Многоукладность сельской экономики и хозяйственная самоорганизация сельских обществ

Многоукладность свойственна экономике переходных периодов, когда рядом со старыми укладами формируются новые. В процессе демонтажа советской системы хозяйствования в аграрном секторе сложилось, по меньшей мере, три уклада. Во-первых, это крупные и средние агропредприятия — наследники колхозов и совхозов; их в 2003 году было 22 тыс. Во-вторых, это фермерские хозяйства, их на порядок больше, 264 тыс. Третий уклад — это личные подсобные хозяйства, их 16 млн^[1]. Заметим, что классификация эта достаточно условна, на самом деле укладов больше, четкие границы между ними провести невозможно: статистика не отражает всего разнообразия форм хозяйствования. Некоторые агропредприятия распались на более мелкие. Среди индивидуальных хозяйств есть такие, которые обеспечивают только простое воспроизводство, а есть высокотоварные, почти плантационные, практически неотличимые от фермерских. Последние также очень разнообразны и по организации (от семейных хозяйств до предприятий с наемными рабочими), и по площади землепользования (от 5—10 до 1 000 и более гектаров), и по доходам. А есть еще сельские предприниматели, которые, в отличие от фермеров, не ограничиваются сельским хозяйством, но делают ставку на переработку сырья. Есть такая форма хозяйствования, как сезонная аренда земли^[2]. Не стоит забывать и городских дачников — не тех, что разводят цветы «для красоты», а тех, кто выращивает картошку и овощи на шести сотках, кто помогает своим деревенским родственникам вести хозяйство или, унаследовав их дома, продолжает заниматься производством продукции на рынок и получает от этого доход, не сравнимый с мизерными городскими зарплатами.

Переход значительной части сельскохозяйственных земель, которыми безраздельно владели колхозы и совхозы, в собственность бывших колхозников, а также передача земель поселений и территорий вокруг них в пользование и управление сельским администрациям лишили агропредприятия монополии в земельных отношениях. Ослабление главных организаторов жизни в деревне — колхозов и совхозов, усиление индивидуальных хозяйств и появление фермеров усложнило систему отношений в аграрном секторе. Можно говорить о некоторых признаках хозяйственной самоорганизации как внутри каждого уклада, так и в отношениях между ними. После десятилетий государственной поддержки крупные и средние предприятия вынуждены сами строить отношения с поставщиками и потребителями. Не всем это удается, отсюда сильное экономическое расслоение. Свой вклад в формирование новых отношений в деревне вносят фермеры, которым активно противодействует колхозное лобби (а поначалу их не принимало и население). Но особенно необходима хозяйственная самоорганизация рядовым сельчанам, зачастую оставшимся без гарантированной зарплаты, а порой и без привычной помощи колхоза.

Казалось бы, реформы и кризис затронули всех. Но в одних районах видишь ухоженные поля местных агропредприятий, крепкие дома сельских жителей, а в других — заброшенную, зарастающую лесом пашню и покосившиеся избы. Где-то бывшие колхозники владеют настоящими тепличными плантациями или частными стадами, а где-то — огородами с редкими грядками в сорняках. Где-то фермерских хозяйств много, и они заметно влияют на жизнь местного сообщества, а где-то — лишь единицы, и фермеров не поддерживает ни население, ни администрация. Почему так происходит? Различия между Севером и Югом, пригородами и почти безлюдной глубинкой не просто велики — огромны. Географические факторы не менее важны, чем исторические, экономические, демографические, а их совокупное действие приводит к формированию совершенно разных сельских сообществ. Многообразие этих сообществ почти не поддается классификации из-за недостаточности статистической информации и ее оценочного характера. Поэтому здесь, используя как статистические сведения, так и наши собственные данные, полученные в ходе обследования самых разных районов европейской части России, мы лишь нащупываем подходы к анализу новых форм хозяйственной самоорганизации на селе.

География экономической самоорганизации агропредприятий. Симбиоз колхозов и индивидуальных хозяйств

Колхозам реформаторы предрекали быструю гибель. В 1998 году доля убыточных предприятий достигла максимума (88%). Впрочем, их прибыльность и в 80-е годы была мнимой и поддерживалась за счет дотаций. До сих пор половина крупных агропредприятий — кандидаты в банкроты, тем не менее большая их часть выжила. С 1997 года сельскохозяйственное производство в крупных и средних предприятиях растет, хотя и неуверенно. Этот рост в условиях резкого ослабления аграрного протекционизма свидетельствует об отраслевой самоорганизации, причем капиталистические принципы взаимодействия могут по-разному сочетаться с привычными социалистическими.

