Представления о смерти русских иудействующих

Предположения относительно происхождения русских иудействующих, содержащиеся в архивных документах и публикациях XIX века, в основном сводятся к легко предсказуемой версии о «еврейском заговоре» по обращению «легковерных крестьян». «Переход крестьянского мальчика из Православной Веры к Еврейскому закону — небывалый еще случай в православном крестьянском быту. Я нахожу это открытие весьма важным <...> и подозреваю, не кроется ли тут какого-нибудь тайного общества, действующего на наших легковерных и необразованных крестьян, с целью отречения их от православной веры, для перехода к Еврейскому закону...», — писал в 1869 году в рапорте командир роты Колыванского полка, обнаружив иудействующего юношу среди новобранцев^[1].

Александр Львов в своей книге «Соха и Пятикнижие: русские иудействующие как текстуальное сообщество» (Спб., 2011) вполне убедительно возлагает косвенную вину за возникновение этого феномена на Феофана Прокоповича, чье сочинение «Первое учение отроком» (1720) было призвано по замыслу Петра I «краткие поучения людям сделать... что непременный закон Божий и что советы, и что предания отеческие... и что только для чину и обряду сделано». Характерный для православия примат церковного предания и традиции над буквой Писания, а обрядов над догматами, был здесь оспорен самым недвусмысленным образом. По мнению Львова, сочинение Феофана Прокоповича, издававшееся огромными тиражами, в какой-то мере спровоцировало самостоятельное чтение Библии «простецами», каковое в православной традиции — как официальной, так и народной, — прежде не поощрялось. Простецы же стремились, избегая какого бы то ни было «толкования», сделать руководством к действию собственно текст Писания — «только то, что написано», а не то, что «из головы выдумано». С этой особенностью отношения к тексту крестьян, отмечает Львов, были вынуждены считаться православные миссионеры. «Для того, чтобы народ не считал проповедь священника его собственным измышлением, следует класть при аналое <.> Библию», — рекомендовали «Кавказские епархиальные новости» в 1883 году.

В результате самостоятельного чтения Библии относительное религиозное однообразие в России начиная со второй половины XVIII века разбавили различные религиозные группы, поставившие под сомнение монополию синодальной Церкви на спасение души. Большая часть этих религиозных групп (молокане, духоборы, скопцы) осталась в рамках христианства. «Иудействующие» же с точки зрения правительства оказались самой радикальной и «вредной» из сект. Их аргументы «от Писания» отличались наибольшим буквализмом, а практики по возможности прямо следовали библейским текстам. Так, не найдя в Библии основания, скажем, для переноса дня покоя с субботы на воскресенье, они вернулись к «соблюдению суббот», а в поклонении иконам усмотрели прямое пренебрежение заповедью «Не сотвори себе кумира». Правительство стремилось изолировать субботников, опасаясь их миссионерской активности среди православных. По официальным данным, их численность на конец XIX века составляла около 20 тыс., а на начало XX века — 30 тыс. Однако данные официальной статистики не стоит слепо принимать на веру — иудействующие, так же как другие сектанты, опасались репрессий со стороны властей и не афишировали свое истинное вероисповедание. По обвинению в тлетворной пропаганде их ссылали в Сибирь, а в царствование Николая I (1825—1855) подвергли массовому выселению из европейской части России. Так субботнические поселения появились на Кавказе, в Закавказье и Сибири. При императоре Александре II положение субботников стало более терпимым, однако на обращения в Министерство внутренних дел с просьбой разрешить «исполнять обряды по своей вере» они получали неизменный отказ. После ликвидации крепостного права в 1861 году участились случаи «саморазоблачения» субботников (Манифест об отмене крепостного права в народе называли «Манифестом о воле», что, вероятно и послужило причиной его расширительного толкования): они отказывались посещать церкви и выносили из дома иконы. Реальную возможность открыто исповедовать свою веру субботники, как и многие другие религиозные меньшинства, получили лишь после Манифеста от 17 октября 1905 года. В советский период численность субботников существенно сократилась, а в 1970-е годы они начали эмигрировать в Израиль; этот процесс медленными темпами продолжается и сегодня. В настоящее время небольшие группы субботников проживают в Воронежской, Астраханской, Волгоградской областях, Ставропольском крае, а также в Армении и Азербайджане.

