Полиция есть душа гражданства

Петр Великий хотел видеть новосозданную столицу — Санкт-Петербург образцовым городом, и именно здесь им был учрежден доселе неизвестный российским
горожанам административный орган — полиция. Произошло это событие
в мае 1718 года, когда Петр назначил генерал-полицмейстером своего денщика
португальца Антона Мануилловича Девиера (1673–1745) и написал для него
«пункты», в которых определил его полицейские обязанности, однако в дальнейшем Петр не раз уточнял и расширял круг возложенных на полицию задач.

Однако было бы ошибочным полагать, что до мая 1718 года в русских городах
не существовало органов, выполнявших полицейские функции. В том же Петербурге главой города был губернатор, а при нем — Губернская канцелярия, включавшая в себя Расправную палату: полицейскими и судебными делами первоначально ведали они, а также от случая к случаю и другие «канцелярии», например
Городовая, руководившая застройкой города.

Но еще и до времен петровских преобразований, в XVI–XVII веках, в Москве
всем городским порядком занимался Земский приказ. В толковом «Лексиконе»
В. Н. Татищева объяснялось: «Земский приказ, то же, что ныне полиция...», однако «во оном все воровства и разбои около Москвы следованы, разыскиваны и вершены были, что ныне до полиции не принадлежит»[1]. Эта часть деятельности при
Петре отошла к компетенции созданного им городского Надворного суда.

Сравнение «пунктов», написанных Петром для обер-полицмейстера, с наказами XVII века «объезжим головам», которые следили за порядком в Москве и подчинялись Земскому приказу, показывает, что в «пунктах» Петра в отношении методов
установления городского порядка не содержится ничего особенно нового[2]. В этом
случае, как и во множестве других, Петр чему-то старому и знакомому давал иноземные имена, пытаясь изменить действительность через замену старого понятия
новым (например, дьяки по-новому назывались секретарями, подьячии — канцеляристами, а воры — шельмами), однако суть деятельности этих персон по сравнению
с былыми временами мало в чем изменилась. Можно было бы даже утверждать, что
полиция, созданная Петром, не являлась таким уж новаторским учреждением.
И все же служащие полицмейстерской канцелярии уже не ощущали ее преемственности от Земского приказа, а обер-полицмейстер португалец Антон Девиер был совсем не похож на московского дьяка. Новые методы установления полицейского
порядка в городе постепенно стали вызревать по почину самой полиции.

Государственные учреждения, появлявшиеся в ходе петровских реформ,
в Петербурге должны были служить образцом для прочих, вводились «для примеру лутчего» другим городам. Так и полиция, появившаяся в Москве несколько позже, учитывала петербургский опыт, и «пункты», составленные Петром в 1722 году для московского генерал-полицмейстера И. Т. Грекова, уже стали намного обширнее петербургских. В частности, именно в них разводились сферы компетенции
Надворного суда и полиции, что отсутствовало в «пунктах» Девиеру: «воров, которые пойманы будут в ево полиции слободах, кто б какова звания ни был, для скорого сыскания тех воровства и товарищей ево разыскивать и экзекуцию отправлять
ему ж, полицмейстеру, и репортовать в Надворный суд. А которыя по челобитью
в разбоях, татьбах и прочем тому подобном явяца, тем быть в Надворном суде, а ему,
полицмейстеру, розыском в такие дела не вступать»[3]. Иначе говоря, полиция занималась теми преступниками и правонарушителями, кого с поличным ловили
на улицах, а Надворный суд — теми, на кого поступали жалобы и судебные иски.

