Зачем России демократия (Евгений Ясин. Приживется ли демократия в России)

Евгений Ясин. Приживется ли демократия в России. М.: Новое издательство, 2006. 384 с.

«Зачем России демократия» — так, на мой вкус, лучше бы назвать эту книгу. «Приживется ли демократия в России» — это все-таки вопрос из 80-х и 90-х годов прошлого века. Тогда он был актуален для значительной «продвинутой» части российского общества, а вопрос — зачем демократия? — для той же части общества казался ясным и решенным. Сегодня же совсем немногих волнует, приживется ли у нас демократия, поскольку для большинства — даже в «продвинутой» части общества — не вполне ясно, а так ли уж демократия нужна нашей матушке-России.

Действительно, зачем нам демократия? Именно этот простой и главный вопрос автор книги с самого начала ставит перед собой и читателями. Ответ известного экономиста и бывшего министра Евгения Ясина ясен, доходчив и убедителен — в этом, как мне кажется, состоит главное значение и сила его политической книги.

Первое, зачем нужна демократия, — объясняет Ясин, — недопущение государственного насилия в частных интересах. Что называется, с первого выстрела в яблочко! Более актуальной, национально значимой, «пророссийской» формулы, пожалуй, не отчеканишь. То есть, допуская недемократическое обустройство государства, вы, господа, не только миритесь, но и возводите в правило злоупотребление властью, приватизацию государства его многочисленными иерархами и агентами. Что проку после этого ругать начальство? Плоды недемократического правления всем даны в ощущении. Гнилостные миазмы они источают настолько сильные, что хочешь не хочешь, а задумаешься.

Позитивные доводы в пользу демократии — соблюдение прав и свобод личности, возможности для защиты и согласования интересов разных людей и социальных групп — доходят до нас гораздо хуже. И немудрено, ведь у нас очень мало позитивного опыта. Два исторических «подхода» России к демократии — в 1917 году и в 1990-е годы — оба раза сопровождались распадом страны и общественной смутой. Народу, не жившему при демократии, травмированному смутой и взыскующему государственного порядка, понятное дело, невдомек, что по-настоящему сильный и продуктивный государственный порядок — это порядок демократический. Дойти до такого понимания он может лишь постепенно, через утверждение новых правил, освоение и проверку новых институтов, изменение практик и привычек. Здесь важна культурная открытость, готовность учиться. И, конечно, определяющую роль тут играет элита, ее понимание своей социальной миссии и способность к инновациям.

По мере того как люди обретают опыт, постигают личную и общую пользу от демократических процедур, они расширяют радиус доверия и увеличивают социальный капитал, создавая тем самым основу для гораздо более продуктивного и устойчивого развития своего сообщества. Через демократические учреждения и правила обеспечивается гибкость и динамичность социальной организации. Ведь демократия — это механизм обратной связи, который позволяет сообществу экспериментировать, проверять различные варианты развития, оценивать социальную эффективность государственного управления и менять курс. Это четвертый довод в пользу демократии. Перечень авторских аргументов, таким образом, отражает историческую и институциональную логику современной цивилизации с рыночной экономикой и правовым демократическим государством: от удовлетворения потребности в личной безопасности, через закрепление прав и свобод граждан, используемых ими для защиты и согласования своих интересов, к институтам социальной эффективности и устойчивого развития.

В конце концов, все познается в сравнении. Сообщества, выбравшие свободу, право, экономическую и политическую конкуренцию, оказываются в выигрыше — они создают гибкую, диверсифицированную, устойчиво растущую экономику, научаются конструктивно отвечать на внешние вызовы и внутренние кризисы, поддерживать необходимое социальное согласие без насильного подавления разногласий. Если надоело смотреть на Запад (Европу, Северную и Южную Америку, Австралию) или на Японию, можно взглянуть (и автор специально подчеркивает эти примеры) на Индию и Южную Корею. А вот сообщества, выбирающие порядок, основанный на ограничении свободы граждан по усмотрению начальства и на использовании закона как дышла, проигрывают.

Жесткие «вертикальные» режимы могут в определенных исторических условиях, при переходе от аграрного общества к индустриальному, обеспечить мобилизационную, «догоняющую» модернизацию. Но модернизация «сверху» — принудительно насаждающая или (и) охранительно ограничивающая — все равно оказывается частичной, противоречивой и неорганичной. То есть потребность в смене модели государства остается, причем такая потребность ощущается тем острее, чем шире и глубже проникновение индустриально-рыночного уклада в общественную жизнь. И вот уже социально-политическая стабильность, которой так гордятся жрецы мануальной бюрократической терапии, оборачивается мифом. Пелена спадает с глаз. Сообщество обнаруживает себя погрязшим в застое и коррупции, с каким-то голым королем во главе и перед угрозой масштабных потрясений и переворотов, «вынуждаемых неспособностью и нежеланием правящих групп уступить власть или поступиться ею, когда их неэффективность становится очевидной для большинства».

