Дилеммы перемен в сегментарных обществах: российская проекция

События последних двух лет[1] говорят о начале нового процесса режимной трансформации в России. И хотя речь можно вести лишь о самых первых шагах в этом направлении, обращение к теориям и сравнительным исследованиям трансформаций политических режимов (ТПР) приобретает значение, выходящее за рамки чисто академических штудий. В то же время важно не забывать о научном подходе к анализу актуальной российской политики, в том числе при постановке вопросов о возможных перспективах демократизации[2] и о проблемах, которые придется решать в ее ходе участвующим в ней политическим силам.

В число этих проблем входят вызовы, связанные с неизбежными изменениями в отношениях между центром и регионами, вопросами территориально-политического устройства и межнационального мира. СССР в ходе ТПР столкнулся с расцветом этнонационализма в союзных республиках. И это стало одной из главных причин его распада. Россия имела проблемы с сохранением территориальной целостности, но преодолела их. Правда, при этом демократии не получилось.

Какова роль регионов в подобном развитии событий, и есть ли ему альтернатива? Могут ли политики действовать таким образом, чтобы не допустить ни развала страны, ни установления нового авторитарного режима? Поиску ответов на эти вопросы посвящена данная статья. Она построена как критический обзор (заведомо неполный) наиболее реалистичных (с моей точки зрения) исследований и дискуссий, позволяющих вычленить набор дилемм, связанных с региональным измерением, которые приходится решать политикам при создании институтов нового режима.

Демократизация в сегментарных обществах: пределы институциональных решений

В теории и эмпирических исследованиях ТПР регионам и прочим территориям, как правило, не придается особого значения. Чаще всего регионы предстают как резервуар для мобилизации поддержки общенациональными политическими силами. Однако есть случаи, в которых региональное измерение приобретает значение. Исследования этих случаев выделяются в специальный разряд — изучение демократизации в сегментарных (segmented) обществах^[3]. Когда авторитарные скрепы начинают рассыпаться, в таких обществах часто возникают территориально базированные политические группы, которые выступают за особые права «своих» территорий и населяющих их этнокультурных групп и при этом способны мобилизовать значительную массовую поддержку. Это может приводить к конфликтам на этнокультурной почве, жесткому противостоянию центра и территорий, преследованиям меньшинств, столкновениям, вспышкам насилия, чисткам и выселениям, сепаратизму, сецессии, ирредентизму, геноциду, мятежам, гражданским войнам.

Когда изучение ТПР начинало оформляться как новое научное направление, гетерогенность государства, его разделение по этнокультурным линиям, особенно закрепленное в территориальных контурах, рассматривалось как фактически непреодолимая преграда для переходов к демократии. Работа Данкворта Растоу «Переходы к демократии: попытка динамической модели»^[4] заложила основание для изучения трансформаций как процесса, в котором определяющую роль играет совместная деятельность конкурирующих друг с другом акторов, а не существующие на момент перехода структурные характеристики (уровень экономического и социального развития, тип культуры), как полагали ранее. Только национально-государственное единство признавалось необходимым предварительным условием для успешной демократизации. Позднее это представление было скорректировано, поскольку в реальности наблюдалась не столь однозначная картина^[5].

В трактовке Адама Пшеворского успешная демократизация осуществляется действующими из эгоистических мотивов соперничающими политическими силами. И хотя их действия являются самопроизвольными и саморегулируемыми, эгоизм и соперничество могут сдерживаться благодаря взаимозависимости стратегий, которые выбирают участники («каждый актор делает то, что лучше всего для него, принимая в расчет то, что будут делать другие»)^[6]. В результате становится возможным достижение компромисса по поводу политических институтов нового режима — норм и правил, которые будут в дальнейшем регулировать конкуренцию между акторами: электоральной системы, и системы власти прежде всего. Набор таких систем хорошо известен, последствия их введения в конкретных ситуациях акторами более или менее просчитываемы, и у них имеются мощные стимулы, чтобы заниматься расчетами, отстаивать свои интересы, искать компромиссные решения: ставкой является не только политическая карьера, но часто свобода, а то и жизнь^[7]. Однако ввести конфликты, связанные с политическими аспектами существования религии, расы или языка, в институциональное русло намного труднее^[8]. Очевидно, что эти вопросы не могут быть решены в ходе демократического соревнования на выборах^[9]. Поэтому выступающие от имени сегментов акторы начинают борьбу за новую диктатуру^[10].

Кроме того, вопрос о введении федеративной или унитарной системы также может стать препятствием для демократизации. При равенстве конкурирующих сил, неуступчиво выступающих «за» или «против» федерализма (равно как «за» или «против» каких-либо еще отдельных институциональных структур), велика вероятность, что начнется все та же борьба за диктатуру. Только если акторы всерьез будут опасаться, что конфликт перерастет в гражданскую войну, они, возможно, пойдут на исключение решения по спорному вопросу из актуальной повестки или на его временное решение, благодаря чему смогут достичь согласия о других новых институтах. Не исключено, что при возвращении к спорному вопросу впоследствии компромисс все же будет найден^[11].

Важный шаг в оценке перспектив демократизации в неоднородных обществах сделали Хуан Линц и Альфред Степан, которые, сравнивая ТПР в Испании, Югославии, СССР и России, предложили, во-первых, четко различать, с какой стадией трансформации связано возникновение угроз национально-государственному единству; во-вторых — рассматривать последовательность шагов по созданию новой институциональной системы как один из ключевых факторов демократизации^[12].

