Биомедицинская этика в Росси: почему уроки Нюрнберга не пошли нам впрок

В 1996 году, спустя полвека после осуждения нацистских врачей-преступников, медицинские журналы разных стран посвятили специальные номера истории Нюрнбергского процесса, проблемам биомедицинской этики и контроля за проведением исследований на человеке. Тогда меня удивило, что ни один российский медицинский журнал не откликнулся на это событие. Ныне, когда прошло еще 10 лет, поиск в MEDLINE, одной из самых больших баз данных о биомедицинских исследованиях, бесплатный доступ к которой возможен благодаря финансовой помощи американского правительства, при запросе «Nuremberg and trial» дает 288 статей, но этот перечень содержит только одну статью на русском языке, причем еще советского времени (о том, как врачи из СССР обличали в Нюрнберге преступления нацистов). В источниках неспециализированных ситуация еще хуже. «Nuremberg code» обнаруживается в 931 000 документов, индексированных Yahoo, а «Нюрнбергский кодекс» — только на 558 страницах, индексированных Yandex.

Корни зла

Почему же такое происходит в России, где большинство граждан и почти все политики привыкли называть победу в Великой Отечественной войне главным событием прошлого, где так любят подчеркивать, что это мы — именно мы — победили фашизм? Неужели представители медицинской профессии равнодушны к урокам Нюрнберга? Или дело не только в медиках?

Прежде всего надо заметить, что, несмотря на договоренность стран — участниц антигитлеровской коалиции, в соответствии с которой протоколы Нюрнбергского процесса над главными нацистскими преступниками и других судебных процессов, проведенных в Нюрнберге, следовало полностью опубликовать в каждой из этих стран, в СССР они так и не были преданы гласности. Тома о Нюрнберге, стоящие на полках наших библиотек, подверглись жесткой цензуре и содержат лишь фрагменты обширных материалов трибунала^[1]. Что же касается суда над врачами-преступниками, то в некоторых «научных» текстах, посвященных Нюрнбергскому процессу, он не упоминается вообще^[2]. А ведь в ходе процесса над врачами был сформулирован Кодекс — свод основных правил, которые должны соблюдаться при экспериментах на людях (сейчас чаще употребляется другая формула: «с участием людей»).

Конечно, нельзя сказать, что эти правила моментально изменили практику медицинских исследований на человеке. Однако в развитых странах она стала эволюционировать и сравнительно быстро была приведена в соответствие с нормами, определенными в конце 1940-х годов. Во всяком случае, начиная с 1970-х годов можно считать, что практика исследований в основном отвечает гуманистическим идеалам. Нюрнбергский кодекс был опубликован на русском впервые только в 1988 году^[3]. Это произошло фактически под давлением мирового медицинского и бизнес-сообщества, которые уже не могли следовать на территории нашей страны внутренним правилам СССР — законы развитых стран требовали соблюдения этических норм везде, где действовали граждане и компании этих стран^[4].

«Хорошая клиническая практика»

В результате изоляционистской политики коммунистического режима советские врачи даже не знали о создании Всемирной медицинской ассоциации и утверждении ею в 1964 году Хельсинкской декларации — более детального документа, регулирующего исследования с участием людей и построенного на принципах Кодекса медицинской этики. И хотя сейчас эти документы опубликованы, регулирование исследований с участием людей в нашей стране по-прежнему остается крайне примитивным. С начала преобразований, открывших доступ к передовому зарубежному опыту, прошло двадцать лет, но воз и ныне там. Действующие с 1993 года «Основы законодательства...»^[5], адекватно описывающие основные правила исследований на человеке, не подкреплены необходимыми законами и ведомственными актами и в этой части, можно сказать, не исполняются. Убедиться в этом чрезвычайно просто: достаточно открыть российские журналы, которые и ныне публикуют статьи, в которых используются бесчеловечные, этически неприемлемые методы исследований.