Опять же — выбор есть. Можно облачить короля в новый костюм и заново ожидать нисхождения гармонии. А можно выстраивать публичные институты, закрепляющие социальное доверие и солидарное взаимодействие. По богатству оперенья и разнообразию мундиров вождей мы давно вышли в лидеры. С публичными институтами у нас получается куда хуже. Но следует учиться у Ясина позитивности мышления. «Доверие — главный неиспользованный ресурс России: доверие между гражданами, доверие к публичным институтам, доверие бизнеса к государству, государства к бизнесу — условие снижения трансакционных издержек, роста производительности и инвестиций, увеличения богатства. В развитых странах повсюду высокий уровень доверия, этот резерв ими использован. У нас же уровень доверия низок, но это значит, что есть возможность повысить его». Эффект роста доверия, утверждает автор оптимистично, — вот главный ресурс «русского чуда», которое возможно в XXI веке.

Сможем ли мы использовать этот ресурс, чтобы стать развитой конкурентоспособной нацией? Насколько готово и способно российское общество, в том числе наличная российская элита, к восприятию и освоению демократии? На сей счет существуют известные сомнения. К таким сомнениям автор книги относится со всей серьезностью: собирает их, классифицирует и обстоятельно разбирает.

Сомнительный список возглавляет, конечно, знаменитый постулат о том, что демократия глубоко противна русской национальной культуре. Евгений Ясин, решив сам во всем разобраться, добросовестно приводит суждения многих разных социологов и культурологов о свойствах «русского характера». Взглянув на получившуюся опись, автор ставит вопрос ребром: а надо ли нам за все это держаться? Ведь многие наши обычаи и привычки порождены отнюдь не добрыми историческими обстоятельствами, в том числе не лучшей политикой, — и пользы нам от них куда меньше, чем вреда! «Если наш особый путь состоит в том, чтобы лелеять и возносить такую национальную культуру, то у России нет будущего. У нее не будет конкурентоспособности ни по каким продуктам, кроме нефти и газа. Может быть, это наоборот перечень недостатков, от которых нужно избавляться любым способом?» К тому же многие из подобных культурных недостатков, которые мы привыкли рассматривать как особенности российской «рыбалки-охоты», хозяйствования и политики, на самом деле можно обнаружить в культурах многих стран с пережитками аграрной полуфеодальной экономики и наследием деспотизма. «Мы в их ряду выглядим далеко не худшими, — считает Ясин, — совсем не безнадежными».

Опираясь на данные многочисленных, в том числе собственных, исследований, автор предлагает обратить внимание не на статику, а на динамику: национальные институты и ценности претерпевают существенные изменения, они меняются буквально на наших глазах и в зависимости от наших коллективных действий. Сегодняшнее российское общество далеко не однородно — исследователи отмечают существенное различие ценностей: с одной стороны, традиционные и советские ценности (весьма схожие, иногда слившиеся) и, с другой стороны, пореформенные, либеральные, рыночные. Можно выделить три социальные группы в зависимости от разделяемых ими ценностей — «традиционалисты», «промежуточные» и «модернисты». Количественное соотношение этих групп в 2004 году было таковым: традиционалисты — 41%, модернисты — 26%, «промежуточные» — 33%. Следовательно, быстрой смены существующей сегодня в России социокультурной модели взаимоотношений личности и государства ждать не приходится. Но уже есть устойчивое ядро модернистов. К этой группе относятся по большей части молодые люди, живущие в крупных городах. Это позволяет уверенно прогнозировать дальнейшее распространение либеральных ценностей. И снова Ясин делает позитивный вывод: небыстро можно, и многое зависит от политики.

Привлекая разнообразные статистические материалы, автор книги показывает, что Россия вполне созрела для закрепления демократии согласно таким эволюционистским цензам, как уровень бедности, степень социально-экономического расслоения, наличие и размеры среднего класса. К этому можно добавить степень урбанизации и уровень образования. Следовательно, никаких принципиальных противопоказаний, никакой врожденно-патологической либо стадиально-эволюционной «неготовности» к демократии у российского общества нет. Наоборот, именно наличие и состояние национальных демократических институтов, их устроение или расстройство определяют скорость и качество развития нашей страны сегодня и в будущем: войдет ли Россия в клуб развитых наций или будет деградировать из-за внутреннего гниения государства и социальных фрустраций. У большинства россиян демократия сейчас не вызывает ни возражений, ни энтузиазма («демократическая» смута 90-х прошла, но неприятный осадок остался). В ситуации такой общественной неопределенности выбор зависит от элиты.