С этих позиций перестройка в СССР представляла собой либерализацию без демократизации. На последнюю правящая группа была не готова, боясь проиграть конкурентные выборы. Этот курс подорвал идеологические и административные основания режима, на которых держался советский квазифедерализм, функционирование которого предполагало сочетание стимулов для развития союзных республик как этнонациональных государствоподобных, пусть и в довольно узких рамках, образований и строгого контроля за сохранением этих рамок. Авторитарная узда на проявления этнонационализма ослабела, а никаких новых политических и административных механизмов интеграции создано не было. Как следствие наиболее успешной электоральной стратегией в ряде республик стала борьба за независимость, в которой лидирующие позиции заняли, за исключением РСФСР, представители этнонационалистических движений. Их развитию в дальнейшем способствовало обретение ими в результате побед на конкурентных выборах демократической легитимности в отсутствие таковой у союзного руководства^[13].

В РСФСР в марте 1990 года состоялись выборы в Советы всех уровней. Они проходили сразу после отмены монополии КПСС на власть, то есть в условиях отсутствия многопартийности. По результатам конкурентных выборов в России был сформирован представительный орган, который обладал демократической легитимностью и который возглавил лидер оппозиции Борис Ельцин. Однако дееспособный государственный аппарат еще только предстояло создать. Одновременно прошли выборы в российских регионах, которые в национальных образованиях привели к получению их коммунистическими руководителями некоторой степени автономии от КПСС, тем самым задав вектор поиска путей для расширения региональной автономии. (В Югославии выборы в некоторых республиках состоялись не просто до проведения общенациональных выборов — последние не проводились вовсе.) Уход части союзных республик сделал национальные республики в составе РСФСР важными участниками строительства новых союзного и российского государств. Их лидеры вынуждены были бороться за поддержку национальных республик. Выборы укрепили и позиции этнонационалистических движений в Татарстане, Чечне и других республиках.

После провала путча 19 августа 1991 года у Ельцина существовал выбор: провести полномасштабную политическую реформу или гарантированно сохранить власть. Первый вариант давал российскому президенту, имевшему в тот период высокий рейтинг, возможность остаться у власти благодаря победе на демократических выборах. Но второй вариант исключал любые риски и гарантировал сохранение власти. Отказ от проведения политической реформы способствовал дальнейшей потере административных способностей центра и раздроблению политического пространства.

Таким образом, в России, как и в СССР, имела значение, хотя и по другим причинам, слабость центра. Она существовала на момент начала перехода, и дальнейшее ослабление происходило в результате отказа от проведения политической реформы. А отсутствие конкурентной борьбы за высшую власть в стране блокировало развитие реальной многопартийности. Эти факторы наряду с одновременностью проведения общероссийских и региональных выборов способствовали политизации этничности и усилению сепаратизма.

Сравнение с ТПР в послефранкистской Испании подтверждает значение для демократизации в неоднородном обществе политической и административной силы центра, последовательности проведения реформ и выборов, возникновения сильных общенациональных партий. В Испании сначала состоялся общенародный референдум, на котором были поддержаны политические реформы, затем прошли общенациональные парламентские выборы, проводившиеся по пропорциональной системе, по итогам которых формировалось правительство, что дало мощный толчок развитию общенациональных партий, затем — общенациональный конституционный референдум, причем конституция оставляла вопрос о региональной автономии на усмотрение политиков и населения в дальнейшем. И только потом состоялись выборы в регионах. В результате политические лидеры Страны Басков и Каталонии частично влились в ряды общенациональных партий, частично вошли в состав региональных партий. Как следствие угрожавшие единству страны сепаратистские движения этих регионов получили возможность легального участия в большой политике и были разделены. При этом переходное правительство, последовательно осуществляя политические реформы и благодаря этому имея поддержку всех политических сил и населения, успешно справлялось с административными задачами. На социетальном уровне участие в общенациональных голосованиях способствовало укреплению двойной национальной идентичности в указанных регионах. Политизации этничности и сепаратизма не произошло^[14].

Дэвид Лэйтин в работе «Переходы к демократии и территориальная целостность» из сборника, составленного Пшеворским^[15], также поставил на первое место способность центра не допускать в период демократизации в неоднородных обществах институциональных провалов, ведущих к потере административных способностей государства. Ссылаясь на исследование Линца и Степана, речь о котором шла выше, Лэйтин отмечал и важность для исхода демократизации последовательности проведения выборов. Кроме того, ученый очертил специфический аспект стратегического взаимодействия акторов в период демократизации в сегментарных обществах. Их состав и цели были определены следующим образом:

• «государство» — акторы в центре, выступающие за сохранение территориальной целостности: центральный аппарат, политические силы, борющиеся за контроль над ним;

• «региональные элиты» — группы, заинтересованные в той или иной степени автономии;

• «народ», состоящий из региональных субсегментарных групп: тех, кто идентифицирует себя с региональной культурой, но делает выбор в пользу общенационального языка как языка образования для своих детей^[16]; тех, кто культурно идентифицирует себя с центром; и ярых защитников «самобытности», которые требуют доминирования региональных языков и культурных форм.