Во всех медицинских научно-исследовательских и учебных институтах (академиях, университетах) исследования на людях и животных проводятся без предварительного одобрения протокола (плана исследования) этическим комитетом, чаще всего — вообще в отсутствие такого протокола. Только в последние годы диссертационные советы некоторых вузов и НИИ стали требовать, чтобы соискатели представляли заключение этического комитета. Но и в этом случае заключение дается, как правило, задним числом, т. е. после завершения исследования и непосредственно перед представлением диссертации к защите. Это чисто формальная, бюрократическая процедура, которая уже не может помешать нанести вред людям — участникам исследования или предотвратить истязания животных. К тому же этические контрольные комитеты повсеместно формируются таким образом и в таком составе, что фактически не могут оказать влияние на процесс утверждения планов исследования, ибо зависимы от назначающего их начальника.

Особенно тревожна ситуация в одной из самых важных областей этического контроля — контроле над испытаниями новых лекарственных средств. Минздрав (ныне Министерство здравоохранения и социального развития) неизменно стремится к монополизации этого контроля и создает для этих целей собственный этический комитет. Естественно, такой орган, назначаемый министерством, никак не может быть от него независимым. Об этом прямо заявил председатель комитета академик Ф. И. Комаров в своем эмоциональном выступлении на национальной конференции по клиническим испытаниям в 2004 году. На комитет оказывает прямое давление фармакологический институт, под кровом которого этот комитет размещается, а институт в свою очередь самым тесным образом зависит от фармацевтических компаний, чьи интересы он обслуживает.

Особенный характер этического регулирования состоит в том, что оно апеллирует к моральным нормам: нарушение этих норм не предполагает преследования по уголовному или гражданскому кодексу, но не избавляет от весьма суровой ответственности. Именно так в развитых демократических странах регулируют поведение своих членов профессиональные организации медиков. Например, в США врач, вступивший в «романтические отношения» с пациенткой/пациентом, не преследуется прокуратурой или полицией, но может лишиться медицинской лицензии. Приняв «Основы законодательства...», наша страна сделала шаг в должном направлении, однако запреты, декларируемые в этом документе, ничем не подкреплены, поскольку не предусматривают никаких конкретных санкций для их нарушителей.

Странами — членами Совета Европы разработана и подписана «Конвенция о защите прав и достоинства человека в связи с использованием достижений биологии и медицины: Конвенция о правах человека и биоэтике»^[6]. Россия, несмотря на свое членство в Совете Европы и участие в разработке Конвенции, ее не подписывает. В действиях Минздрава просматривается не то что прогресс — прямое отступление от требований Хельсинкской декларации. Документы министерства, регламентирующие проведение клинических испытаний на людях, базируются не на требованиях декларации, а на так называемых стандартах «хорошей клинической практики»^[7]. Но эти «стандарты» опираются на консенсус производителей лекарственных средств, а потому — едва ли это нужно специально доказывать — гораздо хуже защищают права пациентов.

Исчезла ли завеса секретности?

Вероятно, наиболее важной причиной сокрытия результатов Нюрнбергского процесса над нацистскими врачами была боязнь большевистских вождей, что возможное моральное прозрение советских медиков помешает продолжать эксперименты на людях, которые будто бы были необходимы «в интересах государства». Кодекс, объявлявший, что исследования должны проводиться во благо людям и только при условии добровольного согласия участвующих лиц, полностью информированных о сути этих исследований, неизбежно поставил бы под вопрос саму возможность многих экспериментов. Мы знаем немало об экспериментах, проводившихся в США для изучения поражающих факторов ядерного взрыва и токсичности ядерных материалов. Таким образом, в странах коалиции, не скрывавших от своих граждан Кодекс, все же проводились некоторое время эксперименты, которые ему противоречили. Кое-что мы знаем и о подобных исследованиях в Англии^[8]. Но мы не знаем ничего об аналогичных экспериментах в СССР. Лишь после перестройки достоянием гласности стал тот факт, что советские врачи десятилетиями втайне наблюдали за состоянием здоровья жителей населенных пунктов, оставшихся на радиоактивно зараженной территории Урала («Восточноуральский радиоактивный след»), не оказывая им помощи, закрывая глаза на страдания людей и извлекая из этих наблюдений ценные научные данные, на основе которых защищались диссертации. Из рассказов очевидцев мы узнали, что заключенные и военнослужащие использовались в экспериментах, необходимых для разработки смертельных ядов и боевых отравляющих веществ^[9]. Как известно, и в США, и в СССР проводили крупномасштабные учения, в ходе которых испытывалось ядерное оружие. Некоторые участники этих учений в наших странах дожили до 1990-х и стали получать компенсации за вред, нанесенный их здоровью облучением. Однако материалы о том, что делали с этими людьми советские врачи, какую информацию собирали, для чего и каким образом, по-прежнему недоступны для изучения.

