Исправить несправедливость. Глобальная перспектива*

В 2010 году, через двадцать лет после того как перестала существовать ГДР, в Бранденбурге была создана следственная комиссия с целью «пересмотра прошлого, преодоления последствий диктатуры Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) и упрочения демократического правового государства в земле Бранденбург». Эта комиссия «по пересмотру пересмотра» должна была осмыслить, каковой оказалась в эти двадцать лет судьба бывших сотрудников Штази, работавших в государственных учреждениях, с одной стороны, и жертв режима СЕПГ — с другой, а также проанализировать развитие политической культуры в земле Бранденбург в период после 1990 года, прогресс местной экономики, роль средств массовой информации и т. п., чтобы выработать рекомендации на будущее. И в формальном, и в содержательном отношении комиссия продолжила деятельность, начатую двумя предыдущими комиссиями, которые вскоре после падения коммунистического режима расследовали его преступления в общенациональном масштабе[1]. В контексте немецкой истории эти широкомасштабные мероприятия выглядят вполне уместно. Наряду с учреждением комиссий был намечен ряд других инициатив, имеющих отношение к бывшей ГДР. Здесь среди прочего можно назвать символические акты памяти (создание мемориалов и музеев), восстановление справедливости правовым путем, то есть через судебные процессы, компенсацию имущественного и физического ущерба, архивирование и открытие доступа к документам, осуществляемые Федеральным ведомством по управлению архивами Штази, а также поощрение общественной дискуссии о прошлом Восточной Германии[2]. Преодоление последствий коммунистического правления находится в прямой связи с активным отмежеванием Германии от Третьего рейха и его практики: уничтожения евреев, цыган, гомосексуалистов, инвалидов и политических оппонентов, причем это отмежевание сопровождалось рядом схожих инициатив и мероприятий. Для нас такой пересмотр прошлого с помощью подобных мер — хорошо знакомое дело.

Однако такой пересмотр нельзя считать чем-то само собой разумеющимся. Во многих обществах после окончания силового конфликта или свержения диктатуры несправедливость, допущенная в прошлом, вообще не устраняется или устраняется лишь частично. Тем не менее — или, возможно, как раз по этой причине — обозначившаяся с начала 1990-х годов тенденция к преодолению последствий насилия, имевшего место в прошлом, стала международной нормой и закрепилась в различных институциональных формах. Этот процесс часто называют transitional justice — правосудие переходного периода, или переходное правосудие, — понимая под ним осмысление былого насилия и противодействие его социально-политическому влиянию. Как видим, в самом термине момент «перехода» (transition) к гражданскому миру тесно связывается со стремлением к справедливости (justice). Эта связь обусловлена необходимостью на определенном этапе проанализировать и осудить нарушения прав человека и военные преступления, поскольку лишь явный разрыв с прежней несправедливостью может предотвратить будущие преступления, внушить доверие к новому правительству и новым формам государственности и способствовать примирению конфликтующих сторон. Под переходным правосудием понимается раскрытие правды о совершенных преступлениях и выявление виновных, наказание преступников, восстановление достоинства жертв, сохранение памяти о прошлом и содействие гражданскому примирению^[3].

Впервые понятие переходного правосудия было применено в начале 1990-х годов^[4]. Оно подразумевало определенную развивающуюся практику, которая в существующей ныне форме была немыслима до прекращения конфликта между Востоком и Западом, потому что в атмосфере холодной войны и в условиях стабильности коммунистических режимов о сколь-либо основательном анализе прошлого не могло быть и речи. Утверждению понятия переходного правосудия и соответствующей практики способствовало и то, что в начале 1990-х годов увеличилось число внутригосударственных вооруженных конфликтов на Балканах и в Тропической Африке: сама ситуация после завершения этих конфликтов требовала мер переходного правосудия. В дальнейшем подписание любого мирного договора, любое свержение диктатора или репрессивного правительства сопровождалось призывом раскрыть правду о преступлениях против прав человека и привлечь виновных к ответственности. Если раньше подобные усилия предпринимались в основном активистами-правозащитниками и правительствами, пришедшими к власти, то в настоящее время сформировалась глобальная сеть международных организаций и учреждений, экспертов и групп, отстаивающих интересы гражданского общества.