Судебной юрисдикцией над «гражданством» (т. е. посадскими людьми и купечеством) также оказался наделен и Главный магистрат — центральное учреждение, в ведении которого находилось управление городами и посадским населением. Его организация осуществлялась в 1721 году, в ходе реформы городского
управления. В Регламенте Главному магистрату (утвержден 16 января 1721 года)
указывалось ему работать в согласованности с полицией «к общенародной пользе, а не к повреждению», и в дела полиции не вмешиваться, «понеже полиция
особливое свое состояние имеет». И далее, именно в этом документе, прямо к полиции не относящемся, Петр развернул подробное описание задач полиции,
большинство из которых отсутствовало в «пунктах» Девиеру. Петр написал настоящий панегирик: «полиция споспешествует в правах и в правосудии, рождает
добрые порядки и нравоучения, всем безопасность подает от разбойников, воров, насильников и обманщиков и сим подобных, непорядочное и непотребное
житие отгоняет, и принуждает каждого к трудам и к честному промыслу, чинит
добрых досмотрителей, тщательных и добрых служителей города и в них улицы
регулярно сочиняет (т. е. следит за планомерностью застройки города. — О. К.),
препятствует дороговизне и приносит довольство во всем, потребном к жизни человеческой, предостерегает все приключившиеся болезни, производит чистоту
по улицам; и в домах запрещает излишество в домовых расходах и все явные погрешения; призирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных, по заповедям Божиим, воспитывает
юных в целомудренной чистоте и честных науках; вкратце же над всеми сими полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальной подпор
человеческой безопасности и удобности»[4]. Таким образом, полиция, по мнению
Петра, не только обеспечивала безопасность горожан, но и имела право вмешиваться для наведения порядка во все сферы их жизни.

К 1723 году штат петербургской полиции составлял 88 человек. Обмундирование полицейского состояло из епанчи (верхней длинной накидки), кафтана василькового цвета с красным обшлагом, камзола красного или зеленого, штанов васильковых, картуза с красными отворотами, чулок красных и васильковых
и галстука. Непременным атрибутом каждого патрульного полицейского был барабан, им он привлекал к себе внимание населения, делая объявления. Доведение до сведения населения царских указов также было обязанностью полиции.
Жалованье полицейские получали из доходов собственной канцелярии,
т. е. из штрафов и различных сборов с населения[5]. Штат канцелярии включал секретаря, комиссара, нотариуса, регистратора, архивариуса, канцеляриста и переводчика, нескольких копиистов и заплечного мастера (т. е. палача). Девиер испытывал большие трудности с наймом писцов и использовал малолетних, грамотных, но неопытных работников[6].

Одной из главных задач полиции стало выявление преступников и правонарушителей закона в населении города: воров и мошенников, беглых колодников,
беглых дворовых и крепостных, беглых рекрутов, дезертиров и просто лиц, без
разрешения властей покинувших свое место жительства. Именно в строящемся
Петербурге, как в никаком ином месте России того времени, дававшем возможность слиться с толпой приезжих, накапливалась с точки зрения государства
«преступная масса» населения, включавшая в себя, конечно, и настоящих преступников. Именно здесь требовалась бдительная полиция, одной из основных
функций которой стало выявление и поимка людей, не имевших документов
и оказавшихся в Петербурге исключительно по собственному желанию.

Полиция работала в тесном контакте с городскими судами и Юстиц-коллегией. Всех задержанных полицией содержали на имевшемся при ней каторжном
дворе, их допрашивали, «чинили экзекуции», а «расспросные речи» отсылали
в Надворный суд, где могли обнаружиться заявления о пропаже и ограблении,
связанные с пойманным полицией лицом. В свою очередь из суда в полицию отправляли осужденных, здесь их «распределяли» на каторгу. По словам купца
Сахарова, упорно отказывавшегося явиться в полицию к допросу, полиция могла и самостоятельно, без суда, отправить человека на каторгу. Сахаров ссылался
на собственный опыт: «еже ли буде какое до него касалося дело по полицмейстерским делам, — говорил он, — и мог [бы] ответствовать, токмо, де, за многоустрастием ему там отвечать невозможно, понеже многих купецких людей и ево,
Сахарова, захватя во оную канцелярию и не допрашивая, отсылают в каторжную работу и бьют безвинно палками, в которой каторжной работе был он многое время»[7].

