Расщепленная смерть, размытое бессмертие

20 сентября 2012 года российское правительство своим постановлением утвердило «Правила определения момента смерти человека, в том числе критерии и процедуру установления смерти человека», «Правила прекращения реанимационных мероприятий» и форму протокола установления смерти. Блогосфера отозвалась на это событие хором издевательских комментариев. Особенное веселье вызвало ритуальное упоминание о том, что данное постановление принято в соответствии с Федеральным законом «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации»: дескать, вот как они понимают заботу о нашем здоровье. Между тем утвержденные правительством нормативные документы, при всей своей рутинности, действительно совершенно необходимы: в ряде случаев они дают врачам хоть какой-то ориентир для тяжелейшего выбора, который надо делать быстро и на основе заведомо неполной информации.

Признаки жизни

«Он упал бездыханным», «его сердце перестало биться»... Эти и подобные им обороты существуют во всех языках мира и везде означают одно и то же. Дыхание и биение сердца испокон веков были необходимыми и достаточными признаками жизни, а их отсутствие означало, что ничего исправить уже нельзя.

Впрочем, строго говоря, последнее не совсем верно. Еще в доантичных письменных источниках упоминаются случаи успешного «оживления» с помощью искусственного дыхания по методу «рот в рот». В начале XVI века знаменитый Парацельс предложил для этой процедуры специальные мехи. Успешные «оживления мнимоумерших» (особенно утопленников) неоднократно зафиксированы в различных странах в XVIII—XIX веках и даже нашли свое отражение в медицинских рекомендациях. Запустить остановившееся сердце удавалось гораздо реже, но все-таки техника непрямого массажа тоже была известна довольно давно, а в 1820-х годах дерзкий молодой англичанин Генри Хикмен предложил использовать для этого электрический ток. Правда, широкое применение эта идея нашла лишь в середине ХХ века.

К этому времени случаев возвращения к жизни людей, проведших некоторое время без дыхания и сердцебиения, накопилось столько, что медицина уже могла сделать некоторые выводы. Результатом стало разделение понятия «смерть» на смерть клиническую и смерть биологическую. Под первой подразумевалась знакомая картина прекращения дыхания и кровообращения — с той, однако, поправкой, что теперь это состояние мыслилось в принципе обратимым. Однако «обращать» его нужно было очень быстро: если в течение нескольких минут снабжение тканей кислородом не удавалось восстановить, наступала смерть необратимая, биологическая.

Это означало, что простые и легко регистрируемые признаки смерти — отсутствие дыхания и пульса — более не могли считаться основанием для прекращения помощи больному. В отсутствие четких критериев «настоящей» смерти считалось, что прекратить реанимационные усилия никогда не поздно.

Все изменилось после того, как южноафриканский хирург Кристиан Барнард в 1967 году провел первую успешную операцию по пересадке сердца. Растущий опыт практической трансплантологии вскоре показал, что чем больше времени проходит от остановки донорского сердца до его изъятия, тем меньше шансов на успех операции. В идеале сердце надо вынимать еще бьющимся. В то же время сердце — жизненно важный орган, и изымать его можно только после смерти. Вопрос о критериях окончательной смерти неожиданно потребовал практического решения.

К этому времени медики уже знали, что успех реанимационных усилий жестко зависит от состояния головного мозга. Мозговая ткань — самая привилегированная и капризная из всех тканей человеческого тела. Составляя в среднем около 2 % веса тела, головной мозг потребляет примерно 20 % всего кислорода и энергетических веществ. При неблагоприятных условиях (голод, холод, нехватка кислорода) организм вынуждает ткани умерить запросы, ограничивая их кровоснабжение. Но только не мозг — на любое заметное отклонение от привычного уровня снабжения эта избалованная ткань немедленно отвечает отказом от работы (голодные обмороки, обмороки от духоты, потеря сознания при снижении температуры тела и т. д.). Она совершенно не способна терпеть лишения — и потому быстро погибает при прекращении кровоснабжения. (Что может случиться не только при остановке сердца: например, при тяжелых травмах головы у пострадавших развивается отек мозга, не пускающий кровь внутрь черепа.) Из практики реанимации было известно: если мозг погиб, то при очень интенсивной поддержке можно добиться функционирования тела пациента в течение нескольких часов, максимум — суток. И все это время организм фактически будет умирать: без мозгового управления ткани и органы быстро и необратимо превращаются в неорганизованную, неработоспособную клеточную массу. Спасти такого пациента уже невозможно ни при каких обстоятельствах.

