Лейбниц и Петровские реформы

Владимир Герье. Отношения Лейбница
к России и Петру Великому: По неизданным
бумагам Лейбница в Ганноверской
библиотеке // Лейбниц и его век. Т. II. СПб.:
Печатня В. И. Головина, 1871.[1]

Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716) относится к числу наиболее универсальных гениев Европы Нового времени. Философия, теология, математика, логика, история,
юриспруденция и дипломатия — вот далеко не
полный перечень тех областей, в которых проявил себя этот великий ум. Различные части
творческого наследия Лейбница постигла, однако, совсем не одинаковая судьба. В девяностых годах прошлого века на
русском языке вышло четырехтомное издание его трудов[2] — была проделана большая работа, и едва ли можно
ожидать появления чего-то
сопоставимого в ближайшее
время. Удивительное дело, но
даже в столь значительном
издании не нашлось места
для того, чтобы осветить один
аспект творчества Лейбница,
который непосредственно
связан с Россией, а именно
его деятельность в качестве,
как мы бы сейчас сказали,
«эксперта» по реформированию государственной и образовательной системы России
в эпоху петровских преобразований. По счастью, мы
имеем работу профессора
всеобщей истории Московского университета
Владимира Герье, посвященную именно этому
вопросу, вышедшую, правда, 133 года тому назад. Книга Герье об отношениях Лейбница
к России и Петру Великому является продолжением его докторской диссертации «Лейбниц
и его век» (1868). Несколько позднее (в 1873 году) Герье выпустил еще и сборник писем Лейбница. Игнорирование темы «Лейбниц и Россия» в советский период так и оставалось бы
курьезным упущением с точки зрения специалистов, если бы не следующее обстоятельство.
Недавно некоторые идеи Лейбница были актуализированы в контексте новейшей истории
постсоветского реформационного процесса.
Это своего рода «неолейбницианство» обнаруживается в документах, посвященных нынешней административной реформе в России
(с прямой ссылкой на работу Герье). Так, в рамках предложений Центра стратегических разработок по реформированию государственной
службы вкачеств е одного из принципиальных пунктов указывалось на необходимость
возврата к лейбницианской модели подготовки государственных служащих в независимых (вневедомственных) учебных заведениях — в противоположность позднесоветской
и постсоветской ведомственной системе[3]. Сопоставление
этих двух обстоятельств позволяет заключить, что имеет
место определенная несогласованность между востребованностью ряда идей из исторического наследия
страны в настоящее время
и степенью их реактуализации соответствующими компетентными сообществами
(в данном случае — историками философии, науки
и реформаторства в России). Впрочем, сразу можно отметить, что отсылка
к Лейбницу у новейших
реформаторовв ыполняет,
скорее, функцию символического «возвращения к позабытым истокам». В работе
Герье нет сколько-нибудь содержательных
сведений о взглядах Лейбница на подготовку
государственных служащих. Есть лишь замечание насчет того, что будущим государственным служащим, обучающимся в университетах наряду с другими специалистами,
«следует изучать государственное право и всеобщую историю» (с. 192). Каких-то других
высших образовательных учреждений, помимо университетов, планы Лейбница вообще не предполагали. Впрочем, отношение Лейбница к России и реформам Петра заслуживают внимания и без столь прямолинейной связи с современными российскими реформами.

Будучи профессиональным историком,
Герье уделил пристальное внимание подробной хронологической реконструкции «русской темы» в творчестве Лейбница на основании его архивных материалов, весьма
подробно останавливаясь при этом на роли
Лейбница в дипломатических делах России.
В силу того что книга Герье построена на основании архива Лейбница (главным образом,
его переписки), она предлагает довольно специфическую «оптику», позволяющую взглянуть на Россию глазами одного из наиболее
просвещенных и осведомленных людей Европы того времени. Сама по себе тема Лейбница и России замечательна еще и тем, что
поворот к Европе, осуществленный Петром,
по своей радикальности может быть сопоставлен, пожалуй, лишь с падением железного
занавеса в постсоветский период. Во всяком
случае, у Лейбница петровские преобразования пробудили надежду на то, что наконец
«…Москвитяне выйдут из усыпления» (с. 4).

