Дело пахнет керосином

России грозит «нефтяная» революция

В прежние годы всякая революция получала естественное название по месяцу года. Ныне по последней политтехнологической моде к каждой революции нужно подклеить яркий ярлычок («розовая», «оранжевая»), чтобы на полочке революционного супермаркета смотрелась поэффектнее. Однако вкус этих фруктово-цветочных гибридов оказывается прежним — «нефтетрубопроводным». Согласно прогнозу ЦРУ, к 2015 году потребление энергии увеличится на 50%; к концу первого десятилетия XXI века на нефть будет приходиться примерно 40% потребляемых энергетических ресурсов^[1]. И эти ресурсы необходимо контролировать. В буферных зонах мировые игроки утверждают лояльные режимы, по их воле открывающие и закрывающие «трубу»; под предлогом защиты свобод или легитимности провоцируют протестные движения. Однако нефтяные революции вызываются к жизни не только внешними, но и внутренними факторами.

Леонид Федун, совладелец и вице-президент компании ЛУКойл, считает, что «с 2008 года в пик сезонного спроса лишнего бензина на российском рынке фактически не будет, а за пределами 2009—2010 годов Россия должна будет вообще как-то решать вопрос об открытии импорта бензина в страну» и введении «нормированного потребления»^[2]. Мировой производитель нефти № 2 должен будет импортировать нефтепродукты и вводить «бензиновые» карточки! В условиях глобального дефицита нефти это грозит коллапсом экономики и социальным взрывом. Не странно ли говорить о «бензиновой» революции сегодня на пике нефтяных цен, когда президент объявил о явлении миру великой энергетической державы России? Отечественный исторический опыт начала XX века подсказывает, что обеспокоиться этим следует.

Нефтяной бум и «мазутная лихорадка»

В 1859 году в российском Баку было добыто 3,9 тыс. тонн нефти. Ее по старинке вычерпывали из нефтяных колодцев^[3] на земельных участках, взятых в откупа (краткосрочную аренду) местными купцами. В том же году в Пенсильвании пробурили первую скважину, что сразу увеличило добычу США в 246 раз и создало мировой рынок нефтепродуктов. Вскоре Россия начала импортировать тонны американского керосина, в те годы главного нефтепродукта, использующегося в освещении. Сверхдоходы американцев и буквально «золотой» импорт керосина подтолкнули интенсификацию отечественной нефтедобычи и нефтепереработки. В 1872 году в Баку была пробурена первая нефтяная скважина, начали строиться нефтеперегонные заводы. Была отменена «взяткоемкая» система откупов; права на долгосрочную (практически вечную) аренду нефтяными участками начали продавать на открытых аукционах. Либеральный нефтяной рай привлек многих капиталистов из России и Европы. Первыми этот уникальный шанс использовали обрусевшие шведы Людвиг и Альфред Нобели, давно работавшие на российском рынке боеприпасов. Их компания «Бранобель» на несколько десятилетий стала лидером отрасли: по технологиям, масштабу добычи, уровню контактов с властью. Вскоре нефть привлекла французских банкиров Ротшильдов, английских и голландских капиталистов. Американцам (прежде всего компании «Стандарт Ойл» Джона Рокфеллера), главным конкурентам бакинских нефтепромышленников, путь в Россию был заказан. А их «золотой» импорт в 1883 году был ликвидирован заградительными пошлинами, в несколько раз превышавшими себестоимость керосина.

Западные технологии и капиталы вкупе с благоприятным инвестиционным климатом вскоре принесли плоды. В Баку забили первые нефтяные фонтаны. По подсчетам английского исследователя Артура Биби-Томпсона, один «бакинский фонтан давал ежедневно нефти столько же, сколько 25 тысяч скважин США»^[4]. Для расширения экспортных доходов нужно было решить одну проблему. В бакинской, в отличие от светлой американской нефти, было большее количество (70%) нефтяных «остатков» (мазута) — побочного продукта при производстве керосина («светлого» нефтепродукта). Первое время нефтепромышленники сжигали «остатки» и даже выливали их в море и в специальные ямы. Во время посещения кавказским наместником бакинских промыслов заводчики покатали его на лодке по мазутному озеру. Таким образом, они пытались привлечь внимание властей к данной проблеме.