Например, определенного успеха зачастую достигают предприятия, сохраняющие старые организационные формы, если их администрации удается найти нишу на рынке сбыта. Довольно много таких предприятий в Подмосковье и рядом с другими крупными городами, а также в регионах с наиболее благоприятными природными условиями (Черноземье, Кубань и др.). В последнем случае даже консерватизм руководителей, стремящихся сохранить прежнюю специализацию, несмотря на явные излишки рабочей силы и убыточность некоторых производств, не мешает адаптации к новым коммерческим условиям. Главное — чтобы при жесткой организации труда наемные работники получали приличную для сельской местности зарплату и чтобы их индивидуальным хозяйствам оказывалась натуральная поддержка. Часто руководители предприятий или представители администрации скупают у колхозников их паи и становятся владельцами колхозного имущества и земель. В этом случае заинтересованность хозяина в прибыли заставляет его бороться за то, чтобы предприятие держалось на плаву. Такие способы самоорганизации характерны для некоторых относительно успешных и выходящих из кризиса крупных и средних предприятий.

Совсем иной тип хозяйственной интеграции возникает в результате инвестирования средств в сельское хозяйство из других отраслей. Ненадежность нашего агросектора заставила успешно развивающиеся предприятия пищевой промышленности стремиться к созданию вертикальных структур «от поля до прилавка». Для укрепления своей сырьевой базы они пытаются разными способами вмешиваться в сельскохозяйственное производство, вплоть до приобретения агропредприятий. Компании, технологически совсем не связанные с сельским хозяйством, нередко делают то же самое, но их цель иная: диверсификация производства и получение быстрой прибыли, которую может обеспечить, например, производство зерна. В обоих случаях агропредприятия, лишаясь самостоятельности, все же имеют шансы на успех.

Описанные процессы привели к сильному расслоению сельхозпредприятий и к укреплению реальных товаропроизводителей. В результате кризиса 1990-х годов хозяйственная деятельность прежних колхозов и совхозов, по сути, пришла в соответствие с их реальными возможностями. Эти возможности во многом зависят от места, иными словами, экономическая самоорганизация имеет ярко выраженные географические особенности. Сильные предприятия, в основном, остались на юге Европейской России или рядом с крупными городами Нечерноземья. В глубинке, в районах депопуляции и социально-экономической апатии многие крупные хозяйства потеряли товарность. Селяне забрасывают поля и вырезают оставшийся скот, надеясь, что государство поддержит их. Если в пригородах условия жизни населения и принципы работы агропредприятий все больше приближаются к городским, то в глубинных районах, где много безнадежных колхозов, люди выживают только за счет индивидуальных хозяйств, а значение колхозов сводится к обеспечению хозяйственной деятельности личных подворий.

Эффективность хозяйствования колхозов и совхозов в северных и южных, пригородных и периферийных регионах различалась и в советское время. Сейчас эти различия усиливаются. Более четкое проявление территориального разделения труда и концентрация крупного товарного сельскохозяйственного производства в отдельных очагах, в основном на Юге и в пригородах Нечерноземья, объясняется не только изменением экономических реалий. Такая тенденция заложена в самом типе пространственной организации сельского хозяйства России. Для него огромное значение имеют контрасты природно-климатических условий и редкая сеть крупных городов, активно воздействующих на хозяйственную жизнь пригородных сельских районов^[3]. Национальный состав населения также влияет на характер организации сельского сообщества^[4].

Итак, в Нечерноземье происходит дальнейшее сужение зон товарного сельского хозяйства вокруг городов и увеличение обширных зон социально-экономической депрессии. На благодатном Юге, особенно на равнинах Северного Кавказа, наоборот, зерновое хозяйство как наиболее прибыльная отрасль вытесняет все прочие, традиционные отрасли, и этому способствует деятельность внешних инвесторов и фермеров. В сухостепных районах совмещаются обе тенденции: при неустойчивости крупных агропредприятий и общем сокращении посевных площадей идет экспансия зернового хозяйства. Тем не менее и деградация колхозов в нечерноземной глубинке, и изменение специализации многих южных районов в сторону резкого увеличения доли нетрудоемкого растениеводства дают сходные импульсы для хозяйственной самоорганизации сельчан. В любом случае растет доля незанятого сельского населения, а следовательно, и экономическая роль частного подворья.

В 1990-е годы доля индивидуальных хозяйств в производстве товарной сельхозпродукции увеличилась с 25 до 50%, в а некоторых регионах и до 70—80%. Однако это связано не столько с ростом производства индивидуального сектора, сколько с упадком коллективных предприятий. Абсолютный рост производства в хозяйствах населения (до 120% к уровню 1990 года) имел место лишь в 1991—1992 годах и был вызван дефицитом продовольствия. Важно другое: с выходом крупных предприятий из кризиса во второй половине 1990-х объем продовольствия, производимого в индивидуальных хозяйствах, не уменьшился, он продолжает расти. Значит, 1990-е годы не прошли даром, и мелкие хозяйства научились использовать резервы роста.