Интерес Лейбница к России обнаруживается с середины 1690-х годов. Известия о реформаторских замыслах Петра и визит «Великого посольства» настолько воодушевляют
его, что с этого момента величайший деятель
немецкого Просвещения предпринимает всевозможные шаги для установления тесных отношений с Россией. Он пытается заполучить
филологические и этнографические сведения
о стране, в разное время и через разных лиц
предлагает несколько проектов по введению
научных институтов и системы образования
вРоссии, а также оказывает различные дипломатические услуги российским посланникам.
Дипломатическая деятельность, собственно,
со временем и обеспечивает ему возможность
прямых аудиенций у Петра. Настойчивость
вполучении доступа к «телу» царя не должна
нас удивлять. Лейбниц, как и множество других новоевропейских мыслителей и деятелей
Просвещения, считал, если воспользоваться
формулировкой Герье, что «прогресс человеческого общества всего более зависел от личной
инициативы государей» (с. 25).

Год спустя после первой личной встречи
с Петром в Торгау в 1711 году Лейбниц получает на русской службе должность тайного
юстиц-советника с окладом в 1 000 талеров
с целью, выражаясь словами петровского указа, употребить его «к имеющемуся нашему намерению, чтобы науки и искусства в нашем
государстве вящий цвет приобрели» (с. 160).
Впрочем, получив единовременную выплату
в500 талеров, он затем на протяжении нескольких лет безуспешно пытался добиться
от царской казны выплаты обещанного жалования. Герье даже затрудняется с ответом
на вопрос, удалось ли Лейбницу получить вознаграждение во время последней (третьей) серии личных встреч с царем, которые произошли уже в 1716 году в Пирмонте (в том же
году Лейбниц скончался). Результатом пирмонтских свиданий с царем был ряд записок
по организации научной, образовательной
и административной системы России, подытоживающих предыдущие проекты Лейбница.

На протяжении 20 последних лет своей
жизни Лейбниц настойчиво и упорно выстраивал систему отношений с Россией, желая принимать непосредственное участие в преобразованиях, связанных с учреждением в стране
европейской системы образования и науки,
и намеревался возглавить планируемую им
ученую коллегию (или академию) — дело, как
выражался Лейбниц в одной из своих записок,
которое он «предпочел бы всякому другому занятию» (с. 87). Стремясь заслужить расположение русского двора и обладая широчайшей для
своего времени системой связей, он не упускал
возможности оказывать российским представителям в Европе различные посреднические,
дипломатические и информационные услуги,
которыми пользовался и Петр. И все же все эти
занятия имели вглазах Лейбница в торостепенное значение. В одном из посланий Петру он
пишет: «Хотя мне и часто приходилось действовать на политическом и юридическом поприщах, а знатные государи иногда в этих вопросах пользуются моими советами, я все-таки
предпочитаю науки и художества, так как они
постоянно содействуют к славе Господней
и к благосостоянию всего рода человеческого,
ибо в науках и в познавании природы и художеств более всего обнаруживаются чудеса Господни, Его могущество, мудрость и милость;
науки и художества составляют настоящее сокровище человеческого рода, ибо посредством
их искусство превозмогает природу, и цивилизованные народы отличаются от варварских.
<…> Я не находил только могущественного государя, который достаточно интересовался бы
этим. Надеюсь, что нашел такового в вашем величестве» (с. 133–134).

Уже Герье мог сказать, что многие идеи
Лейбница со временем были реализованы
в России. Однако в сравнении с замыслами
Лейбница и несмотря на его настойчивость
впопытках их реализации эти преобразов ания
протекали чрезвычайно медленно и фрагментарно. Пожилой и обремененный недугами
философ, любимец немецких князей, занятый
множеством дипломатических поручений
и планов, ведущий колоссальную переписку
со всей Европой и даже с Китаем, неустанно повторяет в своих посланиях, адресованных
в Россию, девиз Горация: «Время летит, и вот
почему я не сочувствую отсрочкам». Научное
любопытство Лейбница и его упорство в достижении знаний о России сталкивалось с полным равнодушием к этим же вопросам в самой
стране. Например, на протяжении многих лет
Лейбниц упорно добивался, чтобы ему прислали образцы текстов на языках тех народов,
которые населяют Россию, для уточнения ее
этнографической карты и вопроса о происхождении народов. Но получить перевод «Отче
наш» на несколько языков и «список самых
обыкновенных слов» оказывается делом практически невозможным. Племяннику Лефорта
он пишет: «Это дело нелегкое и может быть
исполнено только по приказанию самого царя». Еще бы, когда Лейбницу в 1694 году удалось-таки свести знакомство с одним из немецких посланников в России на предмет этих
изысканий, последний так оправдывал невозможность выполнения просьбы знаменитого
ученого: «Московский народ совершенно неспособен к изысканию подобных диковинок,
ибо он не прилагает ни малейшего труда ни
к чему, что не пахнет деньгами или не представляет прямой пользы» (с. 5). Уже во время нахождения на царской службе Лейбниц просит
самую, казалось бы, малость материалов
из России, обращаясь в российские канцелярии, прямо к отдельным царским сановникам,
и даже к самому Стефану Яворскому. Ответов
из России нет, приходится довольствоваться
тем, что можно разыскать в западных библиотеках, и отрывочными сведениями из писем
европейских путешественников. Однако же
когда «русским правительством» было высказано пожелание собрать в Европе сведения
о языке и истории славянских народов, то, судя по приводимым Герье сведениям, лишь
Лейбниц оказался способен составить краткую записку для Петра по этому вопросу.
Лейбниц предлагает приобрести для России то
упавшую в цене библиотеку, то кабинет медалей — все напрасно. В лучшем случае он получает ироничные ответы, вроде того, что дал посланник России в Вене барон Урбих,
заметивший, что на случай войны России
очень пригодились бы несколько миллионов
таких медалей.