«Полиция препятствует дороговизне», — писал Петр, и «приносит довольство
во всем, потребном к жизни человеческой». Иначе говоря, полиция на рынках
и в лавках контролировала соблюдение торговцами твердых цен, устанавливаемых государством на хлеб и некоторые другие товары. Соблюдение точности мер
и весов в торговле также попадало под строгое око полиции, имевшей по этому
поводу частые стычки с купечеством (например, в Главный магистрат были отправлены сведения о том, что «человек с десять» взяты с Гостиного двора с неклейменым серебром в полицию[8]). Досмотры торговых лавок производились также
с тем, чтобы обнаружить торговлю крадеными и не обложенными пошлиною товарами, особенно спиртным. Например, на известной питерской Татарской барахолке шла бойкая нелегальная торговля татарской бузой[9], чем наносился «кабацкой продаже ущерб немалый»[10], а это вело к «повреждению государственного
интересу». Полиция стремилась такую торговлю пресечь. На рынках было много
людей, торговавших вразнос, в первую очередь они и сбывали мелкие краденые
вещи. Так, в одном из судебных разбирательств обвиняемый сказал, что купил
краденые чулки «на Морском рынке у носящего человека»[11].

Полиции, по мысли властей, следовало знать о каждом, находящемся в Петербурге: кто он, где он проживает и на каком основании; тот, о ком ей это было
неизвестно, считался подозрительным лицом. Полицмейстерская канцелярия
завела регистрационные книги, фиксировавшие всех — как постоянных жителей, так и временных приезжих, останавливавшихся в Петербурге. Начавшаяся 1 мая 1718 года перепись всего населения Петербурга[12] представляется мероприятием, прямо связанным с учреждением Полицмейстерской канцелярии
в конце того же месяца.

Все дворовладельцы Петербурга должны были зарегистрировать себя в полиции и предъявить документ на право владения городским местом: указ от 11 июля 1721 требовал, чтоб петербургские дворовладельцы «объявили все свои крепости на дворы в Полицмейстерской канцелярии в самой скорости»[13]. Однако
очевидно, что во дворах проживали не только сами дворовладельцы и их семьи,
но и разные категории жильцов — как из местных, так и из приезжих.

В Петербурге, где не хватало жилья, часто одни жильцы подселяли к себе других. Сдавались не только отдельные избы, но и комнаты, и углы. Например, мастер серебряного дела Лазарь Задубской, проживавший «по найму» на дворе стольника И. П. Матюшкина, рассказывал, что «на тот двор в прошлом 719 году пустил
он в светличку из найму подьячего Алексея Масленникова» и «в канцелярии Полицейских дел он того Масленникова явил» (т. е. зарегистрировал), а потом тот
Масленников очутился «под караулом», т. е. попал в тюрьму, и осталась в доме
жить «жена ево, Масленникова, с детми и с людьми своими, да подьячий санктпитербурхской Ратуши Марк Андреев, которой с ним, с Масленниковым, в той
светличке жил по ево знакомству»[14]. Иначе говоря, один жилец нанимал «светличку» у другого жильца и еще пустил к себе жить приятеля «по знакомству».

Всю эту массу наемных жильцов полиция стремилась контролировать и регистрировать. В «пунктах», данных Петром I главе полицмейстерского ведомства,
было велено: «накрепко смотреть приезжих — какие люди, и чтоб всякой хозяин
тотчас объявил, кто к нему станет и какой человек, а буде утаит или непрямым
именем скажет, таких хозяев с наказанием ссылать на галеру с отобранием всего,
что имеет равным же образом, и отъезжих объявлять, також и работников, ежели
которой хозяин наймет кого их гулящих в работу, чтоб прежде дать знать об нем,
дабы под тем видом не было какова беглова солдата или матроза и протчих»[15].