Кризис коллективных предприятий привел к тому, что лишь немногие из них оказались способны платить зарплату деньгами, большая часть практиковала натуральную оплату. Вместе с привычной возможностью почти или совсем бесплатно пользоваться колхозным имуществом и техникой натуроплата сильно стимулировала индивидуальное животноводство (корма в счет зарплаты, заготовка сена с помощью предприятий) и картофелеводство (использование техники предприятий). Во многих местах эти отрасли стали товарными, превратившись зачастую в единственный источник реальных денежных доходов жителей. Если же предприятие становится настолько недееспособным, что уже не может помогать сельчанам, индивидуальное производство также падает.

Множество финансово несостоятельных крупных хозяйств продолжает существовать только благодаря тому, что они нужны местному населению. Это и есть симбиотические отношения крупных предприятий и мелких индивидуальных хозяйств, укрепление которых стало явным признаком новой самоорганизации в сельской местности. Ради этих новых отношений люди ходят на работу, месяцами не получая зарплаты. Классический симбиоз укладов наблюдается в зерновых районах Поволжья, где расширение производства кормового зерна и упадок животноводства в крупных хозяйствах привели к тому, что товарное животноводство на колхозных кормах стало развиваться в индивидуальных хозяйствах. Сходные процессы наблюдаются на Юге, только там из-за недостатка пастбищ сельчане чаще выращивают на колхозном зерне свиней и птицу. В пригородах, где у сельского населения, имеющего стабильные зарплаты, формируется психология наемных работников, симбиоз проявляется слабее. На периферии банкротство и полный распад крупных предприятий отнюдь не всегда ведет к полной деградации индивидуального сектора. Все зависит от наличия трудового потенциала и определенных социальных традиций.

Экономическая самоорганизациия населения. Роль социальных эстафет

Значительное увеличение доли индивидуальных хозяйств в производстве сельскохозяйственной продукции обусловлено прежде всего тем, что сельские и отчасти городские жители вынуждены обеспечивать себя продуктами питания. До 1992 года это объяснялось дефицитом продовольствия, а сейчас — дефицитом денег у населения. Приведем в пример Самарскую область, весьма типичную для России. В общей структуре питания сельских жителей доля картофеля и овощей из «своего» хозяйства в 2002 году составляла там более 75%, доля фруктов, молочных продуктов и яиц — более 50%, мяса — около 40%. Однако многие индивидуальные хозяйства населения этой области обладают высокой товарностью и являются очень важным звеном местной рыночной полутеневой инфраструктуры. Согласно расчетам, среднестатистический сельский житель в Самарской области, от младенца до глубокого старика, картофеля производит впятеро больше, чем нужно для него самого, овощей — втрое, фруктов — в восемь раз, яиц — вдвое больше. Эти излишки, в основном, попадают на рынки или на стол городских родственников. В последние годы производство овощей и фруктов, молока и картофеля в индивидуальных хозяйствах области продолжало расти, что косвенно подтверждает довольно высокую степень товарности мелких хозяйств. Но есть районы, уникальные по активности населения.

Село Кинель-Черкассы (Самарская область) считается самым крупным в России — около 19 тыс. жителей. Оно знаменито тепличными помидорами, наводнившими городские рынки Самарской области и соседних регионов. Почти в каждом втором хозяйстве стоят огромные теплицы, высотой почти в жилой дом. Участки у жителей небольшие — по 15 соток. Из них две-четыре сотки заняты теплицами. Сажают от 500 до нескольких тысяч корней. Рассаду выращивают с января. Продажа помидоров начинается с конца мая. Содержание даже относительно небольшой теплицы требует двух-трех часов ежедневной работы. Тем не менее доход от теплицы в 500 корней составляет 100 тыс. руб. за сезон, за вычетом затрат получается в среднем пять-шесть тыс. руб. в месяц. Большие теплицы, на несколько тысяч корней, приносят соответственно больший доход. Их владельцы нанимают постоянных работников, платя им зарплату, или временных работников на прополку, за 100 руб. в день с обедом. Такие хозяйства уже трудно назвать индивидуальными. Это означает, что в помидорном бизнесе участвуют не только владельцы теплиц, но и значительная часть местного населения.