Впервые смерть мозга была описана в 1959 году французскими врачами Молларе и Гулоном под осторожным названием «запредельная кома». Столь позднее осознание ее как особого состояния организма связано с тем, что работа мозга не так очевидна, как дыхание или сердцебиение. О том, что мозг умер, можно судить по целому ряду признаков (отсутствие некоторых рефлексов, отсутствие электрической активности, снижение температуры тела и артериального давления, отсутствие циркуляции крови в мозгу и т. д.), однако каждый из них либо требует специальной аппаратуры и квалификации, либо не дает однозначного ответа. Тем не менее сейчас практически во всех странах мира смерть мозга признана в качестве критерия окончательной, биологической, смерти. Отечественная медицина приняла его одной из последних: только в 1985 году этот критерий был введен инструкцией Минздрава, а в 1992-м — утвержден федеральным законом^[1]. (Правительственное постановление 2012 года лишь дополнило действующие с тех пор нормы — в частности, внеся в них раздел о порядке признания умершими новорожденных.)

Это означает, что теперь врач-реаниматолог должен в каждом конкретном случае решать, имеет ли смысл продолжать попытки вернуть пациента к жизни — или пора уже смириться с неизбежным и быстро изъять у него пригодные для трансплантации органы, пока его бьющееся сердце еще поддерживает их в кондиционном состоянии. Да при этом еще надо как-то успеть поинтересоваться, не оставлял ли данный пациент официального запрета использовать его органы после смерти^[2].

Впрочем, моральные и правовые проблемы, порожденные необходимостью быстро решать, окончательно или не окончательно умер больной, меркнут по сравнению с проблемами, связанными с так называемым вегетативным состоянием.

Синдром «Марии Челесты»

Если мозг — самая чувствительная к лишениям ткань организма, то кора больших полушарий — самая чувствительная часть мозга. Без притока кислорода она сохраняет жизнеспособность 4—6 минут. Известны, правда, случаи, когда удавалось вернуть к жизни человека, чье сердце не билось десятки минут. Но если отсеять явные легенды, то останутся те, чье сердце остановилось в холодной воде (обычно провалившиеся под лед) или во время операции с гипотермией (искусственным понижением температуры тела). Быстрое и глубокое охлаждение — единственное, что может существенно замедлить умирание клеток коры.

При этом смерть коры не приводит к таким быстрым и неотвратимым последствиям, как смерть всего мозга. Повседневные, рутинные, так называемые вегетативные функции организма — кровообращение, дыхание, пищеварение, образование мочи, циркуляция лимфы, работа иммунной системы и т. д. — происходят без вмешательства коры, которой в лучшем случае позволено влиять на них в некоторых пределах (например, задерживать или учащать дыхание). Постоянно же управляет этими функциями мозговая автоматика — нервные центры, расположенные в основном в стволе мозга и гипоталамусе. Они успешно справляются с этой работой и без всякого вмешательства коры (во время сна или потери сознания) — и точно так же продолжают выполнять ее в декортицированном (т. е. лишенном коры) мозгу.

Их полномочия кончаются там, где нужны произвольные движения. Организм без коры может переварить еду, находящуюся в желудке, но не сможет ничего съесть — даже если положить пищу ему в рот. Он даже не ощутит, что голоден. У него работают механизмы поддержания температуры тела, он может дрожать, но при этом не чувствует холода. Он никак не может выразить своих желаний — да, собственно, у него их и нет. Такой организм похож на дом, в котором горит свет, греют батареи и что-то варится на плите, но при этом самого хозяина нет дома. Или на легендарное судно «Мария Челеста», по неизвестным причинам покинутое командой в совершенно исправном состоянии.

Впрочем, откуда мы знаем, что «хозяина» действительно нет? Вегетативное состояние (или, как его часто называют, кома) может быть вызвано как смертью коры, так и другими причинами. Внешне такие больные могут ничем не отличаться друг от друга, но прогноз для них совершенно различен. Если кора жива, то можно надеяться, что рано или поздно «хозяин вернется» — в теле снова появится личность, пусть даже ей придется заново учиться ходить, говорить и пользоваться ложкой (такое бывает при некоторых тяжелых поражениях мозга — например, при сильнейших контузиях). Если же кора умерла, такого не произойдет никогда. Однако надежная диагностика смерти коры обычно остается привилегией патологоанатомов — когда декортицированный организм умрет.

