Тема жизни

(SMS-сообщение, зачитанное в эфире программы «Времечко» в ответ на вопрос: «Чему вы удивляетесь?»)

И зачем люди живут в Ульяновске, когда можно все бросить и уехать, например, в Москву, пополнив собой многотысячный поток мигрантов из провинции? И, как показывает опыт, Москва всех примет и «переварит», она ведь безразмерная. И уезжают. Находят работу, снимают жилье ценой в ползарплаты или выше, лелея надежды, по большей части призрачные, что когда-нибудь заработают на свое. Примерные дети строят планы перетянуть к себе родителей... Вскоре у «новых москвичей» появляется в голосе презрительная интонация по отношению к малой родине: «У вас тут, в вашем Урюпинске...» «У вас» — признак диссоциации, отрыва от корней, он происходит тем быстрее, чем моложе блудный сын или дочь. А «Урюпинск» — не просто обидная кличка, которую дали Ульяновску его разочарованные жители. Это еще и языковой индикатор псевдостоличности. Уезжают не только в Москву: едут и в Питер, и в Казань, и в Нижний, и в соседнюю Самару. Едут туда, где больше жизни, где есть работа и деньги. Это как раз понятно, это по-западному, это называется социальной мобильностью.

Но есть и другой путь — создать точку роста там, где живешь. Найти свою нишу. Сформулировать для себя тему жизни. И тогда почти неважно, где она прозвучит. На людях, разработавших тему жизни, держится провинция, а, может быть, и Россия. В этой статье приведены монологи именно таких людей. Они или родились в Ульяновске, или приехали сюда в разные годы жизни и осели. Они тоже критикуют город, но не собираются его покидать (назовем это осмысленным патриотизмом). Бывший летчик Николай Яценко пытается создать в Ульяновске музей Антуана де Сент-Экзюпери. Инженер Шаукат Богданов доказал в суде, что он не татарин, а булгарин, и теперь активно втолковывает сородичам, что они — потомки славного племени волжских булгар. Филолог Александр Рассадин, талантливый педагог, занимается творчеством поэта Николая Языкова. Людмила Ильина создала в городе отличную библиотеку и объединила вокруг нее молодых интеллектуалов. Предприниматель Исаак Гринберг выигрывает суды у чиновников, по-донкихотски задавшись целью доказать, что с помощью закона справедливость можно найти и в России, в крайнем случае — в Европейском суде. Лидия Ларина создала ансамбль народных инструментов «Русская душа», ставший лауреатом всяческих международных конкурсов. Светлана Самсонова показала, что цивилизованный модельный бизнес возможен и в провинции. Елена Омельченко основала авторитетную социологическую службу, которая специализируется на молодежной тематике. А художник Юрий Какичев просто пишет хорошие картины.

Одно важное наблюдение: всех этих людей объединяет не только место жительства и преданность делу, но и то, что они — ответственные родители. Тема детей, которых надо кормить, учить, поддерживать, звучит едва ли не в каждом из этих монологов. Дети — это параллельная тема жизни, которая наделяет дополнительным смыслом главную, «рабочую»... Удивительно, но почти никто из моих собеседников не обмолвился о том, что в Ульяновске его держит жилье, хотя квартирный вопрос испортил не одних только москвичей. Вместо этого говорят о привязанности к волжским просторам и старой городской архитектуре, к людям и даже местному драмтеатру... Беда, что город (главным образом, в лице бюрократов) на эту бескорыстную любовь редко отвечает взаимностью.

Итак, вот несколько провинциальных вариаций на тему жизни.

Александр Рассадин, филолог, 49лет. Доцент кафедры литературы Ульяновского государственного педагогического университета и кафедры филологии, издательского дела и редактирования Ульяновского государственного технического университета. Автор книг, посвященных поэту Николаю Языкову и топонимике симбирских улиц.

— Почему я здесь? Я родился в Ульяновске. И живу здесь, потому что уверен: человек живет там, где живет, не из патриотических соображений, а потому что востребован. Если бы я не был здесь нужен, я бы уехал. Был бы нужен во Франции — поехал бы во Францию. Но я на своем месте. У меня масса учеников, куда я от них? А вот если они потом уедут, я буду счастлив. Я нужен своему вузу, в какой-то степени — городу. Есть вещи, которые могу только я. Поэтому меня зовут: то выступить с лекцией, то поучаствовать в круглом столе. В начале 90-х я работал в «Симбирском курьере», мы делали публикации по истории местной литературы, в то время это была интеллигентная и «интеллигентская» газета, своеобразная местная «Литературка». Тогда же я вел поэтическую студию «Голос»: собирались со студентами раз-два в месяц, обсуждали стихи, приглашали ульяновских писателей.

На второе место я бы поставил «любовь к отеческим гробам». Здесь много родных людей лежит. Кого-то это не волнует, а для меня важно. И, наконец, есть такая вещь, как «гений места». Наш институт стоит на Новом Венце[1]. Люблю это пространство. Одно время ходил на работу в УлГУ, в тот корпус, что на берегу Свияги, и каждый раз, когда спускался в эту яму, портилось настроение, чувствовал себя чужим. А здесь — другое дело. Может быть, это место освящено такими людьми, как Пушкин. Ходил же он здесь. Не мог не ходить! Не сидел же все время в доме губернатора[2]. Такое же чувство, наверное, возникает у жителей Петербурга, которые любят Достоевского, или у москвичей, которые навещают булгаковские места.

Настоящие симбиряне — консерваторы, люди с устоявшимися вкусами и привычками, включая привычку к месту. И в этом смысле я симбирянин, но только в этом, потому что в политике я всегда был вольнодумцем. У меня дома стоит столетний шкаф, и я знаю, что никогда его не выкину. Я всю жизнь прожил на улице Садовой, ныне Кирова, в старом деревянном доме с печным отоплением. Мое любимое занятие в детстве — забраться на чердак и смотреть, как по Волге идут пароходы. И это — тоже симбирское.

Зато обоих сыновей своих я спокойно отпустил в Москву. И на Запад отпущу, если захотят. Например, старший занимается промышленным дизайном, придумал интересный столовый набор — перечницу и солонку, вывесил рисунок в Интернете: никто из наших не клюнул, а немцы заключили с ним договор и уже прислали изготовленный образец.

Рис.

Вообще-то, я мог остаться в Ленинграде после аспирантуры. Я поступил в аспирантуру в начале 80-х, когда в глубинке было еще мало профессоров. В то время преподаватель со степенью зарабатывал больше 300 рублей, на эти деньги в провинции можно было жить очень хорошо, а профессора вообще получали «шахтерскую» зарплату. Власть тогда прикармливала элиту. Это сейчас все переменилось. С одной стороны, мы все еще элита, но когда входишь в свой подъезд, так уже не кажется: на первом этаже — пьяница, на третьем — наркоман. Ни один наш вузовский преподаватель не заработает сегодня на элитную квартиру. Хотя, конечно, если ты настоящий ученый, работать можно и в провинции.