Смогут ли эти «игроки», прежде всего — «государство» и сторонники региональной автономии, взять на себя заслуживающие доверия обязательства в форме обещаний и угроз? Лэйтин выделяет четыре направления стратегического взаимодействия этих акторов:

1. Центр заинтересован проявлять свою способность распределять ресурсы в обществе, при этом демонстрируя, что не собирается делать процесс сецессии легким и быстрым.

2. Центр обнадеживает регионы, что предложения, сделанные в ходе торга о степени региональной автономии, не будут в дальнейшем пересмотрены, и попыток провести рецентрализацию не последует.

3. Региональные активисты угрожают гражданской войной в случае, если не произойдет передачи власти в регион.

4. Региональные элиты в лице демократически избранных представителей должны искать способ показать, что если они получат определенную степень автономии, то не будут в дальнейшем бороться за полный суверенитет и не станут устанавливать в регионе порядок, угрожающий положению этнических меньшинств.

Социетальные группы присоединяются к тому или иному стратегическому выбору или отвергают его.

Очевидно, что среди десятков вариантов решения этой сложной стратегической задачи существуют те, которые способствуют достижению компромисса о собственно политических институтах нового режима. Например, если в ответ на первые обещание (п. 1—2) и угрозу (п. 1) центра региональные элиты проявят готовность сдерживать сепаратистов и гарантировать защиту этнических меньшинств (п. 4), при том что без угрозы региональных активистов (п. 3) автономистские требования региональных элит теряют свою убедительность, а население региона будет иметь возможность придерживаться предпочитаемых культурных ориентиров и делать выбор между языками образования, то вероятность политизации этничности резко уменьшается.

Лэйтин предложил также перенести противопоставление конструктивизма (нации — продукт политики) примордиализму (принадлежность к нации определяется «по крови», языку, культуре, территории) из области аналитических различений в плоскость оценки реальных предпочтений акторов. Признание акторами монопольного права этносов на территории и необходимости закрепления за отдельными этнотерриториальными образованиями особых конституционных прав, игнорирование распространенности двойной идентичности исключают возможность относительно быстрых изменений в данной сфере, а значит, крайне ограничивают параметры торга. Напротив, исходящие из представлений об относительной подвижности национальной идентичности политики способны к гибкому взаимодействию.

Основной вывод из анализа Лэйтина: «...Обоюдно приемлемые компромиссы возможны, если институциональные рамки установлены ранее, если эти рамки достаточно гибки, чтобы оставлять решение отдельных конфликтов политическому процессу, и вместе с тем достаточно жестки, чтобы предотвратить эскалацию требований»^[17].

Сегментарные общества в процессе демократизации: ограниченность политико-инженерных решений

Проблемам демократизации в сегментарных обществах уделяется значительное внимание при изучении этнокультурных конфликтов и способов их урегулирования посредством политической и социальной инженерии, целью которой является создание систем распределенной власти (power-sharing). Определенный интерес в связи с темой данной статьи представляет дискуссия между сторонниками консоциативного и интегративного подходов (последний также называют центрипетализмом). Ядром этого спора является продолжающаяся несколько десятилетий полемика между Арентом Лейпхартом^[18] и Дональдом Горовицем^[19].

Консоциативное решение предполагает, что новая демократия может основываться на политическом разделении по сегментарным линиям. Сегментарные политические силы в период демократизации могут и должны создавать для управления государством особые институты и в дальнейшем действовать в их рамках. Таких институтов четыре: большая коалиция лидеров всех значимых сегментов; пропорциональное представительство в парламенте и на государственной службе; автономия сегментов, желательно в форме федерализма; право вето представителей меньшинств на затрагивающие их интересы решения. Наиболее важными элементами системы являются большая коалиция с акцентом на кооперацию в исполнительной власти и автономия сегментов. Для такого устройства парламентская форма правления предпочтительнее президентской, а выборы в парламент должны проводиться по партийным спискам, что обеспечивает пропорциональное представительство и благоприятствует развитию многопартийности. Консоциативная модель работает только в отсутствие значительного преобладания одного сегмента над другими и большого разрыва между сегментами в уровне экономического развития.

Центрипеталисты критикуют модель консоциативной демократии за то, что она предполагает воспроизведение сегментарной политики, а в случае успешной реализации — ее усиление, и ставят под сомнение вопрос о демократичности таких систем, поскольку в них не остается места для оппозиции. Горовиц не отрицает полезности консоциативной модели для отдельных случаев, преимущественно тех, где сегментарные расколы относительно слабо выражены (пример — Нидерланды, родина Лейпхарта, начинавшего с исследования этой страны), но ставит под сомнение ее распространенность в реальном мире и претензии на универсальность^[20].

Если Лейпхарт подчеркивает приоритет неформальных отношений над формальными институтами, то Горовиц развивает концепцию определяющего влияния последних на поведение акторов, уделяя много внимания процессу их создания в переходный период совместными усилиями основных его участников. Среди всех средств, направленных на интеграцию разделенных сообществ, ученый выделяет электоральную систему. По его мысли, она должна создавать стимулы для политиков искать поддержки вне своей сегментарной группы, а не обеспечивать пропорциональное представительство. Так работает система альтернативного голосования, или мгновенного второго тура (instant run-off voting): избиратель в бюллетене определяет рейтинг кандидатов (или партий), и если никто не набирает более 50 процентов плюс один голос, то бюллетени получившего наименьшее число первых мест кандидата распределяются между оставшимися в зависимости от указанных в них предпочтений; процедура, если нужно, повторяется, пока победитель не определится. Успешная электоральная стратегия при такой системе — обращение кандидатов (партий) не только к «своему» сегменту, но и к избирателям из других этнокультурных групп. По окончании выборов стимулы для интегративной стратегии не исчезают, так как инкумбент должен выполнять свои обещания, данные представителям других сегментарных групп, чтобы переизбраться. На социетальном уровне такая электоральная система должна усиливать стимулы к развитию двойной идентичности — этнической и национально-государственной — и к поддержке центристски ориентированных партий (отсюда центрипетализм). Подчеркивается также важность создания межсегментарных электоральных площадок для обсуждения общих для всех групп проблем, которые могут и в послевыборный период способствовать поддержанию и укреплению межпартийной кооперации.

