Магическое целительство, или Ведьмы, знахари и клирики как лекари в России XVIII века

Магическое целительство всегда играло и играет важную роль в повседневных практиках от архаического периода до наших дней. На эту тему уже написано множество работ, и доказательства важности магического целительства для традиционной культуры едва ли стоит опровергать. Тем не менее анализ многочисленных историй обращения за исцелением к магии оставляет открытыми вопросы о специфике целительных практик в различных культурах и в разные эпохи. Не менее значимыми оказываются и проблема сосуществования в христианском обществе магии, религии и рационализма в их тесной взаимосвязи, и вопрос о влиянии всей системы религиозных взглядов индивида на его понимание природы болезни и немощи.

Источником нам служили материалы церковных и светских расследований «суеверных» практик и почитания «ложных» чудес в России 1700—1800 годов, а также российское законодательство XVIII века против суеверий, церковные проповеди этого же времени, упоминающие волшебные способы исцеления от болезней. Хотя, в отличие от Европы периода «охоты на ведьм», магическое целительство не было в России в центре внимания светского законодательства или церковных авторов, расследования о колдовстве во врачебной практике в XV—XVII веках были нередки; возбуждались они и в XVIII веке. Новшеством века Просвещения стало то, что в официальных документах «волшебников» стали называть «мошенниками» и «обманщиками», хотя тяжесть преследований за магические способы целительства едва ли от этого уменьшилась^[1].

Следует отметить, что от XVIII века следственных дел, содержащих сведения о различных способах магического целительства, равно как и повествований о чудесных исцелениях дошло до нас очень немного: не более четырех десятков. Объясняется это, по всей видимости, двумя обстоятельствами. Во-первых, большая часть случаев колдовского целительства никогда не доходила до следствия: как и многие другие повседневные практики, практики магического лечения могли их носителями вовсе не считаться запретными и наказуемыми. По меньшей мере, до конца XVIII века врач был фигурой крайне редкой не только для сельской местности, но и для русского провинциального города. Кто мог в этом случае помочь, кроме знахаря и повитухи? Во-вторых, повествования о чудесном исцелении по большей части не фиксировались на письме, а бытовали в устной традиции. Они были широко известны современникам и толкали множество паломников в путь в надежде найти исцеление у святынь, однако историку крайне сложно обнаружить их следы (по крайней мере до XIX века).

Тем ценнее оказывается часто цитируемый ниже редчайший памятник — «видения» десятилетней Матроны Дудиной, записанные отцом девочки Егором в 1750 году. В этом повествовании Дудин, частью со слов Матроны, частью по своим собственным впечатлениям, отразил ход ее болезни: как Матрона мучилась «дьявольскими видениями», лежала в расслаблении, испытывала нарушения речи, болела ногами, как к ней шесть раз являлся Никола Чудотворец, дважды ангел и дважды сам Спаситель, и как, наконец, пришло исцеление. «По настоянию св. Николая» Дудин не только записывал все видения в тетрадь (получилась объемистая книга толщиной в палец!), но и учредил в своем доме особое почитание иконы Николы как чудотворной. Большой поток посетителей в доме Дудиных вызвал подозрение местного священника, последовал донос и расследование. В материалах этого расследования и сохранился текст «Видений Матроны»^[2].

* * *

Поводом для обращения к магическим средствам целительства могли стать различные болезни: это и телесное «расслабление», и «дьявольские видения», как у Матроны Дудиной. Считалось также, что любое отравление не обходится без злых магических чар («окормления»). Характерно в этой связи обращение в Сыскной приказ помещицы Авдотьи Ступишиной (1752 год): она обвиняла в колдовстве свою крепостную, посколько поданный этой крепостной женкою суп с «наговорной солью», кажется, вызвал у господ болезнь. С вмешательством нечистой силы, действием «дурного глаза» ассоциировались и некоторые другие болезни, например кликушество. Демоны могли «наслать порчу по воздуху», человек бывал «испорчен», если случайно или по злой воле переступил через магический предмет^[3]. Среди «болезней» магического происхождения следует назвать и любовь — упоминаются меланхолия от любви, страсть, тоска («приключилась мне тоска великая по...»).