Но, если честно, Ульяновск — злой, «напряженный» город. Ему не хватает мягкости, свойственной северным городам, и солнечности, присущей югу. Люди немилосердны друг к другу. Мне кажется, одна из главных причин городской «сумасшедшести» — сложный этнический состав, здесь переплелись тюркские, славянские, финно-угорские корни...

К теме Языкова меня привела цепь случайностей. В молодости я любил заходить в книжные магазины. Один из них находился напротив обкома партии: там лежали собрания сочинений Брежнева, Подгорного и других деятелей. Неожиданно на одной из полок я увидел книжку «Николай Языков», изданную в 1964 году в серии «Библиотека поэта». Схватил ее, даже не зная, кто такой Языков. Когда закончил вуз и надо было выбирать тему диссертации, приехал в Ленинградский пединститут имени Герцена. Кафедру литературы там возглавлял академик Скатов. Я ему сказал, что собираюсь заниматься Языковым. Он говорит: «Это вещь серьезная, давай выберем что попроще». Но я настоял, он благословил. О Языкове тогда писать было нельзя, ведь он выступал против Герцена, Некрасова... Он был как бы ренегат, автор знаменитого стихотворения «К ненашим». В общем, «не тот» автор. Так что пока местные краеведы писали о Ленине, я делал эту работу.

Я издал, по сути, трехкнижие о Языкове. Первая книга — монография «Последний из пушкинской плеяды». Мне хотелось изнутри эпохи посмотреть на юного Языкова, на его взросление, проанализировать его лирику петербургского и дерптского периода. Вторая книга — сборник стихов Языкова с академическими комментариями, в которых я собрал все, что можно. И третья — материалы конференции, но в переформатированном виде. В первой половине книги — около ста писем Языкова из разных архивов, другими способами опубликовать их было невозможно, никто бы не дал денег.

Почему нужно знать Языкова нашим современникам? Хотя бы потому, что без него не понять Пушкина. Уж коли Пушкин в письме к Вяземскому признавался, что он мог бы завидовать этому человеку, то мы должны понять, почему. Нам, симбирянам, Языков важен как личность, которая олицетворяет второй, «пассивный» полюс культуры. Медлительность, созерцательность симбирского человека была присуща Языкову, как никому другому, даже в большей степени, чем Гончарову. Созерцатель — не обязательно лентяй, меня это слово коробит. Написать такие стихи лентяй не может.

Языкова читать сложно. Сложный поэт. Поэтому я боюсь, что, даже если мы будем пропагандировать Языкова, его все равно будут мало читать. Впрочем, есть «региональный образовательный компонент»: в ульяновских средних школах изучают его «Сказку о диком вепре», другие стихи.

Людмила Ильина, директор городской библиотеки № 8 («Библиотека духовной культуры»), 57лет.

— Я родилась в Самаре. В Ульяновск переехала, когда поступила в местный пединститут, здесь была специальность «Педагогика и психология». На первом курсе вышла замуж. Безумно любила психологию, но защищаться не стала. Решила, пусть лучше муж учится, двух аспирантов семья не потянет. Поехали в Ленинград, муж поступил в военную академию, а я устроилась в библиотеку имени Герцена. Через четыре года мужа направили в Венгрию, и я поехала с ним. Работала в Будапеште в Доме советско-венгерской дружбы. Потом мужа взяли в аспирантуру (адъюнктуру), и мы вернулись в Ленинград. Казалось бы, мне посчастливилось жить в двух красивейших городах Европы — Петербурге и Будапеште, но я, видимо, отношусь к тому типу людей, для которых важна «малая родина». Ленинград я успела полюбить, но там природа другая: болотистые места и леса какие-то не такие. Потянуло домой, к родным березам. Уговорила мужа вернуться в Ульяновск.

Стала заведовать отделом обменно-резервного фонда профсоюзной библиотеки, много ездила по области, комплектовала библиотеки. Тогда спросом пользовались приключения, фантастика, детективы, но этих книг не хватало: что делать, если приходит три-четыре экземпляра на 30 библиотек? Приходилось выкручиваться. Например, в санатории мы вообще не давали общественно-политическую литературу — пусть люди отдыхают, им книготерапия нужнее, а в совхозные библиотеки отправляли учебники, познавательную литературу.

В начале 90-х качественная литература пошла мощным потоком. Мне предложили организовать «библиотеку духовной культуры» — на базе обыкновенной районной библиотечки с плохим фондом. Вот уже восемнадцать лет я этим занимаюсь, и только теперь видны результаты. Люди, которые знают литературу, приходят и замирают: труды известных психологов и философов, просто хорошие книги, которые в советское время были недоступны, — у нас все это есть. Книжное «ядро» сформировали прекрасное. Тогда же, в 90-х, вдруг выяснилось, что есть такие науки, как политология и социология, хотя книги того же Тоффлера были написаны еще в 70-е. Все это приходилось добывать. Это сейчас развитая сеть магазинов, а в то время книги везли с оказией. Ну, и сама ездила в Москву, в Самару.

У каждой книги своя история приобретения. Например, «Вступая в XXI век» Пола Кеннеди. Этот американец был интересен тем, что одним из первых дал политологический прогноз развития новой России. Союз еще только распался, а он уже все проанализировал и написал книжку. У нас ее нельзя было достать, мы и отправились в московское издательство. Там очень удивились, что мы за книгой приехали из провинции, подарили нам экземпляр. Книга эта еще в Москве не во всех магазинах появилась, а у нас она уже была. Да любую книгу находили, а потом думали, кто бы ее оплатил. Пришлось даже открыть у себя способности к торговле. Однажды поехали в Москву, закупили интеллектуальную литературу — Камю, Юнга (все очень дорого), заодно привезли литературу по естественному оздоровлению, саду-огороду, вышли на крылечко и распродали моментально — окупили и поездку, и книги. Тогда еще никаких платных услуг не было. Потом стали зарабатывать: «книга напрокат»[3], «газета на вечер»[4], ксерокопии... Купили сканер, принтер, музыкальный центр, хотя половину заработанного отбирала централизованная система. Около полутора тысяч в месяц мы тратили на приобретение книг.

А теперь, согласно 131-му закону, все должно приобретаться по безналу. Это нас здорово ограничивает. Книжный магазин дает прайс-листы, мы делаем заявку. Организация-поставщик выходит на тендер. Если она проигрывает, заявка, можно считать, пропала. Если организация-победитель честная, она заменяет заказанные книги на похожие, если нечестная — присылает что похуже. Книги попадают в централизованную обработку, комиссия их делит. Получается, что выбирают одни, получают другие, а делят третьи. К тому же в нашей централизованной системе книги обрабатываются по году. А книга должна появляться на полке, пока на нее есть спрос. Если прийти в молочный магазин, где нет молока, народ будет возмущаться. А если в библиотеке нет свежей книги? Да не должно так быть! Продолжая аналогию с магазином: в одном магазине молоко свежее, а в другом — просроченное и разбавленное. Можно много иметь книг, а толку? Есть книжные магазины, где Донцова на десяти полках и больше ничего не найдешь, да еще и продавец не знает, что у них есть.

