«Мы не глашатаи абсолютной Истины...»

Шеф-редактор «Отечественных записок» Никита Соколов беседует с федеральным уполномоченным по делам архивов Министерства государственной безопасности (Штази) бывшей ГДР Роландом Яном

Никита Соколов: Имеет ли архив Штази особый статус?

Роланд Ян: Да. Это архив тайной полиции, поэтому в нем существуют особые правила доступа. Наш архив, в котором хранятся дела Штази, находится в Берлине и 12 филиалах — там, где раньше размещались отделения Штази. Это первый в мире архив такого рода — ведь он образовался вследствие того, что по требованию общественности документы тайной полиции были открыты для общего доступа. Для анализа периода диктатуры архив Штази играет особую роль. У нас говорят «переработка (или пересмотр) прошлого» применительно как к нацистской Германии, так и к эпохе диктатуры СЕПГ в восточных землях. Для такой переработки особенно важную роль наряду с нашим архивом играют следующие элементы: во-первых, федеральные и земельные архивы СЕПГ и массовых организаций, во-вторых, частные архивы, принадлежащие оппозиции и хранящие ее документы: материалы самиздата, подпольные журналы и т. п., в частности архив общества Роберта Хавемана, который можно сравнить с архивом вашего «Мемориала»; архив этот располагается в Берлине, но есть и его филиалы в других городах, например архив гражданского движения в Лейпциге. Наш архив, хранящий материалы Штази, — третий и очень важный элемент этой системы.

Н. С.: Какова степень сохранности материалов? Не подверглись ли они уничтожению?

Р. Я.: Некоторые документы действительно были уничтожены, но мирная революция остановила уничтожение. С октября 1989 года все ведомства тайной полиции в землях, начиная с Эрфурта, были взяты под контроль, а в январе 1990 года был поставлен под контроль и центральный архив Штази в Берлине. К сожалению, не существует статистических сведений об уничтоженных документах, и мы даже не знаем, сколь значительны эти утраты. В частности, были уничтожены материалы, относящиеся к работе агентуры Штази в Западной Германии. Кроме того, по большей части были разрушены электронные носители информации — я знаю об этом только потому, что сам присутствовал при передаче архивов в качестве журналиста и вел киносъемку этого процесса. В общей сложности удалось сохранить 111 километров стеллажей: эти документы описывают деятельность Штази. Примерно половина сохранившихся документов каталогизирована и описана, имеются именной и предметный каталоги, с которыми мы работаем. Другая половина документов находилась в момент крушения режима на рабочих столах и в кабинетах сотрудников: они каталогизированы на 89 процентов. Эта работа продолжается и займет еще значительное время: до тех пор пока архивариусы ее не закончат, исследователи не будут иметь полного доступа к этим материалам. Кроме того, нужно провести дополнительное описание прежде каталогизированных материалов, поскольку во время обработки они были рассортированы в Штази по персоналиям ее сотрудников, а для нашей работы нужен тематический каталог. Особняком стоит задача восстановления поврежденных, разорванных документов, которых досталось нам в наследство очень много: 15 тыс. мешков, причем в каждом мешке находится в среднем около 6 тыс. фрагментированных листов. До сих пор нам удалось склеить лишь 1 млн 300 тыс. документов.

Н. С.: Каковы особенности правового статуса вашего архива и доступа к документам?

Р. Я.: Доступ регулируется особым законом о документах Штази. Дело в том, что тайная полиция целенаправленно собирала информацию о людях, нарушая все современные правовые нормы, предусматривающие защиту персональных данных. Мы так поступать не хотим, и поэтому в Германии доступ к этим документам строго регламентируется законом. Так, каждый гражданин имеет право ознакомиться с тем делом, которое было заведено на него. Но ему показывают только листы, касающиеся его лично. Это бывает непросто сделать, поскольку в делах часто упоминаются другие люди. Поэтому на практике читатель получает копию документа, в котором чужие имена замазаны черным. Но можно получить согласие/разрешение родных и друзей, чтобы их имена не вымарывались.