Есть серьезные основания полагать, что в СССР проводились эксперименты с участием большого числа людей для изучения последствий радиоактивного облучения, воздействия ядов и бактериологического оружия. До сих пор этот вопрос не исследован и не может быть исследован, поскольку соответствующие материалы и сейчас остаются секретными. В этой связи можно напомнить о массовом заболевании, поразившем в 1979 году жителей Свердловска, чьи дома или место работы находились поблизости от секретного института, будто бы разрабатывавшего средства защиты от инфекций. Правду продолжают скрывать. Но, возможно, мы не узнаем ее никогда, поскольку документы просто уничтожены, как уничтожаются после короткого хранения практически все медицинские документы и исследовательские материалы^[10]. Однако это препятствие нельзя считать непреодолимым. В США комиссия по радиационным экспериментам большую часть своих материалов получила от свидетелей, в том числе от выживших участников экспериментов.

Несомненно, главной проблемой является систематическое сокрытие материалов о трагических происшествиях, о преступной или граничащей с преступлением деятельности органов государственной власти и врачей. Типичная реакция власти на вспышку странного заболевания — максимальное засекречивание информации об этом факте. Несколько лет назад мир узнал о вспышке непонятной лихорадки в России только благодаря тому, что местный житель разместил информацию в Интернете. В декабре 2005 года после распространения неизвестной болезни среди чеченских детей информация об этом событии была скрыта, а само оно объявлено выдумкой журналистов, которые-де неправильно освещали психологические проблемы чеченских детей. Ничего удивительного: все авторитарные режимы ограничивали и будут ограничивать свободное распространение информации. Цель их деятельности в области здравоохранения — в первую очередь улучшить не здоровье населения, а статистические показатели. Именно поэтому в СССР засекречивали данные о смертности детей и заболеваемости многими болезнями, а Китай во время эпидемии «тяжелого острого респираторного синдрома» (SARS) занижал показатели, представляемые во Всемирную организацию здравоохранения. Если бы врачи ощущали себя свободными людьми, ответственными перед своими пациентами, а не перед государственными органами, они предприняли бы необходимые меры для того, чтобы такая информация была передана тем, кто может вмешаться и помочь. Но в СССР в любых ситуациях — начиная с выдачи «больничных» и кончая опытами на человеке без его добровольного согласия — врачи были приучены держать сторону государства, а не людей.

Старое шило в новом мешке

В области неклинических биологических и медицинских исследований положение вещей ничуть не лучше. Моральные ограничения остаются неведомыми для многих носителей звания ученого. После падения сталинского протеже Т. Д. Лысенко в начале шестидесятых институт, которым руководил этот шарлатан, был закрыт, но ни сам он, ни кто-либо из его прихвостней не потерял работы. Мошенники, десятилетиями фальсифицировавшие результаты исследований, благополучно приспособились к новым условиям. Это произошло не благодаря их какой-то особенной изворотливости, а только потому, что вожди КПСС, боясь ответственности за совершенные ими преступления, запретили публиковать критические материалы^[11]. Сокрытие масштабов вреда, нанесенного тогда русской науке и нашей стране в целом, продолжается и сегодня. На стенах наших научных институтов висят доски, увековечивающие память бесчестных манипуляторов вроде Быкова^[12] и Опарина^[13].