Меры по устранению несправедливости

В последние два десятилетия сложился обширный перечень мер по преодолению несправедливости, допущенной в прошлом, а именно: судебные процессы и наказание виновных специальными трибуналами, раскрытие преступлений комиссиями по установлению истины, содействие сохранению памяти о прошлом, компенсации жертвам нарушений прав человека, включающие символическое и материальное возмещение ущерба, а также люстрация (освобождение от должности) сотрудников государственных учреждений, причастных к уголовным преступлениям и коррупции. Кратко остановлюсь на каждой из этих мер, поместив их в соответствующий контекст.

Трибуналы. Наказание за нарушения закона — стержневой элемент правосудия переходного периода. Историческими вехами в этом отношении стали Международный военный трибунал в Нюрнберге и Международный трибунал для Дальнего Востока (Токийский процесс)^[5]. После падения Третьего рейха было высказано пожелание создать наднациональный уголовный суд, который мог бы карать за преступления против человечности, военные преступления, геноцид и военную агрессию. Только несколько десятилетий спустя, в 1998 году, после подписания так называемого Римского статута была заложена основа для появления Международного уголовного суда (МУС) в Гааге. Но еще раньше, в 1990-х годах, были учреждены (и существуют по сей день) различные специальные, смешанные и международные суды. Вслед за первыми уголовными судами при Организации Объединенных Наций по бывшей Югославии и Руанде (1993 и 1994 гг.) появились Специальный суд по Сьерра-Леоне (2002), Специальный суд по тяжким преступлениям в Восточном Тиморе (2000), Специальный трибунал по Ливану (2007) и Чрезвычайные палаты в судах Камбоджи (2009) — учреждения, чья юрисдикция распространяется только на соответствующую страну^[6].

Существующему с 2002 года МУС вменяется в обязанность определять меру наказания за военные преступления и репрессии, имевшие место после его учреждения. Впрочем, МУС опирается на принцип комплементарности: он начинает действовать только в том случае, когда само государство не в состоянии или не хочет вынести подобное решение. Расследование может быть инициировано либо по внешнему запросу, либо по обращению специального органа государственного обвинения внутри страны. К настоящему времени МУС провел расследования в восьми странах: Демократической Республике Конго, Уганде, Центрально-Африканской Республике, Дарфуре/Судане, Кении, Ливии, Кот-д'Ивуаре и Мали, причем четырежды это происходило по требованию народа, дважды суд был инициирован Советом Безопасности ООН и дважды — генеральным прокурором страны^[7]. После десяти лет работы, в 2012 году, МУС вынес свое первое решение. Томас Лубанга, лидер повстанцев из Конго, ордер на арест которого был выдан в 2006 году, был приговорен к 14 годам лишения свободы. Лубанга был признан виновным в насильственной вербовке детей моложе 15 лет в военных целях и для активного участия в боевых действиях.

Быстрое развитие международного уголовного права ставит вопрос о том, какую роль могут играть подобные судебные процессы в преследовании лиц, совершивших преступления в прошлом. Как правило, суды в данном случае стремятся как можно точнее определить суть прежних противозаконных действий и ослабить желание возмездия. Часто с ними связывают надежду на то, что в будущем акты насилия удастся предотвратить. Суды исходят из понятия индивидуальной вины и могут привлекать к ответственности только отдельных лиц. Таким образом, из прагматических и финансовых соображений обвинения предъявляются обычно только «крупной рыбе», то есть вдохновителям и руководителям преступлений. Хотя главной задачей остается наказание преступников, некоторые из трибуналов стремятся внести свой вклад в установление гражданского мира и согласия.