«Мы сами не знаем, кто мы... Евреи бывшие?»

Астраханские субботники в отличие от большинства своих единоверцев обладают собственным мифом «о выборе веры». Миф этот был усвоен ими из уст местного «Авраама» — Филиппа Федоровича Перепеченова, дедушки и одновременно «отца по вере» наших информантов. Этот случай можно назвать уникальным, поскольку в других субботнических общинах преданий о «выборе веры» не сохранилось, а обращение к архивным документам (главным образом следственным делам) также не проясняет мотивов когда-то сделанного субботниками религиозного выбора. «Мы прежде были воскресниками, а потом задумали остаться при одном Ветхом Завете и сделаться субботниками»^[2], «Мать моя не известно мне по какому случаю перевела нас в еврейскую веру, мне она сказала: перейдем в эту веру, она лучше»^[3], — отвечали подследственные на допросах.

Рассказ «о выборе веры» астраханских субботников обладает основными характерными для этого распространенного сюжета особенностями: сравнение религий, диспут между их представителями, их оценка и, наконец, мотивированный «выбор веры» как таковой. В этом кратком рассказе удивительным образом сосредоточены ключевые моменты, обсуждение которых в литературе, посвященной субботникам, не прекращается начиная с XIX века: роль евреев в возникновении этого феномена, модели взаимодействия евреев и субботников и, наконец, идентичность русских иудействующих.

«Наши предки яростно взялись за эту веру. А конец вон, видишь... Мы — третье поколение. Вот его дедушка, он всех грамотнее был (показывает на мужа), унтер-офицер. Ну, собственно, отказывался он (от православия. — Л. Ж.). Учился в Астрахани. Ну, вот когда я замуж вышла за него, ну и там убираюсь, и вот дедушка говорит: "Ты брось убираться, сядь я тебе расскажу". А уже был сильно старенький. И он говорит: "Я, — говорит, — учился на унтер-офицера". Он три класса кончил, но тогда это большая грамота. И вот говорит: "Я все прошел, и татар, и... ну, в общем, какие были там мечети, какие дома молельные были, он говорит, я всех прошел. У одних там на это молятся, у одних — на это молятся, а вот мы на Иисуса Христа молимся, а он — еврей. Да, че ж мы на него молимся, когда надо Богу молиться?! Да и вот, — он говорит, — я в еврейскую пришел в молельню, мне всех лучше понравилось, потому что там ни на кого не молятся, а просят Бога". Вот он приехал домой и сообщил всем своим родственникам: "Мы че теперь? К чему мы идем?! Да давайте мы откажемся от этих икон!" Ну, и получше иконы выбрали, отнесли в церкву, у них церква была в селе. Похуже — пожгли в печке. Приехал раввин оттуда, с Астрахани, приобщили наше общество к Астрахани. И, значит, стали вот это все выполнять. И вот это все — что отказалися — дошло до власти. Приехали власти в сельский совет и говорят: "Все! Заставить их вернуться назад! Вот готовьтесь нынче к выселке, сегодня приедет архиерей с Москвы и будут решать вопрос, что вас выселить отсюда — вы баламуты! Вы всех людей взбаламутили и отделились. Какие вы евреи?! Евреи — это нация". И вот тут гонение могучее, а дедушке еврей дал вырезку из газеты. Говорит: "В руки никому не давай, но покажи, чтоб прочитали". Приехали там восемь-десять. с Москвы! в таких красивых ризах. Как они их называют? Архиереи, попы тут. получается. А как сели за стол, это письмо — бах на стол. А там указ был, Ленина^[4]: "Всем верам терпимо!". Ну, и тогда архиерей московский говорит: "О, ребята! Делать тут больше нечего. Тут — все". И уехали».