Но решение предложил русский инженер Владимир Георгиевич Шухов. В 1879 году он изобрел форсунку, позволившую сжигать мазут под котлами паровых машин^[5]. В массовом порядке она была внедрена на заводах Нобеля, поэтому получила название «нобелевская форсунка». Цена нефти была низкой, и потому в течение 10—15 лет мазут стал самым распространенным видом топлива. В Баку началась «мазутная лихорадка», подхлестнувшая развитие отрасли. Промышленники даже подмешивали «остатки» в сырую нефть, чтобы увеличить выход мазута. Казна при этом ежегодно теряла примерно 30 млн рублей из-за того, что заводчики добывали из нефти меньше керосина^[6]. В конце XIX века бакинская нефтяная промышленность становится мазутной, а мазут — главным энергетическим ресурсом (41,7 %) в топливном балансе страны^[7].

Многие эксперты видели в широком использовании мазута расточительство. Вместо того чтобы сжигать нефть под котлами паровых машин, ее можно было перерабатывать в энергоэффективные нефтепродукты или отложить для будущих поколений. Среди таких «скептиков» в отношении «нобелевских форсунок» был и великий русский химик Д. И. Менделеев. Он писал, что «...нефть — не топливо, топить можно и ассигнациями»^[8].

Мазутная ориентация нефтяной отрасли ограничила инвестиции в переработку энергоэффективных «светлых» нефтепродуктов, в частности бензина. В. Г. Шухов еще в 1892 году изобрел крекинг для производства моторных видов топлива (за 20 лет до американцев), но он так и не был востребован. Мазутная ориентация сохраняется и в современной России. Отечественные нефтеперерабатывающие заводы производят из тонны нефти 470 литров светлых нефтепродуктов, средний мировой показатель — 700 литров^[9] (в США и Европе еще выше — до 900 литров).

8 конце XIX века во время «мазутной лихорадки» массовое введение в эксплуатацию фонтанирующих скважин обессилило бакинский район. Как указывал заведующий статистическим бюро Съезда бакинских промышленников В. И. Фролов, «чем дешевле получена нефть в данный момент, тем дороже она будет потом». Месячная производительность скважин с 1894 по 1913 год упала в шесть раз: с 65 999 пудов (532 скважины) до 11 453 пудов (3 450 скважин). Во время мирового экономического кризиса перепроизводства (1901—1903) цена бакинской нефти выросла в три-четыре раза. Резко подорожавший русский керосин терял внешний, а мазут — внутренний рынок. В промышленности и железнодорожном транспорте мазут заменялся углем, который был дешевле в полтора-два раза^[10]. Но все это произойдет через 5—10 лет. А в начале XX века нефтяная отрасль развивалась невиданными темпами, и Россия получила шанс поиграть на глобальном нефтяном рынке.

Первый глобальный нефтепровод

Колоссальный рост нефтедобычи актуализировал проблему транспортировки нефти, которую раньше вследствие небольшого объема заливали в бочки и перевозили на телегах. Первыми эту жилу также раскопали братья Нобели. По их инициативе и по проекту все того же Шухова были построены нефтяные танкеры, а в 1879 году первый в мире трубопровод (керосинопровод) от Сураханского завода до пристани Зых, позволивший загружать танкеры за несколько часов. Однако доставка керосина в Европу кружным путем через Каспийское море отнимала много времени и увеличивала его цену. Построенная в конце века железная дорога Баку — Батум тоже не решила всех проблем. Нужен был принципиально новый ход.

Впервые идея трубопровода для доставки бакинской нефти к Черному морю была высказана французским банкиром еврейского происхождения Альфонсом Ротшильдом, который в 1880-е годы стал крупным игроком на бакинском нефтяном рынке. Он предложил профинансировать строительство 800-километрового частного нефтепровода, прокачивающего сырую нефть (проект, по смелости сопоставимый с юкосовским проектом нефтепровода в китайский Дацин). Но как и в 2000-е годы, верховная власть отказала «инородцу». Как писали русские газеты, поддерживаемые российскими промышленниками: «Державная воля спасла Бакинскую промышленность. <...> Правительство предоставило себе право во всякое время облагать и запрещать вывоз сырья во всех его видах»^[11]. Дальнейшая судьба ротшильдовских вложений в России была более завидной, чем судьба ЮКОСа, прежде всего за счет связей Ротшильда с влиятельным министром финансов С. Ю. Витте, большим другом и лоббистом нефтяной отрасли (в частной переписке Ротшильдов его называли ласковым именем «Эмиль»).