Были и другие болезни, для избавления от которых люди обращались к запретным, магическим способам. На основании сохранившихся материалов расследований можно говорить о «волшебных» способах лечения грыжи, лихорадки (жара), животной болезни, импотенции, французской болезни (под ней подразумевались различные венерические заболевания), зубной боли. Нередко магическое целительство использовали для избавления от запоев.

Основной причиной, толкавшей человека в объятия «волшебника» — ведьмы или колдуна, — была уверенность в невозможности исцелиться иным способом. Болезни, исцеляемые магически, имели одно общее свойство — необъяснимую, непонятную причину происхождения. Так, в 1749 году помещик Сафьянников обратился в тот же Сыскной приказ по поводу болезни жены: «нечаянным (здесь и далее выделено мной. — Е.С.) образом в жестокую болезнь впала, а потом на другой день... оказалось, что она волшебным образом отравлена». Так же и отец десятилетней Матроны Дудиной записал: «...приключилась ей по осени неведомо с чего презелная во всем теле болезнь».

Христианское объяснение болезни как наказания за грехи зачастую накладывалось на другое ее объяснение: через вмешательство демонических сил или злых духов. Эти злые силы могли быть навлечены на больного матерной бранью — его самого или родственников, — и тогда объяснялись как поругание Богородицы^[4] (десятилетнюю девицу Матрону Дудину в ее видении вопрошал Николай Чудотворец: «не ругали ли отроковицу матерно отец или мать»). Но чаще представления о дьявольских кознях в народном восприятии приобретали чисто магическую окраску, а практикующие магию волшебники лишь укрепляли эти представления. Колдун Семен Минов объяснял болезнь двух крестьянок тем, что одна «ступила на наговоренный след», а другая перешагнула через наговорные корешки, отчего обе оказались «испорчены»^[5]. Болезнь конюха Максима Еремеева также нашла объяснение в «порче», наведенной на этот раз ради легкомысленного увеселения: «Тобою де безделнои человек пошутил»^[6]. Даже пьянство бывает вызвано магическими силами — явившийся в видении Никола рассказал, почему Егор Дудин вдруг начал пить запоем, в устах Матроны этот рассказ звучал так: «ты [обращалась Матрона к отцу] в прошлом году был в гостях у дяди Рязанова о Рождестви Христове, тебя тут испортили — поднесли тебе пить в маленкой кружечки порчи пиво, как бы оно было не в пиви — в воды, то бы ты умер». Помещиц Авдотью Ступишину, Авдотью Поливанову и других крепостные, кто из мести, кто — желая сделать их добрее, кормили «наговорной» магической солью^[7]. От той магической похлебки у Ступишиной «зделалась привеликая таска изступления ума, а потом великая ташнота, и с утра... внутреннем в животе и в гартане было привеликое зжение, и рвота продалжалась даже до вечера»^[8].

Не нужно думать, однако, что народному сознанию была абсолютно чужда рациональность — повторю: к магии, как правило, прибегали лишь в тех случаях, когда все прочие способы лечения были испробованы и не принесли облегчения. Например, дьяк Василий Васильев принялся искать магические причины болезни своей жены («искал как узнать, кто ее испортил и от порчи освободить»)^[9], лишь окончательно разуверившись в возможностях профессиональной медицины. И это далеко не исключительный случай.

Болезнь часто ассоциировалась с тяжестью в теле. Здоровый человек мыслился как легкий, больной — как тяжелый^[10]. Большинство выступавших на судебных процессах говорили о том, что это ощущение тяжести было вызвано вошедшими в тело больного злыми демонами болезни. Эти антропоморфные и зооморфные символы болезни требуют специального исследования, мы же упомянем здесь лишь несколько рассказов, дающих представление об этих болезнетворных существах.