Уровень жизни в селе достаточно высокий. По данным сельской администрации, в селе насчитывается 24 тыс. частных автомашин, грузовиков и мотоциклов. О том, что здесь явно «крутятся» деньги, свидетельствуют кафе и магазины. Администрация района никак не вмешивается в это сельскохозяйственное производство, сравнимое с деятельностью нескольких крупных предприятий. Оно остается как бы вне поля зрения официальной статистики.

Есть в районе крупные и средние агропредприятия, есть фермеры. Однако по рейтингу «самочувствия» бывших колхозов район находится на одном из последних мест в Самарской области. Предприятия и хозяйства населения существуют здесь, не соприкасаясь друг с другом. Более того, поскольку местные жители в большинстве своем озабочены помидорным хозяйством, на предприятиях остро не хватает работников, и они нанимают мигрантов-узбеков. Однако если верить статистике, то здесь высока безработица и очень бедное население.

Приведем еще один пример теневого товарного производства. Как только въезжаешь в город Луховицы на юго-востоке Московской области, в глаза бросаются достаток и благополучие. Много каменных домов постройки 1970—1980-х годов, активно строятся новые коттеджи. Но главное — совершенно фантастические огороды, и в городе, и в селах вдоль Оки. Участки перед домами и позади них без единого деревца и сплошь покрыты низкими длинными (тоннельными) пленочными парниками. Земли почти не видно. И горожане, и селяне, и дачники выращивают ранний редис и огурцы. Луховицкие огурцы широко известны в Москве и области. Первый урожай снимают в конце мая, когда цена высока. Поэтому так важно получить именно ранние огурцы, на что и рассчитана экономичная, но трудоемкая пленочная технология без стационарных теплиц, специального подогрева и т. п. В отличие от Кинель-Черкасс, где огромные стационарные теплицы часто требуют участия наемного труда, луховицкий «бизнес» — семейный.

Огуречная специализация имеет неглубокие корни. До революции тут были сады. После войны пойменные совхозы выращивали огурцы и помидоры в больших застекленных теплицах. Оказалось, что жирные и легкие пойменные земли прекрасно подходят именно для огурцов. И все же не только природные условия, но и дешевая технология, активность местного населения и близость к столице подняли здесь личное хозяйство на небывалую высоту. «Огуречная страна» достигла расцвета в 1980-е годы, в 1990-е доходность этого «бизнеса» упала из-за подорожания топлива и подсобных материалов. Сейчас с одной сотки снимают до тонны огурцов. Если учесть, что участки достигают 25 соток, можно сделать вывод, что огурцы являются не подсобным, а основным источником дохода большинства местных жителей. «Огуречный бизнес» процветает во всех селах пойменной части Луховицкого района, независимо от того, как чувствуют себя местные коллективные предприятия. При такой сильной индивидуальной самоорганизации здесь практически нет кооперации частников, даже для сбыта продукции. В районе даже не пытаются раскрутить «огуречный бренд». Когда мы спросили редактора районной газеты, почему в ней совсем нет материалов об огуречной специфике своего района, о проблемах частных производителей и т. п., он удивился: о чем здесь писать, это же скучная обыденность. Между тем в Суздале уже не первый год проходит праздник Огурца. Упущенные возможности такого рода — результат отсутствия какого бы то ни было взаимодействия членов сообщества.

Подобных районов высокотоварного индивидуального хозяйства множество. В некоторые из них товарная специализация имеет глубокие исторические корни, как, например, в Ростовском районе лукового хозяйства, известном с XVI века. Сильная депопуляция подкосила здесь экономическую активность сельских жителей, но на смену старушкам приходят их городские родственники, которые продолжают традиционный луковый бизнес. Более молодые товарные районы индивидуального хозяйства возникли в пригородах. Например, село Кондратово рядом с Пермью или Пристанное под Саратовом. Высокой товарности достигают обычно хозяйства овощной специализации, иногда мясной. Последние развиваются благодаря симбиозу с крупными зерновыми предприятиями, откуда они получают корма.

Почему в одних местах экономическая самоорганизация сельских жителей и товарность их хозяйств достигает немыслимых высот, а в других они ограничиваются картошкой на зиму и грядкой овощей? В прошлом для возникновения товарного огородного хозяйства помимо природных предпосылок было необходимо достаточно густое заселение территории, близость рынков сбыта, а также соседство земледельческих хлебных районов, чтобы местные жители могли покупать дешевый хлеб у соседей и сосредоточиться только на выращивании овощей. Например, у Ростовского района рядом — Владимирское ополье, откуда в течение нескольких веков в обмен на овощи шло зерно. То же самое и в Поволжье.