Н. С.: Каким образом разрешается коллизия между требованием сохранять приватность персональных данных и необходимостью общества изучать прошлое? Как обеспечивается работа журналистов и историков?

Р. Я.: Это второй вид доступа. Журналисты и ученые имеют право получить документы по определенной теме или кругу тем. Личные данные будут в них вымараны. Не вымарываются имена сотрудников Штази, а также имена государственных чиновников, сотрудников других ведомств, государственных и партийных функционеров. Таким образом мы проливаем свет на то, как действовало государство в эпоху диктатуры. Полностью нецензурированными видят досье жертв лишь научные сотрудники нашего ведомства и специалисты из государственных университетов. Но эти ученые жестко ограничены обязательством соблюдать правила защиты персональных данных и несут личную ответственность за нарушения этих правил.

Н. С.: Эта деятельность регулируется этическими нормами или четко сформулированными законами?

Р. Я.: Основа нашей работы — закон о досье Штази. Что же касается защиты прав личности при публикации, то существуют общие законодательные нормы, которыми регулируется деятельность не только нашего архива, но и всех прочих. Права личности должны соблюдаться. Если информация была получена в результате нарушения прав человека — скажем, при оперативном прослушивании телефонов, — то ученые не могут получить доступ к этим материалам без согласия прослушиваемых. Есть различие между упоминанием человека в оперативном досье и в телефоном разговоре. О досье ученый может писать, о телефонном разговоре — нет. Если, конечно, не получит разрешения от человека, которого это затрагивает.

Н. С.: Насколько характерен казус Лотара де Мезьера?

Р. Я.: Было множество подобных случаев. В отношении политических деятелей существует официальная процедура. Если политик пострадал от режима, то наш архив должен обратиться к нему с письменной просьбой, и тот дает разрешение на публикацию документов. Но тут нужно уточнение: если он, напротив, в прошлом был агентом Штази, то эти документы открываются независимо от его воли. А вот когда Штази оценивала деятельность какого-то исторического лица, составляя досье по открытым источникам, — тогда соответствующие имена не вычеркиваются.

Н. С.: Многие ли карьеры рухнули в результате публикации документов Штази?

Р. Я.: Работа с документами в минувшие двадцать лет велась очень интенсивно. Полтора миллиона человек ознакомились с собственными досье. Ежегодно мы получаем более 1500 заявок от журналистов и ученых, исследующих деятельность Штази. Кроме того, любое государственное учреждение может прислать запрос в отношении любого своего сотрудника: не работал ли он на Штази. Мы обработали 1,7 млн таких запросов. И весьма часто в результате публикаций научных работ успешно развивавшиеся карьеры терпели крах.

Н. С.: Насколько глубока такая люстрация, кого она затрагивает?

Р. Я.: Вообще-то проверяют только руководящих работников (ежегодно почти 300 000 проверок), начиная с определенной категории тарифной сетки. Например, обычный полицейский претендует на должность начальника полиции даже небольшого города — тогда его проверяют. Или если есть конкретные и обоснованные подозрения в отношении рядового государственного служащего. Скажем, человек, пострадавший от режима, просматривал свое досье и обнаружил, что учитель, который сейчас преподает его детям в гимназии, был агентом Штази, — в этом случае, разумеется, будет проведена проверка, чтобы уточнить эти сведения. Обычно бывших агентов сейчас изобличают благодаря работе журналистов.

Но журналисты не имеют права самолично проводить проверку в отношении конкретных лиц. Они просто исследуют прошлое — например, тему сотрудничества полиции и органов Штази в конкретном регионе. В процессе такого исследования они, естественно, находят людей, которые раньше работали на Штази. И если обнаруживается, что кто-то из этих людей ныне занимает руководящую должность, то работодатель после получения информации об этом может сделать соответствующий запрос. Журналисты оказываются самыми дотошными проводниками люстрации. Между прочим, одна газета решила проверить собственных сотрудников, которые работали в ней много лет, и заказала специальное исследование на тему: как органы госбезопасности влияли на работу редакции в прошлом. Короче говоря, не существует никаких ограничений на доступ к нашей информации, кроме защиты прав пострадавших.