Комиссии по установлению истины приобрели известность в 1980-х годах в Латинской Америке и до сих пор остаются одним из главных орудий восстановления справедливости. После так называемых грязных войн в Аргентине, Уругвае и Чили, когда преступления против прав человека, совершенные военными и политиками, оставались безнаказанными, эти комиссии, несмотря на атмосферу замалчивания и лжи, стремились, среди прочего, выявить правду о прошлом. С тех пор было создано около 40 комиссий — обычно после завершения гражданских войн (например, в Сьерра-Леоне, Либерии, Гватемале, Сальвадоре, Восточном Тиморе), но также и в посткоммунистических странах: Эстонии, Литве и Румынии и, как уже сказано, Восточной Германии^[8]. Если поначалу главной задачей таких комиссий был поиск истины, то с 1990-х годов особый акцент ставится на национальном примирении. Здесь выделяется прежде всего Южно-Африканская комиссия по вопросам правды и примирения, которая в 1996—1998 годах расследовала преступления эпохи апартеида, совершенные всеми участниками конфликта. При условии полного признания вины преступники могли быть освобождены от наказания, однако такая возможность была предоставлена далеко не всем обвиняемым. Процессы, которые вела комиссия, получили широкое освещение в СМИ: телевидение и радио транслировали их на всю страну, информируя жителей ЮАР о нарушениях прав человека в прошлом, но вместе с тем стремясь донести до каждого гражданина идею пересмотра истории и гражданского примирения. Поскольку комиссии по установлению истины обычно начинают свою деятельность в отсутствие судебных процессов по делам преступников, они перенимают дополнительную функцию. В качестве временно действующих учреждений они используют свидетельские показания граждан для разоблачения и документального подтверждения преступлений тоталитарных режимов. Обычно они преследуют иную цель, чем трибуналы: дают слово как можно большему числу жертв режима, предоставляя им возможность рассказать о своих страданиях и быть услышанными обществом.

В центре внимания многих комиссий тем самым оказываются не столько преступники, сколько жертвы^[9].

Память. Памятники, мемориалы и памятные даты с давних пор имеют большое значение для напоминания о совершенных преступлениях, но еще более важными они становятся, когда дело идет о преодолении последствий этих преступлений^[10]. Соответственно изменяется и мемориальная культура: памятники героям или славным победам постепенно вытесняются памятными местами, располагающими к переосмыслению прошлого^[11]. На изобразительном уровне это выражается в том, что в новых мемориалах реже представлены солдаты (сражающиеся или павшие бойцы, олицетворяющие героизм) и чаще — гражданские лица (особенно часто женщины и дети, олицетворяющие невинность). Как и в случае с комиссиями по установлению истины, здесь основное внимание уделяется жертвам насилия. Кроме того, места преступлений все чаще преобразуют в мемориальные музеи, открытые для широкой публики^[12]. Так, территория фабрики в городе Сребреница в Боснии, где в 1995 году были убиты 8000 боснийских мужчин и мальчиков; церкви и здания школ в Руанде, где в 1994 году массово уничтожались представители народности тутси; тюрьма на острове Роббен в Южной Африке, в которой были заключены Нельсон Мандела и другие политические оппозиционеры, а также Хоэншенхаузен, бывшая берлинская тюрьма Штази, — все эти места сохранены в прежнем виде и превращены в музеи, служащие просветительским целям^[13].

8 системе мер переходного правосудия напоминание о прошлом начинает выполнять еще одну функцию: оно восстанавливает достоинство жертв, попранное преступниками, и служит публичному признанию самого факта их страданий. Более того, память о прошлом должна стимулировать общественное обсуждение совершенных злодеяний — именно поэтому облик создаваемых мемориалов и смысл, которым они наделены, часто вызывают такие жаркие споры. Для жертв подобная меморизация прошлого может быть еще и стимулом к сопротивлению — в том случае, если в публичной дискуссии прежние преступления замалчиваются или недостаточно освещены. Об этом свидетельствует пример Чили, где мемориалы были возведены только благодаря решительным выступлениям пострадавших от режима. Наконец, память может служить формированию единого общественного мнения о прошлом и таким образом объединять разделенную нацию. Политическая актуальность памятных мест различается в зависимости от замысла инициаторов их создания, а также от связанного с каждым таким местом акта насилия и того, как он осмыслен обществом.