Тем не менее объяснить, почему то или иное место стало центром товарной специализации мелких хозяйств, трудно. Недаром у западных авторов, пытавшихся найти причину возникновения технополисов, популярна формула: «Время, место и... загадка». Например, почему именно в Кинель-Черкассах сложилось такое мощное производство? — И до города не так уж близко, и никаких особо благоприятных природных условий для парникового хозяйства не требуется. По рассказам местных жителей, это село всегда было купеческим, зажиточным, в старину здесь занимались огородничеством, но помидоры не выращивали. Кто первый поставил теплицу, никто не помнит, а подхватили почти все. Активные люди, ведущие товарное хозяйство, есть почти в каждом селе. Почему в одном случае им начинают подражать, а в другом возникает противостояние — вплоть до поджогов домов, разрушения теплиц и т. п.? Наверное, многое зависит от общего социально-экономического «здоровья» сельской местности.

Однако есть и объективный фактор, способствующий росту таких районов: это возможность сбыта продукции. Если производителей немного, то они могут выжить только вблизи города, при наличии дополнительных, часто несельскохозяйственных заработков, позволяющих, в частности, приобрести машину, необходимую для сбыта продукции. Но если имеется некоторая «критическая масса» товаропроизводителей, то они начинают «притягивать» рынок к себе, район становится известен, туда едут перекупщики и потребители. Упрощение сбыта, успех не одного-двух, а целой группы односельчан стимулируют остальных. Начинают работать социальные эстафеты. Таким образом, механизм преемственности, благодаря которому в одном и том же месте воспроизводится одна и та же специализация частного сектора, обеспечивает социальная среда. Сменяются поколения, приходят новые люди, в том числе горожане, меняются экономические условия и даже политический строй, но инерция хозяйственного поведения в таких районах действует неумолимо, втягивая в производство все новых и новых людей.

Ни заметное повышение удельного веса мелких индивидуальных хозяйств в производстве продовольствия, ни возникновение отдельных районов высокотоварного мелкого производства не должно внушать иллюзию, что индивидуальные хозяйства способны заменить колхозы, особенно в российской глубинке. Нельзя сбрасывать со счетов такой фактор, как сильную депопуляцию сельской местности, откуда десятилетиями уезжали молодые и наиболее активные люди. Население российской глубинки отличает сильная алкоголизация и большая доля стариков. Демографические особенности препятствуют не только росту товарности, но и общему росту производства индивидуальных хозяйств, не говоря о соблюдении элементарных экологических стандартов и стандартов качества. Ведь отсутствие, к примеру, в молоке агрохимикатов еще не означает, что оно экологически безопасно: сплошь и рядом оно содержит бациллы туберкулеза, бруцеллеза и т. д. — ведь сельские старушки не могут соблюдать санитарные нормы дойки и хранения молока.

В экономически депрессивных районах сельское население чаще вообще забрасывает сельское хозяйство, переходя к сбору и продаже грибов и ягод, ловле рыбы или к отходу в города. Расширение сбора грибов и ягод тоже можно считать своеобразным способом хозяйственной самоорганизации, особенно в транспортно доступных районах. Но обычно для подобной самоорганизации нужен импульс извне. Например, в Каргопольском районе на юге Архангельской области почти в каждом селе есть несколько семей — приемщиков этих даров природы, к которым раз в два-три дня приезжают перекупщики, отправляющие грибы и ягоды далее в города и за границу. Большинство жителей этих мест лишь время от времени занимаются лесным промыслом — чтобы заработать на бутылку. Но есть несколько семей, которые сделали сбор лесных даров по существу своей профессией, зарабатывая по несколько десятков тысяч рублей за сезон. В Коми-Пермяцком автономном округе, известном изобилием белых грибов, в периоды «грибных волн» на дорогах стоят рефрижераторы, приезжающие из Москвы, Прибалтики, Украины, а местные жители к ним выносят из леса грибы. В таких районах лесные и рыбные приработки заметно превышают доходы от сельского хозяйства.

Определенные стимулы к экономической самоорганизации населения есть и в районах, пользующихся рекреационной известностью. Например, в том же Каргополье или вдоль Золотого кольца России сельчане включаются в обслуживание туристов, что способствует подъему их личных подсобных хозяйств. Некоторые даже заключают договоры с туристическими фирмами и кормят проезжающие группы обедами. В таких районах мы встречались и с местными культурными инициативами. Например, в селе Лядины Каргопольского района учительница с учениками крошечной сельской школы организовала музей ремесел, многие экспонаты которого выполнены самими школьниками. Этот музей регулярно посещают туристические группы. В Каргополе пытаются возродить производство берестяных изделий и глиняной игрушки. Двадцать лет назад, когда еще были живы старые мастера, здесь была организована артель «Каргопольская игрушка», которая существует и поныне, а потомки мастеров создали частный музей игрушек и берестяных изделий, устроили магазин, проводят мастер-классы для всех желающих. И все-таки воссоздание товарной продукции на базе старых ремесел в селах — явление не очень частое.