Нетрудно заметить, что этот спор не имеет прямого отношения к российскому случаю в плане возможного использования политико-инженерных формул, так как в России в количественном отношении значительно преобладает русский этнокультурный сегмент. Но в данной дискуссии были сформулированы вопросы, корреспондирующие с теми, что возникают в исследованиях ТПР. Так, Горовиц задается вопросом, обращенным не только к консоциализму, но и к положениям собственной теории: каковы у акторов стимулы создавать стимулы? Благоприятные условия для поисков институциональных решений, направляющих политику в русло смягчения конфликтов на этнической почве и встраивания их в многоуровневую систему социальных конфликтов, Горовиц связывает с сочетанием факторов, действующих в конкретных переходных ситуациях. В число таких факторов включаются момент принятия акторами решений, учет ими опыта относительно недавнего прошлого (боязнь повторения насильственных акций), отсутствие однозначного преимущества у того или иного сегментарного актора, наличие внутрисегментарных разделений, внешние влияния. При этом возможности политической инженерии оцениваются довольно скромно: политики при создании новых институциональных систем ставят на первое место собственные интересы, и поэтому когда и если компромисс между соперничающими акторами достигается, то он оказывается отличным от теоретических рекомендаций, хотя и учитывает их.

Трансформации политических режимов: демократизация и другие сценарии

Речь в данной статье идет о процессе создания институтов нового режима, причем только в сегментарных обществах. Столь узкая фокусировка позволяет не углубляться в дискуссии о том, что является демократией, а что нет, и как происходит или не происходит ее установление. Однако для лучшего понимания обсуждаемой проблематики следует хотя бы схематически, вынося за скобки те многоплановые дискуссии, которые постоянно ведутся специалистами по изучению трансформаций, представить различия основных подходов.

Несколько огрубляя, можно сказать, что в изучении ТПР^[21] есть два полюса, к которым тяготеют специалисты: (1) процедурное понимание демократии и связанный с ним «стратегический» анализ трансформаций, (2) субстанциональное понимание демократии и связанный с ним «социологический» подход к изучению трансформаций. В первом случае исследователи фокусируются на взаимодействии акторов и его институциональных последствиях, во втором приоритет отдается трансформации социальной структуры общества, развитию гражданского общества, макроанализу и долговременным перспективам^[22]. С позиций процедурного, или минималистского, понимания, демократия — это «режим, в котором те, кто правят, избираются на конкурентных выборах»^[23]. Субстанциональное определение демократии, включая в себя электоральное измерение, добавляет к нему еще одно, относящееся к внеэлекторальному политическому участию, политическим правам и свободам, функционированию гражданского общества^[24]. Демократизация отождествляется субстанциалистами с процессом установления и консолидации режима, соответствующего всем или значительной части стандартов существующей в экономически развитых странах либеральной демократии.

При «социологическом» подходе основное внимание уделяется процессам и вещам, которые могут быть утверждены на фундаменте минимальной демократии. Целью исследований становится выявление тех или иных признаков либеральной демократии в трансформирующихся режимах, объяснение причин, по которым эти признаки в той или иной степени присутствуют или отсутствуют в новых демократиях. Наряду с собственно политическими фигурируют экономические, социальные, культурные, исторические причины. А в качестве политических причин помимо институциональных и относящихся к некоторым характеристикам переходов рассматривается наследие предшествующих режимов, политическая культура, идеологические приверженности (элит и/ или граждан), поведение лидеров, обусловленное их личной биографией или принадлежностью к социальным группам. Электоральная демократия, не имеющая реально работающей конституционно-либеральной «надстройки», включая обеспечение прав этнических меньшинств, предстает как смешение демократических (выборы) и авторитарных (диктат исполнительной власти, необеспеченность прав и свобод и т. п.) черт, поэтому она именуется также гибридным режимом, нелиберальной демократией, полуавторитаризмом, дефектной демократией^[25].

В рамках такого подхода возможен только один тип недемократического исхода трансформации: провал молодой демократии вследствие отсутствия благоприятных для ее консолидации факторов. Причинно-следственные отношения между характеристиками процесса создания институтов нового режима и последующим этапом трансформации могут признаваться, но обычно в довольно абстрактной форме, например, путем указания на тип перехода в терминах преобладания роли тех или иных основных действующих акторов и способов заключения соглашений между ними^[26]. Исследование Линца и Степана, о котором шла речь ранее, является исключением: электоральное измерение и динамика стратегического взаимодействия акторов рассматриваются в нем не только в объеме, но и в логике, близкой к той, которая присуща представителям альтернативного подхода.