С годами развивается чутье. Иногда удается прогнозировать спрос: закупаем учебник, а его потом начинают активно спрашивать. Кстати, мы «открыли» Акунина еще до того, как его начали широко рекламировать. Поэтому мы самые «горячие» новинки приобретаем на свои деньги, хотя нас за это и наказать могут.

Но мы объединили вокруг себя людей, которые помогают нам выкупать новинки или просто приносят — кто журнал, кто книгу. Эти люди — наши читатели, друзья библиотеки. У нас есть «Книжная кофейня», где мы рассказываем о новых поступлениях. «Клуб интеллектуалов» — мужчины собираются, чтобы поговорить. Клуб «Здоровье» — для людей среднего и пожилого возраста. Молодежная студия «Зеркало» — для школьников и студентов, которые хотят научиться писать стихи и прозу. «Клуб молодых девушек», где я совмещаю функции библиотекаря и психолога: говорю с ними о сокровенном, о том, что не всегда расскажут маме. Эффектные, красивые девушки, прекрасно учатся... И знаете, какая у них главная проблема? Боятся, что их бросят! Потому что видят, что происходит вокруг, в том числе в их семьях.

Наша задача — ненавязчиво представить хорошую книгу (пойди в книжный магазин — денег не хватит), ну, может быть, скорректировать литературный вкус. Сохранить прослойку читающей публики. Это даже не миссия, это — элементарно. Я счастлива, вокруг меня хорошие люди. И когда говорят, что молодежь плохая, я не верю. Потому что вижу, что это не так.

Моя зарплата как директора библиотеки — немногим больше трех тысяч рублей. Мало, конечно, но это проблема всей страны. И учителя так же работают, и врачи. В библиотеку же ради денег работать не приходят.

Почему Ульяновск? Так сложилась жизнь. Хотя был выбор. Не могу сказать, что мне безразлично, где жить. Но здесь очаровывает тихая провинциальность города, отличный симфонический оркестр, драмтеатр на уровне столичного, музеи, талантливые люди вокруг. И у меня — любимая работа и результат, который виден.

Шаукат Богданов, инженер испытательного комплекса Ульяновского автозавода, председатель общественной организации «Булгарское возрождение», 67 лет.

— Моя фамилия звучит, как русская, но на самом деле она образована от имени Бахдан, в переводе с тюркского «бах» — сад, «дан» — славный. «Бахдан» со временем трансформировалось в «Богдан». А родился я в Грузии. Туда в 20-е годы с семьей сбежал мой дед, он был муэдзином в деревне под Чистополем. Представляете: беженцы шли по грузинским селам зарабатывать на еду, крестьяне нанимали их убирать урожай. Казалось бы, грузины — христиане, а тут мусульмане, так после трудового дня грузины говорили: ешьте, не стесняйтесь, вот вам перины, отдыхайте. По воспоминаниям отца, дед, встретив такой сострадательный прием, сказал: «Место грузин — в раю». Поэтому меня просто коробит нынешняя волна грузинофобии.

Я закончил Казанский авиационный институт по специальности «радиоэлектроника», в 1967 году получил распределение в Ульяновск. Сначала работал на механическом заводе, потом на радиоламповом. Последняя наша продукция — компактная лазерная установка «Радуга» — была очень востребована хирургами. Бывало, приезжаешь на пуско-наладку, говорят: давайте быстрее, больные ждут. Установка недорогая, хорошо продавалась, кому-то это не понравилось, вот конкуренты нас и убрали. А сейчас мы вынуждены закупать то же самое за границей. Так больно все это осознавать.

Еще в Тбилиси я заинтересовался, почему нас называют татарами? Когда учился в Казани, покупал специальную литературу по этой теме. В 1987 году съездил в командировку в Болгарию и в историческом музее в Софии нашел сведения, подтверждающие, что наши народы имеют общие корни. Начал осознавать, что к татарам мы отношения не имеем. В результате распада Великой Болгарии часть народа основала Дунайскую Булгарию, другая — Волжскую Булгарию, а третья часть — это балкары на Северном Кавказе. Есть сходство в языках. Булгарский язык, который похож на нынешний татарский, сохранился почти в архаичном виде. Например, произведения Кул Гали, написанные на древнебулгарском языке в XII—XIII веке, читаешь и понимаешь. Мы сохранили язык и традиции, а вот имя потеряли. Татары — это собирательный термин для мусульманских народов. Вспомните «Кавказского пленника», там речь идет о дагестанских аулах, о Северном Кавказе, но Толстой горцев называет татарами.

В энциклопедических словарях написано, что название «татары» — это историческое недоразумение. Есть книга академика Калимуллина «Татары: этнос и этноним», которую ему в течение четырнадцати лет не позволяли печатать. Есть книга Ибн Фадлана, это секретарь багдадского халифа аль-Муктадира, он сопровождал караван в Волжскую Булгарию. Фадлан пишет о народах, которые ему встречались на пути из Багдада, — о башкирах с их языческими обрядами, о булгарах. Но возникает вопрос: почему башкиры остались башкирами, а булгары, имея культуру и религию, превратились в татар?

Осознание моих булгарских корней приходило по мере того, как я набирал все больше исторического материала. Это подвигло меня в 1998 году обратиться в суд. Ссылаясь на статью Конституции, позволяющую человеку определять свою национальность, я потребовал, чтобы в паспорте в соответствующей графе мне записали «булгарин». Я почти не надеялся, что выиграю это дело. Но суд меня поддержал. Я был далеко не первым, в Казани уже к тому времени рассматривались такие иски, и около 200 человек добились, чтобы им возвратили истинную национальность — булгары. И в других регионах пошел процесс — в Чите, в Оренбурге, в Санкт-Петербурге.

Если не ошибаюсь, еще Пушкин писал, что неуважение к предкам есть признак дикости и безнравственности. Но если человеку объяснить, что он не татарин, а потомок булгарского народа, который здесь веками жил и творил, то, может быть, изменится мировосприятие, появится гордость за предков. Ведь на территории Поволжья булгары построили около 300 городов. Впервые выплавили чугун, развивали стекольное дело, наши строители и ремесленники строили на Руси православные церкви. У астронома Сайхи Сараи аль-Булгари есть произведение, где он пишет, что влюбленный парень вращается вокруг девушки, как Земля вращается вокруг Солнца. Это написано за 150 лет до Коперника и Джордано Бруно!

Видя, что у меня есть единомышленники, я три года назад учредил общественную просветительскую организацию «Булгарское возрождение». Мы начали с издания книги, посвященной тысячелетию Казани. Подготовили несколько передач на центральных и местных каналах телевидения, серию публикаций в прессе, проводим беседы в школах, показываем видеоматериалы, полученные из Болгарии. Написали письмо Путину с просьбой поручить Академии наук разобраться с нашим этногенезом. Он дал поручение отделению истории АН. Есть ответ: да, действительно, мы булгары и не имеем отношения к татарам.