Что привносят в сельское сообщество фермеры

Обычно фермерские хозяйства занимают 5—10% сельскохозяйственных земель административных районов и дают примерно столько же продукции. При общем падении числа фермерских хозяйств их площадь растет. Это отражает процессы спонтанной самоорганизации фермерского сообщества: происходит концентрация земель, идет процесс отбора наиболее сильных хозяйств, в то время как мелкие и слабые либо прекращают свое существование, становясь пайщиками более крупных, либо, формально являясь фермерскими, почти не отличаются от малотоварных индивидуальных.

Фермерские предприятия существуют как бы параллельно с крупными, не вступая с ними непосредственно ни в какие отношения. Но они вклиниваются в колхозно-индивидуальный симбиоз, помогая населению, например, техникой. У крупных фермерских хозяйств отношения с колхозами часто осложняет совпадающая специализация. А главное — фермеры, особенно в южных зерновых регионах, арендуют часть земельных долей населения, «оттягивая» их у колхозов. Это заставляет крупные предприятия не только выплачивать пайщикам арендную плату (в основном зерном), но даже повышать ее. Тем самым фермеры косвенно стимулируют частное животноводство и способствуют распаду колхозов, особенно в южных сухостепных районах, где агропредприятия менее устойчивы, чем на юго-западе.

Хотя в каждом районе есть Ассоциация фермерских хозяйств, взаимодействие и кооперация фермеров из-за их территориальной разобщенности обычно развита слабо. Но, скажем, в южном Поволжье, где фермеры в некоторых районах уже производят больше зерна, чем колхозы, складывается и их кооперация, прежде всего кредитная и снабженческо-сбытовая^[5].

Там, где фермеров много, они влияют на весь уклад жизни в деревне. Фермеры — это, прежде всего, новые работодатели. В начале 1990-х к ним мало кто шел работать: гордость не позволяла «в батраки наниматься». Зато теперь жаждущих хотя бы временной работы у фермеров много. Платят они регулярно (в отличие от крупных предприятий). Если же крупный фермер поглощает более мелкие хозяйства, то обычно за аренду земли и техники платит до тех пор, пока не выкупит их, причем арендная плата такова, что бывшие хозяева могут не работать, получая ренту. Впрочем, не все так благостно. Фермерские хозяйства при более высокой производительности и лучшей организации труда нуждаются в гораздо меньшем числе работников, отношения с которыми уже не такие, как в колхозной «богадельне». Поэтому чем больше фермерских хозяйств, тем сильнее растет безработица, а с нею вместе — алкоголизм и социальная напряженность. Своим рабочим фермеры помогают вести хозяйство на их подворьях. А как быть остальным? Если большинство индивидуальных хозяйств лишится традиционной неформальной поддержки колхозов, то это может оказаться даже более сильным дестабилизирующим фактором, чем потеря работы.

Современная деревня: индивидуализм или община?

Одна из бед нашей деревни — моноспециализация. Часто кроме колхоза (сельскохозяйственного кооператива) и слабых предприятий социально-бытовой сферы других работодателей там нет. Что происходит с сельским сообществом, когда организующая роль колхоза слабеет? В самых разных регионах мы наблюдали противоречивые процессы, которые можно определить как одновременное разложение общинных отношений и частичное восстановление организационных форм, напоминающих общинные. Вопрос об общинных традициях в России очень сложен, и здесь нет смысла вдаваться в их анализ. Еще в начале ХХ века К. Качаровский в своем классическом исследования института общины^[6] отмечал огромное географическое разнообразие ее разновидностей.

Вот характерные особенности русской общины начала ХХ века: переделы пахотной земли (которые проводились далеко не везде и с разной периодичностью), пользование общим выгоном для скота, создание общественного капитала или резервного зернового фонда, коллективная трудовая помощь малоимущим и огромная роль сельского схода в решении многих имущественных проблем домохозяйств (разделы, наследование и т. п.). Некоторые из этих элементов в современных условиях восстанавливаются, но в измененном виде. Совместного владения землей нет. Но совместные выгоны есть. Формируется общее стадо (а то и несколько). Обычно нанимается пастух, но если стадо небольшое, люди по очереди сами пасут скот. Помимо администрации, общие вопросы, в том числе касающиеся не только содержания стада, но и обустройства села, решаются на сельских сходах, которыми все чаще стали называть обыкновенные собрания жителей.