Компенсации. Возмещение ущерба — если оно в данном случае вообще мыслимо — может осуществляться различными способами. Самый распространенный из них — финансовая компенсация, а крупнейшая из известных программ этого рода — денежные выплаты жертвам национал-социализма в Германии. Недавним примером финансовой компенсации может служить программа, реализованная в Марокко, где комиссия по установлению истины рекомендовала возместить ущерб жертвам нарушений прав человека в период 1960—1990 годов. По предложению комиссии более чем десяти тысячам жертв или их семьям было выделено в общей сложности около 85 млн долларов США, обеспечено медицинское обслуживание и гарантирована защита их прав. В дополнение к отдельным платежам впервые были предложены и коллективные компенсации, которые должны способствовать экономическому росту в отсталых регионах. Такие материальные компенсации никак нельзя счесть формальным жестом, особенно для бедных слоев населения. Потеря домов, ферм и скота усугубляют и без того тяжелое положение этих людей, а гибель мужчин часто приводит к тому, что семьи остаются без кормильца — прежде всего в нищих сельских районах, где осиротевшие родственники погибших терпят жестокую нужду. Надо упомянуть еще — в дополнение к уже обсужденным мемориалам — такую символическую форму компенсации, как извинения^[14]. В последние годы здесь наблюдается своеобразный бум: в 2008 году Кевин Радд стал первым премьер-министром Австралии, попросившим у австралийских аборигенов прощения за преступления, совершенные на их территории переселенцами. Президент Билл Клинтон в 1998 году извинился в Руанде за то, что не предотвратил геноцид с помощью военного вмешательства, министр экономического сотрудничества и развития Германии в 2004 году — за преступления немецких колонизаторов против народа гереро в Намибии (федеральное правительство не сделало этого до сих пор), а парламент Сербии в 2010 году принес извинения в связи с резней в Сребренице.

Компенсации служат официальному признанию ущерба, понесенного жертвами, и их страданий, а значит — признанию факта вины и принятию виновными ответственности за содеянное. В идеальном случае символические или денежные компенсации способствуют укреплению доверия потерпевших к (новому) политическому руководству. Для жертв возмещение ущерба с помощью компенсаций является важным шагом, помогающим восстановить их достоинство, социально и юридически уравнять их с другими гражданами. Активно участвуя в дискуссии о возмещении ущерба, они преодолевают свою пассивность и выходят из роли потерпевших, включаются на равных правах в процессы переходного правосудия и в новую систему социального взаимодействия.

Люстрация. В ходе люстрации активных приверженцев прежнего режима — уголовных преступников или чиновников, уличенных в коррупции, — снимают с руководящих и социально значимых постов^[15]. После распада ГДР из государственных учреждений уволили целый ряд сотрудников, ознаменовав новую эпоху значительным обновлением кадрового состава, — хотя и по настоящий день в адрес лиц, занимающих ключевые посты, звучат обвинения в том, что они были осведомителями Штази (так называемыми неофициальными сотрудниками). В других посткоммунистических странах — Польше, Чехии и т. п. — также имели место соответствующие процессы.

Целью люстрации является удаление преступных сторонников старого режима для обеспечения успешного перехода к новой форме правления. Кроме того, посредством люстрации караются преступления, даже если на момент совершения они были легитимными. Одновременно общество стремится сменить социальную парадигму: уничтожаются старые кузницы кадров и так называемые связки, использующие принцип круговой поруки, разрушаются существующие политико-идеологические сети. Тем самым восстанавливается доверие к государственным институтам и структурам, ответственным за соблюдение прав человека.

Исправить несправедливость: необходим ли глобальный подход?

Представленный выше перечень мер по устранению последствий преступлений выглядит готовым набором инструментов и часто используется в этом качестве^[16]. ООН, международные учреждения, содействующие экономическому развитию, экспертные сети и другие подобные организации финансируют и осуществляют процессы переходного правосудия в пострадавших от насилия странах. Наказание за преступления против прав человека является сегодня неотъемлемой частью международного права, национальных и международных институтов и, как пишет отстаивающая идею справедливости политолог Кэтрин Сиккинк, некой «всемирной совести»^[17]. За последние два десятилетия понятие пересмотра прошлого получило признание во всем мире, стало привычной, постоянно повторяемой аксиомой^[18]. Теперь это общепризнанный стандарт; иные даже называют слова «переходное правосудие» чем-то вроде мантры^[19].

Возникает, однако, вопрос, насколько этот глобальный стандарт применим и эффективен в контексте той или иной конкретной страны. Можно ли попросту переносить сложившиеся на так называемом Западе представления о вине, наказании и справедливости (вместе с соответствующими критериями их оценки) на чужую почву, где социальное взаимодействие обусловлено другими традициями?