Мы добились от губернатора области разрешения на установку памятника Кул Гали — в следующем году исполняется 825 лет со дня его рождения. Это выдающийся булгарский поэт-гуманист, автор поэмы «Сказание о Юсуфе», сюжет которой взят из Корана. В России поэма переиздавалась более 80 раз. Двести рукописных экземпляров хранятся в музеях мира. Министерство культуры Татарстана оплатит установку памятника, даже скульптор известен — заслуженный деятель искусств Татарстана Альфред Абдрашитов. Читаю тут в местной газете: «Кому нужен памятник Кул Гали? Какое он отношение имеет к Ульяновску?» А Карл Маркс какое отношение к Ульяновску имеет? А Нариманов? Они здесь родились?

В своей поэме Кул Гали перед началом повествования прославляет Всевышнего, потом пророка, потом его сподвижников и представителей всех религий. Это начало XIII века! Такая вот толерантность. Для чего Всевышний создал нации и народности? Чтобы мы могли соревноваться в совершении добрых дел, а не злых.

Рис.

Елена Омельченко, директор научно-исследовательского центра «Регион» Ульяновского государственного университета, кандидат философских наук, 49 лет.

— Приехала в Ульяновск с родителями, потому что папа строил здесь кожкомбинат. Закончила десять классов, поступила на философский факультет МГУ. Родители уехали — отца перебросили на другую стройку (сейчас они живут в Краснодаре). Хотела остаться в Москве, но судьба так сложилась, что пришлось вернуться. Это не было добровольным выбором. Думала, возвращаюсь ненадолго, а вышло — навсегда. С 1986 года постоянно живу в Ульяновске. Начинала работать в пединституте, на кафедре философии. Кандидатскую защищала по социологической теме, хотя социологии как таковой тогда еще не было. Меня всегда тянуло к реальной жизни, а социология — это реальная наука и практика. Мы же изучаем повседневность.

В мае этого года «Региону» будет двенадцать лет. Мы занимаемся молодежью, но не вообще, а продвинутой молодежью, которая составляет процентов десять от общей массы, но определяет поведение «мейнстрима». В том, что молодежь стала моей главной темой, большую роль сыграло знакомство с работами английского исследователя, профессора социологии Хилари Пилкингтон. Я случайно с ней познакомилась лет пятнадцать назад, когда еще не было «Региона», и поняла, что молодежь — яркая, острая тема, там много мифов, с которыми интересно разбираться. Мы сделали совместный проект, было очень интересно, в процессе работы тема «зацепила».

С точки зрения нашей работы не только нет разницы, где жить — в столице или в провинции, но мы даже имеем преимущество. Оно в том, что есть Страна Московия, а есть — Россия. И если мы хотим изучать общероссийские процессы, в Москве нам делать нечего. У нас есть три направления, в которых мы себя позиционируем как самостоятельная научная школа. Первое: отказ от субкультурного подхода к молодежной проблеме, т. е. отказ от восприятия молодежи как источника общественного риска, фактора опасности, угрозы, деградации нации. Хотя подобный подход преобладает не только в российской академической среде, но и в зарубежной. Второе: мы одни из ведущих специалистов по наркотизации молодежи. И третье: мы одни из лидеров по изучению ксенофобии в молодежной среде — выясняем, как транслируются стереотипы, фобии, отношение к этническим меньшинствам и так далее.

Мы в «Регионе» отходим от опросов общественного мнения и переходим к изучению персональных биографий и судеб. «Персонализация» исследований — это выраженное стремление приблизиться к искренности, уйти от навязанных конструктов и дискурсов. Позитивистская социология опирается на иллюзию больших цифр. Это «социологический большевизм», вчерашний день. Если ориентироваться на мнение большинства, можно совершить ошибку. Опрос — это общая картина, распределение вероятностей, и никакая анкета не ответит, почему человек сделал тот или иной выбор. А «качественные» исследования помогают человеку высказать то, что он думает. Это включенное наблюдение, позволяющее увидеть не только, что человек думает, но и что он делает.

За десять лет «Регион» стал социологическим брендом, а их в России немного — Центр независимых социологических исследований в Питере, Институт социологии в Москве, Иркутский и Саратовский центры. Если первые пять лет у нас была проблема утечки кадров, то теперь этого нет, потому что молодые специалисты понимают: работа в Центре важна для резюме. Да и мы, честно говоря, не всех берем.

Мы издаем книги, которые читают не только ученые, потому что они написаны нормальным, а не «птичьим» языком. Самые важные труды последнего времени: «Нормальная молодежь: пиво, тусовка, наркотики», «Героин нашего времени» и «Полевая кухня». Последняя посвящена тому, как проводить социологическое исследование с учетом качественной методологии. Как работать «в поле» — беседовать с ребятами, достигать доверительности, преодолевать «зажимы».

Ульяновск — подходящее место для работы еще и потому, что, несмотря на все сложности, мы существуем при университете, а это мощный стимул. Мы все преподаем, постоянно общаемся с этой самой молодежью, делаем какие-то проекты, наблюдаем молодежь в деле.

Меня привлекает образ Ульяновска, уникальная история города. Несмотря на то что Самара или Казань развиваются быстрее, мы все-таки умудрились сохранить старый город. Пока. Не хочется, чтобы это ушло — все эти старые улочки и дома. Что раздражает? Обывательщина, мещанство, провинциальный дух, который даже у нас в университете чувствуется. Мне кажется, что провинциальность — это когда любой приезжающий из Москвы более значим, чем достойный свой. Раздражает отношение к «Региону», когда все переводится в разряд денег: если мы приносим деньги, то значимость возрастает. А ведь символический капитал более ценен, он годами зарабатывается.

Исаак Гринберг, предприниматель, доктор технических наук, лауреат Государственной премии в области науки и техники, заслуженный изобретатель, член Общественной палаты Ульяновской области, 69 лет.

— Я приехал в Ульяновск из Житомира в январе 1988 года. Было постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о создании Ульяновского центра микроэлектроники. Со всей страны сюда стекались ученые. Тогдашний глава Минприбора Михаил Сергеевич Шкабардня направил меня заместителем генерального директора Центра по научной работе. До этого в Житомире я закончил общетехнический факультет Киевского университета, 30 лет проработал на одном и том же заводе: начинал подсобником, закончил генеральным конструктором. Защитил кандидатскую и докторскую и все свои научные регалии получил еще тогда, когда их нельзя было купить. Но и тогда не лизоблюдничал, за что взыскания получал, как из рога изобилия. Ссылая в Ульяновск, министр спасал меня от исключения из партии.

Здесь я пустил корни. Женился в третий раз, воспитываю двоих детей. Люди здесь прекрасные, красивый город, красивая Волга, природа нас не обделила. Самый большой бич — это безразличие. Нас так много обманывали, что люди в массе стали безразличны. С этим злом я всегда боролся.

