условиям жизни в России и никогда не выражали пренебрежения, скорее склоняя к сочувствию. Каждым номером газета закрепляла впечатление, что в России не хватает буквально всего: населения, продуктов питания и товаров, образования и культуры, а главное — свободы.

Россия изображалась как огромное государство, населенное многими народами.

«Могущество государства зиждется... не на огромных и пустынных степях, а на численности его народа. Шесть квадратных миль земли, возделанной руками многих тысяч трудолюбивых людей, мне милее, чем все пространство от Тобольска до Камчатки, где продрогший от ветра и метели несчастный селянин подстерегает тощего соболя. Шлёцер поэтому совершенно прав, когда в своих весьма поучительных письмах стремится дать нам представление о могуществе государства путем тщательного исчисления местных жителей» (1776, с. 241).

«...Согласно Бюшингу... в этой непомерно огромной монархии [России] проживает не более 24миллионов человек» (1776, с. 466).

«...В России на квадратную милю земли приходится от силы 80полудиких или вовсе диких людей, по большей части бедных и обездоленных. И сколь же отчуждены друг от друга эти люди! Какая мешанина языков и обычаев!» (1789, с. 790)

Описывая русских солдат, Шубарт, помимо мужества и храбрости, подчеркивает в них черты русского человека как такового: в первую очередь — стойкость, готовность переносить тяготы и лишения, поразительное умение довольствоваться малым.

«Для русских нет зимы — иначе сказать, они ее презирают. Они совершают марш-броски, разбивают лагерь в открытом поле, вступают в бой с противником, и пусть люди и волки вокруг замерзают тысячами — им все нипочем» (1789, с. 122).

«...У русского простолюдина есть водка, лук и огурцы — ничего другого ему не надобно»

(1790, с. 429).

Остальные черты русского характера также сводятся к стереотипам: «грубый, варварский народ», лишенный «твердых моральных правил», каковые русский человек «вследствие своего полуживотного образа жизни едва ли когда-либо сможет усвоить» (1790, с. 186). Определяющее влияние на русских оказывают условия их жизни.

«Этот народ... привыкший переносить голод и всяческие лишения... рабским ярмом приученный к строгому повиновению. обыкновенно подменяет прилежание и любовь к родине мечтательной приверженностью к своей религии» (1790, с. 429)^[5].

«Хроника» передает также впечатления о церковной жизни в России.

«Архиепископ московский... по велению императрицы выпустил в свет прекрасное издание основ греческой веры, с тем чтобы укрепить в народе здоровые религиозные устои.

* ...В России церковное устройство весьма далеко от совершенства. Русская литургия безблагодатна, их попы, по преимуществу самого низкого происхождения, отличаются редким скудоумием и проповедуют глупейший вздор. Простолюдин твердит как заведенный... "господи помилуй"... заученно крестится и падает на колени, вот и вся их религия. Русские церкви полны безвкусной роскоши. ни органов, ни церковной музыки во всей России не сыщешь» (1789, с. 276).

В период с 1774 по начало 1775 года «Хроника» подробно информировала читателей о восстании под руководством Пугачева. Шубарт был вынужден пользоваться во многом противоречивой информацией и довольствоваться предположениями. Поэтому ему часто приходилось задним числом корректировать собственные статьи. Влияние Пугачева на народ представлялось ему чисто подстрекательским.

«[Он] продвигается вперед, огнем и мечом возбуждая народ к бунту, и придает своему мятежу видимость патриотизма...» (1774, с. 10)

«Пламя сатанинского мятежа по-прежнему бушует... Впереди выступает Пугачев... под фальшивой маской... Думается, под его началом собралось не менее 120 000 обманутых...» (1774, с. 41)

Освещая и комментируя ход пугачевского восстания, Шубарт принимает во внимание разные его аспекты. Так, помимо уже упомянутого опасения, что это восстание отрицательно повлияет на результат русско-турецкой войны, он выражает свое сочувствие его жертвам.

