Читатель внутри текста, или Лукавая семиотика (Умберто Эко. Роль читателя: Исследования по семиотике текста)

Умберто Эко. Роль читателя: Исследования по семиотике текста / Пер. с англ. и итал. С. Серебряного. СПб.: Symposium; М.: Изд-во РГГУ, 2005. 502 с.

Книга «культового» итальянского ученого-семиотика и романиста составлена из работ, по большей части уже публиковавшихся в других сборниках Эко — «Открытое произведение» (1962)[1], «Формы содержания» (1971), «Супермен для масс» (1978), — однако подвергнутых определенной переработке. Впервые «Роль читателя» увидела свет в США[2]; одновременно автор подготовил итальянское издание[3], куда вошли те статьи из англоязычной книги, которые прежде не печатались по-итальянски. Основой для русского перевода послужило американское, более полное издание. Однако переводчик Сергей Серебряный проделал образцовую научную работу, сверив тексты обоих изданий и дополнив американскую версию рядом интересных или информативных деталей из версии итальянской. При переводе терминологии он использовал оба оригинала (как правило, русские термины поясняются в книге с помощью и английских, и итальянских эквивалентов), а в некоторых случаях сопроводил текст собственными пояснительными — и даже критическими — замечаниями. Дополнительную солидность придает объемистому тому глоссарий, составленный его научным редактором Д. Г. Лахути и включающий преимущественно термины из области логики и семиотики.

Итак, русский читатель получил тщательно подготовленный сборник текстов Эко, снабженный не только достойным научным аппаратом, но даже указанием, какой стратегии ему, читателю, следует держаться для наиболее адекватного восприятия взглядов итальянского ученого: «Главы [книги] достаточно автономны, и начать можно практически с любой, кроме восьмой, последней. "Введение" лучше всего читать как "Заключение" (или между главами седьмой и восьмой), поскольку оно было написано в самую последнюю очередь — именно как общетеоретическое осмысление всего того, о чем идет речь в пронумерованных главах книги» (с. 6—7). Остается выяснить, как понимает роль читателя сам итальянский ученый.

По изящному определению Мишеля де Серто, «читатели — это путешественники; они кочуют по чужим землям, браконьерствуют на полях, написанных другими, присваивают не казни, а милости египетские и наслаждаются ими»[4]. Однако работы Эко посвящены не тому реальному, историческому читателю, которого описал де Серто и «браконьерскую» деятельность которого в разные эпохи исследовал, к примеру, Роже Шартье. Для Эко читатель — это та модель читательского поведения, которая содержится в данном тексте и обусловливает, по крайней мере отчасти, его восприятие читателем «настоящим», «живым». Наряду с автором читатель понимается как определенный тип «текстовой стратегии» (с. 25).

Однако — в каком бы порядке ни читать статьи, вошедшие в книгу, — нельзя не заметить, что тезис Эко содержит в себе парадокс. Ученый-семиотик (напомним, что большая часть работ написана в 1960-х годах, в период расцвета семиотических исследований), по сути, предпринимает ревизию категории (литературного) текста, выработанной усилиями научной школы, к которой он себя относит. Если, предельно упрощая, взять за основу общую модель коммуникативного акта, принятую в теории информации (Отправитель — Сообщение — Адресат), то для «классической» семиотики текстом будет сообщение, или высказывание, обладающее набором объективных характеристик, которые выявляются в ходе структурного анализа. Отправитель и адресат — или, для литературы и письменных текстов вообще, автор и читатель — для этого анализа нерелевантны (аналитик, выстраивая семиотическую модель, сознательно отказывается постулировать себя как читателя). Эко, со своей стороны, выстраивает более сложную схему, рассматривая текст как целостный акт коммуникации, включающий в себя различные семантические коды, оперируя которыми, читатель осуществляет его интерпретацию. При таком подходе автор и читатель (вернее, «модель читателя», Lettore Modello, или, как он обозначен в переводе, «М-Читатель») включаются в рамки текста, однако «не как реальные полюсы акта сообщения, но как "актантные роли" этого сообщения» (с. 23—24). Иными словами, применительно к роли читателя «всякий текст есть некое синтактико-семантико-прагматическое устройство, чья предвидимая интерпретация есть часть самого процесса его создания» (с. 25)^[5]. Анализ таких «предвидимых интерпретаций» различных произведений — главное содержание большинства статей, вошедших в книгу^[6].