В 1897 году Ротшильд представил на утверждение в правительство устав компании «Мазут», ориентированной на российский рынок. Витте предложил барону вместо устройства мазутного бизнеса в Баку построить нефтепровод от истоков Волги до Москвы для транспортировки бакинского мазута в центральные районы России. Однако серьезно об этом проекте никто не думал, это был всего лишь дополнительный козырь в сложной политической игре. В итоге министр финансов и банкир нашли компромисс. Ротшильд поучаствовал в размещении очередного русского займа на парижской бирже^[12], а Витте утвердил устав компании «Мазут».

А в том же году бакинские миллионеры Гаджи Зейналабдин и Чолаг Агабала Гудиев, получив одобрение правительства, начали строительство экспортного керосинопровода Баку — Батум, по «ротшильдовскому» маршруту. Строительство трубопровода могло изменить структуру мирового рынка керосина и ударить по позициям американской компании «Стандарт Ойл» Джона Рокфеллера. Российский историк нефтяной отрасли Александр Иголкин убежден, что отпуск по керосинопроводу «только дорогих продуктов нефтепереработки, содержащих высокую долю стоимости», вполне соответствовал интересам России^[13]. Однако экспортная стратегия нефтепромышленников и государственной элиты, ориентированная прежде всего на расширенный вывоз нефти и нефтепродуктов из России, в условиях дефицита капиталов серьезно ограничивала инвестиции в освоение новых нефтяных районов и модернизацию переработки. Заметим, что и современные российские власти считают стратегическим приоритетом строительство газопровода по дну Балтийском моря в Германию и восточного трубопровода, ориентированного на китайский и японский рынки.

И тем не менее с 1872 по 1901 год отечественная нефтедобыча выросла с 25 тыс. тонн до 10,96 млн тонн. В начале XX века Россия заняла первое место в мире по добыче нефти, обогнав американских нефтедобытчиков (53% мировой нефтедобычи), и удерживала его три года. Россия экспортировала нефтепродукты во все крупные европейские страны, танкеры с российским керосином заходили в порты Индии и Китая. Строился трубопровод, способный кардинально изменить мировой расклад на рынке нефтепродуктов. Россия претендовала на звание глобальной энергетической державы. И вдруг все это нефтяное благоденствие рухнуло.

Нефтяной погром

«Можно с достаточным основанием утверждать, что до июля 1903 года борьбы рабочих с капиталистами в нефтяной промышленности не было», — писал историк нефтяной отрасли В. И. Фролов. А в июле в механических мастерских нефтяных промыслов Биби-Эйбата началась Бакинская стачка. Ее «организаторы» большевики признавали, что стачка началась по необъяснимым причинам. «Июльская забастовка самих рабочих захватила врасплох, неожиданно — словно огромная снежная лавина»^[14]. Но рабочие не просто бастовали, они еще и поджигали скважины. Вообще бакинские нефтяные пожары вызывались несоблюдением правил техники безопасности и происками конкурентов. В благополучном 1900 году пожаров было 34, а общий ущерб составил 2,6 млн руб. Как говорили бакинские нефтедобытчики, «...наше имущество уподоблено ветру в поле, мы горим до тех пор, пока Господь нам не поможет»^[15]. Этот фатализм и использовали революционеры, а возможно, стоявшие за ними глобальные конкуренты. В революционном пожаре сгорали надежды России на мировое лидерство в нефтедобыче.

Во время второй Бакинской стачки с 13 по 30 декабря 1904 года было сожжено 225 вышек, произошло сокращение добычи на 30 млн пудов. Испугавшиеся нефтяники удовлетворили требования рабочих, приняв так называемую «нефтяную конституцию», увеличившую зарплату на 20%, вводившую девяти-, а для некоторых категорий восьмичасовой рабочий день, а также один выходной в неделю. Успехи бакинских рабочих вызвали всплеск рабочего движения по всей стране. Через десять дней 9 января 1905 года была расстреляна мирная демонстрация рабочих в Петрограде. Началась Первая русская революция, резко ослабившая государственную власть. А уже летом 1905 года в Баку из Ирана прибыли новые возмутители спокойствия — муллы-софты (мусульманские студенты). Они спровоцировали местных персов и азербайджанцев, работавших в нефтяных колодцах, на армянские погромы и поджоги нефтяных промыслов крупных нефтяных компаний. В огне колоссального пожара, длившегося несколько недель, сгорело 57% производственных и 61% бурившихся скважин, экспорт нефти упал со 119 млн пудов до 48 млн пудов^[16]. Три года волнений подорвали доверие или, как бы сейчас сказали, инвестиционную привлекательность нефтяной отрасли России.