Десятилетней Матроне Дудиной демоны болезни являлись то в образе огромной собаки («собака такая болшая, как с быка»), которая «хочет кусать», грозит «изгрызть», «по рту. ударила, рот. зажала, не даст говорить», то в образе петуха, который «давит по горлу», то как белый бык, овца и т. д. Болезнь жены регистратора коллегии иностранных дел Петра Сафьянникова якобы произошла от магического «окормления», учиненного крепостной девкой Анной; эта болезнь виделась окружающим в виде «гадины наподобие мыши», и барыня выздоровела только после того, как родила это мучившее ее чудовище. Заметим, что «гадина», судя по всему, имела какую-то реальную основу, ибо была прислана вместе с обвиняемой Анной в Сыскной приказ (к сожалению, никакого следа «гадины» и даже ее освидетельствования в деле не сохранилось)^[11].

Среди антропоморфных существ можно найти длинноволосых «женок»-лихорадок с их матерью, упоминающихся в популярной апокрифической молитве св. Сисинию во избавление от жара. Эти лихорадки обычно жгли, кололи, затыкали рот: «пришла жонка с ножиком, хочет зарезать, да тако с ней пламя огненное великое»; «Одна собой очунь высока, волосы долги, чорны, роспущены, на головы треух белой с наушками, болшой костычь^[12] белой же широкой, и ударила меня по брюху и волосами обожгла, и толико стало мне весма болно и от того захотела спать». Избавиться от этих женок можно было чтением молитв, именно тогда приходила их «жонка мать», брала «разорвану жонку в мешок» и уходила.

В видении Матроны лихорадок сопровождал черный мужик, старик, который пугал болящую, «запирал грудь», запрещал креститься и стращал ее церковью: «не езди ты в башню [здесь башня — эвфемизм церкви — слова, которое черт произнести не может. — Е. С.], там лешы жывут, они тебя удавят, а как в башню поедешь, я тебе там-то ноги-ти переломаю» (л. 28). В конце концов явился старик с клюкой, который оказался демоническим двойником Николы Чудотворца. Он «хохотал», «по снегу играл», «не нашим буди словом бранил Николу Чюдотворца — он пес, курвич недоброй ходит суды к вам, а нам приходу нет, место освятил». Однако апогеем мучений Матроны стало явление самого беса: «болшой черной рот до ушей, губы болши, язык высунул, болшой хвост у гузна, сам скачот и говорит: Назови себя "я чортова, а ты божей", то я от тебя отойду»).

В «мечтаниях» запойного пьяницы Михаила Смирнова демоны его болезни также предстают то в облике его знакомых, то в пугающем виде нечистой силы: «придут многолюдством... да еще с дрекольем и необычными ж гласы, обступя избу, кричат, чтоб ево, Михайлу тащили вон... и потом во образе знаемых ему, смотря в окно, говорили: полно, Михайла, Богу молиться, подем на базар...»

Неудивительно, что человек традиционной культуры (как, впрочем, и архаической) воспринимал процесс исцеления от недуга дуалистически — как ристалище, битву между силами добра и зла^[13]. В этой борьбе помощь могла приходить от природных объектов: так, в травниках, где описываются чудесные свойства растений, способность растения изгонять демонов болезни считается важнейшей^[14]. Роль волшебника, знахаря или священника также заключалась в том, чтобы помочь болящему в этой битве, либо умилостивляя силы зла, либо призывая на помощь силы добра. И только на первый взгляд может показаться, что роли знахаря, волшебника и представителя духовенства были совершенно различны и строго определены традицией. В реальности дело обстояло, видимо, иначе. Очень часто помощь в битве добра со злом складывалась из сочетания генетически неоднородных практик: магических действий, восходящих к дохристианской эпохе и отвергаемых Церковью, обрядов, освященных Церковью, и собственно медицины, т. е. «научного» целительства.