Борьба с генетикой и ее методами, в частности статистическим анализом, привела к тому, что и сегодня наша медицинская наука методологически отстает от мирового уровня на десятилетия^[14]. Страна продолжает «производить» научные кадры, присваивая степени не за научные результаты, а на основании диссертаций, описывающих «диссертационные исследования». Последний термин уникален и существовал только в СССР, но почему-то сохраняется по сей день. Страна наводнена кандидатами и докторами наук, которые, как всем хорошо известно, никогда не проводили подлинных научных исследований, — таких научных мужей немало среди наших губернаторов, политиков и министерских чиновников.

В период диктата Лысенко в биологической науке стали верховодить странные люди. Напомним: О. Б. Лепешинская в это время «открыла», что живые клетки могут образовываться из бесклеточного «живого вещества» (она, например, растирала в ступке гидру, оставляла субстрат на некоторое время, а потом демонстрировала «появление клеток»). Главным ее научным козырем было то, что она старый член партии, Ленина знала, отсутствие же медицинского или биологического образования ей вовсе не мешало. Лепешинская издавала брошюрки, которые благодаря партийной поддержке открыли ей путь к фактическому управлению медицинской наукой страны. В это же время Г. М. Бошьян, ветеринар (в сравнении с Лепешинской, стало быть, человек образованный), доказывал, что микробы превращаются в вирусы и обратно, проходя через стадию кристаллов. Эти «открытия» были внесены в школьные учебники, а от врачей требовали внедрять подобный бред в практику. Ученых, не согласных с тем, что Вирхов и Дарвин больше не нужны, увольняли, ссылали, отправляли в тюрьмы и лагеря. О Лепешинской и Бошьяне можно бы и не вспоминать, если бы не продолжали преуспевать их последователи. Так, Рэм Петров, защитивший кандидатскую диссертацию по «живому веществу»^[15], стал позже академиком, ныне он советник Президиума РАН, член Национального комитета по биоэтике. Как мы видим, биоэтика и тут в надежных руках! Стоит ли удивляться тому, что черные страницы истории советской науки не преданы гласности? Это сразу бы поставило вопрос о том, кто по сей день стоит «у руля». О грязных секретах прошлого можно узнать лишь из воспоминаний участников сопротивления лысенковщине и книг ученых-диссидентов^[16]. Генетики, боровшиеся с лысенковщиной, были отмечены наградами только в 1990 году (!). Беда, однако, в том, что с тех пор дело пошло много хуже: закрываются архивы, а вопросы, относящиеся к сфере медицины, науки и образования, все чаще решаются келейно, какими-то непонятными комиссиями и рабочими группами.

В Москве, на Большой Пироговской улице, недалеко от ректората самого большого медицинского вуза страны, стоит гранитный памятник большевистскому комиссару здравоохранения Н. А. Семашко. Этот деятель отстаивал принцип избирательного оказания медицинской помощи на основе классового критерия, состоял в правительстве, бравшем врачей в заложники, отменил врачебную тайну. Достаточно и доли содеянного Семашко, чтобы считать его губителем русской медицины. А у нас на улицах стоят его памятники, в каждом медицинском институте (академии, университете) висят его портреты, некоторые организации до сих пор носят его имя. Имя Семашко носит до сих пор областная больница, в которой А. Сахарова служащие КГБ по секрету снимали на видеопленку: нужно было предъявить миру доказательства, что знаменитый диссидент жив.

Последователи Семашко — идеологи советской системы здравоохранения — продолжают превозносить эту систему, будто бы лучшую в мире. При этом они постоянно ссылаются на Алма-Атинскую декларацию ВОЗ, якобы признавшую в 1978 году преимущества советского здравоохранения^[17]. Чем активнее такие ортодоксы (например, Л. Рошаль)^[18] противостоят реформам системы первичной медицинской помощи в стране, тем чаще они используют этот фальшивый аргумент.