Н. С.: А какова архивная политика в отношении добровольных осведомителей?

Р. Я.: Информация по ним открывается полностью. Для нас несущественно, в какой степени сама Штази считала их своими сотрудниками и к какому разряду их относила. Не обязательно быть кадровым сотрудником Штази, чтобы имя было раскрыто. Решающее значение имеет документально подтвержденная готовность лица предоставлять информацию Штази в конспиративных условиях и по доброй воле. Но тут надо подчеркнуть, что мы касаемся только архивной стороны проблемы. Мы не указываем пальцем — смотрите, вот этот человек был сотрудником Штази. Мы просто готовим документы и открываем к ним доступ. Информация о том, что некто отмечен в досье как стукач, вызывает сильную эмоциональную реакцию в обществе. Но в документах представлен только взгляд на дело самой Штази, а это однобокая интерпретация реальности. Наше ведомство не имеет прокурорских полномочий на расследование, мы не допрашиваем ответчиков и свидетелей, мы только предоставляем документы. Государственные службы и ученые должны сами формулировать вопросы и искать на них ответы. Мы не глашатаи абсолютной истины, мы только создаем возможности для исследования.

Н. С.: Материалы спецслужб — крайне сложный источник, требующий изощренной исторической критики. По опыту Департамента полиции Российской империи известно, что полицейские чины нередко подавали ложные рапорты о вербовке видных революционеров, демонстрируя начальству успешность своего служебного рвения...

Р. Я.: Критика источников — трудная, но необходимая задача; впрочем, это дело ученых, и нашим сотрудникам приходится заниматься подобными исследовательскими проблемами в тех случаях, когда готовятся публикация документов или публичная экспозиция документов. И здесь мы прежде всего должны установить, насколько правдоподобны досье, изучаемые в качестве рабочих документов Штази. Скепсис здесь вполне закономерен, ведь все мы хорошо понимаем, как работает современная бюрократия: сотрудники любого учреждения не так уж редко составляют документы лишь для того, чтобы вышестоящий чиновник знал, как усердно они трудятся. Так или иначе, это рабочие документы Штази, имеющие большое общественное значение. Что же касается критики — тут карты в руки ученым. В конце концов, речь идет не о папках с документами, а о людях и их судьбах. Нужно понять, как люди себя ведут и какие следствия имеет их поведение. Чем лучше мы поймем диктатуру, тем лучше будет наша демократия.

Н. С.: Прояснилась ли роль «связок» (Seilschaften — в современной немецкой публицистике этим альпинистским термином называют группы лиц, связанных службой в государственных органах ГДР, в том числе и в ведомстве госбезопасности, продолжающих поддерживать и продвигать сочленов в новых политических условиях), о которых много писали в последние годы?

Р. Я.: Вопрос скорее к историкам и журналистам, которые изучают эти связки. Они выработали методы, которые позволяют такие исследования проводить. То, что кто-то с кем-то составляет одну группу, не противоречит демократическому порядку; это свободный выбор каждого. Важно, чтобы связки, сохранившиеся со старых времен, соблюдали правила нынешнего общества и не мешали расследовать преступления, совершенные в прошлом.

Н. С.: Чем ваш опыт может быть полезен другим?

Р. Я.: Своеобразие нашей ситуации в том, что в 1990 году кончилась история не только Штази, но и ГДР как таковой. Процесс преобразования ГДР стал составной частью развития демократии, которая к этому моменту существовала уже сорок лет. В других странах дело обстоит по-другому, и при каждом контакте с коллегами мы стараемся чему-то у них научиться. Особенно важны для нас в этом отношении страны бывшего коммунистического блока. В декабре 2008 года государственные учреждения, содействующие пересмотру прошлого, из Болгарии, Венгрии, Германии, Польши, Румынии, Словакии и Чехии заключили соглашение и образовали «Европейскую сеть ведомств по управлению архивами тайной полиции». Они должны облегчить доступ к находящимся в их ведении архивным материалам и тем самым содействовать преодолению последствий диктатуры.