Правые политики увидели в этих событиях американский «след». Рост российской нефтедобычи и экспорта ударили по глобальному лидерству Рокфеллера. Депутат Н. Е. Марков, борец с засильем инородцев и иностранцев («предтеча» нынешнего Рогозина), заявил на заседании Государственной думы в 1913 году: «Эти систематические беспорядки, это сжигание нефтяных вышек и оборудования Бакинского района — все это вызвано темными силами, которые дали громадные деньги на уничтожение или на долгую остановку русской нефтепромышленности. До революции 1905 года русская нефтепромышленность была сильнее и производительнее американской, и именно после 1905 года наступил обратный процесс»^[17]. Версия о «темных силах» имеет право на существование, хотя никаких документальных источников в ее пользу до сих пор не предъявлено. В глобальной конкурентной борьбе все средства хороши. В конце XIX века во время «керосиновых войн» русские нефтепромышленники не раз подкупали западных политиков и продавали керосин по бросовым ценам. Любопытный момент: сдача в эксплуатацию керосинопровода Баку — Батум пришлась на 1907-й — год окончания Первой русской революции. Гипотетически можно предположить, что социалисты-радикалы брали деньги у агентов «Стандарт Ойл». Но объективно в геополитический «бакинский» узел были вплетены не только глобальная конкуренция нефтедобывающих компаний, но и реваншистские настроения в Персии, многолетние этнорелигиозные и социально-политические конфликты в имперской провинции.

«Импотенция» правительства

После революционных катастроф у нефтяной отрасли было почти восемь лет для восстановления, но кредитов под нефтянку больше не давали. Как заметил новый министр финансов В. Н. Коковцев, «.„прискорбные события в городе Баку — средоточии нашей нефтяной промышленности, в которую вложены громадные русские и иностранные капиталы, произвели сильнейшее впечатление за границей, крайне неблагоприятное для нашего кредита»^[18]. И правительство отказалось от либеральной политики раздачи нефтяных участков, на которые, прежде всего, претендовали иностранные компании. В 1906 году торги на аренду казенных нефтяных земель выиграла компания Ротшильда. Однако Сенат под демагогически-патриотическим предлогом не утвердил их итоги: «...Крупные фирмы не страшатся больших долевых отчислений, лишь бы закрепить за собой оставшийся у казны запас нефтяных земель, чтобы сделаться хозяевами нефтяного рынка»^[19]. Следующие торги состоялись только через семь лет. Результат торгов был неожиданным: предлагалась цена «минус 47 копеек пуд», т. е. нефтепромышленник готов был приплачивать казне за каждый пуд. Но результаты и этих торгов не утвердили. Поэтому до Первой мировой войны был освоен один расположенный на частных землях грозненский нефтеносный район, дававший в 1911 году 13,5% российской нефтедобычи. В том же 1911 году барон Ротшильд, разочарованный в возможностях ведения бизнеса в России, продает свою нефтяную компанию англо-голландской компании «Ройял Датч Шелл».

Передовая нефтяная отрасль России за 10 лет оказалась в безнадежных аутсайдерах — с 50% скатилась до 15% мировой нефтедобычи. Россия так и не смогла превысить рекордный уровень добычи 1901 года. Был сформирован топливный баланс, который не мог обеспечить растущую экономику, а в ситуации мирового кризиса делал ее крайне уязвимой. Накануне Первой мировой войны, по данным Секретной службы США, российский военно-морской флот испытывал острейшую нехватку нефтетоплива, вынужденно заменяя его угольным брикетом. В сентябре 1912 года морской министр И. К. Григорович предложил полностью запретить экспорт нефти^[20]. Дошло до необходимости запрета вывоза нефти из России, которая за десять лет до этого завалила весь мир своими нефтепродуктами! Экспорт не запретили, да и вряд ли это могло что-то изменить. А во время войны уже никакие указания верховной власти не могли исправить перекосы топливной сферы.