Конечно, от коммунистического руководства наукой пострадали не только медицина и биология. Однако стоит напомнить, что сталинско-брежневские репрессии воздействовали на них не только прямо, но и косвенно. Так, борьба с генетикой и ее математическими методами на долгие годы затормозила применение этих методов в медицине. Здесь положение до сих пор остается ужасным^[19].

Эксперименты на людях: многое ли изменилось?

Обратимся к сравнительно свежим примерам, показывающим, какие представления о регулировании исследований на человеке и о нормах упомянутой выше Хельсинкской декларации ВМА существуют у нас в стране. В 2000 году в НИИ мозга РАМН проводилось лечение наркомании с помощью операций на мозге. Использовался метод, не прошедший через доброкачественные клинические испытания, не лицензированный и не разрешенный к применению: были все основания квалифицировать его как безобразное экспериментирование на людях, а действия врачей — как продажу услуг, опасных для потребителей.

А вот какой уровень понимания проблемы демонстрирует Виктор Олюшин, заместитель директора Российского нейрохирургического института имени профессора А. Л. Поленова: «Вопроса об эксперименте в медицине в настоящий момент нет. ...Это убрано из этики современной медицины. <...> Речь идет о внедрении новых методик операций. Возьмем... Харви Кушинга. Чтобы остановить кровотечение в головном мозге, мозг — мягкие сосуды, и обычные способы остановки кровотечения были невозможны, Кушинг предложил то, что сделало нейрохирургию нейрохирургией, он изобрел новый способ остановки кровотечения — коагуляцию. На чикагских бойнях сначала на животных была отработана методика, затем использована, и у Харви Кушинга, когда до этого было 50 процентов летальных исходов даже при прорезании костного окна, стало умирать в 10 раз меньше больных. Это эксперимент? Нет. Это внедрение новой методики остановки кровотечения»^[20]. Сейчас такие формы «внедрения» являются анахронизмом (напомним, Кушинг работал в начале ХХ века). Вслед за отработкой методики на животных она должна не внедряться, а проверяться в ходе клинического эксперимента (контролируемого клинического испытания, причем по возможности «двойного слепого», рандомизированного^[21]). Только он может доказать полезность вмешательства. В противном случае вмешательство просто нельзя применять.

Конечно, это беда не только нейрохирургического института. В России вообще медицинские методики могут разрешаться к использованию без обязательной проверки их действенности и безопасности в ходе контролируемого эксперимента. Сказанное относится и к новым лекарственным средствам. Естественно, лекарства, поставляемые международными фармацевтическими компаниями, проходят такие испытания и разрешаются к использованию сначала в стране-производителе (США, Франции, Англии и т. д.), а затем и в России. Но лекарства, разработанные в России, Китае и других странах догоняющего развития, сплошь и рядом разрешаются к использованию в России без доброкачественных испытаний.

Один из самых заметных примеров — широкое распространение разнообразных услуг, основанных на использовании эмбриональных тканей. Интерес к применению тканей плода, детской крови и проч. имеет тысячелетнюю историю (в древности пили или переливали кровь юношей). И сейчас в Африке заболевшие СПИДом верят, что половой акт с девственницей может им помочь — для гарантии выбирают маленьких девочек. В более «просвещенном» мире верят в то, что клетки плода могут вылечить от всех болезней, прежде всего — омолодить. Г. Сухих продолжает в России свою скандальную практику — от клеточных инъекций больным детям до врачевания президента страны — более 10 лет^[22]. Вслед за ним уже сотни организаций предлагают «клеточную» терапию для лечения хронических болезней или для избавления от морщин. Средства, сделанные «из плаценты», столь же популярны, как препараты из рога носорога в Северной Африке.