Еще питая большие надежды на свое участие в преобразованиях в России, Лейбниц
в одной из записок 1711 года обозначает «цену
вопроса» «по введению наук» в России: «Если
его величество назначит для этого ежегодную
сумму в 10 000 талеров… то я уверен, что в один
год можно будет достигнуть больших результатов, чем другие народы достигли в десять лет,
и с 10 000 талеров можно сделать больше, чем
иные сделали с 100 0000 талеров» (с. 120).
В другой записке того же времени он подробно расписывает «рыночные» источники содержания возможной коллегии, призванной
руководить учебной и ученой частями в империи, что позволило бы сделать ее существование необременительным для государственной
казны (льготы при введении «новых промыслов», печатанье календарей, возможность создания банка или ссудной казны, устройство
лотереи и т. п. (с. 121)). Для оценки суммы, достаточной, в понимании Лейбница, для начала
преобразований, можно заметить, что 9 000 талеров стоило годовое содержание одного российского посланника в Вене.

Среди сугубо научных проектов Лейбница, помимо стратегических планов по учреждению научных и образовательных институтов
и упомянутых лингвистических изысканий,
постоянно повторяется тема устройства наблюдений за магнитным полем (в то время отклонением магнитной стрелки компаса от линии меридиана пользовались в морской
навигации для определения долготы, но ввиду
особенностей магнитного поля земли эти значения требуют постоянного наблюдения в различных точках земного шара). Этот проект,
с учреждением соответствующих обсерваторий, был реализован в России лишь в XIX веке — благодаря стараниям Александра Гумбольдта. Лейбниц также подал царю идею
заняться вопросом о границе между Азиатским и Американским материком (с. 146).
Этот вопрос был решен в 1728 году посланной
по указу Петра экспедицией Витуса Беринга.

Проекты Лейбница по организации государственных, образовательных и научных учреждений, а также их эволюция требуют большего внимания, чем мы можем им здесь
уделить. Остановимся лишь на некоторых
ключевых моментах. Реконструкция хронологии и содержания проектов, предложенная Герье, позволяет ему уверенно заключать, что
Лейбниц отнюдь не является автором идеи учреждения в России системы коллегий. Идея
возникла у Петра раньше — согласно Герье,
в начале 1715 года, о чем Лейбниц знал напрямую от одного из корреспондентов в Петербурге (с. 179). К таким же домыслам Герье относит
и «темное предание, приписывающее знаменитому философу табель о рангах в России»
(с. 195). Среди Пирмонтских записок одна, тем
не менее, содержит предложения о числе и назначении коллегий. В отличие от действительно учрежденных Петром, Лейбниц предлагал
образовать особую коллегию народного просвещения (о ее отсутствии Герье сожалеет более
всего), а также полицейскую коллегию. В петровской системе, напротив, наличествовали
отсутствующие в плане Лейбница Берг- и Мануфактур-коллегия, от Военной коллегии была отделена особая Адмиралтейская коллегия,
а от Финансовой – Штатс-контор-коллегия
для ведения государственных расходов. В преамбуле к проекту коллегий Лейбниц использует общераспространенную в его эпоху метафору часов: «Опыт достаточно показал, что
государство можно привести в цветущее состояние только посредством учреждения хороших
коллегий, ибо как в часах одно колесо приводится в движение другим, так и в великой государственной машине одна коллегия должна
приводить в движение другую, и если все устроено с точною соразмерностью и гармонией,
то стрелки жизни непременно будут показывать стране счастливые часы» (с. 197). Что касается эффективности, функций и кадрового состава коллегий, то Лейбниц считал, что
«особенное описание» требуется относительно
того, «какие лица необходимы для коллегии,
в чем должна заключаться их обязанность и какую пользу окажет коллегия вашему величеству и вашей державе» (там же).