Топливо революции

В годы Первой мировой топливный кризис дезорганизовал экономику, спровоцировал высокую инфляцию и дефицит продовольственных товаров. В августе 1915 года в городах империи учреждаются Особые совещания по топливу с чрезвычайными полномочиями. Николай II в декабре направил рескрипт на имя премьер-министра И. Л. Горемыкина, в котором потребовал от правительства немедленно обсудить «меры» для обеспечения «планомерного снабжения нуждающихся местностей империи продовольствием и топливом»^[21]. Проводились совещания, но топливный кризис только усугублялся. В феврале 1917 года городская дума Петрограда обсуждала введение хлебных карточек, в связи с нерегулярностью поставок. Поставки хлеба тормозили не снегопады, завалившие подъездные пути, а бесконечные угольные эшелоны, придавившие транспортную систему — следствие выбранного после 1905 года курса на поддержание угольной составляющей топливного баланса. По данным петроградских газет, за день до начала революции в город прибыло не 330 запланированных вагонов, а всего 194 вагона с продовольствием (минус 136). Хлебная норма в городе была сокращена в два раза^[22].

Крупные заводы из-за дефицита топлива и сырья постоянно находились на грани закрытия. Левые депутаты Государственной думы, озабоченные тем, что «за последние дни среди рабочих Путиловского завода распространился слух о возможности сокращения производства и частичного расчета в связи с недостатком топлива и сырья»^[23], подали председателю Совета министров соответствующий запрос. Подавать запросы, однако, было поздно, забастовка рабочих Путиловского завода была уже в самом разгаре. 22 февраля 1917 года Путиловский завод был закрыт. Такой жесткий ответ на справедливые требования рабочих объяснялся тем, что завод не мог нормально функционировать в условиях топливного кризиса. Критическая масса социального взрыва была создана.

Дальнейшие события хорошо известны по учебникам истории. 23 февраля 1917 года празднование дня международной женской солидарности вылилось в стихийные «женские» демонстрации. Вскоре демонстрации переросли в многотысячные «мужские» беспорядки и забастовку, разрастающуюся не по плану политиков, а по воле городской слободки — молодых рабочих и люмпенов. Через три дня к ним присоединились запасные полки петроградского гарнизона. Власть еще имела шанс подавить восстание. По признанию многих белоэмигрантов, в такие критические моменты для подавления революционной «толпы» необходимы быстрота действий и «решительный начальник с батальоном солдат». Военный министр М. А. Беляев 27 февраля 1917 года направил в Ставку телеграмму, где требовал «спешного прибытия действительно надежных частей... и в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях го-рода»^[24]. Были подготовлены к отправке карательные войска генерала Иванова, но рабочие-путейцы и революционеры заблокировали железную дорогу. Во время битвы под Верденом в 1916 году французская армия переломила ход сражения, перебросив резервы (190 тыс. солдат и свыше 25 тыс. тонн военных грузов) на мобилизованных автомобилях, включая все парижские такси. Однако Николаю II нечего было мобилизовать, не было автотранспорта в нужном количестве, не было отечественного бензина.

Антиправительственные мысли чаще всего приходят зимой в нетопленых квартирах. Из отечественных майских или августовских революций сплошь выходят провалившиеся «мятежи» и «путчи». Настоящие революции со сменой политических режимов, а иногда и кровопусканием случаются в наших широтах только в «холодные» месяцы года: ноябре, октябре, феврале, когда неспособность власти разрешить топливный вопрос ведет к ее окончательной дискредитации и падению. Уже потом, после победы идеологи/политтехнологи подправляют «мазутную» гамму революции, обряжая ее в кумач классовой борьбы, украшая розами и оранжевыми лентами.

За разговорами о глобальной энергетической политике России (трубопроводах на запад и восток) сегодня теряется представление о более насущных задачах: создании гибкого топливного баланса, модернизации нефтеперерабатывающих заводов, разведке новых месторождений и освоению энергоэффективных видов топлива. Но если эти задачи не решить, в будущих учебниках отечественной истории может появиться глава о великой нефтяной революции первой четверти XXI века.