Для последних, как замечает Сэмюэл Хантингтон, демократия — это только «одна из общественных ценностей, но не единственная, и понять отношение демократии к другим общественным ценностям и наоборот можно лишь в том случае, если демократия будет четко выделена из других характеристик политических систем»^[27]. При этом процедурное понимание демократии предполагает, а не отвергает «существование гражданских и политических свобод слова, печати, собраний и организаций, необходимых для политических дебатов и проведения избирательных кампаний»^[28].

С этих позиций течение и исход трансформаций, как было сказано в первом разделе, определяются характером стратегического взаимодействия конкурирующих друг с другом акторов, действующих из эгоистических побуждений. Это взаимодействие, так же как и свойства создаваемых институтов, минималистами детально анализируются, что дает более сложную, а главное — более реалистичную, чем в трудах сторонников «социологического» подхода, картину. В частности, минималисты допускают, что демократизация не является единственно возможным трансформационным сценарием. Анализируя цели акторов, структуру конфликтов и соотношение сил в переходной ситуации, как полагает Пшеворский, можно выявить условия, при которых создание демократических институтов оказывается невозможным или трудно достижимым^[29]. Помимо разделения общества по этнокультурным линиям есть другие ограничения, действующие как в гетерогенных, так и в гомогенных обществах. Заведомое ресурсное преобладание одного из акторов означает, что будут установлены отвечающие его интересам институты, то есть новый авторитарный режим. При равенстве сил вероятнее всего ожидать борьбы за диктатуру, хотя не исключается установление демократии — правда, со следами достижения компромисса именно в этих условиях. И только если соотношение сил неизвестно, путь к согласию конкурирующих акторов о новых институтах открыт.

Наконец, при наличии актора, не обладающего возможностью установить диктатуру сразу, но способного создавать возглавляемые им выигрышные коалиции, могут создаваться институты, согласие о которых достигается внутри коалиции, без учета интересов оппонентов. Такой «осевой» актор соглашается с введением выборов, потому что кому-то из его партнеров по коалиции это нужно. В обмен он получает поддержку в конституционном оформлении своего статуса главы правящей коалиции и в создании механизмов, снижающих конкуренцию за высшую власть. Этот сценарий ТПР Пшеворский назвал «демократия как переходное решение»^[30]. Очевидно, что возникающий вследствие реализации такого сценария гибридный режим обладает собственной логикой. Он не просто объединяет элементы демократии и авторитаризма — его институты действуют разновекторно, и остается пространство для стратегического взаимодействия, поскольку не все акторы соглашаются подчинять новым институтам свои действия и продолжают бороться за их изменения. В будущем осевой актор может оказаться способным монополизировать власть, и поддержка коалиции станет ему больше не нужна. Возможно, он сменит партнеров по коалиции в поисках пути к монополизации власти. Однако не исключено, что требования дальнейшей демократизации приведут к утверждению демократических институтов в качестве доминирующих.

Российская трансформация 1990-х годов, закончившаяся монополизацией власти преемником осевого актора, с этой точки зрения происходила по сценарию «демократизация как переходное решение», осложненному политизацией этничности, а не по сценарию демократизации^[31].

К сожалению, исследователи российских регионов и федерализма взяли за основу представлений о ТПР те положения, которые были выработаны теоретиками-субстанциалистами (многочисленные ссылки россиеведов на минималистов не должны вводить в заблуждение — они присутствуют и в работах сторонников «социологического» подхода), и поэтому крайне мало внимания уделили стратегическому взаимодействию акторов в ходе создания институтов нового режима. Эти представления заимствовались как напрямую у субстанциалистов, занимавшихся теорией и сравнительными исследованиями ТПР, так и через работы специалистов по России^[32].

Поэтому исследования центр-региональных отношений и других аспектов территориально-политического устройства России в 1990-е годы, которые так или иначе включают «транзитологические» построения, производят двойственное впечатление. С одной стороны, значительная часть этих исследований выполнена на высоком профессиональном уровне в части постановки и решения конкретных проблем и дает исчерпывающее представление о тех эмпирических срезах, которые являются предметом анализа. С другой стороны, несмотря на упоминания, а иногда и развернутые представления положений, заимствованных из арсенала теорий ТПР, анализ эмпирического материала производится таким образом, что эти упоминания и положения являются скорее фоном для представления основных проблем исследования, чем средством их решения. В результате мы очень много узнаем о происходившем в России как федерации и ее регионах в период трансформации, но не в контексте трансформации, а трансформация либо рассматривается в целом, либо отождествляется со стадией «консолидации демократии». Предшествующая ей стадия, особенно момент создания институтов, превращается в ее пролог, заслуживающий меньшего внимания^[33].

Для того чтобы сделать из этих исследований какие-то серьезные выводы, относящиеся к трансформациям в неоднородных обществах вообще и в России в особенности, и тем более экстраполировать эти выводы на возможную будущую демократизацию, требуется их реинтерпретация, что явно выходит за рамки задач, поставленных в этой статье.