Для новейших исследований переходного правосудия характерен критический взгляд на проблему соотношения глобального и локального: они лишь обозначают общее содержание понятия и указывают на возможные здесь культурные разграничения^[20]. Например, многие склонны понимать под пересмотром прошлого в первую очередь преследование преступников^[21]. Для внешних акторов (особенно зарубежных доноров) этот подход весьма привлекателен, поскольку судопроизводство, как правило, считается аполитичной и нейтральной областью, и поддержка соответствующих институтов — судебной власти и системы правосудия в постконфликтных обществах — при взгляде извне кажется относительно простым делом^[22]. Однако в таких обществах часто не придают большого значения юридическому рассмотрению былых преступлений, потому что эта форма восстановления попранной справедливости прочно связана с чисто западным представлением о (индивидуальной) вине как предмете расследования и с осуждением преступника как результате процесса и может идти вразрез с представлениями о справедливости, существующими в других регионах^[23]. Здесь следует упомянуть, например, восстановительное правосудие, которое стремится не столько осудить преступников, сколько вновь наладить социальные связи внутри какой-то группы — в литературе его часто и не совсем удачно называют традиционным правосудием^[24].

Кроме того, следует отметить, что направляемое извне переходное правосудие обычно предусматривает движение от силового конфликта к демократии — а не просто к установлению гражданского мира^[25]. Таким образом, в основе глобального стандарта правосудия лежит совершенно особый, возникший в контексте европейской истории конструкт, который неразрывно связан с идейным наследием либерализма, наложившим печать и на исходные предпосылки этого стандарта, и на механизмы его реализации^[26]. По мнению антрополога Розалинд Шоу и правоведа Ларса Вальдорфа, этот стандарт подразумевает «либеральное понимание истории как прогресса <...>, схему искупления, предполагающую, что ущерб, нанесенный в прошлом, может быть возмещен так, чтобы заложить основы будущего, в котором нет места рецидивам насилия, в котором царит закон и соблюдаются права человека»^[27]. В этой связи следует заметить, что переходное правосудие пытается рассматривать всех людей как либеральных субъектов, то есть автономных граждан, которые пользуются определенными правами (свободой, равенством и т. п.) и чувствуют себя в демократическом обществе как дома^[28]. Это предпочтение прав индивида правам коллектива может быть, однако, неприемлемым для общества другого, незападного, типа^[29].

Вот почему все чаще высказывается мнение, что в основе глобального стандарта переходного правосудия и его воплощения в жизнь лежат идеи и структуры, далекие от реальной ситуации, применительно к которой они используются. Следует с осторожностью экспортировать наши представления о праве и судопроизводстве в другие страны. Чтобы «взять на борт» местных жителей, часто приходится выяснять их мнение о трибуналах, комиссиях по установлению истины и других инструментах правосудия. Как показывает политолог Сандра Рабли в своем исследовании положения в Бурунди, сначала нужно собрать в ходе полевых опросов сведения о том, в каком именно виде правосудия нуждаются граждане страны, чтобы адаптировать соответствующие меры — в данном случае работу комиссии по установлению истины — к действительным потребностям людей, пострадавших от насилия^[30]. Впрочем, вопрос о том, желают ли вообще жители Бурунди создавать такую комиссию, никогда не ставился, хотя, по данным исследования Рабли, значительная часть населения высказывает достаточно негативное отношение к этому проекту. Скептицизм жертв насилия не означает, однако, что они никоим образом не хотят обращаться к прошлому. Самые обычные, повседневные практики, укоренившиеся в социальном взаимодействии, активно используются сегодня для сохранения памяти о прошлом, гражданского примирения и/или судебного подведения черты под минувшим периодом^[31]. Чтобы преодолеть последствия исключительных злодеяний, не обязательно нужны исключительные меры — привычные опробованные практики зачастую оказываются более приемлемыми и как следствие — более эффективными^[32]. Для Германии это — решительное размежевание с прошлым; для других стран, возможно, нужны другие подходы.

Перевод с немецкого Екатерины Савельевой

---

* Susanne Buckley-Zistel. Vergangenes Unrecht aufarbeiten. Eine globale Perspektive. URL: http://www.bpb.de/apuz/162889/vergangenes-unrecht-aufarbeiten-eine-globale-perspektive?p=all (дата публикации на сайте: 07.06.2013). Первый вариант статьи опубликован в немецком журнале: Aus Politik und Zeitgeschichte (APuZ), 25-26/2013. Благодарим автора и администрацию сайта Bundeszentrale fur politische Bildung за любезное разрешение напечатать перевод статьи.