История страны и история медицины

Отсутствие гласности — универсальная форма манипулирования сознанием. Для сталинско-брежневской России одной из запретных проблем был холокост. Государственный антисемитизм позднесоветского периода был настолько мощным, что, избегая его упоминания, замалчивали даже факт уничтожения фашистами миллионов наших граждан. Между тем у этой проблемы есть прямо интересующий нас аспект. В ХХ веке во всем мире важнейшим предметом медицинских, психологических, социологических исследований стали изменения в состоянии здоровья человека вследствие насилия, заточения в тюрьму, пыток, причем важнейшие научные результаты в этой области были получены благодаря обследованию жертв холокоста, прошедших через фашистские концентрационные лагеря. Тогда, после войны, был выделен особый «синдром концлагеря», the concentration camp syndrome (более общее название: «посттравматический синдром», the posttraumatic stress disorder, PTSD). И опять-таки: в MEDLINE слово «холокост» встречается в заголовках и рефератах 650 статей, но из них только одна написана на русском языке (да и она представляет собой исторический очерк в украинском журнале). Наши исследователи-медики обходят холокост молчанием.

Это не удивляет: всякий интерес к медицинским и психологическим аспектам лишения свободы неизбежно привел бы к теме страданий заключенных в советских тюрьмах. Именно поэтому до перестройки проблема PTSD почти не затрагивалась в нашей медицинской литературе. В базе данных MEDLINE на 1988 год значатся 1 144 работы на эту тему и только 14 — на русском языке. К тому же взначительной части работ по проблеме PTSD рассматриваются тяжелые психологические реакции, возникающие у солдат в бою (особенно в первом). Как говорит американская статистика, большинство солдат в первом бою неспособны сознательно применить оружие, каждый второй-третий не может удержать мочу или кал. Советская политическая система не могла допустить и мысли о сборе и публикации подобных данных. Возможно, именно поэтому во время Второй мировой войны советские врачи так широко использовали диагноз «контузия», ставя его людям без видимых телесных повреждений, но неспособных к действию, дезориентированных. С диагнозом «психологический шок» можно было отправиться прямиком в трибунал, а оттуда — на расстрел. Возможно, таким образом наши врачи спасли тысячи и тысячи солдат.

Как известно, во время войны миллионы советских граждан были заключены в немецкие лагеря. Многие из них затем оказались в советских лагерях. Еще больше людей прошло через советские лагеря в мирное время. Медиков всего мира интересуют особые психические и физические проблемы этих людей, связанные с их пребыванием в лагерях. Поэтому состояние здоровья бывших заключенных специально изучают. Конечно, в первую очередь изучают недуги освободившихся из плена. Во-первых, потому, что военнопленным в лагерях особенно тяжело. Во-вторых, потому, что, по разумению англичан, американцев и «прочих шведов», в лагерях томятся герои, мученики. Только по заголовкам статей мы находим в MEDLINE 368 статей, прямо посвященных военнопленным. На русском языке в 1981 году был опубликован один обзор зарубежных исследований. Остальные пять работ, опубликованных после 1990 года, описывают опыт организации медицинской помощи в советских лагерях для немецких военнопленных.

Беда не только в том, что наши ученые-медики не изучают этих важных проблем. Беда в том, что они не имеют необходимого опыта и не готовы к тому, чтобы оказывать квалифицированную помощь всем, кто пострадал от пыток и жестокого обращения, от изнасилований и травм, от пребывания в плену или террористического акта.

Принцип умолчания господствует в работах по истории отечественной медицины столь полно, что приводит к поистине абсурдным следствиям. Вроде бы разумно описывать развитие какого-то отдельного института или прогресс исследований в той или иной области как последовательность возникавших проблем и найденных решений. Не тут-то было. Эти описания неизменно строятся как движение от хорошего к лучшему: проблем не было, были только решения. Особенно забавно выглядит эта картина в трудах историков военной медицины. Лишь немногие, как Ф. Комаров, говорят о трудностях военного времени и кратко объясняют, что делалось для их преодоления. Большинство же повествует об организационных решениях, каждое из которых совершенно непонятно читателю, если только он не знает, какой была ситуация до этих решений и для чего они принимались. Ясно, что с помощью эзопова языка авторы хотят защитить себя от возможных обвинений в «очернительстве». Показательна статья об известном советском хирурге Н. И. Бурденко, который в 1917 году в течение короткого периода был начальником медицинской службы армии демократической России. Авторы сообщают читателю о том, что Бурденко всю жизнь скрывал этот факт своей биографии, следующим образом: «Показательно, что сам Н. И. в служебной анкете 1938 года вообще не указал, что занимал в 1917 году этот важный руководящий пост»^[23]. Исторические исследования по-прежнему не проясняют прошлое, а представляют его в выгодном для властей свете.