Русские иудействующие используют несколько самообозначений: «субботники», «геры»^[5], иногда (редко) — «евреи», однако в ответ на прямые вопросы об этноконфессиональной принадлежности часто затрудняются с ответом: «Мы сами не знаем, кто мы... Евреи бывшие?». Астраханские субботники во время всероссийской переписи населения в 2010 году записывались евреями, поскольку в конце времен «евреи переселятся в Израиль, а кто будет записан русским — тех через интернет проверят и не пустят».

Во второй половине ХХ века дискуссии относительно статуса субботников развернулись в Израиле. Однозначного решения по этому вопросу до сих пор не существует, однако попытка верификации их религиозных представлений с позиций нормативного иудаизма обернулась для субботников кризисом идентичности. Раньше они считали себя приверженцами Моисеева Закона, а окружающие дразнили их «жидами» — иначе говоря, самоидентификация субботников не вступала в конфликт с их внешней идентификацией. В новой ситуации важную роль в конструировании идентичности стало играть не столько традиционное противопоставление себя православным, сколько евреям: «Приехали к нам евреи из Ростова и привезли Тегилимы (Псалтырь. — Л. Ж.). Они боялись за стол садиться, думали — мы свинину едим, но мы соблюдаем больше чем евреи. Вот были у нас знакомые евреи — Господи, помяни их ко дню, но не к ночи, — так они ели свинину. Мы даже не едим молоко с мясом. Стараемся делать правильно. Все-таки очень трудно исполнять все вот эти заповеди по-еврейски. Да и они сейчас, евреи, половину побросали все. Евреи отказываются, а русскому что делать?».

«Умер человек — закопали его... Вот и все»

Похороны часто остаются последней сферой религиозной жизни, в которой актуализируется идентичность субботников. Причем нередко это проявляется исключительно в форме отрицания православных похоронных традиций. Отойдя от религиозной жизни, а иногда даже крестившись, субботники на пороге смерти все же стремятся приобщиться к «своей» религии и быть похороненными в соответствии с ее традициями: «Вот кто не обрезной — сейчас есть дети — за них и душа не болит, а которые обрезные, они могут даже праздники не справлять, а как умер человек, тут уже у всех родственников заболела душа, куда же его душа-то пойдет? Значит, мы начинаем искать — к тебе, ко мне, к тебе, к энтой, кто хоть что-нибудь прочитает»^[6].

Жители поселка Приморский Волгоградской области, где в прошлом был «еврейский» колхоз «Сталиндорф», в котором работали почти исключительно субботники^[7], затрудняются однозначно определить свою идентичность: «Русские наши родители. Я не знаю, как объяснить. Субботники. Субботу праздновали. А папа у меня брянский, православный. А мы ни туда, ни сюда не относимся». Однако эта особая идентичность актуализируется через приверженность определенным практикам, связанным прежде всего с похоронами:

«А что у родителей на могилах? Кресты? — Нет, на наших нету крестов. — А почему? — Такая у нас эта... Закон. — А что там на могиле? — Да ниче. Столб и памятник. — А какой "Закон"»? — Да их тут всяких законов... Каких только нету. Они и щас все разные. Тут все по закону. Все законы, как вот Советский Союз был, такие законы»^[8].

Особый интерес к похоронной обрядности сами субботники объясняют своим преклонным возрастом: «Это вам молодым... А мы теперь к старости идем — как хоронют интересно». В то же время молодое поколение субботников демонстрирует полную индифферентность к этой сфере: «Как похороны проходят? Мне это рано еще, не интересно. Умер человек — закопали его. Вот и все».