Для регистрации работника или жильца, нанимавшего квартиру, в полиции
хозяину следовало оформить так называемую «жилую запись» с поруками
(т. е. с поручительством), в остальном же, как отмечал в одном из писем 1718 года Антон Девиер, полиция не имела полномочий, «чтоб с дворов от хозяев ссылать стояльцов, и кого они похотят пустить жить, то в их воле, а наша повинность
токмо кому квартиры показать»[16].

Для надзора за приезжими полиция также использовала паспортный режим,
именно в ее обязанности входила выдача паспортов, в том числе и иностранным
подданным. Паспорт того времени давал разрешение на переезды с постоянного
места жительства и удостоверял личность. При отсутствии документа личность
жильца или работника определяли в полиции через свидетелей.

О пойманных в облавах беспаспортных людях полицейские проводили расследование: посылали на указанное задержанными место их жительства, где расспрашивали о них соседей и родственников. Так, в январе 1721 года в Полицмейстерскую канцелярию в результате облав попали Петр Пичугин и Илья Лаптев,
оба сказались «гулящими людьми», но у них не нашлось «покормежного письма» — документа, который выдавала община своему члену, удостоверяя, что он
по бедности с ее согласия ушел «кормиться», т. е. искать себе работу за ее пределами. Полицмейстер указал «допросить подлинно, для чего они из домов своих
отбыли и сколь давно, и кто в домех остались, и чего ради в Санкт Питербург
пришли, и где и у кого жили, и коликое время, и до указу держать их под караулом». Пичугин оказался москвичом, уехавшим из слободы самовольно на заработки, а Лаптев — новгородцем, нанявшимся «без ведома старосты», сторожить
барку с лесом, сплавлявшуюся до Петербурга. Поскольку оба «подозрительных»
оказались посадскими людьми, их передали «в колодках» в Главный магистрат
для дальнейшего разбирательства. В конечном итоге обоих отпустили под расписку, так как их показания подтвердились[17]. Полиция вылавливала и выдворяла
из города тех, кто пытался обосноваться в Петербурге на постоянное житье, не
имея на то разрешения, среди таковых особенно много было крестьян[18].

Полицейские облавы чаще всего устраивались по кабакам (так называемым
«вольным домам») и рынкам. Так, давно не видевшие друг друга дядя и племянник, посадские из Старой Русы, разъехавшиеся много лет назад — один в Петербург, а другой — в Ладогу, встретились на Санкт-Петербургском острове в 1721 году и «зашед в вольной дом, пиво пили», здесь их и взяли при проверке паспортов
и привели в Канцелярию полицмейстерских дел[19].

Другим средством к выявлению правонарушителей был контроль улиц в ночное время. «Рогатки» или «рогатошный караул», а по-новому «шлахбаумы», расставлялись по всему городу для охраны ночью общественного спокойствия и для
поимки подозрительных лиц. В караулах находились выборные горожане. По данным Полицмейстерской канцелярии за 1723 год, «в Санкт-Питербурхе ночных
караулов у шлакбомев и промежду шлакбомех, кроме Васильевского острова, — 171 караул, на оные караулы выходят по вся ночи караульщиков с жительских
дворов, кроме соцких, и пятидесяцких и десяцких — 342 человека, которые стоят
в ночь, и в зиму, и в лето в одну перемену»[20]. Сотский, пятидесятский и десятский
выбирались горожанами и в XVII веке, но тогда они подчинялись губному старосте и воеводе, а в Петербурге они стали подчиняться главному полицмейстеру.

Антон Девиер добивался перемены старой традиции и замены дежурных горожан на обученных полицейских. Но, по его мнению, и с необученными караульщиками он добился определенных результатов: «И хотя ныне и переменные
с жителей караульщики содержат(ся), однако ныне лучшее от того учинился порядок и безопасности, нежели прежде [, когда] бывали ночные, а иногда и денные грабления, татьбы и драки»[21].