Но если обеспечить ему надлежащий уход — подавать по трубочке питательные вещества и воду, выводить продукты обмена и т. д., — он может существовать в таком состоянии годы и десятилетия. Многие «овощи» (так с легкой руки англоязычных медиков стали называть подобных пациентов) даже самостоятельно дышат. Бывает, что женщины в таком состоянии завершают свою беременность и успешно рожают (правда, обычно путем кесарева сечения). Американка Честити Купер, попав в автокатастрофу на второй неделе беременности, провела весь оставшийся срок в коме, что не помешало ей родить здоровую девочку. Известен даже скандальный случай, когда беременность обнаружилась у женщины, пребывавшей к тому времени в коме (чем, видимо, и воспользовался кто-то из персонала хосписа) уже более 10 лет.

Можно ли считать такого пациента живым? Да, его тело живет и выполняет часть своих функций — но ведь органы, изъятые у погибшего человека, тоже могут жить и работать годами, что не отменяет факта смерти их владельца. Что меняется от того, что в данном случае продолжают функционировать почти все органы и ткани? Ведь у такого пациента отсутствует самое главное: личность, психика, если угодно — душа. Тело, лишенное души, — это мертвое тело, даже если оно дышит и по его жилам бежит кровь.

Но если это мертвое тело — что оно делает на больничной койке, по какому праву занимает дорогостоящее оборудование и рабочее время квалифицированного персонала? Его надо хоронить или кремировать. Вы готовы зарыть в землю или сунуть в печь теплое, трепетное, дышащее человеческое тело? Ах, его надо сначала... что? Умертвить? Но если его можно умертвить — значит, оно живое?

Специальных законов, определяющих статус людей в вегетативном состоянии, сегодня нет нигде. Но раз человек не признан мертвым — он «по умолчанию» считается живым. Сегодняшнее право рассматривает «овощей» как одну из категорий недееспособных субъектов. Все юридически значимые вопросы за них решают официально назначенные опекуны (как правило, кто-то из ближайших родственников). Опекун вправе даже принять решение об отключении такого больного от систем жизнеобеспечения (обрекая тем самым лишенное сознания тело на смерть от истощения и обезвоживания) — но даже этот роковой шаг он совершает как бы от лица самого «овоща». При этом ускорить исход ни опекун, ни врачи не имеют права^[3] — закон рассматривает такие действия как умышленное убийство.

В результате больные в вегетативном состоянии регулярно оказываются в центре громких разбирательств, в конечном счете упирающихся во все тот же вопрос: жив такой человек или мертв? В 2005 году всемирную известность получила история американки Терри Шиаво. За пятнадцать лет до этого у нее случилась внезапная остановка сердца. Врачи сумели запустить его снова, но за то время, что сердце не билось, кора головного мозга успела умереть. Тело же 26-летней женщины продолжало жить. Спустя восемь лет муж и официальный опекун Терри, Майкл Шиаво, убедившись, что его жена никогда не придет в себя, решил прекратить поддержание жизнедеятельности ее тела. Но этому воспротивились родители Терри, вопреки всем заключениям врачей верившие, что их дочь однажды очнется. Судебная тяжба длилась семь лет, губернатор штата (родной брат тогдашнего президента) пытался стать вторым опекуном Терри и взять на себя ее дальнейшее содержание. Накануне решающего заседания Верховного суда обе палаты конгресса срочно приняли специальный закон, дававший судьям возможность отказать Майклу Шиаво, а президент Буш прервал свой отпуск и срочно прилетел в Вашингтон, чтобы этот закон подписать. Но суд проигнорировал мнение президента и конгрессменов, постановив прекратить поддержание жизнедеятельности тела миссис Шиаво. 13 дней спустя оно умерло от обезвоживания. Все это время у палаты дежурили полицейские — и не напрасно: им пришлось задержать двоих общественных активистов, пытавшихся принести Терри воды^[4]. Но те же полицейские немедленно арестовали бы за попытку убийства всякого, кто попытался бы ускорить кончину обреченного организма: решение суда предписывало лишь прекратить поддерживать жизнь, а не облегчить смерть.