В 1988 году начали готовиться к выборам в Верховный Совет РСФСР. Меня вызвал секретарь парткома и дал поручение возглавить избирательную компанию. В ту пору в Центре работало около трех тысяч человек. Я разработал анкету для сотрудников: кого бы вы хотели видеть кандидатом в депутаты от УЦМ? Назвали тридцать фамилий. Кто-то предложил главного редактора «АиФ» Старкова, кто-то епископа Ульяновского и Мелекесского Прокла. В этом округе кандидатом в депутаты был секретарь обкома Казаров, а ученые выдвинули ему в противовес попа! Интересные были времена...

Со всеми тридцатью мы установили связь, Старкову я сам звонил, он поблагодарил, но сказал, что уже выдвинут. Провели конференцию трудового коллектива. Из 30 человек семь дали согласие баллотироваться, в том числе владыка Прокл. Он и получил большинство голосов на конференции. Но оказалось, что для выдвижения владыка должен получить благословение патриарха всея Руси Пимена. Сам Прокл решать этот вопрос не захотел. И вот я еду в Москву за благословением для Прокла. Мне организуют встречу с митрополитом. Он благодарит меня, убежденного атеиста, «за подвижническую деятельность на благо русской православной церкви», но благословения дать не может: ему звонили из ЦК КПСС и рекомендовали этого не делать, потому что по округу уже выдвинут секретарь обкома КПСС. Я спросил митрополита: «Кто вам звонил?» Он назвал Тяжельникова — бывшего первого секретаря ЦК комсомола, который в то время заведовал отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС. А я был знаком с некоторыми инструкторами ЦК и близко с членом ЦК КПСС, министром приборостроения Шкабардней. Я всех обзваниваю и прошу помочь устроить мне встречу в ЦК с нужными людьми. Толкаюсь в коридорах несколько дней и выхожу на Тяжельникова. Он при мне перезванивает митрополиту и говорит: «Ну, раз владыка Прокл такой популярный, я не против, чтобы он получил благословение». Я на седьмом небе. На машине ЦК еду к патриарху, но там тоже бюрократия: благословение для Прокла выдают только на другой день. Утром следующего дня я в Ульяновске, но — увы. Регистрация кандидатов закончилась. Я опоздал на один день! В итоге Казаров стал депутатом Верховного Совета. И с тех пор он меня не любит. Может, еще и потому, что я ходил на все его предвыборные встречи и выступал с критикой. Он набрал в итоге 50,5% голосов. Зато сейчас он один из немногих, кто не боится говорить правду.

Рис.

В 1999 году мы провели кампанию по выборам в Госдуму в пользу СПС. Кампания требовала денег. Я упросил партнеров по бизнесу изъять приличную сумму из оборота фирмы, предполагая, что потом возьму кредит в банке и расплачусь. Но кредит мне не дали, поэтому пришлось рассчитываться с партнерами своей долей в бизнесе. Но зато СПС в Ульяновске тогда получил 12,8% голосов, а в Москве — 10,8%!

Когда я в 1990 году начинал свой бизнес, мне уже исполнилось 53 года. К тому времени стало понятно, что Центра микроэлектроники не будет, строительство прекратилось, специалисты разъехались. Мог уехать и я, но семейные обстоятельства удержали. Опять же, жилье было, а ехать на новое место — значит, начинать все сначала. Было создано малое государственное предприятие, я стал его директором. Подрядился изготавливать средства измерения, датчики. В общем, нормально работали. Но дела в стране шли все хуже. 1991-й, рушатся даже большие государственные предприятия, не то что малые. Создал частное предприятие, стали заниматься всем подряд — всем, что дает прибыль и зарплату людям. Чем горжусь сегодня: у меня, кроме всякой торговли и общепита, есть фирма, которая производит газосигнализаторы метана и угарного газа, рядом с которыми по техническим параметрам в стране поставить нечего.

Я занимаюсь бизнесом не потому, что мне это нравится, а потому что вынужден. У меня же более 300 изобретений СССР и РФ, около 50 зарубежных патентов. Формулы, датчики ночью снятся. Там мое место. Но нашему правительству это не нужно. Сколько зарабатывает завкафедрой, профессор? Шесть тысяч. Девочка в киоске получает столько же, да еще и украдет. Поскольку у меня пятеро детей и три тещи, я понял, что мне деваться некуда — надо идти туда, где есть деньги, а не надувать щеки, мол, я — профессор. Профессор? Ну, и сиди голодный. Со мной живут двое несовершеннолетних детей. Мне хочется, чтобы они, как и дети моих знакомых, имели шанс в жизни. Пока кручусь, я их прокормлю. У меня 55 лет стажа, в 14 лет получил трудовую книжку, а пенсия — 3 100 рублей. Неужели со всеми регалиями и патентами на старости лет должен получать эти 3 100? Поэтому и пошел в бизнес.

Вот у меня магазин игрушек. Мне говорили: «Какой дурак пойдет на третий этаж за игрушками?» Придумал: поставим батут. Бесплатный, круглый год. Ребенок попрыгал, ему сок — бесплатно. Потом его фотографируют цифровым аппаратом, через две-три минуты — бесплатное фото. Народ пошел. Есть еще пиццерия. Мне говорили: кто поедет в пиццерию в спальный микрорайон? Но, во-первых, я сдерживаю цены. Во-вторых, это единственная точка в городе, где есть внутреннее телевидение. В каждой кабинке телевизор. Если хочешь, тебе покажут, как готовится заказанная тобой пицца, а их 150 видов. Главное, что пиццу делают на твоих глазах, а не разогревают вчерашнюю, и по технологии она будет находиться в печке 12 минут. В итоге — если не забронировать кабинку, то места может не достаться.

Еще надеюсь, что, если люди будут менее безразличными, в нашей стране, хоть медленно, но наладится нормальная жизнь. Если что — я в суд. Неправы пожарные? Подсчитываю ущерб, нанесенный их действиями, потом требую компенсации, но в размере одного рубля. У меня уже семь «рублей» хранятся, сейчас подумываю о восьмом.

Бывает, люди смотрят на меня как на шизофреника. Я не обижаюсь. Понимаю, что так и выгляжу. Но одно дело о свободе слова я в Европейском суде уже выиграл, теперь там ждут своей очереди еще два. Суть последних исков: перед выборами в Законодательное собрание был создан блок «Коммунисты», хотя к компартии они отношения не имели. Когда стало ясно, что оппозиционный блок «Ульяновцы», который я создал[5], имеет шансы пройти в областной парламент, появились листовки этих «коммунистов»: рабочий с серпом и молотом душит человека явно семитской внешности. Я обжаловал два таких материала, во всех инстанциях проиграл, подал в Страсбург.