Итак, восприятие любого текста в той или иной степени требует сотворчества со стороны читателя. Этот фундаментальный тезис лежит в основе оппозиции, центральной для теоретической системы Эко: «открытое»/«закрытое» произведение (не следует упускать из виду, что он анализирует преимущественно литературные повествовательные тексты). Для «открытых» повествовательных структур характерно «активное сотрудничество, требуемое от читателя, и способность текста подтверждать (или по крайней мере не опровергать) широчайший диапазон интерпретационных предположений» (с. 65); примером таких произведений служат, в частности, романы Джойса, особенно «Поминки по Финнегану», где «книга, наподобие вселенной Эйнштейна, искривляясь, замыкается сама на себя» (с. 97). Идеальный читатель (М-Читатель) такого текста должен совершать творческую работу, во многом аналогичную авторской: выявлять семантические коды текста — не всегда совпадающие с теми, что предусмотрены автором, реконструировать уровни его смысла, по-своему «пересоздавать» его фабулу и т. п. Напротив, тексты «закрытые» почти не требуют от читателя усилий, выходящих за рамки пассивного потребления: варьируя давно знакомые ему повествовательные схемы, они позволяют получать удовольствие от узнавания «уже виденного» (deja vu); внешне неожиданные сюжетные повороты оказываются набором «гиперкодированных литературных общих мест» (с. 76). Таковы в большинстве своем детективы, комиксы и прочие произведения массовой литературы — скажем, романы Иэна Флеминга о Джеймсе Бонде, разбору которых посвящена шестая глава книги.

Таким образом, чем более «открытым» будет текст, тем более искушенный «М-Читатель» заложен в его структуре. Напротив, «закрытые» тексты рассчитаны на читателя «вообще», т. е. в пределе не предполагают никакой особой читательской стратегии, помимо умения распознать их жанровые характеристики.

Эта идея, которую автор блистательно развивает на протяжении всей книги, имеет множество важных следствий. Но она же вызывает и множество вопросов.

Прежде всего, вычленение «объективных» читательских стратегий, заложенных в том или ином тексте, требует как минимум частичного совпадения «словаря» (или, в терминах Эко, «энциклопедии»), т. е. набора кодов, которые использовались в момент его создания и которые применяет читатель. Вряд ли случайно итальянский ученый — напомним, знаток средневековой культуры — анализирует в своих работах произведения последних полутора столетий. Полноценный анализ текстов более отдаленных эпох, семантические коды которых отличаются от современных, был бы невозможен без привлечения культурно-исторического контекста — что никак не укладывается в рамки семиотического подхода. «Конечно, — иронизирует Эко, — текст можно использовать и просто как стимул для личных галлюцинаций, отсекая ненужные уровни значения и применяя к плану выражения "ошибочные" ("aberrant") коды. Как сказал однажды Борхес, почему бы не читать "Одиссею" так, будто она была написана после "Энеиды", а "Подражание Христу" — так, будто оно было написано Селином?» (с. 76). Сам он, впрочем, далек от подобного читательского произвола. Более того, в «Поэтике открытого произведения» (глава первая) он даже совершает ряд исторических экскурсов, демонстрируя культурные границы интерпретативных кодов и приводя в качестве примера модель аллегорического толкования Священного Писания (а позже и иных текстов) в Средние века. И едва ли читателю третьего тысячелетия, даже искушенному в семиотике, но не обладающему исторической подготовкой, удастся обнаружить в средневековых текстах формальные структуры, которые позволяли современникам производить, наряду с буквальным, их моральное, аллегорическое и анагогическое толкование...

Кроме того, как ни парадоксально, стратегии М-Читателя яснее всего выделяются в «открытых» текстах; тексты, рассчитанные на массового читателя (и, добавим, легче всего укладывающиеся в структурно-семиотические схемы), подобной формализации поддаются с трудом. Изучение читательского восприятия таких текстов оказывается предметом уже не структурного анализа, но совсем иных дисциплин — социологии и социальной психологии, антропологии, культурологии. Не случайно анализ романов о Джеймсе Бонде завершается знаменательной фразой: «Когда некий акт коммуникации получает широкий отзвук в обществе, решающее значение приобретает не сам текст. как таковой, а то, как данный текст прочитывается этим обществом» (с. 286). «Образ читателя» у Эко постоянно двоится: за фигурой М-Читателя маячит читатель реальный. Семиотика становится основанием для эстетических (деление на «открытые» и «закрытые» произведения представляется нам попыткой формализовать оппозицию «высокой» и «низкой» литературы) и даже моральных оценок. К «ленивому» потребителю массовой продукции автор явно не испытывает дружеских чувств. Местами его выводы граничат с публицистикой: «Якобы возбуждая читателя, детектив на самом деле укрепляет в нем своего рода леность воображения» (с. 263); «Полезно видеть опасность, грозящую "коммерческому роману" со времен Эжена Сю и до наших дней — обскурантистскую тень обманного "утешения"» (с. 232), и т. п.

Книга Эко как бы постоянно подмигивает своему читателю. Семиотика итальянского ученого лукава: выстроенные им схемы требуют выхода за пределы структурно-семиотического анализа текста. Характерно, что к заключительной главе книги, где содержится изысканный анализ «Вполне парижской драмы» Альфонса Алле — текста, целиком построенного на обмане читательских ожиданий, — Эко счел необходимым приложить еще и результаты теста-эксперимента, проведенного с группой вполне реальных читателей в 1977 году... Читатель, вторгаясь в семиотическую модель текста, разлагает ее изнутри.