Планируемая система российского образования в последних записках Лейбница включает в себя три элемента: «школы для детей,
университеты для юношества и академии для
взрослых людей, самостоятельно разрабатывающих науку» (с. 191). Такая система действует в
России и по сей день. Разница, пожалуй, лишь
в одном: Лейбниц полагал, что следует «профессоров поставить наравне с высшими чиновниками в главных городах и при дворе,
а учителей уровнять во всем с высшими чиновниками в провинции» (с. 192). В проекте системы университетов Лейбниц в числе предпочтительных городов указывал, помимо Москвы,
Киева и т. д., также Астрахань. Герье в связи
с состоявшимся выбором Казани вместо Астрахани замечает: «Влияние Казани на сибирский край и поддержка, извлекаемая оттуда
Казанским университетом, незначительна, тогда как университет в Астрахани достиг бы гораздо скорее высокого процветания, ибо притягивал бы к себе умственные силы не только
приволжского, но и всего кавказского края
и сделался бы истинным рассадником русского
просвещения на востоке» (с. 192–193).

Хотя Герье полагает, что «Пирмонтское
свидание не осталось без влияния на решение
Петра учредить в свое царствование академию
наук в Петербурге» (с. 199), тем не менее «учрежденная в Петербурге Академия мало соответствовала планам Лейбница. Он имел в виду не
простое собрание ученых, а учреждение
с большим кругом практической деятельности
и большими полномочиями» (с. 204). Как с сожалением отмечает отечественный историк,
учрежденная Академия «была только подражанием Парижской и Берлинской Академиям
“социететом персон, которые для произведения
наук друг друга вспомогать имеют”» (с. 205). Так
что проект практически действующей науки,
в применении ее «к ремеслам, к мануфактурной
деятельности и вообще к улучшению народного
благосостояния» (с. 204), или того, что в современном популярном издании называется «экономикой, основанной на знаниях», так и остался нереализованным в XVIII веке в России.

Наконец, хотелось бы затронуть еще одну
базовую метафору, определяющую понимание
Лейбницем России. Через многочисленные
письма и записки Лейбница лейтмотивом проходит образ России как «невозделанного поля»,
tabula rasa и т. д. (ср. с. 10, 65, 134, 167 и passim),
которое позволяет возвести новую постройку по
единому плану, избежав тех искажений, которые успели вкрасться в европейские учреждения. «В вашем государстве, — пишет Лейбниц
Петру, — все, что касается до науки, еще ново
и подобно листу белой бумаги, а потому можно
избегнуть многих ошибок, которые вкрались
в Европе постепенно и незаметно. Известно,
что дворец, строящийся вновь, выходит лучше,
чем тот, который строился веками и часто подвергался исправлениям и изменениям» (с. 134).
Идея новой постройки, закладывающейся
на новом фундаменте, восходит в действительности к одному из родоначальников новоевропейской философии — Рене Декарту, который
подробно развивает ее в своем «Рассуждении
о методе». При этом Декарт, замысливший
именно таким образом выстроить свою систему
знания, предостерегает от попыток масштабных
общественных переустройств: «Эти громады
слишком трудно восстановить, если они рухнули, трудно даже удержать их от падения, если
они расшатаны, и падение их сокрушительно».
«Мое намерение, — продолжает Декарт, — никогда не простиралось дальше того, чтобы преобразовать мои собственные мысли и строить
на участке, целиком мне принадлежащем» (Декарт. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1989. С. 258).
Таким образом, для осмотрительных новоевропейских философов общества со сложившейся
системой отношений мало подходят для крупномасштабных социальных экспериментов.
Но применительно к наукам и образованию
Россия для Лейбница — чистый лист. Строить
там — не значит перестраивать, а значит возводить согласно единому разумному замыслу. Получается — картезианский проект в масштабах
самой обширной державы в мире. Для столь кипучего деятеля, как Лейбниц, — поистине уникальная возможность. К сожалению, преобразования, проведенные Петром, лишь в малой
части соответствовали замыслам Лейбница. Теперь можно только гадать, как выглядели бы наука и образование в России, начни Лейбниц создавать их с «чистого листа» в соответствии
со своими замыслами.

---

[1] Мы хотели бы поблагодарить профессора Д. С. Шмерлинга, обратившего наше внимание
на эту работу и любезно предоставившему копию ее экземпляра для рецензирования.

[2] Лейбниц Г. В. Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1982–1989.

[3] Барабашев А. Г. Попытка реформы государственной службы 1999–2000 гг. (предложения
Центра стратегических разработок) // Реформа государственной службы России: История
попыток реформирования с 1992 по 2000 год. М: Весь мир, 2003. С. 170 (ср. с. 168).