Важным полицейским объектом был «съезжий двор», место предварительного заключения, на которое доставлялись подозрительные лица[22]. На съезжем
дворе Петербургского острова командовал полицмейстерских дел поручик Дм. Игнатьев (Ягнетев)[23], работавший над организацией порядка в своем районе
вместе с сотскими.

Петр хотел видеть в своем любимом городе образцово выглядящие улицы:
прямые, чистые, засаженные деревьями, застроенные красивыми домами. На полицию возлагалась миссия следить за тем, как горожане способствуют благопристойному виду города и как они соблюдают противопожарные и гигиенические
нормы. В «пунктах», написанных для обер-полицмейстера, Петр требовал «по
вся четверть года у жителей осматривать печи, комели, в поварнях очеги, бани
и протчее, где огонь водится, и престерегать, дабы недосмотрением хозяйским
какова бедства от пожару не учинилось»[24].

О стычках представителей местных властей с горожанами во время подобных досмотров их дворов, в которые полиция могла вторгаться беспрепятственно, сохранили сведения судебные документы. Например, солдат-преображенец
Ильин подал в суд на сотского за оскорбление своей жены. Сотский в допросе
представил конфликт следующим образом: в 1720 году, в июне месяце, когда по
летнему времени было запрещено топить печи, он пришел «на квартеру ево, исцову (т. е. истца Ильина. — О. К.), ...для осмотру печатей у печей, которые были запечатаны, приходил и усмотрел, что жена ево, исцова, топила избу в неуказанные дни. И в вышеозначенные печи он, ответчик, с петидесяцким Матвеем
Ильиным и з десяцким с Иваном Ивановым, огонь по указу государеву залили,
и жену ево, исцову, под караул на съезжий двор к поручику Ягнатьеву брали для
того, что она топила избу в неуказанные дни». Объяснения сотского, что он
действовал согласно своим обязанностям, «а никакою бранью он... жены ево,
исцовой, не толкал», ему не помогли: он был признан виновным потому, что
нашелся свидетель, который показал, что сотский женщину бил и при этом
«в груди ее толкнул»[25].

Похожую ситуацию, называвшуюся в народе «тащить на съезжую», описал
в полиции и другой петербургский сотский, арестовавший солдатку Ирину Иванову. Произошедший между ними конфликт сотский, с одной стороны, а Ирина — с другой, описали в полиции различным образом. Ирина утверждала, что
стражи порядка зашли к ней в избу и сотский говорил ей «непристойные слова
к блуду», в это время появились ее братья и выгнали непрошеных посетителей
вон. Сотский же утверждал, что, обходя вместе с десятским городские дворы для
приказа жителям выставлять на ночь рогатки, в доме Ирины он услышал шум
и, зайдя в него, обнаружил там кроме хозяйки еще двух выпивающих женщин
и двух бурлаков. Они затеяли с представителями власти драку, поэтому те, связав
их, отправили на съезжий двор[26].

Поручик Игнатьев лично осматривал улицы и, если замечал непорядок, составлял рапорт, например: «…В Посадской слободе против двора посадского человека Алексея Кочергина каменного мосту (т. е. мостовой. — О. К.) не намощено...»[27] Но, несмотря на все усилия городских властей, невозможным оказалось
заставить бедное население строить по чертежам аккуратные домики голландского типа и по собственному почину обеспечивать красоту, чистоту и безопасность улиц. Жители, поначалу не видевшие ничего противозаконного, например, в том, чтобы для покрытия крыши использовать дранку или «калу», стали опасаться за каждое свое действие по устройству двора, так как оно могло не понравиться властям и привести к штрафу и даже тюремному заключению. Все
же Петру пришлось идти на определенные уступки населению. Практика показала неудобоисполнимость оторванных от реальности распоряжений царя.
Никакая администрация не могла заставить жителей отказаться полностью от
изб и деревянной застройки для малосостоятельных людей и временных приезжих, заставить их топить печи не тогда, когда им это было нужно, а по графику начальства, и проч. Переселенцы более думали о хлебе насущном, нежели о благоустройстве города. Характерно и высказывание Антона Девиера
о том, что улучшения условий жизни в Петербурге предпринимаются не для
его горожан, а для состоятельных приезжих, от которых государство будет
иметь пользу. Девиер писал Петру: «Порядки суть потребны, ибо всегда болшее
бывает в таковых местах приезжаго народа всякого звания, где полицейской
порядок безопасной учрежден, и от того немалая государству имеется быть
польза и прибыток»[28].