До недавних земельных реформ собственником земли было государство, а предприятия получали ее в бесплатное и бессрочное пользование. В 1990-е годы значительная часть земли в пределах населенных пунктов и вокруг них перешла в пользование сельских администраций. Жители села также получили возможность взять в собственность часть бывшей колхозной земли, но лишь 2% владельцев земельных паев стали фермерами, зарегистрировав предприятие, и еще 2% используют свои земельные доли или их часть без оформления предприятия. А 96% владельцев паев сдали свои земли в аренду колхозам и предпочитают в дополнение к свои приусадебным хозяйствам арендовать у администрации небольшие участки на окраине поселка под картошку или овощи.

В результате сельские администрации стали играть роль регулировщиков земельных отношений, выделяя земли под строительство домов, огороды и т. п. Из-за того что в сельской экономике растет значение индивидуальных хозяйств, влияние администраций только усиливается. В первые годы реформ в тех регионах, где есть спрос на землю, продажа участков или их сдача в аренду приносила местным администрациям известный доход, который они могли использовать на общие нужды сельского сообщества. Затем большинство районных и региональных властей лишили сельские администрации права распоряжаться землей, забрав себе столь лакомый источник доходов. При ликвидации коллективных предприятий в распоряжение сельских администраций также переходит колхозный скот, техника, инвентарь. Сельчане пользуются этим добром совместно, бесплатно или за небольшую плату, необходимую для поддержания техники в рабочем состоянии. Во многих селах ремонт дорог, водопровода и т. п., т. е. той части инфраструктуры, которая прежде была в ведении колхозов, производится на деньги, собранные у населения. Соответствующие организационные вопросы решаются на сходах, но с подачи администраций.

Таким образом, мы наблюдаем некий новый феномен — административную общину, т. е. общность, в которой роль посредника между государством и населением выполняют не столько органы самоуправления, сколько привычные низовые административные ячейки, взявшие на себя часть функций традиционной общины. По нашим наблюдениям, сельские сходы редко проявляют общественно-хозяйственные инициативы. Но есть исключения. Например, жители села Куриловка в засушливом саратовском Заволжье на сходе решили провести водопровод для полива огородов. Был создан общественный комитет, собраны средства (благо, село относительно зажиточное, с большим количеством частного скота), и в каждое домохозяйство подвели воду из реки. Но чаще в подобных случаях дело ограничивается выкриками на сходах, что-де нужен водопровод, и жалобами администрации на отсутствие средств.

Тем не менее администрации, к которым в последнее время переходит все больше общественных функций, не могут полностью заменить колхозы: у них меньше экономических ресурсов и организационного опыта. Как мы уже упоминали, многие даже убыточные колхозы сохраняются потому, что они востребованы населением. Мы часто слышали в деревне: «Как же жить без колхоза? Вместе же легче...» Люди боятся остаться один на один с государством, и поэтому они тянутся к привычному защитнику-колхозу.

Хозяйственная самоорганизация населения сопровождается разложением коллективистской психологии. Оно идет везде с разной скоростью, особенно быстро — там, где преобладает русское население. Объясняется это сельской депопуляцией, которая обострила экономическую депрессию в районах, потерявших подавляющую часть трудоспособного населения. Переход на натуроплату, т. е. немонетарные отношения с предприятиями, привел к тому, что «живые» деньги здесь можно заработать только в своем индивидуальном хозяйстве или подрабатывая у соседей. А при росте алкоголизма потребность в деньгах возросла. В результате сельские жители (за исключением родственников и соседей) все чаще стали рассчитываться между собой деньгами или бартером. При этом самыми «богатыми» людьми, у которых часто подрабатывают односельчане, оказываются одинокие пенсионеры, имеющие, в отличие от всех остальных, ежемесячный стабильный денежный доход.

Развившееся в советское время иждивенчество, привычка безнаказанно красть колхозное имущество и корма ведет к расширению полукриминальных заработков. Если раньше воровали колхозное добро в основном для себя, то при нынешнем безденежье населения воруют все, что можно продать. Это приводит к размыванию многих социальных табу: вчера украл у колхоза, сегодня украл и продал лес, завтра украл у односельчанина. В этом плане деревня стремительно приближается к городу.

Деградация русского коллективизма особенно заметна в сравнении с более демографически полноценными мусульманскими сообществами. Например, в Бардымском районе Пермской области, где вообще-то преобладает башкиро-татарское население, нас больше всего поразили жалобы главы Шермейской сельской администрации — не на полный развал хозяйства, а на отсутствие взаимопомощи у местных русских. «Вот если рядом, у татар, — говорила она, — в доме остается одинокая бабушка, то соседи ей и дрова нарубят, и огород вскопают. И у нас так было раньше. А теперь, если старушка одна и защитить ее некому, то и последнее унесут». В чем тут дело, в национальных традициях или же это просто разные стадии разложения сельского сообщества, — сказать трудно.