Учитывая дисперсный характер расселения субботников в Астраханской области, без преувеличения можно сказать, что кладбище в их традиции играет роль своеобразного центра общинной жизни^[9]. Собственной «моленной» у субботников давно нет, а посещение астраханской синагоги, куда они традиционно ездили по праздникам, с некоторых пор стало для них травматичным опытом из-за недоброжелательного отношения нового раввина: «Вот раввин у нас сейчас хасид. Теперь в синагогу реже. Раввин нас не хочет. Говорит: "Из-за каких-то мы должны свою веру нарушать". Из-за каких-то! Куда ж нам деваться, когда наши родители были такие, мы такие. Мы придем — читаем, молимся, а их евреи-женщины не читают, болтают, книжку в руки не берут».

«Какая нация лежит?.. А! Вот какая!»

Похоронные традиции субботников представляют собой контаминацию еврейской и народно-православной обрядности. Благодаря установившимся в постперестроечное время контактам с еврейскими организациями современные субботники получили доступ к разнообразной еврейской религиозной литературе. Самой востребованной и цитируемой книгой у них является «Долг живых: Еврейские традиции похорон и траура» (Иерусалим — Москва, 1994), хотя описанные в ней религиозные традиции, как оказалось, не вполне соответствуют субботническим: «Там совсем по-другому что мы, но тоже много там хорошего»^[10]. Обнаружив несоответствие собственной традиции нормативной еврейской, субботники не спешат менять привычный ритуал: «Тогда (раньше) мы просто читали псалтырь. И страшно же было, детям даже не показывали, чтоб они не разнесли, чтоб башки не поотрубали. Читали большинство ночью. Всю ночь. Два-три раза — народу много, сколько могли за ночь прочитать»^[11].

В соответствии с еврейскими традициями покойнику шили специальную одежду: «Прежде всего нужно кипу. Человек умер — зажечь свечку, и тут же кипу, и главное еще, чтобы были штаны, как вот они называются. да, главное! Даже кипу одну — и то уже»^[12]. Пренебрежение похоронными традициями может обернуться неприкаянностью покойника на том свете. Примером служит сон, который приснился вдове — православной женщине, похоронившей мужа-субботника в неподобающей одежде: «Видит она, что покойник в гардеробе чой-то роется. Она спрашивает: Что ты ищешь? А он: Из одежи кой-чего. Потом взял что-то и к двери. Она ему: Куда ж ты теперь? — Теперь к маме пойду». Такого рода сновидения — покойник упрекает за неподобающее совершение обряда — распространенный в крестьянской культуре сюжет: «Нередко в подобных рассказах умерший/умершая сообщают о том, что на него/нее надели не ту одежду (скажем, цветное платье вместо белого), забыли положить в гроб какой-нибудь предмет и т. п. Зачастую в финале рассказа это упущение исправляется»^[13]. С той же целью — маркировать религиозную принадлежность покойника — в гроб кладут «пасох»: «Души как будто будут взбираться — для чего пасох этот был нужен. Кипа и пасох, еще дедушка говорил, что это основное, что будут смотреть... ангел там или кто: "Какая нация лежит?.. А! Вот какая!"»^[14].

Опустив гроб в могилу, произносят: «Помни имя свое» и называют еврейское имя покойного — эта традиция зафиксирована как в Астраханской, так и в Воронежской области^[15]. «Мы говорим по-еврейски, вот, например, его брат — Беньямин Бен Ефрема. Это означает, что Вениамин сын Ефрема. Помни имя свое, Беньямин Бен Ефрема... И еще лопатками стучали, и лопатки кладут на бугорок... Может, мы и не правильно это делаем, но учителя нет»^[16]. Существует традиция стучать в могилу и при посещении кладбища после похорон: «Вот пришел, постучал — я пришла тебя проведать. Как — мы вот смотрели "Вокруг света" — там режиссер стучит по дереву ко всем духам, ко всем животным»^[17].