Сегментарная Россия: дилеммы демократизации

Итак, если опираться на логику «стратегического» подхода, главный вывод из вышеизложенного довольно прост. Каким бы образом ни развивался новый трансформационный процесс — относительно быстро или в форме «ползучей» демократизации^[34], как торг между оппозицией и представителями старого режима или без участия последних, — наиболее очевидные угрозы, исходящие из регионального измерения, не только для «судеб демократии», но и политического выживания участвующих в процессе демократизации политических сил, связаны с тем, насколько они окажутся готовыми принять во внимание фактор неоднородности российского общества и какие выводы из этого сделают. При этом следует учитывать, что гетерогенность российского общества/государства не является единственной возможной причиной блокировки демократизационного процесса. Трансформация может протекать не по сценарию демократизации, что делает перспективы установления демократии весьма туманными независимо от фактора сегментарности. Но если процесс демократизации начинается, то политикам, вероятнее всего, придется решать ряд дилемм, которые являются стандартными для переходов к демократии (но могут восприниматься как весьма запутанные задачи в условиях конкретного перехода).

Дилемма 1. Существует довольно широко распространенное представление о «родстве» демократизации и децентрализации. Но в разделенных обществах ослабление старых институтов или введение новых институтов, ослабляющих центральное управление, в переходной ситуации усиливает стимулы регионально базированных политических групп для использования стратегии этнической мобилизации. Демократизация возможна только в том случае, если вопрос о децентрализации (федерализме, региональной автономии) будет отложен. Сначала — демократия, затем — вопросы территориально-политического устройства.

Дилемма 2. Вопреки не менее распространенным представлениям о том, что чем больше выборов проводится на разных уровнях, тем больше демократии, в разделенных обществах шанс на демократию появляется тогда, когда выборы происходят в определенной последовательности: сначала общенациональные выборы и референдумы и только потом — на субнациональном уровне. В противном случае регионально базированные элитные группы получат стимулы для этнической мобилизации, а в случае их успеха на региональных выборах — для проведения националистически ориентированных региональных политических курсов.

Дилемма 3. Постоянно тиражируются представления об упадке партийной политики в мире и об отсутствии «нормальных» партий в отдельно взятых странах, из чего следует, что гражданское общество может и должно действовать в иных организационных формах, в том числе в условиях ТПР. В разделенных обществах в отсутствие доминирования на политической арене в период перехода централизованных партий неизбежно возникают стимулы для развития делающих ставку на национализм регионально базированных элитных и активистских групп.

Дилемма 4. Популярны представления о том, что «идеальной» демократической избирательной системой является такая, в которой во главу угла ставится волеизъявление индивидуального избирателя. В разделенных обществах необходимость стремления к такому «идеалу» может оцениваться только по тому, ограничивает электоральная система стимулы кандидатов/партий действовать поверх границ территорий и этнических групп или нет.

В современной России запуск в гипотетической переходной ситуации механизмов, соответствующих конвенциональной мудрости, означает, что все негативные для демократизации структурные условия, существовавшие при старом (то есть нынешнем) режиме, сработают, особенно если учитывать примордиа-листские установки ныне действующих политических сил и большинства общественных групп. Это означает открытие дверей для политизации этнокультурных различий. Политическое разделение на русские и нерусские земли и/или по религиозным признакам выйдет на первый план. Произойдет разделение и внутри наибольшего этнокультурного сегмента — на русских, для которых этническая идентификация имеет политическое значение, и «не очень русских», которые не согласятся с политизацией этничности.

Конечно, не факт, что возникнет общее желание всех политических сил предотвратить подобные последствия. И не факт, что, имея такое желание, политические силы найдут удовлетворяющие их всех и при этом достаточно действенные способы снизить уровень данных угроз. И даже если такое желание и способности будут иметь место, проблемы сепаратизма, возможной сецессии, борьбы с вооруженным подпольем на Северном Кавказе никуда не денутся, и их придется решать новому режиму. Нельзя исключить и возникновения авторитарных анклавов в демократизирующейся стране (исламских квазимонархий? буддистских теократий? русско-православных региональных политических субрежимов?) и жесткого торга этих и подключившихся к ним по принципу домино русских регионов с центром за полномочия и ресурсы.

Но сейчас, после опыта распада СССР и многоступенчатой трансформации 1990-х, закончившейся консолидацией недемократического режима и включавшей насильственное подавление отнюдь не мирных протестов в октябре 1993 года, первую и вторую чеченские войны, стоит ожидать, что у политических сил (включая русских националистов), которые примут участие в новой трансформации, будут и желание принимать во внимание региональное измерение трансформации, и способности совместно находить эффективные решения возникающих в этом измерении проблем, сочетающиеся с реализацией сценария демократизации.

Политические силы в России не обречены на борьбу за новую диктатуру в силу принадлежности к «русской цивилизации». Все зависит от выбора, который акторы сделают в условиях перехода, и тех действий, которые предпримут для реализации своих стратегий. Что гарантировано — так это то, что установленная демократия окажется ограниченной не только в том смысле, что будет удовлетворять минималистским критериям. Несмотря на введение базовых демократических институтов, останется зона стратегического взаимодействия, в которой будут решаться вопросы территориально-политического устройства, лишь предварительно оговоренные при создании собственно политических институтов нового режима. Соответственно акторы будут возвращаться к отложенным или временно решенным проблемам, по которым им первоначально не удалось достичь согласия. Возможно, придется не только терпеть отсутствие определенности в решении этих проблем, но и допустить исключение из политического процесса некоторых политических групп, стремящихся решить эти проблемы любой ценой и готовых заплатить демократией и гражданским миром за такое решение. Но все эти ограничения будут установлены не монополистически, а соперничающими друг с другом по правилам демократии политическими силами, и в дальнейшем ими же будут преодолеваться.