Одной из важнейших своих обязанностей Девиер считал размещение в городе лиц, приехавших в Петербург по казенной надобности. Полиция ставила
на постой и военных, и чиновников. До основания полицейского ведомства отводом квартир ведал квартирмейстер[29], должность которого затем вошла в штат
Полицмейстерской канцелярии. Девиер строго следил за выполнением постойной повинности согласно указу «у Санкт-Питербурхских жителей ставить во дворех служивых людей безобходно»[30]. В «пунктах» Петра повелевалось солдат селить на петербургские дворы «по препорции, какова б кто рангу ни был»[31]
(т. е. к хозяевам всех чинов). «Препорция» высчитывалась исходя из количества
в доме «покоев» — по два солдата полагалось на одни «покои»[32].

Разные ведомства стремились «поставить» своих приезжих к петербуржцам
во дворы в обход полиции, чем вызывали ее крайнее неудовольствие. Во дворе
кузнеца Аникеева в 1718 году по указу коменданта крепости Я. И. Бахмеотова поселили приехавших в Петербург подьячих Тайной канцелярии, занимавшихся
тайным сыском по государственным преступлениям (в это время велось дело царевича Алексея). К этому же Аникееву из полиции направили и солдатский постой. На просьбу кузнеца его от этого постоя освободить, ибо у него уже живут
подьячии, Девиер выговорил коменданту Бахмеотову, что тот квартиры «по своей воли кому хотел, тому подводил», и ничего не сообщил полиции о поставке
к Аникееву подьячих. Не осмеливаясь прямо выставить на улицу чиновников,
представлявших «тайную полицию», Девиер весьма обтекаемо написал, что «служивым людем в квартирах за многолюдством есть немалое утеснение, а оным
канцеляристам можно и в наемных квартирах стоять»[33]. Об «утеснении» хозяинакузнеца двойным постоем речи не было.

Полицейская канцелярия обеспечивала жильем и приезжих иностранцев, одним из них был находившийся в свите герцога Голштинского Ф. В. Берхгольц,
который описал свое устройство с жильем по приезде в Петербург 23 апреля 1721 года следующим образом: «Спросив у камер-юнкера о своей квартире, я получил в ответ, что для меня еще не приготовили никакой, и что я должен покамест прожить где-нибудь. Это меня очень раздосадовало, тем более, что он давно знал об отправлении меня вперед, и что почти все квартиры для нашей свиты
были уже готовы. ...25-ого, рано утром, для меня нашли наконец две маленькие
плохие комнатки, в которых жил недавно переселившийся в Петербург немец,
пряничник, с женою, очень хорошенькою француженкою. Хотя мне было крайне неприятно вытеснять этих бедных людей из только что нанятых ими комнат,
тем более, что они заплатили за них вперед и, следовательно, имели полное право жаловаться, что отдали деньги за три комнаты, а жить должны в одной, однако ж я принужден был к ним переехать, им объявили, чтоб к вечеру две комнаты
были очищены, что они и исполнили»[34]. К такому подселению в свою квартиру
был готов каждый петербуржец.