До недавнего времени субботники строго соблюдали обычай хоронить женщин и мужчин отдельно — на еврейских кладбищах также выделяются женские и мужские ряды. В последнее время мужья и жены все чаще выражают желание быть похороненными вместе, стремясь облегчить уход за могилой живущим в городе детям. Однако новая тенденция вызывает у некоторых субботников сомнения, подкрепляемые соответствующими снами. Одна из субботниц, похоронившая мать и отца в одной могиле, увидела сон, в котором все умершие родственники и знакомые в белых одеждах сидели за столом. Не найдя среди них своей мамы, она стала расспрашивать о ней, но умершие ответили, что среди них ее нет^[18]. Этот сон, многократно пересказанный субботниками, породил смятение среди вдов, намеревавшихся быть похороненными в одной ограде со своими мужьями. Но внешние обстоятельства все чаще заставляют субботников отступать от старых обычаев.

Согласно еврейской традиции поминать покойников следует на тридцатый день с момента похорон. Однако астраханские субботники отдают дань православной традиции и посещают кладбище на девятый день после смерти.

Наряду с традиционными еврейскими поминальными днями у иудействующих есть и свои собственные. Одним из таких у астраханских субботников, по-видимому, был Лаг ба-Омер^[19]: «Сейчас вот будет Лог бе-Оймер, праздник... Тогда вот, мама говорила, что даже вот на могилах был такой праздник, как типа родителей поминали, и угощение было на кладбищах. А я вот по книгам читаю, категорически запрещается заносить еду на кладбище <...> Вот так. И как был вот великий помен. Я этого потом нигде не читала. Чего это дедушка взял? Откуда это пришло? Опять ведь это он не сам, он тоже куда-то ездил. Вот куда-то ездил, что где были там выше его. Вот откуда он это все черпал?»^[20].

Традиция поминать родителей на кладбище на Лаг ба-Омер до сих пор существует у субботников поселка Высокий Воронежской области. У астраханских же основным поминальным днем в настоящее время является 9-е Ава^[21]. В еврейской традиции в этот день принято поститься, однако субботники приносили на кладбище еду и устраивали поминальную трапезу: «А когда на кладбище ходили? — Пост Авы. Вот как, например, у православных говорят: нонче родительский день — на кладбище. Так и у евреев вот в этот пост Ава поминают яблоками всех умерших. Вот несут на кладбище яблоки, а сами постятся. И раздают яблоки. В этот пост один в году поминают родителей. На пост Авы обязательно быть на кладбище... Особенно мине (смеется)»^[22]. Обычай приносить на могилы яблоки, очевидно, возник под влиянием народной православной традиции освящать яблоки в праздник Преображения Господня (Яблочный Спас). Однако субботники склонны объяснять совпадение традиций противоположным образом: «Есть праздник такой, поминание, вот когда с яблоками обязательно идут на кладбище. — Почему с яблоками? — Яблочный пост называется, он и у православных есть. Вот у нас, например, яблоки ранние — ендыковские; их обычно сохраняешь — не ешь. Православные многое позаимствовали у евреев же. Крестом машет, а слова многие еврейские»^[23].

Придя на кладбище, поминают сначала мужчин, потом женщин, читая соответствующие молитвы и называя еврейское имя покойного (у большинства по паспорту русские имена), раскладывают на могилах яблоки, иногда постукивая ими по железным памятникам: «Чтобы они услышали, чтобы их душа яблочек покушала»^[24]. Здесь мы наблюдаем несомненную аналогию с народными православными представлениями о том, что на Преображение умершие едят яблоки, если их близкие до этого праздника от яблок воздерживались, а первое яблоко приносили на кладбище «на помин души»^[25].

«Там, где все души мертвые, никто тебя не защитит»

Представления субботников о посмертном существовании весьма отрывочны, что объясняется, возможно, отсутствием интереса к этой теме в нормативном иудаизме. Неверным было бы утверждать, что она не занимала евреев вовсе, но систематического учения о посмертном существовании в иудаизме так и не сложилось, несмотря на всплеск внимания к ней в определенные исторические периоды — скажем, в эпоху Крестовых походов, сопровождавшихся еврейскими погромами.