---

[1] Регулярный выход на улицу десятков тысяч граждан, выступающих за честные выборы, и освобождение политзаключенных; появление широкого движения наблюдателей за выборами; вынужденный пересмотр «наверху» методов противодействия оппозиции; проигрыши кандидатов от «Единой России» на выборах мэров Ярославля, Екатеринбурга и Петрозаводска; довольно высокая поддержка кандидата от несистемной оппозиции Алексея Навального на выборах мэра Москвы.

[2] См., к примеру: Гельман В. Из огня да в полымя. Российская политика после СССР. СПб.: БХВ-Петербург, 2013. С. 204—221; Рыженков С. Улица, власть и оппозиция: от протестной «движухи» к режимной трансформации? // Неприкосновенный запас. 2012. № 4. С. 44—59.

^[3] Используются также другие определения: многосоставные (plural), разделенные (divided) общества; неоднородные или гетерогенные (heterogeneous), мульти- или полиэтнические (multiethnic, polyethnic) общества/государства; многонациональные (multinational) государства. Все эти термины не являются полными синонимами, но для целей настоящей статьи нет необходимости специально останавливаться на понятийных оттенках.

^[4] Rustow D. Transitions to Democracy: Toward a Dynamic Model // Comparative Politics. 1970. Vol. 2. № 3. P. 337—363.

^[5] Произошел успешный переход к демократии в Испании — несмотря на сепаратистские вызовы. ТПР в многонациональных СССР, Чехословакии и Югославии, напротив, завершились распадом стран. При этом в Югославии разразилась масштабная гражданская война, а в бывших советских республиках Молдавии и Грузии имели место военные конфликты, приведшие к фактическому отделению частей этих стран. Однако Чехия после мирного развода со Словакией стала образцом установления демократии и ее консолидации.

^[6] Przeworski A. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. P. 20.

^[7] Логика институционального выбора последовательно раскрывается в статье: Geddes B. Initiation of New Democratic Institutions in Eastern Europe and Latin America // A. Lijphart, C. Waisman (eds.). Institutional Design in New Democracies: Eastern Europe and Latin America. Boulder — Oxford: Westview Press, 1996. P. 15—42.

^[8] PrzeworskiA. Democracy and the Market... P. 52.

^[9] Представьте, что каждый раз после победы на выборах пришедшая к власти политическая сила будет менять не только экономическую политику, но и государственный язык или религию. Попробуйте сконструировать такую институциональную систему, при которой партия, победившая за счет голосов, поданных за нее единоверцами, придя к власти, будет обязана проводить курс на равноправие религий или на создание светского государства.

^[10] Ibid.

^[11] Ibid. P. 53, 83—87.

^[12] Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation. Southern Europe, South America, and Post-Communist Europe. Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press, 1996. P. 16—37, 87—115, 366—400; Linz J., Stepan A. Political Identities and Electoral Sequences: Spain, the Soviet Union and Yugoslavia // Daedalus. 1992. Vol. 121. № 2. P. 123—139.

^[13] Выборы делегатов на Съезд народных депутатов СССР в 1989 году проходили в условиях однопартийной системы, с квотами для КПСС и подчиненными ей общественными организациями. Съезд избирался как коллегия выборщиков для избрания представительного органа страны — Верховного Совета СССР. При всей важности этих выборов они лишь допускали альтернативность, и на них не определялся обладатель высшей власти в стране. Только спустя год съезд избрал президентом страны Михаила Горбачева.

^[14] Успешная демократизация в Испании не покончила раз и навсегда с проявлениями сепаратизма и терроризма (лишь уменьшив его влияние и масштаб), но все эти вопросы решаются уже в рамках демократической политики.

^[15] Przeworski et al. Sustainable Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. P. 19—33.

^[16] Лэйтин является автором ряда работ, которые посвящены исследованию конфликтов и языковой политики в мультиэтнических обществах и в которых используется теоретико-игровое моделирование: Laitin D. Nations, States, and Violence. Oxford — New York: Oxford University Press, 2007; Laitin D. Language repertoires and state construction in Africa. Cambridge University Press, 1992; и др.

^[17] Przeworski et al. Op. cit. P. 108.

^[18] Лейпхарт А. Демократия в многосоставньгх обществах. Сравнительное исследование. М.: Аспект-пресс, 1997; Lijphart A. Thinking about Democracy, Power Sharing and Majority Rule in Theory and Practice. London — N.Y.: Routledge, 2008; Lijphart A. The Wave of Power-Sharing Democracy // The Architecture of Democracy: Institutional Design, Conflict Management, and Democracy / ed. by A. Reynolds. Oxford: Oxford University Press, 2002. P. 37—54; и др.

^[19] HorowitzD. Ethnic Groups in Conflict. Berkley: University of California Press, 1985; Constitutional Design: Proposals versus Processes // The Architecture of Democracy... P. 15—36; The Cracked Foundations of the Right to Secede // Journal of Democracy. 2003. Vol. 14. № 2. P. 5—17; и др.

^[20] В качестве слабых мест консоциативной модели отмечается также игнорирование внутрисегментарного разделения, которое в реальном мире часто, если не всегда, имеет место; предположение об автономии лидеров сегментарных групп от их последователей, которая на самом деле весьма ограничена в ситуации переходов; недооценка значения и распространенности мультиэтнических партий и т. п.