Священник, дьякон или монах, помогая больному, исполняли предписываемые церковью правила: обращались к молитвословам (прежде всего, требникам или евхологионам), поддерживали хворающего утешительным словом проповеди, советовали совершить паломничество к святым местам, приложиться к мощам святых целителей, к чудотворным иконам^[15]. Выясняется, однако, что именно представители духовенства владели самыми полными коллекциями магических текстов (заговоров, травников, лечебников) и апокрифических сочинений; они не только переписывали подобные тексты, но и использовали их на практике^[16]. Так, весьма обширная библиотека, включающая многочисленные лечебные заговоры, была конфискована у представителей одного семейства владимиро-суздальско-московского духовенства (позднее заподозренного в принадлежности к секте хлыстов)^[17]. Другая подобная библиотека была изъята при аресте у священника Григория Федорова в Вологодском уезде в 1731 году: эта библиотека содержала магические тексты, списки сочинений о магических свойствах трав и заговоры от зубной боли^[18]. Представителей духовенства по подозрению в магических практиках всегда привлекали к следствию, если у них обнаруживали разные «корешки», травы, «каменья», и нередко следствие показывало, что обнаруженные предметы использовались в магических целях. Например, в 1764 году выяснилось, что дьякон Влас Федотов не только владел «книжицей», содержащей списки 33 заговоров против разных болезней, но и «лечил» по этой книжице. Он читал тексты заговоров над вином и давал это вино пить своим пациентам: «по той де тетрадке он, диякон... много исцеливал... читаючи во оной волшебной тетрадке над вином написанные сначала волшебные слова, и по прочтении тех слов... то наговорное вино давал пить...»^[19] Один из нижегородских священников пригласил к себе жить своего духовного сына горького пьяницу Михаила Смирнова и не только читал над ним молитвы из богослужебных книг, но и поил водой из своего колодца для избавления от демонических видений. Когда же вода из поповского колодца не помогла, то именно в доме священника «настоящий» колдун Андрей Тимофеев по прозвищу Пердун исцелил Смирнова колдовским способом^[20]. Правда, у нас нет свидетельств тому, что этот священник был обвинен в волшебстве — да и сам он, вероятно, не считал, что занимается магией.

В отличие от клириков знахари лечили не только словом молитвы, но и травами, разными порошками, приготовленными из минералов, растираниями и проч. Существует множество описаний такого рода целительства в следственных материалах (как, впрочем, и в этнографических записях XIX—XXI веков)^[21].

Например, в деле известного в XVIII веке одержимого бесами монаха Георгия Зварыкина есть сведения, что в Якиманской слободе в Москве в 1724 году у юного тогда Георгия «старик слепои тое болезнь (рану. — Е.С.)... смотрил и присыпал травою, а потом приложил пластырь... и после того спустя с неделю пришел он к тому ж старику и принес ему рублевик, для того, что... болезнь стала заживать». Казалось бы, перед нами описание «рационального» способа знахарского целительства, вот только этот же старик дал Зварыкину мешочек с травами, которые делают человека «добрым» (очень распространенный способ магическим образом воздействовать на «власть»), а также научил пациента, как призывать бесов^[22].

В 1733 году плотник Автоном Иванов лечил сошедшего с ума пьяницу — курьера соляной конторы Якова Свешникова. Плотник известен был тем, что исцелял детей от «уроков»^[23]. Однако обвинили Автонома Иванова в колдовстве и сослали в Сибирь за то, что он произносил над несчастным Свешниковым «волшебные слова» (правда, Автоном показывал, что произносил только имена святых) и велел что-то привязывать к нательному кресту пациента^[24].

Ранее, в 1708 году, в Москве двое знахарей лечили солдата Алексея Григорьева от падучей и «страшных видений». Один из знахарей, рыбак Максим Афанасьев, пытался избавить пациента от его болезни, гадая по руке, наговаривая на воду, прилепляя к нательному кресту воск и ладан. Солдат обратился к другому колдуну — некому Алексею, жившему у Новоспасского монастыря, — тот «наговаривал с молитвою» на квас^[25].

Современному читателю иногда трудно провести границу между знахарством и колдовством, но человеком XVIII века она отчетливо осознавалась, и представшие перед следствием целители пытались всячески опровергнуть обвинения в магических практиках.