Соответствующие представления субботников сформировались главным образом под влиянием православной традиции, элементы которой — мытарства души, посмертный суд — у них также присутствуют: «У православных (после похорон. — Л. Ж.) сразу моют и убирают, а у наших так, что это как выгнать душу во двор. Семь дней, пока она не идет на суд, она тут. Будешь мыть — выгонишь душу. И молиться будет некогда, а надо молиться. Есть специальная молитва — защитить душу на суде <...> Святых нет — все грешны. Бог сократил страдания — 7 дней провожают душу. А вот у православных — 40 дней — это сколько надо душе мотаться? В книжке одной написано, что душа пришла туда — на весы положили дела добрые и злые, а они не перевесили. И после этого душа дает о себе знать. Там, где все души мертвые, там никто тебя не защитит, тогда ты иди на землю и постарайся добрые дела делать, чтобы тебе перевесить хоть»^[26].

Сама смерть (или ангел смерти) в рассказе одной из наших информанток предстает в образе птицы — как известно, смерть принимает этот облик во многих славянских фольклорных текстах: «Я ангела смерти видела два раза. Он такой огромный, как сова, у ней клюв — вот такой огромный, глаза — вот такие большие. Оперение коричневое, серо-коричневое с белым, и ногти — вот такие, пальцы растопыренные. Так видела, как с вами сижу. Три года назад, когда сильно болела, вот сплю и вижу во сне — она летит, и метра три каждое крыло, большая-большая. И вот летит она и прямо опускается, где бассейн. И говорит: лежишь? Я говорю: лежу. — Собирайся, пошли домой. Я говорю: я не готова к этому. — Мне без тебя не велели приходить, пойдем домой. Я ее прошу, умоляю — она никак. Тогда говорю: я еще попрошу Господа Бога. А она — пожалуйста — и отвалила. Я рассказала своей сестре этот сон. Она говорит, что это значит, что ангел это еще не все. Раньше я просила ангелов, теперь я их не прошу, я только к Богу — ангел бессилен, Бог это все руководит»[27]. Так благодаря инциденту с ангелом смерти наша информантка самостоятельно — эмпирическим путем — пришла к тому же выводу, что средневековый еврейский философ Маймонид, резко возражавший против почитания ангелов.

«Кончится скоро наше еврейство»

Можно констатировать, что похороны — не удержусь от оксюморона — остаются наиболее живой традицией среди обрядов жизненного цикла субботников. Похоронные ритуалы обладают особой устойчивостью — вопреки влиянию нормативного иудаизма. Именно в связи со смертью актуализируется особая — и по отношению к русским, и по отношению к евреям — идентичность иудействующих.

Нынешнее поколение субботников, наблюдая за упадком религиозной традиции, связывает с собственной смертью смерть своей религии: «Кончится скоро наше еврейство. Как мы повыдохнем, так и все». Это, однако, не мешает некоторым из них смотреть в будущее с известным оптимизмом: «Если нас не будет, чтобы не потерялся народ, Бог еще крутанет такое...»[28].

Список информантов

АИШ — жен., 1926 г. р., пос. Приморский (Волгоградская обл.)
ЖЕР — жен., 1939 г. р., с. Заречное (Астраханская обл.)
ЖАЛ — муж. 1933 г. р., с. Заречное (Астраханская обл.)
КАМ — жен., 1937 г. р., с. Новогеоргиевка (Астраханская обл.)
МСМ — жен. 1937 г. р., пос. Лиман (Астраханская обл.)
ГРС — жен. 1914—2007, с. Зензели (Астраханская обл.)
ПДД — муж. 1930 г. р., с. Михайловка (Астраханская обл.)