^[21] Соответствующая научная дисциплина часто именуется «транзитологией» (от англ. transition — переход). Это название многим кажется неудачным, так как оно сужает предмет исследований. Переходы осуществляются от одного типа политических режимов к другому, а основными типами режимов являются демократия и авторитаризм. Изучение ТПР — это исследования не только «транзитов», но и режимов.

^[22] Противопоставление «стратегического» и «социологического» подходов и их характеристика принадлежат Адаму Пшеворскому: Przeworski A. Democracy and Economic Development // Mansfield E., Sisson R. (eds.). Political Science and the Public Interest. Columbus: Ohio State University Press, 2003. P. 5.

^[23] Democracy and Development. Political Institutions and Well-Being in the World, 1959—1990 / A. Przeworski, M. Alvarez, J. Cheibub, F. Limongi. Cambridge University Press, 2000. P. 15.

^[24] SchmitterP., Karl T. What Democracy Is... and is Not... // Journal of Democracy. 1991. Vol. 2. № 3. P. 75—88; DimondL. Toward Democratic Consolidation // Journal of Democracy. 1994. Vol. 5. № 3. P. 4—17; DiamondL. Developing Democracy: Toward Consolidation. Baltimore : The Johns Hopkins University Press, 1996. Наибольшую известность такая трактовка демократии получила в оценках уровня свободы в странах мира, производимых Freedom House: http://www.freedomhouse.org/report-types/freedom-world (дата обращения: 30 октября 2013 г.).

^[25] См., например: DiamondL. Thinking About Hybrid Regimes // Journal of Democracy. 2002. Vol. 13. № 2, P. 21—35; Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за ее пределами. М.: Ладомир, 2004; Ottaway M. Democracy Challenged: The Rise of Semi-Authoritarianism. Washington: Carnegie Endowment for International Peace, 2003; Меркель В., Круассан А. Формальные и неформальные институты в дефектных демократиях // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей. В 2 т. / ред.-сост. П. Штыков, С. Шваниц; научн. ред. В. Гельман. СПб. — М. — Берлин: ЕУСПб.; Летний сад; Berliner Debatte, 2003. Т. 2. С. 246—289.

^[26] Карл Т., Шмиттер Ф. Демократизация: концепты, постулаты, гипотезы (Размышления по поводу применения транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций) // Полис. 2004. № 4. С. 6—27.

^[27] Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М.: РОССПЭН, 2003. С. 20.

^[28] Ibid. С. 17. В данном случае автор цитируемого высказывания выступает против присвоения субстанциалистами концепции демократии Роберта Даля, связывая его критерии демократии не с политическим участием вообще, как делают оппоненты, а с электоральным измерением. См. первоисточник: Даль Р. Демократия и ее критики. М.: РОССПЭН, 2003.

^[29] Przeworski A. Democracy and the Market... P. 51—53, 81—84.

^[30] Ibid. P. 52.

^[31] Здесь нет возможности останавливаться на анализе российской трансформации по сценарию «демократия как переходное решение». Поэтому отсылаю к другим моим публикациям: Рыженков С. Российская трансформация: политическая конкуренция и демократические институты // Пути России: двадцать лет перемен / под ред. Т. Ворожейкиной. Москва: МВШСЭН, 2005. С. 200—208; Рыженков С. Динамика трансформации и перспективы российского политического режима // Неприкосновенный запас. 2006. № 6. С. 46—59; Рыженков С. Российский политический режим: модели и реальность. Публичная лекция // Полит.ру. 2008. 2 октября (polit.ru/lectures/2008/10/02/lecture.html. Дата обращения: 30.10.13).

^[32] К примеру: McFaul M., Petrov N., Ryabov A. Introduction // Between Dictatorship and Democracy: Russian Post-Communist Political Reform / M. McFaul, N. Petrov, A. Ryabov. Washington: Carnegie Endowment for International Peace, 2004. P. 1—22; Fish S. Conclusion: Democracy and Russian Politics // Z. Barany, R. Mozer (eds.) Russian Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 2001. P. 215—252.

^[33] См., к примеру, такого рода исследования российского федерализма и этнонационализма: Ross C. Federalism and Democratisation in Russia. Manchester — New York: Manchester University Press, 2002; Солник С. Торг между Москвой и субъектами Федерации о структуре нового российского государства: 1990—1995 // Полис. 1995. № 6. С. 97—103; Саква Р. Российский регионализм, выработка политического курса и государственное развитие // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 1999. № 4. С. 98 — 112; Petrov N. Federalizm // Between Dictatorship and Democracy... P. 213—238; GorenburgD. Minority Ethnic Mobilization in the Russian Federation. Cambridge: Cambridge University Press, 2003; MoserR. Ethnicity Elections and Party Systems in Postcommunist States // Ethnic Politics After Communism / Z. Barany, R. Moser (eds.). Cornell University Press, 2005; Giuliano E. Constructing Grievance: Ethnic Nationalism in Russia's Republics // New York: Cornell University Press, 2011.

^[34] Примеры «ползучей» демократизации в Мексике и Бразилии дают материал для анализа еще одного регионального аспекта трансформаций: в обеих странах процессы, происходившие на общенациональном уровне, поначалу приводили лишь к победам оппозиции на местных и региональных выборах, и только спустя много лет, после постепенных политических реформ представители старых режимов уступали власть оппозиции по результатам выборов.