Крестьянин Зот Грезин во время следствия в Тайной канцелярии говорил, что «волшебства и колдовства он, Зот, не знает и ни у кого тому не учился, толко де лечит он людей от сердца, а лошадей от притки и дает в вине и в квасу соль, наговаривая тако: Кузьма и Демьян, Михайла Архангел, Тихон преподобной, ангелы святые честные заступите за нас за грешных и простите мое лиша приговорье, а ваша божия сила ни от зыву бы ни от рыгу болезни не было, по мое виданье и по мое слыханье по смерть, по гроб, по мою и по ево прости нас, мат сыра земля, мы ходили и согрешили, али не наместно нашли, прости нас грешных и по всяк день, и по всяк час. ...Означенному наговору научился он, Зот, собою тому года с три, а никто ево тому не учил, да оной наговор чинил он толко для того, чтоб ему от того пропитатца, понеже де он пропитание себе имел скудное, а не для какова людям также и скоту вреда» (выделено мною. — Е. С.). Но осужден-то был Зот за то, что давал магическую соль по просьбе своей госпожи, чтобы снискать благоволение и любовь^[26].

В 1764 году крестьянин подмосковного Серпуховского уезда Петр Яковлев был наказан за лечения от импотенции и других недугов, происходивших, как считалось, от «сглаза». На Петра Яковлева доносили, что он произносил заговор^[27] над водой и давал эту воду выпить пациенту. Петр был известен как целитель далеко за пределами своей округи, к нему привозили болящих из отдаленных деревень, но Петр Яковлев никогда бы не согласился, чтобы его называли не знахарем, а «колдуном» или «волшебником».

Тридцатидвухлетний купец Иван Брыкин в 1743 году объявил, что обращался к «доктору» Илье Грачеву, проживавшему в Москве «за Никицкими воротами», с просьбой об исцелении. Этот лекарь, «взяв кости, бросил по столу и потом, взяв незнаемо какую книшку, и в ней смотрил и, посмотря, говорил ему — надобно де тебе на вино наговорить и то вино выпить и сыну де твоему надобно на масло наговорить и тем маслом ево вымазать, то-де им от болезни и будет посвободнее». Во время следствия у Грачева были изъяты «три кости четвероуголные, Лечебник да всяких мелких писем двенатцать». Лечебник был освидетельствован медиками, но ничего магического в нем обнаружено не было. Знал ли Грачев «волшебную часть» лечения наизусть, материалы расследования ответа не дают^[28].

Тем не менее весьма значительная часть знахарей, как только клиент обращался к ним с просьбой оказать магические услуги, были к этому готовы. Лучшие свидетельства тому содержит дело 1758 года о многих магических опытах камергера Петра Салтыкова (брата первого екатерининского фаворита Сергея Салтыкова). Его слуги разыскивали лекарей для исцеления от различных болезней — от болезней желудка до венерической «французской болезни» — и при том расспрашивали, не сможет ли знахарь помочь господину избавиться от постылой супруги и снискать милость императрицы Елизавета Петровны. По меньшей мере, пятеро мужчин и две женщины, известные тем, что лечили людей и скот, вызвались оказать Салтыкову и магические услуги^[29].

В видениях Матроны также есть упоминание о «враче», к которому обратился отец болящей девочки («в 15 число [ноября 1750 года] звали врача»). Но действия «врача» были особого свойства: он «говорил в вино и давал пить» Матроне. Записавший видения Егор Дудин не указывает, что произносил «врач», заговор или молитву, но в дальнейшем при описании явления нечистой силы в уста беса были вложены скептические замечания относительно магического целительства «врача» — «мужичка»: «а мужичку не излечить — неладно мужичок словцо молвил!» В дальнейшем «врач», вероятно, произнес «слова» более действенные, ибо в другом видении сам Христос, явившийся Матроне, велел следовать советам «врача»: пить «наговорное вино», сходить в баню и натереться маслом.

Можно привести и больше свидетельств того, что знахари владели не только приемами исцеления нехитрых телесных недугов естественным образом (в чем они стремились убедить на допросах следствие), но пользовались и методиками привлечения сверхъестественных сил, т. е. действовали уже как волшебники.