Томографическая революция

Юридический абсурд такого положения создает искушение признать все-таки пациентов с мертвой корой умершими. Но, как выясняется, не все так просто. Диагноз «смерть коры» обычно ставится по данным электроэнцефалографии: электрическая активность отсутствует — значит, нейроны умерли. Но на вскрытии нередко оказывается, что среди обширных полей разрушенной нервной ткани кое-где сохранились живые островки. Они не соединены друг с другом, такая кора не существует как орган — но кто знает, что в ней происходит? Бывает и так, что умерла не кора, а ретикулярная формация — сеть нейронов в стволе мозга, активность которой поддерживает мозг в состоянии бодрствования. Кора сохранна — значит, личность должна быть на месте, но она спит вечным сном, и у нас нет средств ее разбудить.

Некоторое представление о том, что кроется за словами «вегетативное состояние», специалисты смогли получить, когда в широкую клиническую практику вошел метод функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ). В отличие от энцефалографии фМРТ позволяет заметить активность даже относительно небольших (порой всего в несколько кубических миллиметров) объемов ткани. Этот метод совершил настоящую революцию в нейропсихологии — но нас сейчас интересует то, что он позволил узнать о внутреннем мире людей, лежащих годами без движения на койках хосписов.

В 2006 году в журнале Science появилась статья группы исследователей во главе с неврологом из Кембриджского университета Адрианом Оуэном. Женщину, находящуюся в вегетативном состоянии, просили представить себя играющей в теннис, а затем, после краткого отдыха — обходящей все комнаты своего дома. Одновременно с этим проводилась фМРТ ее мозга. К этому времени ученым уже было известно, что у здоровых людей в первом случае обязательно возбуждается так называемая дополнительная моторная область, а во втором — гиппокамп (особенности расположения этих двух структур в мозгу таковы, что их электрическая активность остается практически «невидимой» для стандартных электроэнцефалографических отведений). Ту же картину исследователи увидели и в мозгу пациентки-«овоща» — хотя никакие видимые признаки не позволяли думать, что она поняла обращенные к ней просьбы и вообще слышала их.

Четыре года спустя тот же Оуэн вместе с бельгийскими коллегами опубликовал более обстоятельное исследование. Он обследовал 54 пациента с диагнозом «вегетативное состояние» — и у пяти из них обнаружилась специфическая активность соответствующих зон в ответ на устные просьбы представить себя в той или другой ситуации. С одним из пациентов врачи даже сумели вступить в своеобразный диалог. Его предупредили, что ему будут задавать вопросы, и если он захочет ответить «да» — пусть представляет себя играющим в теннис, а если «нет» — пусть мысленно обходит комнаты. Всего было задано шесть вопросов, предполагавших ответы «да — нет» («Вашего отца зовут Томас?», «У вас есть брат?» и т. п.). При этом сами исследователи, регистрируя реакции пациента, еще не знали, какие ответы правильные. На пять вопросов больной ответил правильно, на последний — не ответил вовсе. Ясно, что это не могло быть случайным совпадением.

Итак, по крайней мере некоторые из тех, кто считался лишенным всякой психической жизни, оказались способными слышать и понимать обращенную к ним речь и помнить факты из своей предыдущей жизни. Вопрос о том, какая часть остальных вегетативных больных не отреагировали на слова врачей из-за нарушений в системе обработки звуковых сигналов, или в структурах распознавания речи, или еще в каких-то мозговых механизмах, не связанных непосредственно с сознанием, остается открытым. Да, сегодня у нас нет средств, чтобы войти в контакт с этими людьми или хотя бы убедиться в их психическом существовании. Но это сегодня, а что будет завтра? Признав сегодняшнюю Спящую Красавицу умершей, не лишим ли мы ее шанса дождаться своего Принца?

Игра в долгий ящик

Старый литературный образ волшебного сна и грядущего пробуждения к жизни неожиданно обрел прямое отношение к реальности и другим образом. Примерно в те же десятилетия, когда развитие медицины привело к распаду понятия «смерть», прогресс других технологий сделал дразняще доступной идею индивидуального бессмертия.

Все началось с вышедшей в 1962 году книги американского физика Роберта Эттинджера «Перспектива бессмертия». Эттинджер рассуждал так: вы страдаете неизлечимой болезнью? Не беда — когда-нибудь люди научатся ее лечить. Надо только, чтобы ваше тело сохранилось до этих времен. Это непросто — процессы распада идут даже в замороженной ткани. Но при температуре жидкого азота (-196 градусов) они практически останавливаются. Главное — обеспечить такую температуру на весь срок хранения.