Режим, выстроенный ныне правящим слоем российской элиты, получил рабочее определение «управляемая демократия». Хотя его идеологическое обрамление включает и более витиеватые рассуждения о суверенном развитии и о демократическом выборе с учетом национальных особенностей, непременной и важнейшей частью государственного «пиара» является целенаправленная девальвация демократических ценностей и распространение нигилистского релятивизма в том духе, что любая демократия, особенно в больших странах, представляет собой систему социальных манипуляций. Поэтому особенно важным и полезным мне представляется то, что в книге Ясина последовательно проведено четкое различие между «элитарной демократией», существующей в большинстве развитых стран, и отечественной «управляемой демократией» путинского образца. Вообще о демократии, по мнению автора, можно говорить лишь при реальном функционировании следующего минимального набора институтов: 1) выборность должностных лиц; 2) сменяемость властей; 3) разделение властей; 4) свобода слова и информации; 5) свобода ассоциаций; 6) всеобщие гражданские права; 7) свобода предпринимательства и право собственности. Элитарные режимы, при всех различиях в степени гражданского участия, остаются демократиями постольку, поскольку работают указанные публичные институты. Именно благодаря работе этих институтов элита сохраняет свой конкурентный, открытый характер и не превращается в олигархию. У нас всё не так. Предпринятый автором аудит российской политики по семи вышеуказанным институциональным позициям зафиксировал существенный регресс: демократические процедуры реально не действуют, превратившись в формальный ритуал, олигархическое правление стало более бюрократизированным и монополизированным, власти нестесненно манипулируют законом, проводя характерную для стиля нынешней российской верхушки «легализацию несвободы».

Надо сказать, что Евгений Ясин — неисправимый исторический оптимист. Не хуже других зная о коррупционном, рентоориентированном и грабительском характере первоначального накопления капитала в России, он лучше многих видит цивилизационные потенции рыночной экономики, в том числе связанные с профессиональным и социальным развитием отечественного бизнеса. Олигархию ельцинского периода Ясин не только ругает, но и усматривает в ее конкурентном характере, тяге к публичности, определенной зависимости от общественного мнения и выборов, введенных в 90-е годы на всех уровнях власти, залог укрепления публичных институтов и эволюционного перехода к более открытой элите и более цивилизованному, более демократичному правлению. Этот гипотетический сценарий у нас не реализован, но он получил наглядное подтверждение в близкой нам Украине.

В начале путинского правления автор книги, как, наверное, и большинство ее читателей, усматривал позитивные возможности, связанные с укреплением публичной власти и правового порядка. Однако наблюдаем мы сегодня другое — реванш бюрократии, возглавляемой самой могущественной, но отнюдь не самой продуктивной корпорацией «силовиков», чья победа восстанавливает азиатско-феодальный институт «власти-собственности» и направляет Россию в очередной исторический тупик. Закрепление бюрократического абсолютизма с точки зрения автора вполне вероятно, но он не считает такой оборот событий фатально неизбежным, а возможное торжество «силовой» бюрократии — окончательным. Торможение экономического роста на пике нефтяных цен наглядно демонстрирует неэффективность режима «ручного управления» элитой и обществом. Кроме того, консолидация элиты при путинском правлении, полагает автор, скорее всего мнимая: «на условиях, предложенных сегодня властью, т. е. полном подчинении элиты верхушке бюрократической иерархии, консолидация невозможна. Только страх и стремление избавиться от конкурентов, сохранить недавно обретенный комфорт еще будут какое-то время удерживать элиту в покорности. Но ненадолго». Левая часть элиты, сначала привлеченная Путиным, уже отошла от него. Либеральная общественность отброшена в оппозицию. Бизнес и региональные правящие группы — наиболее сильные и самостоятельные части элиты — потерпели поражение, пригнулись, но не сдались.

Я-то думаю, что модель неопатримониального бюрократического капитализма вполне органична нашему господствующему классу — большинство его представителей умеют и готовы дальше реализовывать свои личные и групповые стратегии по бюрократическим правилам и клиентелистским каналам. Корпоративная автономия и политическая активность бизнеса весьма невысоки. Так что нынешняя консолидация российского патроната на основе номенклатурных обычаев и привычного клиентелизма отнюдь не эфемерна. Но в стратегическом плане профессор Ясин, безусловно, прав. Бюрократический абсолютизм не в состоянии обеспечить ни мобилизационной, ни либеральной модернизации, его имитационно-паразитический характер уже вполне очевиден, а бесславная кончина предопределена. Вопрос в том, сколько времени займет у нас изживание неономенклатурной «загогулины», и в том, какую цену заплатит за историческую ригидность своей элиты российское общество.