^[1] В 1992 году бундестаг 12-го созыва учредил следственную комиссию «Пересмотр истории и последствий диктатуры СЕПГ в Германии», а в бундестаге 13-го созыва ее сменила комиссия «Преодоление последствий диктатуры СЕПГ в процессе воссоединения Германии».

[2] Ср. обзор соответствующих мероприятий: Wustenberg, Ralf K. Die politische Dimension der Versohnung. Eine theologische Studie zum Umgang mit Schuld nach den Systemzusammenbriichen in Sudafrika und Deutschland. Gutersloh, 2004; McAdams, James A. Judging the Past in Unified Germany. Cambridge, 2001.

^[3] Ср.: Buckley-Zistel, Susanne/Oettler, Anika. Was bedeutet: Transitional Justice? in: dies / Thomas Kater (Hrsg.), Nach Krieg. Gewalt und Repression. Der schwierige Umgang mit der Vergangenheit. Frankfurt, 2011. S. 21—38.

^[4] Ср.: Teitel, Ruti G. Transitional Justice Genealogy, in: Harvard Human Rights Journal, 16 (2003). S. 69—94.

^[5] См. статью Хенрике Центграф (Henrike Zentgraf) у нас на сайте (примечаниередакции сайта Bpb).

^[6] Подробный обзор см. на сайте Швейцарского общества международного уголовного права (TRIAL), http://www.trial-ch.org/de/ressourcen/gerichte/einfuehrung.html (06.04.2013).

^[7] Как видим, МУС особенно активно действует в Африке. Обсуждение этого вопроса см. в: Clark, Phil/ Waddell, Nicholas. Introduction, in: Они же (eds.). Courting Conflict. Justice, Peace and the ICC in Africa. London, 2008. S. 7—12. См. также статью Вольфганга Калека (Wolfgang Kaleck) у нас на сайте (примечаниередакции сайта Bpb).

^[8] Ср.: Hayner, Priscilla. Unspeakable Truths. Confronting State Terror and Atrocity. New York — London, 2001.

^[9] Обсуждение понятия жертвы и его растущего значения см. в: Bonacker, Thorsten. Globale Opferschaft. Zum Charisma des Opfers in Transitional Justice-Prozessen, in: Zeitschrift fur Internationale Beziehungen, 19 (2012) 1. S. 5—36.

^[10] Ср.: Barsalou, Judy/Baxter, Victoria. The Urge to Remember. The Role of Memorials in Social Reconstruction and Transitional Justice. Washington, DC, 2007; Naidu, Ershnee. The Ties that Bind. Strengthening the Link between Memorialisation and Transitional Justice. Cape Town, 2006; Она же. Memoralisation in Post-Conflict Societies. Potentials and Challenges, in: Susanne Buckley-Zistel / Stefanie Schafer (eds.). Memorials in Times of Transition. Antwerpen, 2013 (i.E.).

^[11] Ср.: Winter, Jay. Notes of the Memory Boom. War, Rememberance and Uses of the Past, in: Duncan Bell (ed.). Memory, Trauma and World Politics. Basingstoke, 2006. S. 54—73.

^[12] Ср.: Williams, Paul. Memorial Museums. The Global Rush to Commemorate Atrocities. Oxford, 2007.

^[13] Подробное обсуждение см. в: S. Buckley-Zistel / S. Schafer (примеч. 10).

^[14] Ср.: Mark Gibney et al. (eds.). The Age of Apology. Facing up to the Past. Philadelphia, PA, 2008; Daase, Christopher. Painful Memories. Apologies as a New Practice in International Relations, in: Aleida Assmann / Sebastian Conrad (eds.). Memory in a Global Age. Discourses, Practices and Trajectories. Basingstoke, 2010. S. 19—31. Ср. также статью Кристофера Даазе (Christopher Daase) у нас на сайте (примечаниередакции сайта Bpb).

^[15] Обзор и исследование ситуации в различных странах см. в: Alexander Mayer-Rieckh / Pablo De Greiff (eds.). Justice as Prevention. Vetting Public Employees in Transitional Societies. New York, 2007.

^[16] Тот факт, что назначение и функции инструментов переходного правосудия не отвечают привычным ожиданиям, уже подробно обсуждался в литературе, но не является предметом настоящей статьи.

^[17] Ср.: Sikkink, Kathryn. The Justice Cascade. How Human Rights Prosecutions are Changing World Politics. New York, 2011.