Власть обидчива. Стоит ее покритиковать, тут же пытаются «обложить». Было время, когда при людях генерал Шаманов пообещал меня повесить на осине[6]. Последний пример. Выступаю недавно на съезде предпринимателей, говорю: «Наша власть хорошо работает с большим бизнесом, это и понятно — крупные проекты, к тому же большой бизнес может оплатить зарубежные поездки чиновникам. А малый и средний бизнес брошен. В прошлом году губернатор подписал постановление о поддержке малого бизнеса, но все осталось на своих местах. Как организовать в упрощенном виде кредиты для малого предпринимательства? Не надо далеко ехать. Сергей Иванович[7], пропустите одну поездку в Китай, поезжайте в Тамбов, где все эти вопросы решены в лучшем виде. Это и ближе, и дешевле, а главное, пользы больше, чем от Китая». Когда губернатор вышел на трибуну, таким раздраженным его еще не видели. После того выступления в одну из организаций поступило официальное письмо на бланке аппарата областного правительства: запрашивали информацию о моем предприятии — «для губернатора Ульяновской области». Пришлось отвечать на попытки давления открытым письмом Морозову.

Речь не о том, что где-то можно устроиться лучше. В 80-х моя старшая дочь вышла замуж и эмигрировала в Израиль, лет через десять перебралась в Канаду, сейчас живет там с мужем и двумя моими внучками. У меня две двоюродные сестры в Нью-Йорке. Другая дочь уехала на постоянное место жительства в Израиль, хотя она по матери украинка. У меня друзья по всему миру — в Америке, Германии. Да и сам я кое-что собой представляю: доктор наук, лауреат Госпремии и прочее. Мог бы жить и зарабатывать где угодно. Но я не уеду, как бы плохо мне ни было. Хочу, чтобы мои дети жили в лучшей стране, чем эта. Единственное, что ее может спасти, — это гражданское общество. Но оно создается снизу! Все мои надежды — на создание такого общества. Для этого все небезразличные люди должны объединиться.

Я долго не давал согласия на участие в региональной общественной палате, так как опасался, что это не для дела, а для галочки. Была команда из Москвы — создать общественные палаты, и все губернаторы их создают. Я колебался, нужно ли быть ширмой демократии. Потом начали давить соратники: «Ты же можешь помочь одному человеку в месяц в каком-нибудь несложном деле?» — «Ну, могу». — «Значит, это 24 человека за два года, а вас в палате — сорок человек». Махнул рукой и дал согласие. Посмотрим, как будет реагировать власть.

Самсонова Светлана, директор модельного агентства «СаВо-Catwalk», 39 лет.

— Я родилась в Ульяновске, но с десяти до шестнадцати лет жила с родителями в Германии. Когда вернулась в Ульяновск, долго чувствовала себя не в своей тарелке. В 1992 году муж сподвиг меня участвовать в первом конкурсе «Симбирская красавица» — у меня тогда было уже двое детей.

Идея конкурса была неплохая. Номинации такие: девочки — девушки — женщины — бабушки. Самых маленьких «моделей» мамы выносили на сцену на руках. Нас, «женщин», было человек десять. Все серьезно: тренировки, хореография... К тому же я раньше занималась спортивной и художественной гимнастикой, бальными танцами. Мне тогда не хватило пары баллов до первого места. Но меня после этого пригласили в театр моды Светланы Шамшиной в качестве модели. Я недавно смотрела запись нашей первой съемки — так смеялась! Это, оказывается, выглядело так вульгарно. Потом меня уговорили создать модельное агентство. Назвали его «Терминал Моделз». Информацию собирала по крупицам. Ездила в Москву к родственнице, которая работала в модельном бизнесе, смотрела у нее видеокассеты. Потом, когда уже возглавила «Терминал», еще раз приняла участие в конкурсе и стала «Миссис Симбирск». Это было в 1997 году, когда третьему ребенку исполнился год.

Сегодня у меня профессиональное агентство. Мы имеем дело только с рекламными фирмами и дизайнерами одежды и не оказываем «дополнительных услуг», чем в той или иной степени грешат другие модельные агентства. Из-за этого я вышла из учредителей «Терминала». Пока была в декретном отпуске, там произошли необратимые изменения. Как-то мне сообщили: «Твои девочки танцуют в ресторане». Я была в шоке, ведь имидж солидного агентства нарабатывается годами. Пошла разбираться. Мне сказали, что я дура и не умею зарабатывать деньги. Тогда я ушла. Правда, вскоре позвали обратно, обещали выгнать лишних людей. Не вернулась, хотя полтора года сидела без работы. Зареклась было связываться с модельным бизнесом, но мои друзья и коллеги Саша Белов и Наталья Венгер (оба сейчас в Москве) уговорили прийти в «СаВо», которое всегда отличалось хорошими профессиональными стандартами.

В Ульяновске я добилась определенных успехов, а вот отношения со столицей сложились прохладные. Нас там считают провинциалами, думают, что нам можно даже не платить. Впрочем, уже лет восемь ничего и не предлагают. В прошлом году был звонок из одного московского агентства: «Нам нужны девушки для организации VIP-вечеринок». «А в баню девушек вам не надо?» — отвечаю. «Зачем вы так? Вы не верите в развитие модельного бизнеса в России?» «Нет, — говорю, — не верю». В этом-то и причина моего нынешнего настроения. Я считаю, что модельного бизнеса в России нет, потому что индустрия моды не развита.

В течение последних десяти лет мы ежегодно проводили фестиваль "Fashion Light", посвященный моде, стилю, макияжу. Фестиваль был задуман, чтобы продвигать молодых и талантливых. Каждый раз придумывали новую тему. В прошлом году, например, «Время выглядеть сногосшибательно», еще раньше — «Огонь на поражение» (имеется в виду красотой). Когда делали фестиваль на тему «Мужское в женском, женское в мужском», на сцене мальчик и девочка демонстрировали боди-арт, и никто не мог понять, кто из них кто. На нашу работу с интересом смотрят журналисты, а обычные зрители почему-то сидят с кислыми лицами. Может быть, менталитет у нас такой?

Я даже распустила свою школу моделей. Чтобы школа существовала, нужно проводить рекламные акции. А чтобы рекламировать себя, нужно знать зачем. Ну, наберу я девушек, обучу, и что? Какой выход? Практика сложилась такая: если девочка хочет уехать и работать моделью, ее родители не пускают, боятся. Честно говоря, я бы тоже боялась посылать дочерей куда-то, ведь многие модельные агентства — просто прикрытие для сферы интимных услуг. Но бывает и наоборот: девушка настолько хороша, что ее «рвут на куски», а она ничего не хочет. Из всех моих учениц не более десятка пошли в этот бизнес. Одна из них, Наташа Яровикова, теперь работает моделью в Японии и Таиланде. А Жанна Салимзянова в прошлом году стала лицом «Плейбоя». Но я не имею ничего ни с той, ни с другой. А ведь обычно агентства живут с процента от заработков модели. В конце концов, ее учили, растили.