«Пугачев... губит всех без разбору: мужчин и женщин, молодых и стариков, священников и дворян» (1774, с. 427).

« [Он] нанес... стране глубокие раны. Там, где он прошел, все разорено... огромные пространства пришли в запустение, их редкие жители обречены на голод...» (1775, с. 41)

Все это заставляло Шубарта желать скорейшего окончания беспорядков. Вместе с тем он испытывал уважение к Пугачеву, единственному человеку в России, кто смог выступить против самодержавной власти.

«Этот бунтовщик не похож на безрассудного человека... это не сумасброд, в нем заметен гений» (1774, с. 60).

Издатель «Хроники» разделял общее мнение, согласно которому Пугачеву оказывала поддержку «иностранная держава», Турция, и даже не рассматривал возможных внутренних причин этого восстания. Он нигде явно не упоминает крепостное право, хотя в комментариях с некоторой иронией дает понять, что прекрасно знает о его существовании.

«Долго ли еще людей будут продавать и покупать, как скотину? Райналь отвечает на этот вопрос так: Покуда человек не перестанет, уподобляясь волу, склонять шею под ярмо и не вернет себе потерянное чувство собственного достоинства» (1790, с. 536).

«Татарам не подобает самостоятельность. Императрица [Екатерина II] мечом укажет этим рабам, что они недостойны свободы.

*Жить свободно труднее, чем в рабстве, — тут надобен более высокий дух. Тупой народ, как собаку, следует укрощать плетью. Лишь мудрые, благородные и справедливые народы достойны свободной жизни» (1775, с. 42 и далее).

Сводки о пленении Пугачева окрашены двойственным настроением. Это, с одной стороны, облегчение: мятеж наконец подавлен, с другой — уважение к мужественному поведению главного мятежника. Весной 1775 года газета сообщила о казни Пугачева.

За несколько месяцев до этого Шубарт посвятил предводителю восстания, заканчивавшему жизнь в железной клетке, следующие стихи:

Как в клетке разлученный с лесом филин Сидит нахохлясь, мрачен и бессилен, <...>

Так Пугачев-злодей теперь поник главой: убийца, Грабитель, тать, жестокий кровопийца. <...>

Что ж, Пугачев, стань рыцарем отважным, <.>

И если смерть чудовищная ждет

Тебя, то, восходя на страшный эшафот,

Услышишь толп людских крик исступленный, рьяный:

«Да сгинет Пугачев! Да сгинут все смутьяны!» (1114, с. 566 и далее)

В последние годы своей журналистской деятельности Шубарт не раз высказывал мнение, что на Россию невозможно воздействовать извне и что к серьезным изменениям в этой стране могут привести лишь внутренние процессы.

«Пусть зло беспрепятственно произрастает на этой земле и пусть живущие на ней сами почувствуют свое рабское состояние, тогда их возглавит другой Пугачев, более удачливый... и вся их страна внезапно, как бы от землетрясения, расколется на малые государства» (1791, с. 35).

Если верить материалам Шубарта, русские, попадая за границу, выглядят дикарями.

«Надо открыто признать, что по своему образу жизни берлинский обыватель обогнал русских лет на сто. Русский бросает исподлобья дикие взгляды, он вызывающе груб и в сравнении с нами — еще наполовину варвар» (1776, с. 588).

Величие России, ее политическое превосходство над другими государствами не подвергалось сомнению, хотя русские слишком чванились своими победами.

«Я ни в ком не замечал... столько национальной гордыни, как в русских» (1787, с. 81).

Бросая общий взгляд на издание Шубарта, можно прийти к выводу, что он следил за исторической эволюцией России со смешанным чувством симпатии, порицания и уважения.

«К такому народу, как русские... можно воззвать вслед за проницательным Бюрманом:

Европейских муз глаголы
Пусть и перс, и эскимос
От тебя услышат, росс.
Пусть бегут тебя монголы.
Хочешь — турка победи
Или покори китайца,
Хоть в Америку врывайся,
Но Европу пощади!» (1790, c. 784)