Все же полиция стремилась «ставить» приезжих не в жилые дома, а в казармы и временно пустовавшие помещения, хозяева которых сидели в тюрьме, были казнены или отправлены на службу в дальние края. К примеру, в ходе переписи 1718 года было отмечено, что «двор вице-губернатора Казанской губернии
Никиты Алферьева сына Кудрявцева пуст. Стоят ныне солдаты»[35]; или один из
солдат объяснил, что «поставлен он на отписанном дворе, которой отписан на
великого государя у подрядчика Федора Шубина за непоставку подряду... а того двора жители все бежали»[36]. Поверенный прусского посланника барона
фон Мардефельда с ужасом сообщал, что, зайдя по просьбе барона осмотреть
выделенную тому резиденцию к его приезду в Петербург, «на... дворе нашел
я двадцать два человека поставленных на квартиру солдат»[37]. Девиер, конфликтовавший с Мардефельдом, их нарочно не выселял до получения особого указа
из Сената.

В 1721 году вышел указ, ставивший целью предотвратить отъезд иноземцев,
не расплатившихся с долгами. Для этого полиция ввела так называемое «публикование» выездных паспортов: барабанщик на улицах объявлял об отъезде такого-то, предавая это гласности. Однако иноземцы сочли подобные «публикования» оскорбительными: Мардефельд подал на Девиера жалобу за то, что тот
собирался «публиковать пасс» его камердинера. Девиер готов был пойти навстречу, но взамен просил оставить «верящее письмо» за рукою посланника на случай,
если у камердинера объявятся должники, иначе говоря, он хотел сделать барона
поручителем своего камердинера. В России в отличие от западноевропейских
стран ручательство хозяина за своего слугу было делом обычным. Но Мардефельд
счел ответ Девиера «посмеятельным». После его громких протестов последовал
указ Сената более «публикаций» иноземцам не чинить, но взамен «в долгах
от иноземцев брать письменные поруки»[38].

В один прекрасный день Петр решил прекратить в Петербурге практику сдачи жилья внаем и ввести нормальный обычай проживания в гостиницах, несколько таковых было уже на Неве построено. В июле 1723 на корабле «Екатерина», направлявшемся в Ревель, он издал указ: «всем приезжающим
в Санкт-Питербург купецким и всяких чинов людям, кои домов своих не имеют,
ставица к найму в новопостроенных постоялых дворах, а Санкт Питербургские жители, кто до сего времени в домы свои постояльцев пускали, в найму впредь
в домех своих постою чтоб не имели...» Этот указ с барабанным боем «по многие
дни» должен был объявляться, «чтобы неведеньем не отговаривались»[39].

Петр не желал учитывать жизненных обстоятельств, но они часто оказывались сильнее императорской воли. Напрямую с этими обстоятельствами сталкивались исполнители его указов и обнаруживали невозможность их осуществления. В данном случае получившие указ работники Полицмейстерской
канцелярии пришли в ужас, осознав его нереальность. На свой страх и риск
Антон Девиер не стал объявлять его на улицах, а обратился за помощью к сенаторам, занимавшим прокурорские должности, — Павлу Ягужинскому и Ивану Бибикову. Они быстро и детально проработали вопрос о возможности запрета
на найм в столице жилья и направили о том письмо двум доверенным лицам
Петра — графу П. А. Толстому и адмиралу Ф. М. Апраксину, предполагая, видимо, через них довести свое мнение до Петра.

Черновик этого письма от 19 июля 1723 года со множеством исправлений сохранился среди дел Полицмейстерской канцелярии. В нем подробно описаны все
обстоятельства найма жилья в городе и проанализированы причины невозможности их в одночасье переменить. Было очевидно, что, издавая указ, император
не представлял себе реального числа наемщиков жилья, зато его очень хорошо
знал главный полицмейстер, который понимал, что людям, не имеющим
в Санкт-Петербурге своих дворов, в новые гостиницы «вместица всем невозможно; а за тем указом по свойству и по знакомству и в наем в домы свои нихто их
не пустит»[40].

Петр согласился с высказанными соображениями: 26 июля 1723 года Сенат
известил Полицмейстерскую канцелярию о том, что ей не следует доводить до
сведения жителей данный указ до возвращения императора, и более Петр к этому вопросу уже не возвращался.