Меня всю жизнь тянуло к красоте: хотела поступить в институт культуры в Москве или в Самаре, но родители не пустили. Пошла в плановый институт, закончила, положила диплом бухгалтера на полку, вот с тех пор он там и лежит. Сейчас учусь по президентской программе управленческих кадров, тоже ничего особо нового, кроме иностранного языка — тяжеловато дается. Пробовала искать другую работу. Но из этого города уже никуда не поеду, якорь тяжел: трое детей здесь учатся. Надо было раньше.

Мне не нравится, что Москва развивается, а мы нет. Так не должно быть. Ульяновск достаточно красивый и уютный город, здесь вполне можно жить, если бы не дурота непролазная — достаточно посмотреть на наших начальников по телевизору. Пошла какая-то волна непрофессионализма в разных отраслях, процветает подхалимство. Сейчас в городе не очень хорошая атмосфера. Такое чувство, что мы возвращаемся в «совдепию», когда тот, кто дружит с властью, тот и на коне. «Доски почета» в центре города — такой дурной вкус, такой «совок»...

Николай Яценко, президент Международного клуба друзей Сент-Экзюпери, 70 лет.

— Я родом из Сибири, из Красноярского края. В 1958 году по окончании Харьковского авиационного училища был направлен в Ульяновск на курсы диспетчеров для международных аэропортов. Но потом нам сказали: английский учить не будете, будете работать в аэропортах третьего класса, т. е. чуть ли не в деревнях. Я тут же ушел с этих курсов, потому что хотел летать. Переучился на Ил-14, летал на разных типах самолетов в качестве штурмана-инструктора. Написал учебники по воздушной навигации для Як-42, Ту-154 и Ту-204.

Рис.

В 1970 году я создал городской клуб книголюбов «Прометей» и руководил им почти два десятка лет. А в 1988-м организовал Клуб любителей Сент-Экзюпери, который через десять лет стал международным, сегодня у нас члены в девяти странах мира.

В моей коллекции 300 томов книг Экзюпери, изданных во всем мире. Материалы о нем я собирал в течение тридцати лет. Все началось с того, что в 1963 году в серии «ЖЗЛ» вышла книга Марселя Мижо «Сент-Экзюпери». Когда я ее прочитал, то понял, что Экзюпери — родственная мне душа, о чем бы он ни говорил. Одна его мысль о роскоши человеческого общения чего стоит. Он был сложный, как все великие люди. Но я люблю его, потому что он говорил и писал только то, что делал. Говорил: ненавижу войну, но не хочу быть только наблюдателем. И воевал. Это для меня позиция понятная. Когда Китай воевал с Вьетнамом, я был готов идти добровольцем, хотя мне было уже 50 лет. С Мижо, другом и ровесником Экзюпери, мы переписывались до 1990 года. Я три раза был во Франции, знаком со всеми друзьями писателя. Его наследники присылают мне все, что о нем издается во Франции. У меня коллекция из 1 500 экслибрисов по теме Сент-Экзюпери.

Сегодня главная наша цель — создание Культурного центра «Планета людей Сент-Экзюпери» в Ульяновске. В этом году будем его открывать на втором этаже музея «Метеорологическая станция». Экспозиционный материал есть: я почти все свои материалы уже подарил музею.

Как я убедил Зубова[8], что в Ульяновске нужен такой музей? Сент-Экзюпери был в Советском Союзе один раз — в 1935 году, и только в Москве. Зато с 1950 по 1955 год в Ульяновске жил репатриант из Франции журналист Гораций Велле. После войны он приехал в СССР, но в столицу его не пустили, а предложили выбрать место в провинции. Он приехал сюда. Именно он первым перевел книгу «Земля людей» (известную ныне под названием «Планета людей»), которая вышла в 1957 году. Он же перевел книгу Мижо о Сент-Экзюпери, и не только перевел, но и добавил свой материал. И «Маленького Принца» впервые перевел тоже Велле, еще в 1955 году. Добивался издания книги, но ее печатать не стали, потому что в те времена Сент-Экзюпери считался «абстрактным гуманистом», который нам был не нужен. Поэтому единственным переводчиком «Маленького принца» осталась Нора Галь.

Так что Ульяновск все-таки связан с Сент-Экзюпери, особенно если учесть, что он был не только писателем, но и летчиком, а Ульяновск — огромный авиационный центр. Самое главное: штаб Международного клуба друзей Экзюпери находится не где-нибудь, а в Ульяновске. Я все свое время посвящаю Экзюпери — отвечаю на письма, заказываю экслибрисы, пишу книги. Жена уже привыкла, что я не помогаю ей по хозяйству, даже не обижается.

Уезжать из Ульяновска не думаю. Чиновники раздражают, но я без них обойдусь. Свое дело делал и буду делать при любой власти.

Лидия Ларина, заведующая кафедрой народных инструментов Ульяновского государственного университета, руководитель ансамбля «Русская душа», 35 лет. Лауреат международных конкурсов и фестивалей. С ансамблем «Русская душа» записала три компакт-диска.

Простая история. Тебе шесть лет, мама и папа ведут тебя в музыкальную школу, причем, как все родители, хотят, чтобы ты играла на фортепиано. Чтобы купить его, они продали мотоцикл. Но я сказала: буду играть только на балалайке. Почему — никто не может понять. А пианино с тех пор так и стоит...

Сама я с Южного Урала, из Миасса (это под Челябинском). Закончила Казанскую консерваторию. Ансамбль «Русская душа» из пяти человек родился еще в консерватории, идея была моя. Нам предложили поехать в Набережные Челны: квартиры для всех музыкантов ансамбля и работа в школе-десятилетке при консерватории. Но в Челнах превалирует татарская музыка, а мы за годы обучения в Казани ею пресытились. Трое наших ребят были из Ульяновска, и мы решили, а почему бы не попробовать здесь? Меня сразу пригласили на работу несколько музыкальных школ, музыкальное училище, университет. Мы все оказались завалены педагогической работой, для собственного творчества оставались только вечера.

Уже шестой год руковожу кафедрой русских народных инструментов. Мои воспитанники — лауреаты разных конкурсов, в том числе международных. Преподавание — это для меня сейчас основное, а концерты — как второе «я», способ самореализации. У «Русской души» за десять лет сложился обширный репертуар, можем исполнить пять-шесть двухчасовых программ. Наша особенность — синтез: берем народную мелодию, наслаиваем ломаный ритм. Не могу сказать, что мне не интересна народная музыка. Но как подать ее, чтобы народ не фыркал? Ведь у нас зачастую «народное» — это то, что горланят, нарядившись в русский костюм. Поэтому мы стараемся «влезть» во все жанры, даже в те, куда музыкантам-народникам, может, и соваться-то не стоит.

Рис.

Но у нас есть бас, ударные, балалайка и домра-альт, т. е. практически весь пласт регистров, а баян как сердце оркестра все это связывает. Пытаемся работать с классикой. Были большие проекты, например программа «Времена года» Вивальди, когда мы играли с гитарой, со скрипкой. Приглашали выдающихся вокалистов, исполнителей романсов и оперной классики. Ну, и джаз, конечно. Джаз на народных инструментах звучит очень интересно, живо.