Сегодня нетрудно заметить, что, несмотря на обилие научной и технической терминологии, крионика по сути — возвращение на новом технологическом уровне к древнеегипетской практике сохранения тел умерших в расчете на их будущую жизнь. В представлении древних египтян эту жизнь предусмотрительному покойнику должны были даровать боги, в воззрениях криоников — всесильные, как боги, потомки. Тем не менее во времена всеобщей веры в науку и устремленности в будущее идея Эттинджера нашла множество сторонников, среди которых был даже знаменитый фантаст Айзек Азимов. В ряде городов США возникли общества и центры «крионики», как стали называть это направление деятельности. В 1967 году появился и первый путешественник в будущее — профессор психологии Джеймс Бэдфорт из Лос-Анджелеса, умерший от рака легких. В последующие 12 лет к нему присоединилось еще около двух десятков энтузиастов. Если бы не запредельно высокая цена «путешествия», желающих было бы гораздо больше — идея приобрела огромную популярность во всем мире, став основой для множества книг и фильмов.

Позднее популярность крионики заметно увяла. Катализатором этого процесса стал разразившийся в 1979 году скандал: самая крупная и авторитетная на тот момент организация подобного профиля — Калифорнийское крионическое общество — вынуждена была признать, что девять тел его клиентов подверглись разложению из-за несоблюдения технологии хранения. Общество обвиняло наследников законсервированных миллионеров, которые чем дальше, тем неохотнее платили положенные взносы. Но разразившийся скандал еще больше оттолкнул клиентов, большинство крионических центров вынуждены были прекратить свою работу, а хранившиеся в них тела пришлось разморозить и захоронить. Из замороженных до 1980 года тел на сегодняшний день точно уцелело лишь тело Джеймса Бэдфорта, хранящееся в фонде продления жизни «Алькор». Тем не менее идея не только не умерла, но и нашла новых сторонников, и сегодня в мире хранятся таким образом около 200 тел (точное их число неизвестно, поскольку крионические фирмы гарантируют своим клиентам анонимность). Как коммерческая услуга крионика существует только в США, но в ряде других стран регулярно находятся энтузиасты, замораживающие себя или близких частным образом. Приверженцы крионики сделали выводы из катастрофы 1979 года: регулярная оплата услуг теперь чаще всего гарантируется путем создания специального фонда. (Это, конечно, должно делать цену «рукотворного бессмертия» еще выше, но за прошедшие десятилетия необходимые технологии заметно подешевели, да и число сверхбогачей в мире многократно выросло.) Конечно, гарантировать, что за неопределенно долгий промежуток времени не произойдет каких-то форс-мажорных обстоятельств — от сбоя автоматики до банкротства крионической фирмы в результате глобального кризиса — по-прежнему никто не может.

Однако за прошедшие полвека возникло новое щекотливое обстоятельство, грозящее поставить крионику вне закона. Как уже говорилось, именно в эти годы в мировой медицине возобладало понимание смерти мозга как необходимого и достаточного критерия окончательной смерти индивидуума. Если так, то когда же начинать замораживание путешественника в будущее? Пока его мозг жив, врачи (даже если они, повинуясь заблаговременно высказанной воле пациента, не прибегают к реанимации) не могут констатировать смерть — и тогда в глазах закона действия специалистов-криоников предстают умышленным убийством. Если же мозг умер, то замораживать тело уже бесполезно — каких бы высот ни достигла медицина отдаленного будущего, оживлять ей будет просто некого. Возможно, конечно, что эта проблема отпадет с легализацией эвтаназии: пациент получит возможность отдать себя на замораживание еще живым. Хотя даже тому, кто точно знает, что жить ему осталось совсем недолго, психологически нелегко обменять последние глотки жизни на весьма туманные перспективы будущего воскрешения.

Протез души

Как бы там ни было, мираж достижимого, уже почти достигнутого бессмертия, созданный пионерами крионики, с тех пор продолжает дразнить человечество. И, конечно, жажда вечной жизни не могла оставить без внимания цифровые технологии — с их возможностями неограниченного копирования и переноса с одного носителя на другой без потери информации. Наиболее внятно и выпукло этот подход обоснован в программной статье Уильяма Бэйнбриджа^[5] «На пути к кибербессмертию». В ней фактически предлагается ни больше ни меньше как своими руками создать себе бессмертную душу. Точнее, ее виртуальный протез.