^[18] Ср.: Finnemore, Martha/Sikkink, Kathrye. International Norm Dynamics and Political Change, in: International Organisation, 54 (1998), 4. S. 887—917.

^[19] Ср.: Hazan, Pierre. Das Mantra der Gerechtigkeit. Vom beschrankten Erfolg international verordneter Vergangenheitsbewaltigung, in: Der Uberblick, 1—2 (2007). S. 10—22.

^[20] Ср.: McEvoy, Kieran / Lorna McGregor (eds.). Transitional Justice from Below. Grassroot Activism and the Struggle for Change. Oxford, 2008; Hinton, AlexanderLaban. Introduction. Towards an Anthropology of Transitional Justice, in: Alexander Laban Hinton (eds.), Transitional Justice. Global Mechanisms and Local Realities after Genocide and Mass Violence. Piscataway, 2011. S. 1—24; Nagy, Rosemary. Transitional Justice as Global Project. Critical reflections, in: Third World Quarterly, 29 (2008), 2. S. 275—289.

^[21] Ср.: McEvoy, Kieran. Beyond Legalism. Towards a Thicker Understanding of Transitional Justice, in: Journal of Law and Society, 34 (2007), 4. S. 411—440.

^[22] Ср.: Oomen, Barbara. Donor-Driven Justice and its Discontent. The Case of Rwanda, in: Development and Change, 36 (2005), 5. S. 887—910.

^[23] Ср.: Mieth, Friederike. Bringing Justice and Enforcing Law. An Ethnographic Perspective on the Impact of the Special Court for Sierra Leone, in: International Journal of Conflict and Violence, 7 (2013), 1; Uvin, Peter / Mironko, Charles. Western and Local Approaches to Justice in Rwanda, in: Global Governance, 9 (2003), 2. S. 219—231.

^[24] Ср.: Huyse, Luc / Marc Salter (eds.). Traditional Justice and Reconciliation after Violent Conflict. Stockholm, 2008.

^[25] Ср.: Paige, Arthur. How 'Transitions' Reshape Human Rights. A Conceptual History of Transitional Justice, in: Human Rights Quarterly, 31 (2009). S. 321—367.

^[26] Ср.: Dhawan, Nikita. Transitions to Justice, in: Susanne Buckley-Zistel/Ruth Stanley (eds.), Gender in Transitional Justice. Basingstoke, 2012. S. 264—284; Hinton, A. L. (примеч. 20). S. 1—24.

^[27] Shaw, Rosalind/ Waldorf, Lars. Introduction. Localizing Transitional Justice, in: Rosalind Shaw/ Lars Waldorf/Pierre Hazan (eds.). Localizing Transitional Justice. Interventions and Priorities after Mass Violence. Stanford, 2010. S. 3—26.

^[28] Ср.: Hinton, A. L. (примеч. 20). S. 1—24.

^[29] Ср.: Sriram, Chandra. Transitional Justice and the Liberal Peace, in: Edward Newman/Oliver Richmond/ Roland Paris (eds.). New Perspectives on Liberal Peacebuilding. New York, 2009. S. 112—130.

^[30] Ср.: Rubli, Sandra. Revealing what we are feeling. A Critical Assessment of the National Consultations in Burundi, Vortrag, 4th ECPR Graduate Conference. Bremen, 2012.

^[31] Мы исходим из этого представления в нашем проекте «Политика строительства гражданского мира», осуществленном в 2008—2012 гг. при поддержке Немецкого исследовательского общества в Центре по изучению конфликтов Марбургского университета — особенно в этнографических исследованиях ситуации в Мозамбике и Сьерра-Леоне. Ср.: Beck, Teresa Koloma. Forgetting the Embodied Past. Body Memory in Transitional Justice, in: Susanne Buckley-Zistel et al. (eds.). Transitional Justice Theories. Abington, 2013 (i.E.); Beck, Teresa Koloma. Without Commissions and Tribunals. Dealing with the Past in Post-War Mozambique, Vortrag, 23rd IPSA World Congress of Political Science. Madrid, 2012; Mieth, Friederike. Ordinary Practices of Dealing with the Past and Extraordinary Transitional Justice in Sierra Leone, Vortrag, International conference Regarding the Past. Agency, Power and Representation. Marburg, 2012.

^[32] Ср.: Mieth, F. (примеч. 31).