За время работы в Ульяновске мы так и не смогли найти базу для репетиций. Но нам помогали руководители частных компаний — и морально, и деньгами. Нельзя сказать, что в Ульяновске нас не ценят, скорее, не замечают. В своем отечестве пророка нет. Начало концертного сезона мы открыли в Саранской филармонии, в ноябре дали сольный концерт в государственном концертном зале Татарстана, собрали тысячный зал. Билеты стоили до 350 рублей, аншлаг — это здорово. Но я думаю, что и в Ульяновске люди способны откликнуться на какой-то проект. «Русская душа» — наше хобби, мы можем работать и без денег. Хотя профессиональным музыкантам следует платить профессиональный гонорар. Это показатель востребованности.

Мне в Ульяновске комфортно: есть преподавательская работа плюс гастрольные поездки. Если ты востребован, неважно, где жить. Когда выезжаешь, а потом возвращаешься, то воспринимаешь город как свой дом, где тебя не дергают. Заполз домой, передохнул, появился толчок для новых свершений. Но, с другой стороны, тихая гавань засасывает, к тому же здесь нет необходимого количества высококлассных музыкантов. Говорят же: если музыкант садится в оркестр, который «не строит», у него постепенно пропадает слух. Музыкант, играющий в «продвинутых» оркестрах, и на последнем пульте будет выше по классу, чем тот, кто играет на первом пульте в рядовом коллективе. К сожалению, это так.

С рождением сына ценности изменились: не то чтобы рвения к работе меньше, но я сейчас иначе смотрю на людей. Мягче, что ли. Не знаю, как сложится жизнь. Недавно предлагали преподавать в московском университете — меня не привлекло. Вот если бы что-то связанное с концертной деятельностью, тогда, наверное...

Юрий Какичев, художник, 47лет.

Мы с женой учились вместе в Костромском институте культуры. Она сама из Ульяновска, после окончания института ей захотелось домой, к маме, и она меня уговорила. Когда переехали сюда в 1991 году, город удивил и разочаровал. Создавалось впечатление, что здесь командуют коммунисты-бюрократы. Везде уже было довольно свободно, демократично, уже живопись на улицах продавали, а я здесь не мог ни одной работы продать, меня народ стороной обходил. Из салона турнули, потому что я не был членом Союза художников. Были годы, когда нас подкармливали друзья: изредка кто-то покупал недорогую работу или просто приносили еду.

В Костроме мы свободно сдавали в салон свои работы. Нас, еще студентов, брали на выставки, а если в прессе появлялась статья, то упоминались все более или менее интересные художники, независимо от статуса — «народный» ты или студент. Здесь же на первых выставках наши работы вроде приняли на ура, а в прессе — ни слова. Такое ощущение, что журналисты заранее у кого-то поинтересовались: можно ли об этом человеке писать? Это было еще в 1995 году. Потом, рассказывая о выставке рисунка, корреспондент местной газеты впервые написал, что «в ряду обыденности» наши работы выделяются. Последовала персональная выставка. Так о нас и узнали.

В Ульяновске мало людей, которые покупают живопись. А поскольку живопись для меня — основной заработок, то он небольшой. Раньше главными покупателями были интеллигенты, но сейчас техническая и творческая интеллигенция едва зарабатывает на жизнь. Ведь живопись — это роскошь, не каждый может себе позволить повесить полотно на стену. Коллекционеров в Ульяновске немного. У меня есть клиент, у которого более 40 работ — моих и жены. Просто ему нравится, чтобы стены не были пустыми. Он покупал работы ульяновских художников, но заполнил весь дом и больше не покупает.

Я мало пишу. Ленюсь, наверное. Когда-то, бывало, писал по шестнадцать часов в день, но делал всего около десяти работ в год. Сейчас я работаю быстрее. И дело даже не в опыте. Просто раньше я имел возможность месяцами думать о том, что писать, а сейчас такой возможности нет.

Свои работы я продаю дорого. Если ориентироваться на цены в салоне, надо ставить картины максимум по три тысячи рублей. А я столько трачу на материалы. Продаешь ты картины или нет, нужно закупать материалы, в месяц на них уходит около четырех тысяч рублей.

У нас почему-то в городе больше любят масло. А я диплом защищал по акварели. Я ее любил и люблю. Так вот, в Ульяновске акварель практически не покупают. Город какой-то материалистический. Я считаю, что масло — это материальное начало, масляная живопись — она жирная. А акварель — вещь духовная, она прозрачная, легкая, светлая. Но ее пишешь, как хирург, рука должна быть твердой. Если мазок не так положил, все — выбрасывай лист.

Конечно, я отсюда хотел бы уехать. Жить здесь трудно. С другой стороны, художнику, наверное, не так уж важно, где жить. В столице, может быть, лучше, потому что туда съезжаются все творческие умы. Но в новом городе мне пришлось бы начинать с нуля, потратить лет пять на обустройство. Это как приехать в пустыню. А в Ульяновске я заработал определенный статус. Есть люди, которые приходят в салон именно на мои картины. То есть меня в городе знают.

Мне бы подошел домик в глуши: набрал бы материалов и писал, не вылезая. А большой город, та же Москва, напрягает суетой. Чем дальше от центра, тем спокойнее. Если делать карьеру — тогда да, нужна Москва. В провинции известность получить трудно: тебя будут знать художники, а широкая публика — вряд ли. Но мне интереснее написать что-нибудь стоящее, чем думать, стану ли я известным.

Перелом произошел, когда сынишка умер. До этого я считал, что живопись — самое главное на свете. А тут наступило прозрение: ребенок важнее, чем все остальное. Наверное, художнику лучше не иметь семьи вообще, тогда можно заниматься только живописью. Сейчас я переживаю за дочь, за жену, забота о них поглощает силы — и физические, и эмоциональные.

Для меня город — это хорошие друзья и моя мастерская. Из дома в мастерскую, из мастерской домой, города как такового почти не вижу. Да и неинтересен он по своей архитектуре. Есть уголки какие-то, а в целом — обычный. Жаль, что старую архитектуру разрушили. Если бы на Венце стояли соборы, это было бы очень красиво. Волга, безусловно, придает городу очарование. Огромное водное пространство. В Костроме Волга маленькая, ее переходишь по пешеходному мосту, а здесь она, как море. Рыбалкой тут заболел. Первые годы, пока не завелись друзья, много с женой ходили на симфонические концерты, в драмтеатр. В Костроме плохой театр был, почти как любительский. А здесь приличная труппа.

У меня к Ульяновску двойственное отношение. С одной стороны, я его не очень люблю, с другой... Но это — чисто личное. Наш сын умер в возрасте двух с половиной лет, здесь он похоронен. Когда была возможность уехать в Питер, я не смог оторваться, у меня такое чувство, что он рядом со мной. Кажется, если уеду, он меня не найдет. Хотя мы могли купить небольшую квартирку в Питере.