Помимо индивидуальной хозяйственной самоорганизации, смысл которой — в экономической адаптации населения к новым экономическим реалиям, мы не обнаружили в сельской местности никаких признаков социальной самоорганизации, кроме упомянутой выше квазиадминистративной общности и родственных связей. Крестьянский индивидуализм крайне силен, коллективизация не смогла полностью изжить его. Самая элементарная кооперация между хозяйствами встречается редко, даже там, где она, казалось бы, необходима, например при обработке земель, в сбыте продукции и т. п. Индивидуальные хозяйства не столько сотрудничают, сколько конкурируют друг с другом, особенно в местах, где все занимаются одним и тем же (в зонах огуречной, капустной, луковой и прочих специализаций). И все же рост индивидуализма в деревне сдерживается зависимостью сельских жителей от мнения соседей и сильно ограничивается сопротивлением среды. Можно скрывать сорт огурцов или рецепт приготовления квашеной капусты, как это делается в Луховицком районе, но спрятать 50 соток огорода нельзя. Чем консервативнее среда, тем меньше возможностей она оставляет для развития товарного индивидуального и тем более фермерского хозяйства — даже тем жителям, которые хотят и могут работать. Сказывается специфика расселения: в России не сложилось хуторского его типа. В деревне совсем иная, чем в городе, отсталая система коммуникаций, делающая селян зависимыми друг от друга. В результате пережитки общинно-колхозного коллективизма в сознании препятствуют развитию индивидуального товарного хозяйства и в отсутствие рыночной инфраструктуры принимают такие формы, которые тормозят, а не ускоряют селекцию производителей.

Сопротивление социальной среды зависит прежде всего от трех основных факторов: 1) от географического положения — консерватизм нарастает по мере движения от пригородов к периферии и с севера на юг; 2) от открытости региона притоку переселенцев — например, в южных регионах Поволжья охотнее принимают мигрантов, чем в Черноземье, на Кубани и в республиках Предкавказья, и здесь больше простора индивидуальной инициативе; 3) от административного статуса и размера поселения — сопротивление среды слабее в административных центрах и очень крупных поселениях благодаря разнообразию занятий и связей жителей, но оно невелико и в совсем маленьких поселениях, где из-за депопуляции сама среда ослаблена.

*  * *

При социализме экономическим стержнем в сельской местности были колхозы и совхозы, а в несельскохозяйственных северных районах ту же функцию выполняли леспромхозы. Они были главными работодателями, распоряжались всей землей, помогали населению, они скупали продукцию индивидуальных хозяйств населения, строили людям дома, ремонтировали дороги, проводили газ и водопровод. Руководитель колхоза обычно был главным человеком в округе.

В новых экономических условиях многие предприятия ослабели, появились конкуренты-фермеры. Начались банкротства. Наши обследования помогли выявить, как прекращение деятельности колхоза или совхоза влияет на самоорганизацию населения. С ослаблением основного предприятия хозяйственная самоорганизация в сельской местности нарастает далеко не линейно. Она угнетается при крайних состояниях: и тогда, когда коллективное предприятие в силе и продолжает оставаться главным организатором жизни в данной местности, и когда колхоз бедствует, но население продолжает на нем «паразитировать», как часто бывает в периферийных районах Нечерноземья. В последнем случае создается самая сложная ситуация, так как население продолжает рассчитывать на помощь предприятия, а получить с него уже нечего. Зато когда предприятие практически не функционирует или уже ликвидировано, ситуация вынуждает сельское сообщество к хозяйственной самоорганизации. Мы наблюдали это и в отдаленных, казалось бы, Богом забытых районах Нечерноземья, и на юге, особенно в горных республиках. Уровень самоорганизации зависит и от степени консерватизма сельского сообщества. Например, в бывшем «красном поясе» люди больше привыкли полагаться на колхозы (впрочем, и состояние предприятий там, как правило, лучше, чем в переходной полупригородной-полупериферийной зоне Нечерноземья, где заметнее ростки самоорганизации).

По мере того как коллективные агропредприятия теряют свои организационные функции, в некоторых регионах на селе начинают спонтанно формироваться зачатки местного самоуправления. Организацию жизни сообщества берут на себя местные администрации, опирающиеся на сельские сходы. Но в большинстве регионов, к сожалению, в сельской местности не наблюдается ни стимулов, ни механизмов обустройства местной жизни.