Арсенал средств, которым пользовались для излечения, в России XVIII века был весьма значителен. Прежде всего, в ходу были травы и коренья (наибольшее количество таких растений было описано в различных травниках). Травы и «корешки» могли играть различные роли: они исцеляли или наводили «порчу», были «божественными» или «бесовскими», годными в медицине или только используемыми в волшебстве. Легко обнаружить, что в сражении против недуга человек прибегал не к одному, а к нескольким растениям, как и обращался к нескольким нередко различающимся по происхождению практикам. К примеру, и «настоящий колдун» Андрей Тимофеев Пердун (который вскоре будет учить солдата писать «богоотметное письмо» и обращаться к Князю Тьмы), и священник могли советовать своим пациентам молиться Богу. Но и священник, и знахарь, и «волшебник» не гнушались исцелять «наговорной» водой, квасом, вином и т. д. Неудивительно, что в видении Матроны Дудиной, которое должно было подкрепить культ дудинской иконы Николы Чудотворца во всей Северодвинской округе, лечили Матрону не только священными предметами православного культа (крестом, посещением церкви, богослужебной книгой, иконами, возжиганием свечей или окуриванием ладаном), но и архаическими или магическими способами и объектами — солью, водой, маслом, посещением бани, «перьями кречатиными» (впрочем, и сам появляющийся в видении Христос советует «лечить» болящую магическими средствами!).

В допетровский период магическое целительство запрещалось, поскольку и для ученых, и для неучей означало общение с бесовским, запретным миром. Век Просвещения привнес с собой веру в возможность разумом осмыслить все сущее, включая область телесного недуга, а значит объяснить этот недуг в иных категориях, не прибегая к заклинанию злых духов болезни. С XVIII века в глазах просвещенных законодателей магическое целительство стало преступным уже как суеверие, и синодальная церковь вкупе с государством нередко делала упор на антипросветительский дух подобных суеверных практик. Но многие ли готовы были к рационалистическому пониманию болезни? «Суеверные», судя по всему, были в большинстве. Они, конечно, знали о просвещенной, несуеверной медицине, но, как уже говорилось выше, профессионального медика редко удавалось повстречать вне столиц. Поэтому и к медицинским средствам большинство населения было непривычно^[30].

Впрочем, тогдашняя ученая медицина нередко пасовала перед своими не познавшими Просвещения пациентами. В 1765 году, когда в провинциальном Ростове «просвещенный» доктор был призван следствием для освидетельствования кликуш, он записал, что «у тех женок (кликуш. — Е. С.) временно бывает тоска, которая к ним приходит от давняго повреждения в кровях и во внутренних женских частях... но, как те женки сурового воспитания и к лекарствам не привычныя, то выползовать их вскоре надежды мало осталось»^[31].

Государство, указующее, что считать «суеверным», а что нет, усилило бюрократический контроль за религиозной жизнью подданных Российского императора, но не создало эффективной и доступной системы медицинской помощи. Между теми, кто лечился у ученых медиков, и теми, кто продолжал обращаться к знахарям и волшебникам, только росла культурная дистанция, зрели основания для культурного конфликта. Большинство православных Российской империи продолжало бояться колдовства, знало, что магические практики запрещены государственными законами и почитаются большим прегрешением против христианской веры^[32], но едва ли они могли отказаться от магического целительства, оно оказывалось традиционно апробированным (при этом и наиболее доступным!) видом целительства в их повседневной жизни.

Если человек века XVIII или века XXI абсолютно уверен в том, что его болезни происходят от «порчи», он не сомневается и в том, что исцелиться ему поможет только волшебство. Как однажды сказала мне старуха-староверка в Пермской области, от «пошибки» (порчи) не поможет даже молитва «Отче наш», не то что разные пилюли, «пошибку» может извести только знающий человек. И поныне немало недужных отправляются в дальний путь в поисках таких «знающих», «знатливых» колдунов-целителей. «Подобное лечится подобным» — а потому, покуда человек верит, что его болезнь происходит от колдовских сглаза и «порчи», магическое целительство будет существовать.