Более полувека назад один из основателей кибернетики Алан Тьюринг сформулировал свой знаменитый критерий: машину следует считать разумной, если она способна делать все, что человек делает посредством своего разума, и по результату невозможно угадать, кто его достиг — человек или машина. Фактически тот же подход Бэйнбридж предлагает сегодня для решения проблемы бессмертия: личность считается сохранившейся, если по ее внешним проявлениям наблюдатели не могут определить, имеют они дело с живым человеком или с его компьютерной имитацией. Правда, в отличие от классического теста Тьюринга^[6] имитировать нужно не какого-то, а вполне конкретного человека, причем хорошо знакомого «наблюдателям». Проще говоря, если рукотворная виртуальная «душа» покойного NN в общении с его родными и близкими реагирует на их слова и эмоции, на новости из внешнего мира и вообще на все, что происходит, так же, как это делал NN при жизни, — значит, он жив. И будет жить вечно — если только кто-то будет регулярно переносить имитирующую его программу вместе с приложенной к ней базой данных со стареющего компьютера на новый.

Но как создать такую виртуальную «душу»? Для начала Бэйнбридж предлагает всем желающим ответить на гигантскую анкету из двух тысяч вопросов, касающихся в основном всего того, что может вызвать у претендента на бессмертие какие-либо эмоции: гнев, скуку, отвращение, возбуждение, страх, разочарование, благодарность, ненависть, радость, любовь, похоть, удовольствие, боль, гордость, печаль, удовлетворение, стыд, удивление и т. д., включая равнодушие. Кроме того, желательно обзавестись карманным компьютером, поставить на нем специальную программку и всякий раз, когда ощущаешь какую-либо эмоцию, фиксировать: что это за чувство, сильное оно или слабое, пассивное или активное, а главное — что его вызвало. Накапливаясь, такие описания создают своеобразный «банк ситуаций», и если он достаточно велик, то на основании его (а также результатов предварительного опроса) можно довольно надежно предсказывать, как повела бы себя данная персона в тех или иных обстоятельствах. Этим и будет заниматься программа принятия экспертных решений — такие программы сегодня уже работают в разных сферах деятельности и за время своего применения заметно усовершенствовались^[7]. Эта программа и банк данных, с которыми она работает, вместе и составят искусственную бессмертную душу. Можно даже добавить в нее элемент самообучения: если вдруг в отдаленном будущем ей придется столкнуться с ситуацией, в которую живой прототип никогда не попадал, она, приняв какое-то решение (пусть даже на основании случайного выбора), тут же занесет этот прецедент в свой банк ситуаций — и дальше будет учитывать его так же, как решения, принятые живым человеком.

Восемьдесят лет назад Илья Ильф и Евгений Петров в «Золотом теленке» веселились над тем, что живого директора-бюрократа может успешно заменить набор факсимильных резолюций. Сегодня нечто подобное (но, разумеется, на несравненно более высоком технологическом уровне) солидные люди предлагают на полном серьезе как исполнение, возможно, самой заветной мечты человечества — бессмертия.

Речь даже не о том, что «увековеченный» таким образом, допустим, ученый может долгие годы читать лекции и даже отвечать на вопросы студентов, но никогда не выдвинет ни одной сколько-нибудь оригинальной идеи (ведь ее нет в банке ситуаций). Куда важнее другое: создатели и поклонники подобных проектов странным образом упускают из виду, что такое «бессмертие» ничего не дает самому «вечно живому». Сколь бы долго ни существовал его виртуальный двойник, как бы точно он ни воспроизводил поведение своего прототипа, последнему от этого будет не легче: его внутренний мир, его ощущение собственного «я», его душевная жизнь — словом, все то, сохранение чего мы имеем в виду, говоря об индивидуальном бессмертии, безвозвратно исчезнет вместе с ним.

Вопрос о том, почему современная научная (не только естественнонаучная, но, как мы видим, и гуманитарная) мысль упорно игнорирует субъективную реальность, сам по себе, безусловно, интересен. Однако его обсуждение выходит за пределы и данного текста, и темы этого номера журнала.