Липовые бумажки

Еще одна важнейшая тема, часто обсуждаемая в международных медицинских изданиях (особенно в последние десятилетия), — это обман, нарушения этических норм научной деятельности, прежде всего фальсификация данных и присвоение чужих творческих результатов (плагиат)^[24]. В отечественной печати она почти не обсуждается, хотя нет сомнений в том, что плагиат распространен в России не менее, чем в других странах. Наши медицинские журналы практически не публикуют письма читателей. Не помню случая, чтобы статья, опубликованная в российском журнале, позже была признана содержащей ошибочную информацию или квалифицирована как плагиат. Это подтверждает и статистика. В той же базе данных MEDLINE значатся 1 425 статей, отозванных с 1984 года по разным причинам, самая частая из которых — недоброкачественный материал, лежащий в основе публикации. Ни одной статьи на русском языке нет. Означает ли это, что в России не бывает таких публикаций? Конечно, нет.

В 2001 году преподаватель Саратовского медицинского университета представила к защите докторскую диссертацию, в которой ее коллеги усмотрели явный плагиат, фальсификацию данных и грубую некомпетентность соискателя. К тому же эта работа опиралась на материал, полученный в ходе варварских экспериментов на младенцах. Совет отказал соискателю, но ее диссертация вскоре была принята к защите в совете нейрохирургического института им. А. Поленова. Степень была присуждена, несмотря на то что ректор СГМУ прислал в диссертационный совет письмо с соответствующей информацией, а представитель коллектива кафедры приехал и выступил на заседании совета. Я сам писал председателю ВАК об этом случае, призывая разобраться в обоснованности решения. Тщетно.

Система массового «остепенения», сложившаяся еще при Сталине, продолжает работать. Попытки привести эту систему в порядок в конце 1970-х ничего не изменили, как и новейшие попытки ее подлатать. Диссертационные советы остаются инструментом влияния и распределения материальных благ, конкурируют между собой, чтобы набрать необходимое количество соискателей, негативные решения (отказ в присуждении степени) практически не встречаются. Коррупция разъедает медицинскую науку и «снизу»: распространенным «приработком» научных сотрудников стало написание диссертации за денежное вознаграждение.

Казалось бы, соискатели в соответствии с правилами ВАКа должны публиковать результаты исследований. ВАК даже утверждает специальные списки «серьезных» журналов, где только и можно публиковать идущие «в зачет» диссертанта статьи. И что же? Недавно я изучил выборку, состоявшую из 50 авторефератов докторских диссертаций по медицине. Списки публикаций в них насчитывали от 50—90 пунктов. Но что это были за публикации... Большая часть — тезисы в трудах конференции молодых ученых и сборниках энского медицинского университета. У многих докторов наук нет в активе ни одной журнальной публикации!

Итак, моральное состояние нашей медицины и медицинской науки, выражаясь медицинским же языком, крайне тяжелое. Поправить дело может только широкая, открытая, нелицеприятная дискуссия — и в кругу самих медиков, и за его пределами. Никакими кулуарными решениями, созданием секретных комиссий и т. п. тут не поможешь. Остается лишь надеяться, что в некоей отдаленной перспективе процесс сообразования нашей медицинской практики с общепринятыми нравственными стандартами успешно завершится. Впрочем, для этого необходимо последовательное продвижение нашего общества по демократическому пути развития. В противном случае неблагополучная ситуация в российской медицине едва ли изменится.