Романтическое представление Петра о полиции как о «душе гражданства»
имело под собой мало оснований. Полиция в меру своих сил обеспечивала порядок в городе, но такой, который был желателен для верховной власти, а не для горожан. Ее действия ими не контролировались, финансово не поддерживались, их
желания и нужды не учитывались, она работала не на «гражданство», а на государство, которое полагало, что у его подданных душа полицейского склада.

---

[1] Татищев В. Н. Лексикон Российский исторической, географической, политической
и гражданской // Татищев В. Н. Избранные произведения. Л., 1979. С. 289.

[2] Агеева О. Г. «Величайший и славнейший более всех градов в свете...» — град святого Петра.
М., 1999. С. 141–142.

[3] Российский государственный архив древних актов (далее РГАДА). Ф. 248. Кн. 1206. Л. 35.

[4] Законодательство Петра I. М., 1997. С. 446.

[5] РГАДА. Ф. 248. Кн. 1206. Л. 168.

[6] РГАДА. Ф. 248. Кн. 1206. Л. 432.

[7] РГАДА. Ф. 291. Д. 31. Л. 8 об., 9.

[8] РГАДА. Ф. 291. Д. 31. Л. 7 об.

[9] Буза — татарский хмельной напиток, который делают из проса.

[10] РГАДА. Ф. 198. Д. 642. Л. 20.

[11] РГАДА. Ф. 285. Оп. 1. Д. 1568. Л. 44.

[12] Кошелева О. Е. Перепись населения Петербурга в свете микроисторического подхода // Казус:
Индивидуальное и уникальное в истории. М., 2000. С. 199–208.

[13] РГАДА. Ф. 1451. Д. 24 Л. 79.

[14] РГАДА. Ф. 285. Оп. 1. Ч. 2. Д. 1562. Л. 46.

[15] РГАДА. Ф. 248. Кн. 1209. Л. 257.

[16] РГАДА. Ф. 16. Д. 393. Л. 1.

[17] РГАДА. Ф. 291. Оп. 1. Д. 10.

[18] Семенова Л. Н. Рабочие Петербурга в первой половине XVIII века. Л.: Наука, 1974. С.181.

[19] РГАДА. Ф. 291. Оп. 1. Д. 10. Л. 9–9 об.

[20] РГАДА. Ф. 248. Кн. 1209. Л. 373 об.

[21] РГАДА. Ф. 248. Кн. 1206. Л. 342–373.

[22] РГАДА. Ф. 285. Оп. 1. Ч. 2. Д. 1563. Л. 7 об.

[23] О других «чиновниках с полицейскими функциями» см: Агеева О. Г. Указ. соч. С. 137–141.

[24] Законодательство Петра I. С. 632.

[25] РГАДА. Ф. 285. Оп. 1. Ч. 2. Д. 1563. Л. 7–7 об.

[26] Семевский М. И. Тайный сыск Петра 1. Смоленск, 2000. С. 207.

[27] РГАДА. Ф. 285. Оп. 1. Ч. 2. Д. 1554. Л. 242.

[28] РГАДА. Ф. 248. Кн. 1206. Л. 373 об.

[29] РГАДА. Ф. 248. Д. 1206. Л. 562.

[30] РГАДА. Ф. 16. Д. 393.

[31] РГАДА. Ф. 248. Д. 1209. Л. 258.

[32] РГАДА. Ф. 248. Д. 1209. Л. 585–586.

[33] РГАДА. Ф. 16. Д. 393.

[34] Дневник камер-юнкера Берхгольца, веденный им в России в царствование Петра Великого,
с 1721 по 1725 год. Ч. 1. М., 1962. С. 45–48.

[35] РГАДА. Ф. 26. Д. 8663–8947. Л. 166.

[36] РГАДА. Ф. 26. Оп. 1. Д. 1232.

[37] РГАДА. Ф. 248. Д. 1209. Л. 570.

[38] Там же. Л. 325.

[39] РГАДА. Ф. 248. Д. 1209. Л. 240.

[40] Там же. Л. 242–246.